Автор обращает внимание читателей на то, что книга не претендует на документальную достоверность, не описывает судьбу какого-либо конкретного человека и все возможные совпадения с реальными лицами и фактами следует считать случайными.

Дизайнер обложки Елена Никонорова

ISBN 978-5-4474-0731-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Июль, 2009, Барселона

Ближайший автобус на Мадрид отходил только в шесть часов утра. Под пристальными взглядами подозрительных вокзальных личностей я открыла ячейку уличной камеры хранения, высвободила из неё большой грязно-красный чемодан и двинулась к центральному входу в здание вокзала. Волшебные стеклянные двери, обычно так услужливо разъезжающиеся в стороны при появлении любого, кто желал бы через них пройти, на этот раз застыли, прилипли друг к другу, как парочка влюбленных, и не поддавались ни на какие уговоры. Вокзал открывался только через четыре часа.

– Лучше бы ты остался в камере, – буркнула я раздраженно и пнула чемодан ногой.

С другой стороны, не было смысла срывать злость на этом безответном красном ящике, потому что уснуть на привокзальной скамейке, несмотря на наличие таких же, как и я, неудачливых и непредусмотрительных пассажиров, было бы одинаково опасно как с ним, так и без него.

Спать хотелось смертельно. Присев на край огромного цветочного горшка, в котором обитала пальма с разбухшим, кокосоподобным стволом, я решила разбудить свое воображение, чтобы оно, в свою очередь, разбудило мое тело. Для этого я попыталась представить, как делаю ножом надрез на подушечке безымянного пальца, беру солонку и начинаю посыпать рану её содержимым. Через минуту я уже спала.

Не смотря на то, что жизнь в Испании может продолжаться не только поздно вечером, но и всю ночь, особенно летом, а улицы и пляжи иногда полны гуляющим народом до самого рассвета, отвыкнуть от въевшегося в сознание ощущения опасности довольно сложно. Тем более, если ты совсем недавно из России, если твой чемодан приметного красного цвета и размером больше тебя самой. Эта мысль сквозь дремоту, почти увалившую меня на пальму, всё-таки привела меня немного в чувство.

«Лучше уж идти и смотреть опасности в лицо, чем дать ей возможность застукать тебя спящей и ничего толком не осознающей», – подумала я, с трудом поднялась на обмякшие, как у тряпичной куклы ноги, и двинулась в путь.

Идея была такова: гулять по улицам, прилегающим к вокзалу в радиусе километра.

Уже через два квартала я поняла, что готова упасть и уснуть у ближайшего светофора, цветов которого в таком состоянии я уже не могла различить.

Надо было свернуть немного влево, в сторону центра. В районе Готик много недорогих отелей и хостелов. Ради трех часов сна я готова была заплатить за целые сутки. Главное, чтобы были свободные номера.

Мест, естественно, нигде не было. Что поделаешь – высокий сезон приходится как раз на это время года. В каком-то многозвездочном приюте неподалеку от кафедрального собора мне предложили «элегантный делюкс» с большой кроватью и зоной для отдыха, с плазменным телевизором, сейфом, мини-баром и, что самое важное для меня в этой ситуации, – с прессом для брюк. Стоило это удовольствие треть средней испанской зарплаты, и я снова выкатилась на узкую мостовую, сделав вид, что условия меня не устраивают.

Из темного угла, которых в этом готическом квартале Барселоны было неисчислимое множество, в мою сторону высунулась голова в разноцветной вязаной шапке, похожей на радужную шевелюру.

– Травки, детка? Сколько тебе? Коробок?

– Спасибо, спасибо, мне и так хорошо, – я поспешила удалиться.

– Эй, погоди, я мигом принесу, – вяло бормотал он мне вслед.

– Нет, знаете, мне вон туда, налево, у меня там встреча, меня ждут, – быстро выговаривала я испанские слова, боясь оглянуться и увидеть цветастую шевелюру прямо позади меня. Отойдя на безопасное расстояние, я мельком посмотрела назад. Темнокожий продавец удовольствий утратил ко мне интерес и снова нырнул в свой угол, слившись с густой холодной тенью у основания средневекового дома-призрака.

Конечно, чего мне было бояться в этом прекрасном городе-музее? Кого бояться в этой стране, добродушно меня приютившей? Здесь круглые сутки не затихает жизнь на улице. Здесь никому ни до кого нет дела, и всем до всех дело есть. Никто не смотрит угрожающе исподлобья, никто не спрашивает: «Чего пялишься?», если вдруг взгляд остановился на секунду на чьем-то лице. Если испанец выпил, он поет; если ему плохо, он выплескивает эмоции в танце. Конечно, невменяемых везде полно, но здесь люди были обаятельно невменяемы.

Красный чемодан призывно болтался по мостовой, привлекая кошачьи взгляды из пропахших марихуаной переулков.

На Площади Ангела у станции метро «Хайме I», названной в честь одного из арагонских правителей, официанты подметали террасу у небольшого кафе.

Две длинные каменные скамьи обнимали угол очередной архитектурной реликвии, выкупленной, как это часто бывало, модным богатым банком. Камень всё ещё не остыл, нагревшись за день на палящем солнце. Это был какой-то специальный камень, мне о нем рассказывали. Он долго остывает даже ночью, не холодит, не простужает, даже если на нем сидеть несколько часов. Очень удачная находка для нации, которая добрую часть своей жизни проводит на улице: не только на лавках, но и прямо на мостовой, на бордюрах и тротуарах.

У металлических стоек вдоль края площади дремали заблудившиеся или забытые скутеры. Девушек здесь на улицах не насилуют, а вот легкие транспортные средства угоняют частенько.

Откуда-то у меня в кармане оказалась неполная пачка сигарет. Наверное, Роберто забыл забрать. Я решила её выбросить, но потом почему-то передумала. Кафе на площади было закрыто для посетителей, но там полным ходом шла уборка. Закончив подметать, официанты стали переворачивать блестящие металлические столы и стулья, громоздя их друг на друга, составляя в высокие кривые башни. Затем начали понемногу разбредаться. Один из них подошел к лавке, сел, попросил сигарету. Я поняла, почему передумала выбрасывать пачку, и угостила этого труженика сферы ресторанных услуг. Он побежал в кафе, вернулся с банкой ледяного пива, пытаясь отблагодарить меня за сигарету. Хотелось пить, но не пива, тем более такого холодного, но от искренней благодарности отказываться было неприлично. Официант до сих пор не снял униформу, только сорвал натершую шею бабочку и устало мял её в кулаке. Я непроизвольно разглядывала его, не в силах контролировать себя. Рукава белой рубахи были забрызганы соусом и вином, большой палец перебинтован. Наверное, неаккуратно резал лимон.

– Трудная была ночка?

– Да. – Проследив за моим взглядом, он смущенно завернул рукава по локоть, чтобы не так были видна грязь на манжетах, оголив сильные, жилистые запястья.

– Я понимаю.

– Ты тоже выглядишь уставшей.

– Не нашла гостиницу на эту ночь – летом сложно, всё переполнено. Но ничего, мой автобус через пару часов. Главное, набраться сил и дойти до станции.

– Подвезти тебя?

– Нет, не волнуйся.

– Но у тебя такой тяжелый чемодан.

– Да он полупустой. И тут недалеко. Боюсь, в машине мне станет дурно. Спасибо за пиво и удачи.

– Пока, красавица.

Колеса снова загромыхали по камням. Не так давно, всего каких-нибудь два с половиной года назад этот звук казался мне музыкой: трагической и резкой; то утешительной, то пугающей, рваной и жесткой, но невероятно гармоничной. Потому что тогда нас было двое, и у нас был иммунитет, вдвоем мы ничего не боялись и были способны на многое, на самое невероятное – мы так полагали. И это невероятно, но очевидное, у нас часто получалось.

Декабрь 2006, небеса

Если подняться ещё выше, предположим, на стандартную высоту полета авиалайнеров, то клочки земной поверхности, поля, разделенные реками или лесополосами, становятся меньше, цвета сливаются, смешиваются один с другим. И всё-таки прозрачная, струящаяся голубоватость Земли видна только из космоса, потому что лоскутное одеяло укрыто слоями воздуха. Наверное, там, среди звезд, как нигде в другом месте, можно по-настоящему ощутить единство мира и человека, универсальность всего сущего, контактность каждого с каждым, перетекаемость и взаимопроникаемость сознания, энергии. Там можно парить в безвоздушном пространстве, вдыхая кислород через хрупкую трубку, замирать от боли и радости, вспоминая о том, чего никогда не знал, но что живет в тебе от рождения, какое-то многовековое знание о мире, о переживаниях и наслаждениях каждого и целого, отдельного и единого. Макромир, космополис, где всякий рад тебе, потому что узнает себя в твоих мыслях, вспоминая через твою улыбку о чем-то из прошлой жизни, что засыпает в нас после нового рождения, замирает и таится до нужного момента. И когда ты висишь над живым глобусом, болтаешь ногами, а точнее, тяжелыми штанинами скафандра, ты понимаешь, что все мы способны к пробуждению, к воспроизведению, к воплощению того, что раньше казалось чужим. Душа мира проходит через тебя и через любого из нас. Мир родил тебя, но и ты родил его. Нет ни пространственных, ни духовных преград между людьми, потому что мы дети и одновременно родители друг друга.

– Вы слышите меня, а?

– Что, простите?

– Девушка, я уже пять минут пытаюсь перебраться через вас. Скоро снова включат этот значок.

Да, это мы летели в самолете из Москвы в Мадрид одним декабрьским солнечным днем. Поверить не могу, что прошло уже два с половиной года, а ощущения помнились в самых мельчайших подробностях. Я с удовольствием прижала ладони к теплой поверхности серого в белую точку камня, похлопала по нему беззвучно и, запрокинув голову, уперлась взглядом в ночное барселонское небо. Было приятно прикасаться к камню. Но так ли приятно было прикасаться к прошлому?

– Вы что, не понимаете? Вы слышите? Загорится это значок, а я буду не пристегнута. Или опять затрясет так, что будь здоров. Вам бы понравилось сидеть в сортире, когда самолет попадает в зону турбулентности?

– Нет, мне не… Да, да, конечно, проходите. Прошу прощения.

– «Прошу прощения»…

Наша взволнованная соседка по салону самолета, удалилась в уборную, лихо виляя бедрами.

– Что это с ней?

– Нервы.

Когда она вернулась, мы решили встать и выйти в проход между креслами, чтобы дать ей возможность добраться до своего места. Она пристегнулась ремнем так, что, казалось, не сможет дышать. Самолет стал снижаться. Мы держались за руки. Соседка с завистью косилась на наши руки. Встретив мой взгляд, она резко отвернулась, вцепилась в подлокотники и зажмурилась.

Мне с трудом удавалось сдерживать дыхание и колебания диафрагмы, и сохранять спокойное выражение лица. Чтобы страх из моих глаз не сыпался искрами на окружающих, я тоже предпочла их прикрыть. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть. Я держу тебя за руку и мне совсем не страшно.

Нет, я не боялась полетов. Пугала неизвестность – что ждет нас там, дальше, уже после посадки. Пугал и сам страх, то опускавшийся к нижней части живота, то взмывавший иголкой к темени.

Декабрь 2006, Мадрид

Лучи испанского солнца ослепляли через двойное стекло иллюминаторов, отскакивали от блестящей поверхности крыльев, скользили по лицам пассажиров. Стальная птица выпустила округлые когти и стала уверенно цепляться ими за взлетно-посадочную полосу.

Прилетели без опоздания. Оставалось пару часов до закрытия метро. Хорошо, что подземка доходила до мадридского аэропорта, иначе пришлось бы брать такси или трястись в автобусе. В ожидании серии таможенных и паспортных процедур, я уверенно двинулась к выходу, делая вид, что неподъемный чемодан совершенно не оттягивает мне руку. Я демонстративно изображала решительность и бодрость. За спиной осталась трещать лента подачи багажа, будто гигантская анаконда свертывалась в клубки, шелестя чешуей. Стрелка налево, коридор, стрелка направо, коридор, стеклянная дверь, снова стрелка направо. Ни души, только механизмы и вездесущие камеры видеонаблюдения. Вот сейчас какое-нибудь всевидящее око заметит ужас на наших с тобой лицах и стражи порядка потребуют досмотра. Не то, чтобы меня пугал осмотр наших документов или чемоданов – я была к этому готова, но предчувствие дискомфорта, когда ты под пристальным вниманием властей, вызывало приступы тошноты, ноги дрожали, не слушались; в горле пересохло, мысль застыла. Главное не останавливаться, сделать рывок и выбраться на волю. Я поминутно оглядывалась назад, проверяя, держишься ли ты; пыталась улыбнуться, мол, всё хорошо, прорвемся.

Снова были стрелки, коридоры, эскалаторы, стеклянные двери, указатели и светящиеся ромбовидные значки с буквой М в центре. В предобморочном состоянии, не зная, как сосредоточиться и освежить сознание, мы вдруг оказались прямо перед турникетом метро. Куда делся контроль, таможня и прочие условности?

Вагоны метро напоминали летающие капсулы из фильма о будущем. Поезд, как гигантская гусеница, извивался на поворотах, молниеносно прогрызая себе дорогу сквозь толщу той самой красно-рыжей почвы. Между вагонами не было никаких дверей, только резиновая эластичная «гармошка», позволяющая этому фантастическому животному, обитающему в подземельях Мадрида, двигаться изящно и ловко, при этом ещё и перевозя на своем теле паразитирующих хомосапиенсов, вцепившихся в поручни.

Свобода. Даже здесь, под землей, мы чувствовали её присутствие. Несясь к центру города на этом неутомимом сверкающем червяке, мы знали, что и он горд своей свободой, принадлежностью к другому, незнакомому нам пока ещё миру. Радость и недоумение поглотили нас. Вагон был почти пуст, и мы обнялись, пытаясь сдержать дрожь друг друга.

Наш отель находился в десяти минутах ходьбы от станции метро. Было заполночь и было не по себе. Две одинокие робкие фигуры с чемоданами нам самим казались прекрасным объектом для нападения, ограбления, просто глумления. Так уж мы привыкли. Так нас воспитала наша жизнь. Улочки, грязные мусорные контейнеры разных цветов, цокот копыт чемоданов по асфальтированному узкому тротуару, заинтересованные взгляды посетителей не закрывшихся всё ещё крохотных баров. Скорей, скорей дойти до гостиницы.

Вот и наш номер.

– Мне, конечно, трудно судить, потому что особо не с чем сравнивать, но на четыре звезды не тянет. Тебе не кажется?

Не раздеваясь, не снимая обуви, мы сели на край двуспальной кровати и привались обессилено друг на друга плечами. Нас охватило оцепенение, трудно было поверить, что мы здесь, что мы уже не там, где было страшно и больно.

– Да какая разница, сколько тут звезд! Это всё мелочи.

– Ты вообще представляешь?

– Нет.

– Тебе страшно?

– Очень.

– Не бойся. Мы вместе – это главное.

Мы были в Европе, мы спокойно вышли в ночной Мадрид из российского самолета. Уже совсем скоро, возможно, даже завтра, мы сделаем то, что планировали в такой спешке, рискуя репутацией, здоровьем и даже жизнью.

***

Большинство беженцев сдавалось прямо в аэропорту. Мало кто – в своей стране, в посольстве того государства, у правительства которого запрашивает убежища. Мы же, не смотря на экстренность ситуации и связанные с этим приступы паники, решили быть умнее всех. Ещё дома я нашла точный адрес нужной организации в Интернете, распечатала схему метро и участок города, прилегающий к ближайшей станции. Выписала номера телефонов, электронный адрес. Даже разговорник купить не успела, но уже вычитала на сайте, что нам обязаны предоставить адвоката и переводчика.

Конечно, информации было катастрофически мало, и мы сомневались в успехе такого рискованного, хоть и вынужденного, предприятия, но обратной дороги уже не было. На принятие окончательного решения оставалось пять дней – именно на этот срок была забронирована гостиница, и ровно через пять дней предполагался обратный рейс в Москву. Но мы ведь не из тех, кто так быстро сдается. Кроме того, возвращение не обещало ничего воодушевляюще положительного, оно лишь посылало нам угрожающие сигналы с покинутой земли, сверкало глазами, злобно шипело, металось вдоль российских границ, но не смело их переступить, чтобы кинуться вдогонку.

– Теперь мы иммигранты, да? Или эмигранты?

– И то, и другое. Тебя мучают угрызений совести?

– Нет. Мне хорошо там, где мы с тобой вместе.

Для зарождения ностальгии двух часов на чужбине ещё маловато, учитывая, что мы жертвы возможных преследований, беглецы, одним словом, беженцы.

– Я буду любить тебя, моя новая родина, но не за то, что ты породила меня, а за то, что приютила, удочерила.

– Да, есть брошенные дети, но иногда и родителей покидают.

– Ты представляешь, а в Москве сейчас двадцать градусов мороза!

– А здесь двадцать тепла. Это в середине декабря. Даже подумать страшно.

– Когда пойдем сдаваться?

– Чем скорее, тем лучше. Надо бы отстреляться сразу, потому что ждать будет невыносимо. Нам и город, и его теплое солнце будут не в удовольствие.

– Но ведь мы не знаем, чем может закончиться наш приход туда.

– В худшем случае, нас депортируют.

Приняв душ, мы упали на кровать. Сна не было, хотя чувствовалась невероятная усталость и какое-то психологическое истощение, нервы были на пределе.

– Может, повторим легенду?

– Мне кажется, нужно сделать передышку, на пару дней забыть о том, что произошло, тогда рассказ будет выглядеть более естественно и правдоподобно.

– Но ведь всё это правда. Почему нам должны не поверить?

– Знаешь, человеческая психология – это большая загадка. Можно правдоподобно врать и можно вызвать тотальное неверие, говоря чистую правду. Давай-ка лучше посмотрим, что там у нас в мини-баре.

– Точно! Это то, что нам сейчас нужно.

– Да, может, легче будет уснуть. Завтра будет сложный день.

***

Не было никакой специальной охраны, никаких вооруженных до зубов военных. Вращающаяся стеклянная дверь, окошко приемной. За ним – молодой скучающий офицер, застывший в любезном ожидании, пока мы усмиряли дрожь в голосе, чтобы с жутким восточно-европейским акцентом произнести испанское слово «asilo1». Офицер попросил документы. Слава Богу, в мире существует много интернациональных слов, таких, например, как паспорт, которые узнаваемы, даже если произносятся с ударением на другом слоге. Офицер записал наши данные, выдал две бирки с прищепкой и махнул рукой в сторону входа. Пропустив вещи через камеру досмотра, мы вошла внутрь. Чистое офисное помещение, светлое и приятное. Всё тихо и спокойно, без криков и воплей, без возмущенных граждан, толпящихся в очереди. Посетителей вызывали по номерам.

Русскоговорящего переводчика в этот день не было – она приходила только по необходимости, а поскольку беженцев из России было не слишком много, необходимость тоже возникала не часто. Её должны были вызвать на тот день, когда нам назначат собеседование.

Служащая в окошке стеклянной кабины дала нам две анкеты для заполнения. Везде под испанским текстом был английский перевод, так что мы справились без особого труда.

– Так… Нужен ли нам переводчик? Нужен! Ставим крестик.

– Специальное медицинское обслуживание… Инвалидность, наследственные заболевания… Пропускаем. Адвокат. Нам нужен адвокат?

– Даже не знаю, как лучше. Если скажем, что нужен, могут подумать, что нам есть о чем беспокоиться. Если не возьмем, то посчитают слишком уверенными в себе.

– Мы имеем право на бесплатного адвоката, вот и всё. Ладно, давай, если спросят, пожмем плечами, скажем, что не знаем, что, скорее всего, не нужен. А там посмотрим по реакции.

Посмотреть по реакции не удалось. Служащая в окошке, молча, приняла анкеты, ничего не спросила и ни чему не удивилась. Очевидно, это была обычная формальная процедура, на которую тратиться ей особо не приходилось.

Спрятав анкеты, на ломанном английском она объяснила, куда нам идти дальше, но для записи на собеседование нужно было позвонить по такому-то номеру телефона с такого-то по такое-то время. Видимо, общий поток беженцев был слишком велик, поэтому встречу назначали не ранее, чем через два-три дня и только по предварительной записи.

– Ruso2, ruso, – ткнула она напоследок пальцем в картинку на синей брошюре и, когда я понимающе кивнула, вручила её мне. На листке, сложенном втрое в виде рекламного буклета или театральной программки, мы нашли краткое изложение на русском языке данных по всем основным этапам, через которые проходит каждый, запросивший убежища в Испании. Быстро пробежав глазами по тексту, я уловила основное – схема такая же, как и в других странах, насколько я помню из информации, вычитанной в Интернете.

– Смотри, здесь написано, что мы не имеем права работать в течение полугода от момента подачи заявления.

– Да, это, конечно, не очень приятно, но я уверена, что многие начинают работать раньше, ещё не получив документов, если подвернется случай. Вот, смотри, она обвела этот адрес. CEAR, Comisión Española de Ayuda al Refugiado3. Как я понимаю, они нами потом должны будут заняться.

– Надо ехать к ним. Кто ещё нам поможет сделать звонок и попросить назначить дату собеседования?

– Так, посмотрим… Организации, помогающие беженцам в юридических, интеграционных, медицинских, религиозных и прочих вопросах. Интересно, что значит: помощь в религиозных вопросах? Они подталкивают к самоопределению?

– Наверное, они считают, раз ты беженец, раз неуверен в том, какую родину себе выбрать, то, и в какого бога верить, ты сам решить не сможешь.

– Не смейся. Тут все такие грустные, нам тоже нельзя выходить из роли. На улице поулыбаемся.

– Поехали.

***

Мы быстро научились ориентироваться в метро. Конечно, мы не знали названий станций и линий, но ходить по стрелкам уже было проще. Надо сказать, информация в мадридском метро была очень внятной, легко улавливалась логика движение и символика, даже без знания испанского. Кроме того, многие надписи давались на французском и английском, что значительно облегчало ориентировку.

– Слушай, CEAR – в дословном русском варианте было бы – Испанский Комитет Помощи Беженцам. ИКПБ. Просто какая-то коммунистическая партия большевиков, честное слово.

– Почему? Ещё в аэропортах есть такое понятие. Кольцевая полоса безопасности, кажется. Тоже КПБ.

– Ага, а ещё я помню, как-то брали билеты на поезд в Екатеринбург. Там было написано, что КПБ включен.

– И что это?

– Комплект постельного белья.

– Да, сразу видно, что мы в Европе. Тут тебе и религиозное самоопределение, и партийная принадлежность – выбирай – не хочу.

– Всё включено, одним словом.

Здание комиссии находилось неподалеку от нашего отеля. По-русски там, естественно, никто не говорил. Оставалось надеяться на наши скоромные познания в английском. Обстановка была достаточно неформальной – мы не привыкли к такому обращению в официальных организациях.

На стуле в узком коридорчике сидела пожилая африканка с кофейного цвета младенцем на руках. Напротив неё, сложив на груди руки и закинув голову назад, с открытым ртом спал смуглый мужчина с густой иссиня-черной бородой.

Довольно скоро нас позвали к столику информации. Записали паспортные данные, взяли направление из главной конторы, откуда мы только что прибыли. Девушка, похожая на диковинную птицу, набрала номер и на эротично звучащем для нас испанском проговорила несколько фраз, из которых мы поняли только свои имена. Записала несколько слов на листке, оторванном от тяжелого квадратного блока. Передала нам и стала что-то быстро, быстро объяснять, водя кончиком ручки по листку. Хорошо хоть цифры в современном мире используются одинаковые, иначе сложно было бы догадаться, что собеседование нам назначили только через неделю, на вторник 19-е декабря.

– Понимаете, у нас отель оплачен только на четыре ночи. Нам негде будет жить.

Девушка мило улыбалась, хлопала глазами, кивала, убирая наши данные в папку и всем видом давая понять, что с нами она на сегодня закончила.

Я стала крутить головой по сторонам, в надежде наткнуться на какой-нибудь сочувствующий нашему замешательству взгляд.

– Подождите, нет, вы меня не поняли.

Девушка слегка сморщила носик, нехотя поднялась и вышла в соседний кабинет.

– Что делать-то будем?

– Ну, придется оплачивать до вторника гостиницу.

– Да мы разоримся за эту неделю. Нам же для визы заказывали четыре звезды, меньше нельзя было. Надо походить, поискать что-то подешевле.

Девушка возвращалась, щебеча что-то на своем птичьем наречии большому, похожему на медведя молодому человеку в теплом свитере и в черно-коричневых джинсах с желтой строчкой.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Другие книги автора

Три грецких ореха

Аннет Бове