Москаль

Рыбак вдруг повернулся на своем месте, что-то сигнализируя. А, просит опустить стекло. Елагин нажал кнопку. Прозрачная стенка стала опускать вниз.

– Главное, это отношение к свободе. Для стран мелких, цыплячьих, свобода – это всего лишь право выбирать себе хозяина.

– Приехали, – сказал Рыбак, чуть морщась от теплого, плотного спиртового духа, хлынувшего на его.

– Куда? – иронически поинтересовался «наследник».

– Надо решать, тут развилка, или мы сразу в изолятор, или сначала переночуем в Полтаве, а уж поутру… Что скажете, шеф?

Но шеф уже перешел из иронического состояния в состояние глубокого сна.

– Ночь, – сказал Елагин, – зря, думаю, съездим. Давай в койку.

– Направо, – скомандовал Рыбак водителю.

– Слушай, – сказал Елагин, – ты это не бери в голову, что я опустил занавеску. Чтоб не запотевало лобовое.

– А я так и подумал, – сказал Рыбак, не оборачиваясь.

– Русские плохие хозяева, русские плохие хозяева, так радовались бы, что мы над вами плохо хозяйничали. Теперь у вас другие господа, – произнес Дир Сергеевич, продолжая в то же время, несомненно, спать. Антиукраинские настроения продолжали его донимать даже на территории Морфея.

3

Выехали на рассвете. В штабную машину на место Рыбака переместился Бурда, поскольку именно он был добытчиком важной информации насчет полтавского изолятора. Утро было сырое, промозглое, но хотя бы не туманное. Украинская природа словно бы шла навстречу московским гостям. Ищете брата и начальника? Кали ласка.

– Ты карту взял? – спросил Елагин Бурду.

– И взял, и уже изучил.

– И что?

– Масштаб не тот.

– Что ты хочешь сказать?

– Нет там этой Нечипурихи.

– А что тебе сказал этот, ну, твой контрагент?

– Сказал, что от Полтавы километров сорок по шоссе, как его… вот мы на него сейчас и выруливаем.

– А какие еще координаты?

– Никаких больше, честно говоря. Доедете, сказано было, до Нечипурихи и там спросите, вот и все.

Елагин потер переносицу указательным пальцем, как будто когда-то прежде носил пенсне.

– И сколько ты ему дал?

– Сколько он объявил, столько и дал, – почувствовав концентрирующееся неудовольствие за спиной, Бурда быстро конкретизировал свой ответ: – Три.

Елагин не стал во второй раз тереть переносицу, покосился на лежащего в углу Дира Сергеевича и спросил у «штурмана».

– Тебя как зовут?

– Бурда.

– А имя?

– Все равно не запомните, зовите как все – Бурда. Я привык.

– А все-таки?

«Штурман» удивленно и немного испуганно обернулся.

– Так вы что, думаете, меня кинули. Никакого изолятора здесь нет?

Если бы было куда сплюнуть, майор бы сплюнул.

– Если бы можно было вернуться, я бы его нашел.

– Не говори ерунды, Бурда. Никогда тебе его не найти. Этот человек работал не на себя. Засланный казачина. Он направил нас сюда, чтобы вышвырнуть из Киева. Они не просто перед нами построили стенку, они куражатся.

– Так что же не ехать?

– Покажи карту.

– Вот. Возьмите мой фонарик.

Майор довольно долго изучал разрисованный, сложенный в размер планшетки лист, водя по нему узеньким столбиком света.

– Не поедем? – не выдержал «штурман».

– Проверить-то надо. Боюсь, что без политической поддержки нам с этим делом не разобраться. Но перед тем как обращаться за такой поддержкой, нужно сделать свою часть работы. Понял, Бурда?

– Понял. Меня зовут Валерий. Игоревич.

– Очень приятно, – сказал Елагин, иронически поглядев на спящего Дира. – Отец у тебя, значит, Игорь. Густовато пошли князья.

Бурда неуверенно кивнул и уже готов был рассказать историю, связанную с получением такого имени, но майор сделал укрощающее движение рукой. С него было достаточно семейных историй на эту поездку.

Тронулись.

Дороги расползались как раки.

4

– Вот, вот, вон! – крикнул Бурда, тыча вперед тонким пальцем и подпрыгивая на сиденье своим худощавым тельцем. Один раз даже припечатался тонзуркой к обивке.

– Нечипуриха, – прочитал Елагин надпись на дорожном указателе и, облизываясь, скомандовал водителю: – Вася, поворачивай.

Остановились на окраине.

– Иди на разведку, а мы тут пока под липами постоим.

Бурда кивнул, не стал ничего говорить относительно того, что его заставляют выступать совсем уж не в профессиональном качестве. Пригладил волосы по бокам острого черепа, вздохнул, открыл дверцу.

Елагин ему подмигнул. Можно, конечно, было для этой цели отправить и шофера Василия, но ему захотелось сделать так, чтобы инициативный клерк Валерий Игоревич Бурда выпил до конца чашу своего кретинизма.

Подошел Рыбак, показал сигарету, давай покурим. Некурящий майор откликнулся на приглашение. Заместитель выпустил облако дыма и стал разгонять его псевдоделикатным движением.

– Дыши в другую сторону.

– Звиняйте, дядьку.

Елагин смотрел, как Бурда поднимается по ступенькам маленького местного магазина, улыбаясь для чего-то сидящим у входа на перевернутых ящиках бабкам.

Рыбак начал разгонять второе облако обеими руками.

– Не слишком ли мы шумно нарисовались. На двух «лендкузерах». Может, об нас уже названивают куда тут надо.

– Не названивают, некуда.

– Что?

– Да нет тут никакого исправительного учереждения.

Умный Рыбак не стал переспрашивать, сам понял, что не было досказано. Следующую порцию дыма выдохнул далеко в сторону от ноздрей начальника. Бурду ему стало жалко, до этого он просто презирал финансового «ботаника».

Из магазинчика выскочил Валерий Игоревич, и быстренько загарцевал в сторону родных машин. Вид у него был сияющий.

– Есть! – крикнул он еще издалека. Подбежав поближе, задыхаясь от удовольствия, объяснил.

– Надо немножко вернуться на трассу. Там еще километра два, а где валяется в кювете сгоревший автобус, налево. Есть тут тюрьма, есть!

5

Дир Сергеевич полулежал, отвернувшись к боковому стеклу, и нервно хихикал. Выпускал время от времени хриплые, мокрые трели, а в перерывах просто сотрясался, дергая лопатками. Могло показаться, что он рыдает.

Елагин сидел с каменным лицом и смотрел строго вперед, неприятно прищурившись. На переднем сиденье ежился Бурда, и шея у него была красная, словно опаленная взглядом начальника службы безопасности.

Произошло вот что: отыскав порекомендованное Бурде работниками нечипорихинского продмага пенитенциарное учереждение, Елагин и Рыбак провели профессиональную операцию по обнаружению местного начальства и сближению с ним, на что ушло немалое количество денег и пару часов времени. Сойдясь в оговоренном, укромном месте с начальником «тюрьмы» подполковником Ляшко, и изложив ему смысл своего интереса, и передав представителю власти оговоренную сумму в конверте, начальник службы безопасности «Стройинжиниринга» и его заместитель узнали, что их просьба не может быть выполнена, никакая информация, никакие деньги и сигареты Аскольду Сергеевичу Мозгалеву переданы быть не могут по той простой причине, что означенного господина в заведении подполковника Ляшко нет. И, главное, быть не может. Потому что подполковник Ляшко является начальником женской колонии и является единственным мужчиной, которого можно в ней отыскать.

Елагин и Рыбак мрачно переглянулись. Подполковник оказался честным человеком, он вернул большую часть полученных денег, за исключением небольшой суммы, удержанной за беспокойство. Сочувствуя солидным иностранным гостям, желая хоть что-нибудь сделать для них, он предложил им встречу с Инессой Жилкиной, светской киевской пантерой, отбывающей срок в колонии за какое-то неясное столичное преступление. Конечно, он понимает, что это не совсем то, что московским гостям надо, но зато очень их развлечет и уведет от мрачных мыслей.

– То есть как? – сначала не понял майор.

– А что к ней иногда ездят. Старая клиентура. А я думаю, что тут такого. И девонька подзаработает, и нам отчисляет на дальнейшее обустройство.

– Спасибо, – сказал майор и начал прощаться.

– Да отыщется ваш Мозгаль, – напутствовал гостей добродушный подполковник.

А теперь вот они едут неведомо куда, и младший Мозгалев заходится истерическим смехом. Ему сообщили один лишь голый факт, а все комическое наполнение ситуации он домыслил сам. И, кажется, продолжает домысливать.

Майор думал, что он достиг уже предела своей неприязни к историку во время вчерашнего ночного автомобильного круиза. Оказывается, нет. Для роста отвращения нет предела. Особенно сильно донимало Елагина то, что он чувствовал себя перед «наследником» полностью опростоволошенным. Несмотря на то, что главную глупость совершил дурак Бурда из финансового кечинского департамента, майор понимал, что младший Мозгаль не захочет вникать в детали, а на всю катушку воспользуется возможностью морально возвыситься над всеми своими временными подчиненными.

– Так куда мы теперь? – шепотом спросил Бурда.

– В Москву, – бесцветным голосом произнес майор.

Это слово подействовало на Дира Сергеевича, как капля раскаленной смолы, попавшая за шиворот. Он вывернулся по-червячьи, и уселся вертикально, размазывая по щекам и бороде слезы издевательского умиления.

– В Москву, в Москву! В Москву?

– Да, – почти беззвучно подтвердил Елагин.

– А прощальная гастроль?

Майор на секунду задумался, какой привести аргумент в опровержение этого дикого замысла. Выбрал, как позже выяснится, самый неудачный.

– Где тут гастролировать? Не Киев. Даже не Полтава.

– А это что это за место?

Мимо пролетали некрасивые, угнетенные серой осенью пятиэтажки, усеянные торчащими в разные стороны антеннами.

Тут неожиданно проявил себя водитель Василий, успевший, видимо, пообщаться с картой Бурды.

– Диканька.

Дир Сергеевич жадно завертел головой.

– Дика-анька?!

– Так точно.

– Так тут рядом должен быть хутор. Как раз вечер, едем!

Елагин тоскливо отвернулся. Шеф загорелся, переломить этот настрой можно было только ценой настоящего скандала, а майор не чувствовал в себе достаточных моральных сил для этого. Чем хуже работаешь, тем на меньшее имеешь право. Что ж, придется влить в «наследника» граммов семьсот горилки и как полутруп транспортировать к месту жительства.

– Поворачивай, Вася.

На обочине дороги показалась группа странно одетых людей. Тюбетейки, телогрейки, шлепанцы.

– Что это? – весело спросил Дир Сергееивич.

– Узбеки, наверно. На заработках, – неуверенно ответил Бурда.

– Тогда это не Диканька, а Дехканька, – скаламбурил «наследник». Бурда обернулся, чтобы показать улыбку.

Хутор и правда имелся неподалеку. Несколько крытых камышом хат, не вполне белого, как полагалось бы, цвета. Одна большая, вернее, длинная, пара-тройка поменьше. Трубы мертвые, в окнах темень. Конюшня, коновязь, телега, забор из плохо ошкуренных жердей, перевернутые глечики на столбах, жеребенок тащит сено из покосившейся копны. Над всем этим нависло негостеприимное небо, как бы в раздумье – а не брызнуть ли еще мелким противным дождичком на эту народную картину.

– Что нам здесь надо? – криво улыбнулся Елагин.

– Схожу на разведку, – сказал Василий.

– А мы воздухом подышим и ноги разомнем, – командным голосом произнес «наследник», открывая дверь.

Дир Сергеевич прошелся туда-сюда, с демонстративным наслаждением вдыхая серый, влажный воздух. Особо гулять было негде. Лужи, подмерзшая ночью грязь, в которой еще поблескивали мелкие льдинки.

Подошел дымящий Рыбак. За ним, чертыхающийся Кечин, почему-то с тщательно прижимаемым к животу портфелем. Не дав им задать недоуменные вопросы, «наследник» объявил, что сейчас они тут «ударят автопробегом по самогону, борщу и вареникам».

– Тут? – удивился помощник Елагина.

– Тут, – ответил Елагин.

– Это музей, – предположил Кечин. – Под открытым небом.

– Это бордель с рестораном, – уверенно возразил Дир Сергеевич. – Во, видите?! Пошло.

Все посмотрели, куда он указывал. Из толстой трубы ближайшей хаты начал выползать неуверенным джином дымок.

– Солому зажгли в печке, – сказал Рыбак, показывая свое знание народной украинской жизни.

Показался Василий и сообщил, что дело на мази, повара и официанток разбудил, полы моют, печи растапливают, «продукт» имеется, надо только подождать с полчасика. Никто не успел ничего сказать по этому поводу, из-за ожившей хаты выкатился тарантас, с парой гнедых и насильственно колоритным мужичком на облучке. Остроконечная баранья шапка, темно-синяя свитка, рубаха с вышитым воротом, огромный медный крест на цепи. Единственное, что нарушало общий колорит, – кроссовки. Но они были так перепачканы в черноземе, что потеряли право считаться спортивной обувью.

– А вот, хлопцы, прокатиться. На гумовых колах. Что за брика, что за коник, а!

– А куда тут кататься? – недоверчиво оглянулся Кечин.

– А до дубов Кочубеевских, няхай тут пока всю справу наладят.

Дир Сергеевич уже поставил ногу на пружинящую ступеньку, и вопрос ехать, не ехать, был автоматически решен.

– Я останусь, – сказал Рыбак. – Посмотрю, что и как.

Елагин пожал плечами, что теперь-то показывать старательность.

Возчика звали Охрим Тарасович. Он был, кажется, чуть навеселе, но в полном профессиональном порядке. И играл сразу две роли: колоритного кучера и продвинутого экскурсовода. С легкостью переходил из одного качества в другое. Только что сыпал смачными украинскими прибаутками, а вот уже пошли научные факты и цифры из биографии Николая Васильевича. Дорога против ожиданий оказалась и не дальней, и вполне приличной. «Брику» валяло на проселочных волнах, но не слишком, а лишь настолько, чтобы побудить к разудалому пению. И Дир Сергеевич дал себя укачать. Заголосил немелодично, но с упоением:

Гой на горе тай жнецы жнуть,Гой на горе тай жнецы жнуть,а по пид горою,яром долиною,козаки йдуть.

Охрим Тарасович весело его поправил, насчет ого, что не «жнецы», а «жинцы». В том смысле, что женщины, жинки.

– А не чоловики, да? – показал свою осведомленность московский гость.

– Ага, – отвечал беззаботный экскурсовод. И поведал историю, что любая компания, что направляется к дубам, обязательно заводит эту песню и почти всегда поют неправильно. Так что необходимость поправлять поющих можно отдельным пунктом внести в трудовой договор.

Дир Сергеевич, очевидно, рассчитывавший поразить аборигена широтой своих музыкальных познаний и одновременно всемирной отзывчивостью московской натуры, тихо обиделся и мстительно заорал:

Попе-попереду Дорошенко,попе-попереду Дорошенко,веде свое вийско,вийско сионийско,хорошенько!

Бурда, самозабвенно подпевавший, следивший лишь за тем, чтобы ни в коем случае не перекричать шефа, и уныло гудевший Кечин, смешались на последней фразе. Дир Сергеевич на них не обратил никакого внимания, а лишь бодро поинтересовался у возницы, что же он теперь, экскурсоводная его душа, ничего не поправляет.

– А эт-та на ваше удовольствие, пан-барин! Спивайте, лишь бы в радисть! – присвистнул Охрим Тарасович и искусно крутнул в воздухе своим живым кнутом.

– В радисть, – вдруг нахмурился «наследник». – Послушай, любезный, а когда нам подадут на твоем борту прохладительные напитки?

– Да незамедлительно, – Охрим Тарасович полез куда-то под ноги и артистически вытащил бутылку самогона, заткнутую пробкой из сахарного бурака.

Дир Сергеевич искренне восхитился. Вырвал пробку зубами, как это делали бандиты в фильмах про Гражданскую, и вытянул руку с бутылкой в центр «купе».

– Кто первый?

– Это вы хотите Дир Сергеевич, чтобы мы проверили, не отравлена ли? – спросил Елагин.

– Дурак, – досадливо сказал шеф и отхлебнул сам. И застыл с открытой пастью и перекошеной физиономией. Поганая бородка точала в сторону. С нижней губы падали длинные капли.

– Что, все-таки отравлена? – с надеждой в голосе спросил майор.

– Это номер першая, – крикнул с облучка Охрим Тарасович на смешанном кучерско-экскурсоводческом диалекте. – Вы отрыгните, и она уляжется и станет тильки греть. А вот и они.

Дубы.

Три гиганта. Под двумя громко веселятся две компании, на разумно предусмотренных скамейках.

– Вот всегда так, – поделился наблюдением экскурсовод. – В любое время года. Как ни подъедешь, два дуба заняты, один поджидает.

В «бардачке» у Охрима оказался не только «бимбер», но и заводская водка «Княжий келих», и стаканчики, и огурчики, и нарезанное замечательное сальце. Вскоре вся третья компания чокалась под своим дубом, в то время под третьим начали сворачиваться и потянулись к своей скучавшей в сторонке «брике».

Под дубом пьется в особенную охотку. Даже Елагин не удержался и опрокинул пару стаканчиков, продолжая, правда, подозрительно поглядывать по сторонам. Кечин и Бурда, не говоря уж о Дире Сергеевиче, позволили себе по-настоящему расслабиться. Всех охватило немного истерическое веселье. Со стороны могло показаться, что эта компания только что провернула весьма успешную сделку.

В разгар третьей бутылки вмешался Охрим Тарасович, до этого момента деликатно остававшийся невидимым. Он сказал, что в «хате все уже готово, пора ехать». Тут же всем надоел гостеприимный дуб и стали грузиться в тарантас. Перед выгрузкой Елагин поинтересовался, сколько они должны за все удовольствие. Охрим Тарасович назвал какую-то совсем смешную сумму, майор дал ему двести гривен и заслужил благодарное.

– Спасиби.

Это вызвало внезапное неудовольствие Дира Сергеевича, он сразу заныл, направляясь к заказанной хате, уже мягко заманивавшей блеском маленьких, сдобно освещенных окошек.

– Ну что это за язык. Мы по-русски говорим спасибо, что значит – спаси Бог, а они спасиби, получается, что спаси бис.

Но этой теме не суждено было развиться. Вступили в хату и остановились, открыв рты от приятного удивления. Все внутри сияло. Полы выскоблены, стены белые хоть пиши, на окнах вышитые занавески кокетливо раздвинуты, огромная, но аккуратная печь дышит жаром. Посреди стол, на крахмальной скатерти и грибки, и сальце, и колбаса, и большой горшок, легко догадаться, что с красным малороссийским борщом из петуха, а рядом лоснящиеся пампушки уже натертые чесночком. А еще вареники с сыром и всякое прочее по мелочи. Но самое главное, две дивчины, в кристальных передниках, в красных сапожках, у каждой коса три кило, рубаха с расшитыми рукавами. Застенчивая улыбка. Официантки.

Рядом со столом расположился с видом хозяина Рыбак, мол, это он изобрел все это чудо.

Сели. В руках у Рыбака образовалась бутыль «Хортицы». С подобающими прибаутками он разлил водку в граненые стаканчики и поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь сказать слово.

– Как зовут наших хозяюшек? – тут же перебил его Дир Сергеевич.

Рыбак мгновенно ответил.

– Леся и Оксана.

«Наследник» сидел с шеей, вывернутой назад настолько, что это делало невозможным выпивание.

– А можно, чтобы они встали впереди, мне неудобно.

Рыбак пробормотал, что девушки, в общем-то, стоят, как и положено обслуге, за спиной клиента, но если шеф хочет, то он попытается их попросить переместиться. Девушки обошли стол и сели на лавочку у стены, и почти сразу стало ясно, что это на самый первый взгляд могло показаться, что они чуть ли не близнецы. Только рост, коса и передник, вот и все сходство. Одна черненькая, другая скорей беленькая. Одна улыбчивая, другая замкнутая, что ли, с таким автоматизмом в движениях, как будто полностью занята происходящим у нее внутри, а не обслуживанием бурной пьянки.

– А которая из них Оксана? – поинтересовался «наследник», жуя вареник.

– Я, – с умеренным кокетством ответила беленькая.

– Тогда я буду смотреть на Лесю. – Сказал Дир Сергеевич. И пояснил, хотя у него никто не спрашивал, почему так: – Сподобалась.

Леся даже бровью не повела в ответ на это заявление. Наверняка, при ее работе, приходилось ей выслушивать много двусмысленностей и сальностей от перебравших гостей. Но в данном случае невозмутимость девушки держалась не только на официантском профессионализме, но имела более глубокую природу.

Немного обидевшуюся Оксану взял под опеку Рыбак, он сказал, что поет она «как соловей», а им всем, уже выпившим так много, не помешало бы чуток искусства.

– Заспивай, Оксана!

Этот клич поддержал живее всех Кечин, именно в нем почему-то сильнее всего разгорелась тоска по малороссийской музыке. Оксана «заспивала», и очень хорошо даже. Голос у нее был тонкий, но приятный, и мелодию она вела без единой ошибочки. Обязанности разделились. Леся раз за разом вставала и выходила в сени, то за одним, то за другим, ибо петь не умела. Совершала она все эти движения все с тем же одухотворенно-отрешенным видом. И Дир Сергеевич почти непрерывно пожирал ее слезящимися глазами. Ему все в ней нравилось. Нежный овал лица, едва уловимый пушок на щеках, широко расположенные черные очи. На бровях и ресницах была чертова прорва краски, но даже это не убивало ощущение непосредственности и невинности, присущее изначально ее облику. Хотя, какая уж тут невинность в ресторанной подавальщице!

Мучительно ее хотелось с кем-нибудь или с чем-нибудь сравнить, без этого впечатление оставалось досадно неполным. Отчасти уже спутанное сознание предъявило кошку Власю, из челябинского детства. Смесь абсолютной пластичности и независимости. И тоже с черными глазами. Она позволяла себя тискать, валять, даже таскать за хвост, но всегда вела себя так, будто смотрит на тебя сверху вниз. Не меняя выражения гармоничной, спокойной морды. Неудачное сравнение, хотя и в чем-то точное. Леся эта, навряд ли позволяет себя просто так тискать и валять. И хвоста нет.

И вообще видит ли она, что ее так пристально рассматривают? Взглядами пару раз с ней удалось встретиться, но Дир Сергеевич был не уверен, что он был увиден, когда на него посмотрели. А, может, он накручивает себя. Перед ним простая провинциальная, заторможенная деваха, для которой бегать с тарелками вареников от печи к столу – верх карьерный. И за пятьдесят долларов она окажет обычную быструю услугу где-нибудь в темном углу этого заведения. Есть же здесь темные углы, там будет пахнуть хомутами и овсом. Не сказав ни единого слова… Надо намекнуть Рыбаку… И пропадет очарованье?

Водка исчезала в бутылках совершенно незаметно, как будто всасывалась в дно. Но при такой закуске опьянение медлило, накапливаясь в недрах организма. Порядок за столом потихоньку начинал разваливаться на несколько персональных безумий, а тут еще «спивание» Оксаны, поддерживаемое спорадически рычанием Рыбака.

В какой-то момент Диру Сергеевичу стало обидно за «свою» Лесю. Что она одна на подхвате, а другие только поют. Он не мог сообразить, как можно было бы быстро исправить положение, и придумал только одно – надо придраться к самим песням, и он придрался. Заявил, что они «неправильные».

– Ну что вы поете? Несе Галя воду! Кого обрадуешь такими словами. Надо так: несе, пусть все та же Галя, не возражаю, но водку! Несе Галя водку!

В этот самый момент вошла Леся с очередной бутылкой. И совершенно мятежный Бурда зааплодировал этому забавному совпадению.

– Несе водку Леся! – усовершенствовал свое предложение Дир Сергеевич, но больше восторгов не было, собутыльники отвлеклись. Это шефу было перенести трудно. Он нахмурился, собрался с обрывками мыслей, но больше ни одна украинская песня не поддавалась немедленной переделке. Но он чувствовал, что должен, обязательно должен вернуть себе всеобщее внимание.

– И вообще у вас все неправильное. Вот, – он вытащил из кармана несколько мятых украинских банкнот. Нашел бумажку с изображением Шевченко. – Иди сюда.

Леся не торопясь встала, подошла.

– Читай! – велел Дир Сергеевич.

Леся одним взглядом спросила, что читать.

– Вот тут, маленькие буковки, стихи вашего народного поэта. Читай, читай!

Леся медлила, сразу три версии пронеслось в агрессивном сознании «наследника». Она не умеет читать, она плохо видит, она немая! Интересно, что ни одна из них не уменьшила степень интереса к ней. Текст прочла Оксана. Явно грамотная, с острым зрением, и не немая девушка, умеющая к тому же петь. Но все эти достоинства ничуть не поворачивали ситуацию в ее пользу.

Свою Украйну любить,любить иi… Во време лютев остатню тяжкую минутуЗа нiе Господа молить…

– И что? – спросил у него Елагин.

– А то, что у Шевченки нет ни одного современного украинского слова. Теперь надо говорить «не любить», а «кахать», ни «время», а «час», ни «минуту», а «хвылыну», «не молить», а «благать». Получается, блин, одно из двух, или Шевченко никакой не украинский поэт, или нет никакого украинского языка.

Дир Сергеевич воспользовался не своим наблюдением, а вытащенным незадолго до того из интернета, но чувствовал себя победителем. Он был убежден, что поразил воображение всех присутствующих, особенно граждан с украинскими корнями. То-то они разбежались как тараканы. Даже певица удалилась, не говоря уж о молчаливой подруге.