Яростный Дед Мороз. Рассказы

– Ты что, совсем? – возмущению Англичанки не было предела. – Он же вообще не соображает, что делает.

Недовольная Англичанка сама взяла совок с веником, и отправилась в коридор, подметать осколки.

Воскобович сел на скамейку, взял рыбную котлету и начал есть.

Медленно и неумело, как – будто делал это в первый раз в жизни. Котлета была мягкая и вкусная. Воскобовичу стало немножко легче.

САМОЕ ХУДШЕЕ

Утром случился скандал. На ровном месте. Жена умела лучше выражать свои мысли и загнала мужа в угол. После этого муж пошел и накричал на старшего сына. Даже замахнулся на него. После чего мужу стало стыдно. Жена напрасно взывала к его совести, совесть и так терзала бедного, как дикий зверь.

Продолжили ругаться с неожиданной бодростью.

Дошли до уровня «Ты меня не любишь», и пошли дальше, на неизведанную территорию.

Мужа посетила неожиданная мысль и он тут же высказал ее вслух:

– Почему, почему мне достается самое худшее?

Жена не поняла:

– В смысле?

– Мне достается самое худшее ИЗ ТЕБЯ! Почему? На работе, даже на улице, ты всем показываешь свои лучшие стороны. Смеешься там, стараешься вежливой быть, культурной. А мне?

– А чего я к тебе плохо отношусь? – Жена была явно сбита с толку.

– Мне достается только усталость, твои болезни, твое плохое настроение…

– Неправда! – Жена стремительно теряла уверенность.

– Ты на кислое лицо свое посмотри.

Она, видит Бог, после этих слов не хотела смотреть в зеркало, но посмотрела.

Помимо воли. Ну, не кислое. Но кисловатое.

Надо было отбиваться, даже наступать. Но её покинули силы. Она легла на двуспальную кровать и пролежала в ней одна до вечера. Благо, был выходной.

Муж пришел вечером, после бассейна. Лег рядом и приобнял ее. От него немножко пахло хлоркой.

УБИЙЦА

Непонятно, почему в мире так устроено. Старший брат почти всегда умён и успешен, а младший брат, как правило, недотёпа.

Старший брат Гена жил в центре в старой квартире и только что купил новую стиральную машину. Младший брат Митя приехал забирать старую машину «Вятку». И тут тоже сказалась его непрактичность. Вместо того, чтобы отвезти её к себе, он решил отдать машину в церковь. Гена не возражал, только это было как-то странно.

Митя появился в компании с одним православным из общины при церкви. Православный был небольшого росточка, суетливый, бородатый, на каждой щеке он имел по глубокой морщине, которые были заметны даже тогда, когда лицо его оставалось спокойным.

– Это Виталий, – представил православного Митя.

– Очень приятно, – пробормотал Гена. Он не любил, когда чужие люди приходили в дом.

– Где она?

– Там на кухне. Я её отключил, и немного выдвинул, как сил хватило.

– А она, простите, работает? – спросил бородатый Виталий.

– Работала, по крайне мере. – Гене этот вопрос показался бестактным. Дают тебе бесплатно машину, бери, и нечего разговаривать.

Младший брат со своим приятелем прошли на кухню. Пыхтели, напрягались, через десять минут выволокли машину в прихожую. Сами при этом раскраснелись, вспотели и повеселели.

Гена собрался открыть вторую створку входной двери, чтобы машина прошла, а Митя сказал:

– Погоди. Я спущусь, посмотрю, грузовик на месте.

Проходя мимо старшего брата, Митя сказал ему негромко:

– А знаешь, кто это? – Митя кивнул на бородатого Виталия, который с интересом разглядывал корешки книг.

– Нет.

– Он убийца. За убийство восемь лет отсидел. Ты не бойся, он сейчас исправился. Воцерковился. Праведную жизнь ведёт.

– А я и не боюсь, – зло прошептал Гена. – Ты зачем его сюда привёл?

– А что такое?

– Ничего. Ты бы, блин, кого похуже сюда притащил. – Тут Гена сообразил, что похуже, пожалуй, и некого.

Митя ответил со своей обычной раздражающей беззаботностью:

– Не парься, я сейчас вернусь.

И ушёл. И оставил его одного. Наедине с убийцей.

– Читать любите? – спросил Виталий, обернувшись.

Простой вопрос поставил Гену в тупик. Он долго думал, прежде чем ответить.

– Люблю, – в итоге выдавил он из себя.

– И я люблю, – улыбнулся Виталий. – Только я больше литературу историческую. А вы историческую, я смотрю, что-то не очень…

– Тоже люблю, – поспешил ответить Гена. Не стоило перечить такому человеку.

– Я раньше на гитаре играл, – продолжал убийца. – А теперь перестал. Как начинаю играть, вся духовность куда-то пропадает. Понимаете?

– Ага, – Гена чувствовал некоторую слабость. Виталий, тем временем, приблизился к нему вплотную. Ходил он на слегка согнутых коленях, пружинил, широко расставляя носки в сторону.

– Хозяин, – сказал он Гене. – Может чайку?

– У меня есть мармелад, – быстро проговорил Гена, отводя глаза в сторону. Взгляд у душегуба был неестественный, пристальный, но зрачки его при этом еле заметно двигались из стороны в сторону. Митя вернётся, убью, подумал Гена. Если, конечно, сам останусь в живых.

Пришли на кухню. Гена случайно облился водой, наливая её в чайник. Сели с кружками друг напротив друга. Как ни крути, иначе сесть не получалось. Всё свободное место заняла новая стиральная машина. Она стояла в центре кухни, и теперь уже не радовала, а раздражала хозяина.

– Вы, знаете, сейчас люди говорят, что очень много указаний на близкий конец света. Вы об этом что думаете?

Конец света до сего дня интересовал Гену гораздо меньше, чем уроды, которые ломают калитку у него во дворе, однако, отвечать надо было быстро и складно, потому что Виталий взял со стола нож, чтобы намазать масло на печенье «Юбилейное».

– Вы знаете, я об этом не задумывался. – Гена попытался по-детски, беззащитно улыбнуться. Кажется, у него неплохо получилось.

– Правильно, – Виталий нахмурил брови и стал серьёзным. – Потому что написано, что о дне, об этом, и часе никто из нас не может знать.

Гене стало легче. Они начали находить общий язык. Может быть, всё и обойдётся.

– А вы где работаете, если не секрет, – Виталий уставился на Гену. Под тяжёлым взглядом хозяину стиральной машины снова стало не по себе.

– Бизнесом занимаюсь.

Виталий вдруг улыбнулся.

– Бизнес – это дело хорошее, – сказал он, и добавил. – А можно мне блюдечко? Я из блюдца пить привык. По-старинному.

– Конечно.

Гена обрадовался, что можно чем-то заняться. Резво встал, подошёл к полке. Долго искал блюдце. А когда повернулся, обнаружил, что Виталий заснул. Это было так странно и неожиданно, а главное нелогично, что Гена замер с блюдцем в руке в неестественной позе, не зная, что дальше делать. Стоял и разглядывал убийцу. Спал тот вполне по-детски, с полуоткрытым ртом, с серьёзным выражением лица. Брови убийцы топорщились.

Гена мысленно обозвал своего младшего брата «сволочью», и на цыпочках вышел из кухни.

В прихожей, возле книжных полок Гена смог свободно вздохнуть. Привычная злость на Митю заняла своё привычное место. Где-то в области диафрагмы появилась тяжесть. Как правило, кроме злости и раздражения никаких других сильных чувств он к младшему брату не испытывал. Можно сказать, что Гена даже ждал, что брат сделает что-нибудь не так, ошибётся, скажет нелепость. Тогда для Гены всё вставало на свои места.

Ему было три года, когда мать принесла Митю из роддома. В тот момент Гена, под руководством деда смазывал мазью крохотные лыжи.

– Кто это? – спросил он у матери.

– Это твой братик, – мать улыбнулась несколько виноватой улыбкой. – Будешь с ним играть.

– Отнеси его обратно. Он мне не нужен, – заявил Гена. – Мне, вон, дедушка лыжи подарил.

А потом вышло так, что Гена стал для Мити не только старшим братом, но и чем-то вроде отца, потому что отца у них не было. И самого детства смотрел на Митю не как на человека, а как на воспитанника. И хотя роль наставника Гена с самого детства считал лишней нагрузкой, отказаться от неё он был не в силах. Потому что не знал, как это сделать, да и мать его хвалила, когда он строил из себя взрослого. Но похвалы похвалами, а раздражение никуда не пропадало. И с годами превратилось во что-то вроде хронической болезни. При виде Мити, выражение лица у Гены, становилось неприятным, кислым и недовольным.

А в настоящий момент Гена и вовсе был в ярости. Убийца спал на кухне, а Гена сидел в прихожей на старой стиральной машине с блюдцем в руках, зубы его были крепко сжаты, а губами он проговаривал все известные ему матерные слова. Помимо всех своих грехов, Митя задвинул стиральной машиной вход в единственную комнату, так что хозяину квартиры вообще некуда было деться.

Митя вошёл в квартиру неожиданно.

– Ты чего здесь сидишь? – спросил он громко.

– Тише ты! – прошипел Гена.

Митя перешёл на шепот:

– Что случилось?

– Твой друг заснул, – ответил Гена. Содержание сарказма в его голосе превосходило все допустимые нормы.

– А чего ты его не разбудишь? – задал Митя резонный вопрос. Это окончательно вывело Гену из себя. Он спрыгнул со стиральной машины, и стал наступать на Митю, выдвинув подбородок вперёд.

– А зачем ты его сюда приволок вообще? – о сохранении тишины Гена не забывал. Говорил шепотом.

– Он мне помогает. Ты чего имеешь против?

Человек всегда чувствует, когда ему стоит закрыть рот и промолчать. Он прекрасно понимает, что слова его всё испортят. Но он всё равно продолжает говорить, словно желая проверить, а действительно ли всё будет так нехорошо, как он предполагал, или ещё хуже.

– Что я имею против? А против я имею вот что, – Гена уже ничего не могло остановить. – Нечего ко мне в дом всяких уродов таскать. Ясно!?

– Ясно, – согласился Митя. Он всегда со всем соглашался, лишь бы от него отстали, но Гену это не устраивало:

– Ты достал меня своей простотой! Надоели твои приколы! Я тебя видеть уже не могу!

Митя слушал брата с полуулыбкой, смотря куда-то поверх Гениной головы. Казалось, ему всё было нипочём. Тогда Гена поднажал:

– Ты сколько в церковь свою не ходи, один хрен, недоделком останешься, ясно тебе? Ты, прежде чем душу спасать, подумай, как твоим близким с тобой приходится! Богомолец, блин!

В этот момент Гена понял, что Митя сейчас даст ему в челюсть, но брат повёл себя неожиданно. Он молча повернулся, и зашагал прочь.

– Подожди. Подожди!

Но Митя не остановился. Он ушёл, а Гена остался. Догонять брата не стал. Постоял, слушая звук уезжающего лифта, затем громко, в голос, выругался и захлопнул входную дверь.

– А я ещё очень люблю про секты читать, – сказали сзади.

Гена сильно вздрогнул и выронил блюдце из рук. Оно упало, но не разбилось. Гена повернулся. Перед ним стоял Виталий, руки по швам, хитро щурился, словно хотел сказать что-то важное, но не говорил только лишь потому, что надеялся, что Гена сам всё поймёт.

– У вас нет такой книги? Про мормонов или про молокан? – добавил Виталий совсем уже каверзным тоном.

Тут Гена не выдержал:

– Вам чего здесь надо, а?! – взорвался он. – Машину стиральную? Я её не отдаю, ясно? Так что, до свидания, ясно или не ясно?

– Ясно, – сказал Виталий весело. – Спасибо за чай. Простите, если что не так.

Уходя, Виталий аккуратно прикрыл за собой входную дверь, а перед этим вполне серьёзно поклонился хозяину.

В квартире стало тихо и пусто.

Чувствовал себя Гена отвратительно. Появилась неоправданная слабость, как после болезни, и ещё что-то. Это был даже не стыд, а признание того, что всё бессмысленно в его жизни, и понимание, что именно в таком состоянии, человек и решается на убийство или на что-то в этом роде, потому что терять ему уже нечего.

Гена вернулся на кухню и сел на табурет, на котором умудрился заснуть Виталий. Каждое движение давалось ему с трудом. Он протянул руку и взял со стола рулон серебряной фольги. Отрывая от неё небольшие кусочки, Гена принялся сворачивать из фольги тонкие трубочки. Была у него такая дурная привычка.

ЮМОРИСТ

Если Юморист случайно встречал знакомого на улице, он говорил:

– Привет. Я давно за тобой слежу.

Знакомый хмурился:

– В смысле?

– Я за тобой давно слежу, – повторял Юморист. – От самого сексшопа.

Чаще всего знакомый не понимал шутки. И Юморист пускался в объяснения.

– Я за тобой от самого сексшопа иду. Ты там, наверное, покупал что-то.

– Нет, – отвечал знакомый, – Я там ничего не покупал.

Юморист растолковывал, почему он выдумал сексшоп, и почему это всё весело. Беседа при этом окончательно теряла смысл, и знакомый спешил уйти.

Женщин Юморист радовал другой шуткой. Наскакивал и говорил задорным голосом:

– Журнал «Лиза» рекомендует; Середина зимы, время стирать пуховик!

Почему-то он считал, что это смешно. Женщины были обратного мнения и вероятно, поэтому не торопились остаться у Юмориста на ночь.

Когда в гостях Юморист видел маленькую девочку, он всегда говорил родителям ребёнка:

– Симпатичный у вас мальчик.

Родители поправляли, это девочка. А Юморист смеялся и говорил, что он понял, что это девочка, но специально назвал её мальчиком, «для смеха».

Родители переглядывались и отходили в сторону вместе с ребёнком.

Случалось и так, что в гостях (куда Юмориста звал всё реже и реже) он с хитрым лицом спрашивал:

– Хорошо я выгляжу, хорошо?

Спрашивал несколько раз подряд. И когда ему отвечали, да, ты выглядишь хорошо, он ещё больше расцветал и говорил:

– Третий завтрак – вот секрет моей красоты.

Даже пьяные не смеялись этой шутке.

У Юмориста были высокие, худые и грустные родители. Они работали в медцентре. Работали давно. Папа был завотделением. Мама трудилась там же на полставки. Родители Юмориста очень любили сына. Шуток его они тоже не понимали. Они просто очень любили сына и пропускали его речи мимо ушей. Любовь родителей-медиков была грустная и тихая.

Когда Юморист поступил в медицинский институт, он переключился на шутки про врачей. Однокурсники, вместо приветствия, сразу говорили Юмористу:

– Знаю!

И он даже не успевал сказать:

– Знаешь, новый анекдот?

В институте Юморист влюбился. Девушку звали Катя. Когда она надевала белый халат, Юморист просто глаз не мог от неё отвести. Такая она в халате была взрослая, неприступная. Казалось, она становилась выше ростом. А когда она улыбалась, будто в темном помещении включали свет.

Никогда в жизни бы Юморист не решился познакомиться с Катей. Но случай помог. Они оба перепутали станции, и приехали вместо Электрозаводской на Автозаводскую. Бывает же такое!

Встретились в центре зала с пакетами, в которых лежали халаты и конспекты. Юморист сказал:

– Привет от старых штиблет.

Катя улыбнулась:

– Как тебя зовут?

У Юмориста пропало желание шутить:

– Паша.

– Я – Катя.

– Я знаю.

Юморист бережно пожал прохладную, маленькую руку.

– Нам к какому выходу?

– У меня записано, – заторопился Паша, и достал мятую бумажку из кармана. Нашел название «Электрозаводская».

– Как глупо, – сказала Катя, – Мы все перепутали. Придется отрабатывать.

Она расстроилась. Отрабатывать в анатомичке – приятного мало. Паша, наоборот, почувствовал такой подъем сил, словно вдохнул весь воздух на станции.

Он хотел ответить Кате шуткой, но, неожиданно для себя, начал утешать ее, успокаивать, говорить, что анатомичка – это не страшно. К трупу будет бегать он один, а она подождет на нейтральной территории, он прибежит, перескажет что там у трупа как, и они вместе сдадут зачет. И хотя он не думал шутить, Катя улыбнулась, расцвела.

И начался период невероятного счастья. Паша опекал Катю не зная меры. Провожал, занимал места на лекциях, дарил букеты и кормил при каждом удобном случае. Однажды он сорвался в час ночи, пересек весь город и привез Кате пальчиковые батарейки для электронного будильника.

Они гуляли. Он говорил ей о своем нелепом, нерадостном детстве. Был серьезен, рассказывая случай, когда на даче он ногой наступил в кастрюлю с горячим малиновым вареньем. А Катя смеялась.

– Ты не понимаешь, я очень сильно обжегся! Были волдыри…

Катя смеялась еще громче. Но Паша не обижался. А ведь раньше он был

ужас, какой обидчивый.

Приближался день рождения и Паша начал мучиться. Он хотел позвать к

себе в гости Катю, и не знал, как бы половчее отказать Крапанько.

Крапанько, одноклассник Паши, легко открывал глазом бутылки, постоянно пил пиво и был постоянным и единственным гостем на Пашиных днях рождениях. Обычно они сидели с Крапанько на кухне. Молчали. Пили, а после шли смотреть КВН на компьютере. Крапанько сразу засыпал в кресле, а Паша смотрел мутными глазами в мерцающий экран и студенты, шутившие со сцены, под смех большого зала, казались ему самыми счастливыми людьми на земле.

Паша набрал номер Крапанько.

– …Я… это… не буду справлять.

– А че?

– Заболел, – сказал Паша.

Неожиданно Крапанько сказал:

– Ты чего с Катей своей отмечать будешь?

Пашу словно ошпарило, он покраснел и часто задышал в трубку:

– Да я не знаю… – начал он, не в силах сказать правду.

– Я не обижаюсь, – сказал Крапанько, – Я же понимаю…

Паша сначала не понял, откуда Крапанько знает, но затем вспомнил, что он

повсюду, всем и каждому рассказывает теперь про Катю. Хвастает, что у него есть такая девушка.

Крапанько не обиделся. Он был отличным парнем.

Катя решила подарить Паше смешного зайца. Когда он открыл дверь, Катя вручила ему зайца со словами:

– Это ты.

Паша взял зайца, не глядя. Хотя, если вглядеться, у них с зайцем было что-

то общее. Например, длинное тело и поздно начинающиеся ноги. Катя чуть обиделась, потому что Паша не стал восхищаться подарком, но вида не подала.

Мама приготовила утку. Папа купил торт и оба они ушли смотреть фильм Альмадовара про сбрендившего пластического хирурга.

Паша молил Бога, чтобы шампанское не вылилось, пробка не отскочила Кате в глаз, и все прошло хорошо. Молитвы были услышаны. Они выпили и чуть расслабились. Смотрели друг на друга через круглый стол. Паша мокрыми руками жевал край скатерти. Катя улыбалась и поправляла волосы.

Утку решили не трогать. Бока ее блестели, как натертый паркет. Птица была большой и неприступной. Решили съесть торт. Паша принялся резать его на квадратные куски, а Катя извинилась и вышла из-за стола. Паша прислушался. Она пошла в туалет.

Юморист решил пошутить. Он подступил в двери и встал спиной к стене, совсем рядом с дверным проемом. Так, чтобы его не было видно. Катя долго не выходила. Из туалета отправилась в ванную, помыла руки. Аккуратно выключила везде свет.

Юморист слышал приближающиеся шаги. Когда Катя подошла к двери, он выскочил прямо перед ее носом с громким ревом:

– Ры-ы-ы-ы!!!

Катя охнула, чуть присела, зажав рот левой, а потом, без промедления, правой рукой ударила Юмориста по лицу. Удар получился хлесткий, мощный. Кольцо, надетое камнем внутрь, рассекло кожу.

Катя, не слушая извинений, помогла остановить кровь, и ушла.

Позже отец хладнокровно осмотрел разбитый глаз:

– Зрачок цел, – сказал он.

Мама принесла перекись. Жизнь продолжалась.

Катя отказалась разговаривать с Юмористом. Хотя он неделю ходил за ней и ныл: «прости». Она перешла в другую группу на другой поток, и Юморист потерял ее из вида. Вскоре после удара ему прописали очки.

Окончив институт, Юморист совсем перестал шутить. Он стал психологом и говорил пациентам:

– Сами того не заметив, вы сказали одну очень интересную мысль!..

Может быть, вы уже записались к нему на прием.

ГЛАВНАЯ ГЕРОИНЯ

Пахло от завлита старой дачей. Передвигалась она по коридорам театра боком и голову наклоняла при разговоре, как динозавр в фильме «Парк Юрского Периода».

К её мнению никто не прислушивался. Тем более, говорила Людмила Алексеевна тихо, без желания быть понятой. Она поддакивала главному режиссёру, кивала, записывала за ним всякие глупости, и была единственным человеком в театре, который никому не мешал.

Случилось так, что главный режиссёр взялся ставить пьесу для молодёжи. Людям вокруг было всё равно. Но Людмила Алексеевна неожиданно выступила против. Она вошла в кабинет главного с экземпляром пьесы и встала возле двери, наклонив голову набок.

– Прочитали? – спросил главный.

– Да, – ответила Людмила Алексеевна.

– Напишите анонс в газету, что готовится к постановке, и так далее, ну вы знаете.

Разговор был, в общем-то, окончен. Но Людмила Алексеевна не уходила.

– Вы хотите это ставить? – спросила она неровным голосом.

– М-м, да. Хочу, – Главный, которому Людмила Алексеевна досталась по наследству от предыдущего режиссёра, первый раз в жизни внимательно посмотрел на завлита. – А что?

– Это очень плохая пьеса.

– Правда? Почему? – режиссёр уселся в кресле удобнее.

У Людмилы Алексеевны участилось дыхание. Так много захотелось ей сказать:

– Она написана безграмотным человеком. И язык, и образы. Нет ничего светлого в ней. Она банальная, с надрывом, но надрыв этот нехороший, искусственный…

Главный позволил Людмиле Алексеевне высказаться. Пока она говорила, думал, как поставить её на место. Решил обойтись без жёсткости. Как дипломат. Он мягко улыбнулся и произнёс:

– Полностью разделяю ваше мнение, – он считал себя немыслимым знатоком человеческих душ. – Но пьесу эту буду ставить, только, чтобы привлечь молодёжь. А вы ведь знаете вкусы нынешней молодёжи.

Людмила Алексеевна мелко закивала, потопталась на месте и покинула помещение.

В комнате с табличкой «завлит» всегда было душно. Форточка была забита гвоздями ещё две зимы назад. Дверь Людмила Алексеевна тоже запирала. Дверь открывалась наружу. Она мешала художнику. Заносчивый и вечно недовольный он вместе с монтировщиками, таскал декорации по коридору. Декорации походили на здоровенных роботов-трансформеров, такие же сложные и бессмысленные.

Диванчик в комнате завлита был завален пьесами, пришедшими самотёком. Экземпляры были толстые, с обязательным авторским примечанием, «…желательно, чтобы постановка была осуществлена хорошим, опытным режиссёром…». Людмила Алексеевна запиралась в комнате и аккуратно ела варенье.

Через два месяца после того разговора с Главным у неё на столе зазвонил телефон. Это было обычным явлением. Люди, звонившие в кассу, всегда ошибались номером. Но в этот раз ошибки не было. Секретарь Главного сообщила, что молодой драматург приехал, и сейчас поднимается к ней, но поднимается медленно, потому что поскользнулся на льду возле служебного входа и сильно ударился локтем.

– Почему ко мне?

– Ну, вы же завлит.

Слушая гудки в трубке, Людмила Алексеевна впервые захотела поменять профессию. Её охватила паника. Это был первый живой драматург в её жизни. Она сняла платок со спинки стула и захотела убрать его в холодильник. Подумала и убрала, потому что холодильник всё равно не работал.

Драматург Миша оказался не страшным. У него были розовые щёчки, короткая стрижка и привычка незаметно грызть ногти. Он удивлялся и радовался всему на свете. Это была его первая премьера, и глаза его были распахнуты так широко, что казалось, он хочет запомнить, а потом и записать всё, что случится вокруг.

На поясе в чехолчике драматург носил фотокамеру размером с сигаретную пачку.

С Людмилой Алексеевной он вёл себя подчёркнуто вежливо, и не понравился ей с самого начала.

– Хотите посмотреть декорацию? – спросила она.

– Да, – согласился драматург, – и тут же передумал, – Нет. Пусть это будет сюрпризом. – Миша виновато улыбнулся. – Я лучше вместе со зрителями увижу, когда занавес откроется.

Людмиле Алексеевне это тоже не понравилось.

– В вашем… в нашем спектакле занавес отсутствует, – сказала она холодно.

– Пусть. Я всё равно, потом посмотрю.

– Вы можете пообедать в нашем буфете. Бесплатно, – подчеркнула она.

Но Миша опять отказался. Он, видите ли, не был голоден.

– Хочу погулять по вашему замечательному городу. Я так редко куда-нибудь выезжаю.

Вряд ли он считал их город замечательным. Она прекрасно знала этих москвичей. Её бывший муж был москвичом.

– Советую вам посетить Дом Музей Иванова, – сказала она тоном учительницы.

Наверняка он даже не знает, кто это такой.

– А кто это, Иванов? – спросил молодой драматург, улыбаясь.

Позор, а ещё театральный деятель.

– Это великий артист. Современники сравнивали его с Качаловым!

– В чью пользу?

– Странная у вас манера шутить.

– Какая есть.

Хамское поколение, подумала Людмила Алексеевна.

Драматург отправился осматривать город, а завлит закрылась в своём кабинете, и снова пробежала глазами по тексту пьесы. Без всякого сомнения, это была глупость и пошлость. Любовь молодых людей, сплошной сленг, истерики, а после смерть девушки. И называлась пьеса глупее некуда: «Сердце на роликах». На каких роликах?