Проклятие тамплиеров (сборник)

Медальон на груди Великого магистра осторожно звякнул.

– Не похваляясь, скажу, Ваше Величество, что нет в христианском мире военной силы, способной навязать нам противную нашему духу волю.

Жак де Молэ прекрасно понимал, что последнее высказывание носит не вполне деликатный и дипломатический характер. Нехорошо напоминать государю, что его власть, даже в собственной столице, не абсолютна. Но Великий магистр не смог удержаться от этого напоминания, более того, сделал его намеренно. Отношения между Лувром и Тамплем в течение нескольких лет дрейфовали от полного взаимопонимания, в сторону взаимной настороженности. Чем больше становился долг Филиппа Орденскому казначейству, – тем с большим раздражением посматривал Его Величество на трупные стены, тамплиерского замка.

Великий магистр воспользовался предлогом для недвусмысленного заявления в адрес зарвавшегося в своей алчности Капетинга. Выбрана была для этого округлая, почти мягкая форма. Но выпад могучего старика не стал для короля менее горьким. И он проглотил пилюлю. Ничего другого ему не оставалось делать. Чтобы подавить и скрыть раздражение, он встал и прошелся по залу, преднамеренно сильно шаркая кожаными подошвами по каменным плитам пола, остановился у окна, всмотрелся в темноту, вмещавшую так много ненавидящих его людей.

– А пожар в Ситэ, кажется, пошел на убыль.

– Богу слава и тому, что рядом река. Да, потом даже мятежник понимает, что ему где-то надо жить после победы. Не стоит спешить с истреблением своего жилища, ведь королевский дворец может достаться не ему.

По лицу Филиппа пробежала судорога и он порадовался тому, что стоит спиной к де Молэ. Его раздражал бодрый тон старика, тому, как будто нравилось то, что происходит в Париже. Человек, находящийся в безопасности, наблюдающий за историческим событием со стороны, смакует его, подобно хорошему вину. «Да, – подумал король, – ему показалось, что он нашел правильную формулировку. Важно то, что они (тамплиеры) смотрят на все со стороны. Они менее французы, чем все прочие жители этого города. Чем даже те, что этот город сейчас жгут и громят».

Король вернулся к камину. Де Молэ поднес свой бокал к губам и сделал несколько глотков. Филипп проследил за движением его кадыка, удостоверился, что вино действительно выпито, но к своему бокалу решил все же не прикасаться. Ввиду этого, – в ритме разговора образовался неожиданный провал. Чувствуя, что еще мгновение – и он будет выглядеть смешным со своей утомительной подозрительностью, Филипп, ткнул пальцем в первую попавшуюся на глаза вещь.

– А что это? Я с первого момента, как здесь появился, хотел у вас спросить, что это за сундук.

В углу зала действительно стоял огромный, монументального вида ящик, обитый толстым железом. В нем не было никакой красоты, кроме особой, банковской ее разновидности. Чувствовалось, что взломать это вместилище человеку не под силу.

– Собственно говоря, – пожевал губами де Молэ, – это просто ящик, только очень крепкий. Он был заказан специально для того, чтобы хранить в нем английскую корону.

– Английскую корону?!

– Да. В году, если мне не изменяет память, 1261-м, английский монарх, опасаясь, что бароны собираются его этой короны лишить, доверил ее хранение нашему банку.

– Она и сейчас в этом ящике?

– Нет, – улыбнулся Великий магистр, – но ящик не пуст. В нем находится один из четырех эталонных ливров. Остальные в нашем банке в Кагоре… Вы ведь слышали об этой монете, Ваше Величество?

– Да, – сухо ответил король. Он почувствовал, как в его истерзанное сердце вонзилось острие еще одного болезненного намека. По королевству уже давно ходили слухи, что на королевском монетном дворе чеканят неполновесную монету. Как одно из средств обуздания Филипповой жадности, кагорсины, ломбардские банкиры – несомненно, вступив в сговор с тамплиерами – придумали этот эталонный ливр.

Едва слышно скрипнула сводчатая деревянная дверь и в покоях Великого магистра появился полусогбенный служка, он бесшумно приблизился к креслу своего господина и наклонился к его уху, что-то шепча.

Его Величество старался не смотреть в их сторону, дабы продемонстрировать благородное безразличие к чужим тайнам, но против его воли все чувства бедствующего короля устремились по следам почти неслышного шепота в отчаянной надежде приобщиться к этому, может быть, важному сообщению.

Служка говорил долго, новость была пространной. Лицо Великого магистра оставалось невозмутимым. Это было неудивительно, человек, занимающий его пост, обязан владеть собой в любой ситуации. Де Молэ лишь раз отчасти выдал свое волнение. Его рука потянулась к столу и, осторожно нащупав бокал, поднесла его к губам. Интересно, что рука Великого магистра взяла бокал короля. Отпив глоток, старик поставил бокал обратно, но Филипп не поверил в старческую рассеянность тамплиера. Он решил, что это был еще один акт сознательного унижения. Смотрите, мол, Ваше Величество, насколько глупа и убога ваша подозрительность.

Когда служка ретировался в полумрак за спинками кресел, Филипп Красивый не удержавшись (а, все равно!) спросил:

– Ну что, эти твари уже подожгли Лувр?

– Нет, Ваше Величество, но они устроили там изрядный разгром.

– Охлос, – прошипел Филипп, мягко барабаня пальцами по подлокотникам и впериваясь взглядом в пламя, полыхавшее в камине.

– Они не обнаружили там никаких особенных ценностей и поэтому…

Король живо повернулся к собеседнику.

– Да, – подтвердил тот, – они разгромили и вашу зеркальную галерею.

Филипп несколько раз глубоко вздохнул и осушил свой бокал вина.

– Точны ли ваши сведения?

– К сожалению, абсолютно.

– Вы говорите так уверенно, как будто ваш человек был среди погромщиков.

– Чего бы мы стоили, когда бы это было не так.

Наступило продолжительное и неприятное молчание, заполненное лишь треском сучьев в камине. Де Молэ почувствовал, что сейчас его высокородный гость заговорит о чем-то важном. Он напрягся. По складу характера он не любил сюрпризов и неожиданных поворотов в жизни. Кроме того, Великий магистр давно понял, что в сидящем рядом с ним красавце скрывается источник самой главной опасности и для него самого, и для Храма в целом. Может быть, имело бы смысл в самом деле подсыпать ему яду или удавить в бездонных подвалах Тампля, горько усмехнулся про себя де Молэ. Любой из представителей Ордена тех героических палестинских времен не раздумывая сделал бы это. Капетинг не зря так долго не прикасался к вину. Коварный опасается коварства. Де Молэ спросил себя, а почему он, собственно, не может поступить так, как следовало бы из простой житейской логики поступить во благо Ордена. Ослабла старческая воля? Настали другие времена? Исчезла вера в великое предназначение духовного подвига, совершаемого тамплиерами? Нет, ответил он на первый вопрос, нет, на второй, и на третий тоже с негодованием ответил – нет! Но Великий магистр почувствовал некое душевное смятение оттого, что не может найти слов в объяснение своего собственного вопрошания. А ведь сказано – горе тому, у кого дух сомнения нащупывает трещину в сердце.

Жак де Молэ не успел слишком углубиться в свои размышления, ибо король Франции Филипп IV, прозванный Красивым, отверз свои прекрасные уста и соизволил произнести следующее:

– Я бы хотел напомнить вам, де Молэ, о нашем разговоре годичной давности.

– Каком разговоре, Ваше Величество? – сделал вид, что не понял о чём идет речь, Великий магистр.

– Я спросил вас тогда, как бы вы отнеслись к моему намерению вступить в ваш Орден.

Де Моле медленно кивнул, припоминая.

– Да. Мы говорили на эту тему.

– Значит, вы припомните, чем вы ответили на мою просьбу.

– Да. Отказом.

– Вы сослались тогда на некие особенности вашего Устава.

– Да. Наш Устав написан был еще самим Бернаром Клервоским. И тринадцатый пункт его повелел мне ответить непреложным отказом на ваше предложение. Особы королевской крови не могут стать членами Ордена во избежание последствий, кои могут проистечь от подобного членства.

– Да, да, тринадцатый пункт, вы и тогда упомянули о нем.

– Что свидетельствует как о моей искренности, так и о моей последовательности, – заметил де Молэ.

– Вы боитесь, что какой-нибудь монарх, надев белый плащ с красным крестом, захочет властвовать в Ордене и рано или поздно этой власти добьется.

– Именно так, Ваше Величество.

– Плюс к тому вы, наверное, имели в виду, что, став членом Ордена, такой монарх перестанет быть его должником, ибо не сможет же он требовать деньги у себя самого.

Де Молэ пожал плечами.

– Заметьте, Ваше Величество, вы сами упомянули об этой стороне дела.

– Это оттого, что не люблю двусмысленных положений, умолчаний и предпочитаю открытую, честную игру.

Великий магистр снова пожал плечами и подумал, что все наоборот. Филипп Красивый никогда не вел честной игры, был скрытен до невозможности и обожал ввергать всех вокруг в двусмысленные положения. Но вслух всего этого Великий магистр произносить не стал.

– Так вот, де Молэ, я хочу повторить свое предложение.

Старик медленно повернул огромную седую голову и мрачно посмотрел на короля.

– Какое предложение, Ваше Величество?

– Я снова прошу вас принять меня в орден тамплиеров. Сегодняшними парижскими событиями все препятствия к этому устранены. И ни один пункт вашего драгоценного Устава нарушен не будет. Я отныне не монарх, страной правит дикая и пьяная толпа. Я теперь не более, чем граф Валуа, моему брату придется довольствоваться титулом графа Романского. А в погашение своего долга Ордену и в качестве вступительного взноса я предлагаю наши родовые владения в Иль де Франс. Согласитесь, это выгодная для вас сделка.

Жак де Молэ молчал, на такое предложение трудно было ответить сразу, хотя только сумасшедшему оно могло показаться действительно привлекательным. Но помимо его деловой стороны, которая ни за что не могла бы быть реализована, ибо слишком большие силы выступили бы против… Так вот, помимо деловой стороны, было ощущение угрюмой угрозы исходящей от этого замысла Филиппа Красивого. Де Молэ подумал, что легче и выгоднее силами Ордена утихомирить восстание в Париже и вернуть трон лукавому красавцу, чем принять то, что он ласково навязывает. Великий магистр решил оттянуть время.

– Если вы хотя бы немного знакомы с устройством Ордена, в который вы вознамерились вступить, Ваше Величество…

– Не зовите меня так больше, отныне я просто граф Валуа.

– Так вот, вы должны знать, что вопросы подобной важности не решаются у нас одним человеком, хотя бы он и носил титул Великого магистра. Только верховный капитул может дать ответственный вердикт в данном случае.

– И сколько же нужно ждать? – спросил король и щека его слегка задергалась.

– Я сегодня отдам соответствующие распоряжения по сбору его членов.

Глава третья. Руан

Амор есть дух, влюбленный в красоту,Из ока в око скачет, а засимБросается одним прыжком большимИз ока в душу, из души в пяту.Он силой властною непобедим,Ей предпочтя надежду и мечту.Эн Юк Брюнет, провансалец.

В замок командора Нормандии Жоффруа де Шарне Великий магистр прибыл на рассвете. Жак де Молэ не любил пышных встреч, был врагом всяческой церемониальности и поэтому почти тайно пересек в пасмурном утреннем полумраке широкий двор замка. Шаркая кожаными подошвами, прошел по сводчатой внутренней галерее и скрылся в покоях, которые занимал всегда, посещая Руанскую обитель Ордена. Его молча сопровождали капеллан ордена Николя де Аньезьеко и генеральный прокурор Пьер де Бонна.

Когда инспектирующее трио, состоящее из высших иерархов тамплиерского ордена, пересекало двор, капеллан прошептал на ухо генеральному прокурору:

– Кажется, наши опасения преувеличены. Сия обитель отнюдь не напоминает гнездилище мерзкого порока.

Он был прав строгим, даже угрюмым благолепием дышало здесь все. Во всех четырех церквах шла положенная по сему часу служба, нигде не было видно праздношатающихся служек или похмельных братьев. Именно подозрение, что подобное, возможно, и заставило высокую комиссию спуститься вниз по извилистому течению Сены до стен Руана. Причем в полной тайне. В последнее время Великого магистра все сильнее тревожила возможность злоупотреблений и кощунственных отступлений от Устава в орденских стенах. И когда из Нормандии пришло известие, что пойман и изобличен некий извращенец, занимающий должность комтура в одной из капелл на севере нормандского края, Жак де Молэ, не дожидаясь, когда его привезут для расследования дела в Париж, в верховный капитул, сам ринулся на север, предполагая помимо изъяснения обстоятельств этого конкретного дела разобраться вообще с положением дел в этой орденской провинции.

Результаты этой внезапной инспекционной поездки должны были бы удовлетворить его полностью и даже сверх того. Обычно провинциальные начальники загодя знают о готовящейся инспекции, и, когда из метрополии выезжает высокая комиссия, на местах все уже приведено в относительный порядок. Мосты подправлены, ворота подкрашены, дисциплина утверждена, благонравие готово к изъявлению. Жак де Молэ был неграмотен книжно, но весьма разумен природно и прекрасно представлял себе, какие результаты ему может дать запланированная загодя инспекция. Поэтому, желая знать истинное положение дел, выехал внезапно, захватив с собой лишь тех, кто был под рукой. Несмотря на то, что командор Нормандии Жоффруа де Шарне был его близким другом, Великий магистр поклялся, что если обнаружит в подчиненных ему владениях непорядок, разврат и поругание святынь, то накажет командора примернейшим образом. Тем сильнее, чем полнее ему доверял.

Три небольших тамплиерских капеллы располагались на пути следования Великого магистра и ни в одной из них Жак де Молэ не сумел сыскать ничего, что хоть отчасти могло быть сочтено предосудительным. Устав орденский повсюду исполнялся тщательнейше. Рыцари и служки видом своим и поведением удовлетворили бы самого придирчивого критика. И капеллан, и генеральный прокурор говорили это в один голос. Жак де Молэ молчал, ибо возразить ему было нечего. Но терзавшие душу подозрения не оставляли его.

После утренней молитвы и омовения в покои парижских гостей был доставлен завтрак: три чашки кипятка и три небольших овсяных лепешки. Плюс к этому небольшое блюдце с липовым медом.

Николя де Аньезьеко большой, квадратный, добродушного вида человек, оглядев внимательно поднос с трапезой, наклонился к уху генерального прокурора и прошептал:

– Если бы брат Жоффруа допустил сейчас небольшое отступление от постного устава, я, клянусь страстями Господними, извинил бы его.

Пьер де Бонна улыбнулся левой частью лица, то есть той, которую не мог видеть Великий магистр.

– Видите, мессир, – продолжал толстяк, отведав руанского кипятка, – здешний командор исчерпывающе привержен монастырскому распорядку. Даже приезд столь высокочтимых гостей не побудил его проявить чувство гостеприимства.

Жак де Молэ отхлебнул постного напитка и поморщился. Но явно не от его вкуса, а от слов капеллана.

– Просто господин командор хорошо меня знает. Я бы не оценил движение души, идущее в обход устава. Так что этот кипяток ничего не доказывает. Не забывайте о том, кто сидит в подвале этого замка. Я думаю, и господин командор не забывает.

Присутствующие мысленно пожали плечами. Все же они до конца не верили в бескомпромиссную, свирепую суровость старика. Они знали о старой его дружбе с де Шарне и столь непреклонная требовательность, даже придирчивость, обращенная на старинного приятеля, к тому же в высшей степени уважаемого и достойного человека, казалась им наигранной. Но и игра и притворство были до такой степени не в характере старика, что капеллан с генеральным прокурором пребывали в растерянности и некотором смятении. Так всегда бывает с подчиненными, когда они перестают понимать своего начальника.

Ну, что, в самом деле, особенного, – отыскался в отдаленной заброшенной капелле один не вполне добропорядочный комтур! Для чего же устраивать свистопляску с инспекцией, нагнетать угрюмую подозрительность. Этого извращающего человеческую природу негодяя надобно, конечно, наказать, может быть даже, изгнать из ордена, но для чего бросать тень на все благородное сообщество?!

– Мессир, – не удержался де Аньезьеко, хотя знал, что Великий магистр не любит, когда ему возражают.

– Мессир, мы три капеллы досконально обследовали на пути сюда и, согласитесь, не обнаружили ничего, что…

– Не обнаружили, – подтвердил Великий магистр, внимательно глядя на говорящего.

– Но даже не это главное.

– А что же, брат Николя?

– А то, что саму эту проверку мы затеяли, получив известие от самого брата Жоффруа. Он не стал скрывать от верховного капитула нелицеприятный факт, а ведь у него достало бы возможностей скрыть его. Он сам бы мог покарать провинившегося комтура. Устав Ордена позволяет ему сделать это. Это ли не проявление лояльности, искренности и добронравия?

Капеллану его речь казалась столь убедительной, что он почти победоносно поглядел на Великого магистра.

Жак де Молэ кивнул.

– Да, вы правы, брат Николя, посылая нам это известие, он продемонстрировал свое чистосердечие. Но подумайте и о том, что Жоффруа де Шарне не мальчик, он мог догадываться, что сразу вслед за таким известием может последовать инспекция, а стало быть, имел возможность загодя подготовиться к ней.

Де Аньезьеко развел руками. Де Бонна поперхнулся кипятком. Они не могли поверить, что их благородный Магистр способен на такую изощренную подозрительность. Жака де Молэ все любили и ценили за другое, за рыцарскую открытость, благородство.

Он предпочитал быть преданным, чем подозревать кого бы то ни было заранее. Что с ним произошло?! Этот вопрос задавали себе спутники Жака де Молэ и, не находя ответа, приходили в отчаяние.

Замешательство в комнате продлилось бы, когда бы вошедший служка не объявил, что командор Нормандии Жоффруа де Шарне просит у Великого магистра ордена Храма Соломонова позволения войти.

Командор Нормандии был невысок ростом и непримечателен ликом. Разве что трагически опущенные края бровей привлекали к себе внимание. Казалось, что этот старик в простом черном облачении непрерывно находится в состоянии скорби. Между тем это был уравновешенный и даже добродушный человек. Он сдержанно, но душевно поприветствовал высокопоставленных братьев, поинтересовался, как они трапезничали, как путешествовали, нет ли у них каких-либо пожеланий.

– Не будем тратить краткое время наше на разговоры, хотя и добропорядочные, но пустые, – довольно резко прервал словоизлияния командора Великий магистр, – вы отлично знаете, брат, какое дело привело нас под крышу этого обиталища.

Командор грустно кивнул. Было видно, что тон друга его весьма озадачил. Внутренние края бровей поднялись, отчего выражение лица сделалось весьма сложным: скорбь смешалась в нем с недоумением.

– Мы можем приступить хоть сейчас, мессир.

– Вот и приступим с Божьей помощью.

Командор поклонился.

– Кого бы вы предпочли увидеть прежде самого ли грешника или свидетелей его прегрешений?

Жак де Молэ в легкой задумчивости погладил бороду.

– Приведите… как его зовут?

– Арман Ги.

Командор повторил эту команду в темноту коридора и она была тут же выполнена.

За время своего сидения в подвале комтур Байе не успел обтрепаться и обовшиветь, и даже сохранил приличествующую чину осанку. Только глаза провалились. И горели как у сумасшедшего. Это было заметно в полумраке комнаты.

Де Аньезьеко и де Бонна, сидевшие за длинным столом по обе стороны от Великого магистра, невольно отпрянули и вжались в спинки своих кресел, таково было воздействие этого горящего взгляда.

Руки Армана Ги были связаны за спиной. Два дюжих рыцаря держали его за локти.

– Ты Арман Ги, бывший комтур Байе? – спросил Великий магистр негромким, но твердым голосом.

– Да, именно так меня зовут, – густым, слегка рычащим басом ответил комтур.

– Откуда ты родом?

– Из Нарбонна.

Капеллан и генеральный прокурор многозначительно переглянулись.

– Проклятый дольчинианин, – прошептал де Аньезьеко.

– Когда ты стал комтуром Байе? – продолжал допрос Великий магистр.

– Год назад.

– Чьим попущением?

– Вашим, мессир.

Де Молэ посмотрел в сторону командора, занявшего скамью в стороне от стола под высоким стрельчатым окном.

– Да, мессир, – подтвердил тот, – на патентном листе оттиснута ваша печать. Но справедливости ради должен заметить, что господина Ги представлял я.

Великий магистр помолчал немного. Допрашиваемый сменил опорную ногу и поза его сделалась еще более горделивой. Чувствовалось, что он весьма уверен в себе.

– Признаешь ли ты себя в тех прегрешениях, в коих тебя обвиняют?

– Сначала я бы хотел узнать, в чем именно меня обвиняют.

– Признаешь ли ты, что пил вино как в дни скоромные, так и в дни постные? Признаешь ли ты, что соединялся со вдовами и отроковицами как естественным, так и противоестественным образом? Признаешь ли ты, что всяческими угрозами и хитростями склонял к содомскому греху молодых служек и рыцарей?

Арман Ги выпятил нижнюю губу и шумно втянул воздух тонким, неприятно заостренным носом.

– Что ж, я не буду отпираться, тем более что у вас сколько угодно желающих подтвердить эти факты. Я делал то, о чем ты говоришь!

– Итак, ты признаешь, что согрешил?! – грозно возвысил голос Жак де Молэ.

– Я признаю только то, что это было, но отказываюсь признать все, мною содеянное, грехом и преступлением.

– Объяснись, – предложил Великий магистр.

– Может быть, я и нарушал букву нашего писаного Устава, но при этом ничуть не грешил против духа орденского. Я вел себя в границах древних традиций. Ибо не можете же вы, верховные управители и капитуляры, не знать, что винопитие было весьма и весьма распространено и даже поощряемо среди рыцарей Храма в те славные времена, когда белый флаг с красным крестом наводил ужас на неверных в Святой Земле. Возможно, винопитием слегка скрашивались трудности службы в тех местах. Что же касается женщин… да, здесь есть преступление перед высшей нашей хранительницей и единственной дамой, достойной нашего поклонения, – Девой Марией. Но, если вы не предубеждены против меня, то признаете, что соединение с женщиной в те, уже упоминавшиеся мною, героические времена не считалось смертельным, неотмолимым грехом. Хранительница наша знает, на что я готов во имя ее славы, ей известно, что поселянки эти, о коих идет речь, сходились со мною по доброй воле и даже с превеликой охотой.

Присутствующие молчали, подавленные напором этой зверской демагогии. Можно спорить с человеком, заблуждающимся отчасти, но как говорить с тем, кто…

– Что там еще? Содомирование служек и рыцарей юных… Опять, тут я вынужден обратиться к памяти вашей и указать на древние орденские традиции. Может быть, неписаные, от непосвященных скрытые, но, безусловно, имевшие место и даже лежавшие в самой основе и сердцевине орденской жизни. Было заведено побуждать братьев к сожительству, дабы они не стремились соединиться с женщинами вне храмины и не подвергали себя риску выдать, по слабости душевной, страшные орденские тайны. Я знаю, что у Бернара Клервоского содержится осуждение содомии, но ведь устав этот, не будем притворяться, есть лишь внешняя ширма, скрывающая тайну внутреннего, то есть истинного посвящения. А при нем, при посвящении истинном, позволительны некоторые вещи, по сравнению с которыми желание поласкать соблазнительного юнца может быть признано делом невинным, если даже не богоугодным.

Когда Арман Ги закончил говорить, установилась гробоподобная, неестественная тишина. Великий магистр молчал, молчали и приехавшие с ним капитуляры. Тогда командор Нормандии, не умея или не решаясь возразить развратному болтуну по существу, придрался к внешнему несоответствию в его речи.

– Если ты говоришь, что соединение с братьями есть способ уберечь некую тайну тамплиерства, почему ты тогда с женщинами соединялся тоже?

Арман Ги высокомерно поклонился.

– Я признал это своим грехом и готов отмаливать и отмаливать его.

Жоффруа де Шарне замолчал и выглядело это так, будто он ответом вполне удовлетворен.

– Уведите его, – сухо приказал Великий магистр.

Когда уволакиваемый из комнаты бывший комтур Байе обернулся, выворачивая шею, в глазах его читалось искреннее изумление. Он был убежден, что его речь урезонила орденских иерархов, и молчат они потому, что потрясены ее глубиной и силой. И вот, вместо того чтобы отпустить его и даже возвысить, они…

– Ханжи! Несчастные ханжи и трусы! – заорал он, – не притворяйтесь святошами!

Его истошные вопли еще долго были слышны, пока не погасли в глубинах замка.

– Он просто сумасшедший, – пробормотал генеральный прокурор, вытирая платком пот с переносицы.