Полная версия
Занимательная медицина. Средние века
Подумать только: возможно, там покоятся многие сочинения великого мудреца Гиппократа, которого вполне законно величают непревзойденным отцом медицины. Там собраны все труды не менее прославленного, чем даже он, такого же римского мудреца Галена…
И все это, возможно, вывезено было когда-то из древних египетских хранилищ, быть может, из самой Александрийской библиотеки, которой давно уже не существует на белом свете?..
Вот если бы…
Юноша так и сказал:
– Библиотека… Если бы…
И для пущей ясности взмахнул куда-то, в том направлении, сразу своими обеими руками.
Эмиру, уже и так совершенно готовому на самые разорительные затраты в пользу собственного драгоценного здоровья, оставалось только в ответ хмыкнуть и лишь пожать удивленно плечами:
– Допустить!
Результаты продолжительных сидений в Бухарской библиотеке эмира Авиценна вспоминал затем с благодарностью, уже многие годы спустя.
«В восемнадцатилетнем возрасте, – напишет он впоследствии в собственной своей биографии, – я закончил изучение всех наук, которые в то время были свежее у меня в памяти, нежели теперь, когда они еще более созрели в моем уме, но все же остались по-прежнему исключительно давними. Так что я с тех пор ничего не смог прибавить к тому, что уже знал и так».
Как видим, оказавшись на вершине своих мудрых лет, Авиценна полагал, что к восемнадцати годам он достиг уже всех желаемых им научных высот. Если и не во всех науках, то, по крайней мере, – в области медицины…
* * *Да, он, действительно, купался в море полученных знаний и мог после этого свободно творить.
Пожалуй, теоретические познания его к описываемому нами периоду времени охватывали все, чем только располагала арабская медицина. Да и практические навыки и умения, которыми он владел, приближались к самому высочайшему уровню, к явному своему апогею.
Юного врача постоянно приглашали к больным, несмотря на то, что здоровье лечимого им эмира через год опять пришло в полнейшую непригодность. Этот гордый правитель все-таки вынужден был отправиться на самый решительный суд верховного бога Аллаха.
После кончины Нуха ибн Мансура власть в Бухаре перешла к его наследникам. По всей вероятности, они оказались куда более слабыми правителями, нежели их предшественник. Государство не смогло никак устоять под натисками внешних врагов, правда, в основном, – таких же мусульманских властителей…
Все указанное, в своей совокупности, привело к участившимся набегам на все еще процветающий столичный город Бухару, к опустошительным пожарам, грабежам и бесчинствам. А бесконечные бедствия в Бухаре завершились настоящей катастрофой для всего ученого мира: в пламени пожаров исчезла и ее знаменитая дворцовая библиотека.
А ведь там, быть может, сосредоточено было многое из тех книг, которые когда-то вывез из знаменитой Александрийской библиотеки достославный в истории эмир Омар…
В результате этого возникла даже по – настоящему злая легенда, будто разыгравшийся в бухарском книгохранилище пожар учинил не кто – либо иной, но сам Авиценна. Этот юнец, утверждали его крайние недоброжелатели, успев изучить сосредоточенные в книгах кладези знаний, не пожелал, однако, чтобы ими могли воспользоваться еще и другие, совершенно посторонние люди. Поэтому, дескать, он и прибегнул к помощи беспощадного огня, пожирающего все и вся почти без разбора.
Впрочем, в подобную выдумку не так – то и трудно было поверить, наблюдая за самим Авиценной. А он, по памяти, запросто, без малейшего напряжения ума, воспроизводил исключительно все, что только было им вычитано в погибших во все пожирающем пламени книгах…
Что же, невольным подтверждением этой глупой легенды в глазах у доверчивых людей могли послужить и другие, приводимые самим Авиценной факты. Когда один из его соседей (Авиценна даже называет его в своей автобиографии по имени – Абул Гассан эль Аруди) попросил «составить для него книгу, вмещающую все науки», то молодой мудрец не без удовольствия исполнил эту невероятно трудно прозвучавшую просьбу. Не имея под рукою никаких первоисточников, он сочинял заказанный ему труд с такой невиданной легкостью, как если бы все потребное находилось у него перед страстно вбирающими каждую мелочь глазами.
Более того, по его же, Авиценны, свидетельству, он не дрогнул и при других, не менее сложных обстоятельствах, когда другой знакомец попросил «составить для него всеобъемлющий комментарий на эту книгу» (о которой только что говорилось). В ответ на свои просьбы новый заказчик получил «в подарок» целых двадцать томов![1]
Все рассказанное нами, конечно, похоже, скорее, на чудо, однако же совсем недалеко отстоит оно от настоящей истины…
И все же – времена менялись. Порою – даже непостижимо быстро и весьма, притом, – кардинально.
Свободное парение гениального ума, не отягощенного никакими житейскими заботами, оборвалось вместе с очередной переменой власти. Точнее сказать – с переменой также в семейных его обстоятельствах: в тысяча втором году скончался его отец Абдаллах Али, и Хусайну предстояло теперь самому позаботиться не только о своих духовных, но также о своих явно материальных делах и нуждах.
Более того, на нем лежали теперь заботы обо всей семье.
Он вынужден был оставить Бухару, как оказалось – теперь уже навсегда.
* * *Путь Авиценны пролегал на север, в далекий и неведомый ему пока город Хорезм.
Там, в столице этого, соседнего государства, которую местные жители называли охотней всего Гурганжем, арабы – Джурджанией, – наш герой провел более восьми лет (с 1002 года по 1010).
Еще совсем недавно (в 925 году), этот город получил статус столичного, по велению эмира Мамуна ибн Мухаммеда, и к указанному времени в его пределах господствовали более свободные нравы и права, нежели в родной для Хусайна Бухаре, особенно – в последние годы его пребывания в ней.
Это был период одного из довольно пышных расцветов совсем еще молодого гения.
В Гурганже Авиценна задумал и осуществил массу самых разнообразных трудов. В этом городе состоялось его личное знакомство и последовало даже тесное общение с Аль-Бируни, – знаменитым ученым – энциклопедистом, с которым Али Хусайн состоял в переписке, находясь еще в родной для него Бухаре.
Аль-Бируни разрабатывал проблемы математики, астрономии, физики, минералогии и прочих, главнейших средневековых наук. Здесь, в столице, в главном городе его Хорезме, проходило постоянное сотрудничество Авиценны также с другими учеными людьми, интересы которых касались самых разносторонних знаний и направлений в науке.
Здесь же, в Гурганже, и это, пожалуй, интересует нас больше всего, созревал его колоссальный медицинский гений, о чем позволительно будет судить хотя бы по тому восхищению, которое чувствуется в многочисленных преданиях, теснейшим образом связанных с фигурой Авиценны – врача.
С этой точки зрения довольно занимательным выглядит рассказ, который явно перекликается с преданиями о древнегреческих врачевателях, в том числе и с преданиями о знаменитом враче Гиппократе, – правда, будучи уже ярко расцвеченным на чисто восточный лад.
Рассказывали, будто молодой Авиценна, едва только объявившийся в новом для него городе, очень скоро был призван к умиравшему наследнику престола. Больной покоился уже без движения, не отвечая ни на один вопрос со стороны окружавших его людей, не реагируя уже ни на что. Даже пульс на его руках пробивался почти незаметным, еле ощутимым шевелением.
Причем – даже для самого искусного врача.
Исповедуя приверженность доктрине Гиппократа и Галена, Авиценна выше всего ценил во врачах какую – то – прямо изощренную наблюдательность. Именно эта наблюдательность и позволила ему заметить в поведении кандидата в покойники нечто такое, что вселило надежды на скорое излечение этого высокопоставленного пациента.
Не отрывая пальцев от чужой холодеющей кожи, Авиценна начал громко расспрашивать убитых горем придворных.
– Человек я здесь новый, – сказал он как-то слишком задумчиво. – Назовите-ка мне все кварталы, которые только наличествуют в вашем городе… Потому, что я не уловил даже их названий…
Тогда младший брат умирающего наследника престола, ничуть не задумываясь над этим вопросом, начал сыпать разнообразными именами.
Однако внимание Авиценны почему – то вдруг сосредоточилось на одном из упомянутых им кварталов.
– А как называются тамошние улицы? – спросил он, все так же, не отрывая пальцев от чужого пульса.
Юноша стал перечислять все тамошние улицы, но Авиценна вдруг оборвал его на полуслове.
– И кто проживает на этой улице?
И снова он не дождался конца перечислениям.
– А есть ли в этом доме, который только что упомянут тобой, какие-нибудь чрезвычайно красивые девушки?
Как только в ответ посыпались имена, еще и еще, да все такие удивительно звучные, – вроде Гюльчатай, Азиза, Альфия, Айша, – лицо врача озарилось сразу бодрой улыбкой.
– Довольно, – сказал он, резко отрывая пальцы от пульса умирающего. – Причина его болезни – одна из этих девушек, имя которой еще продолжает дрожать на кончике твоего языка!
Жизнь наследника хорезмского престола, таким образом, была окончательно спасена.
* * *Правда, обстановка в Гурганже, в конце концов, сложилась таким неожиданным способом, что Авиценне пришлось оставлять и этот замечательный город.
По правде – даже тайно бежать из него, чтобы не оказаться в «позолоченной клетке» у всемогущего, но доходившего до тиранства хорезмского правителя Махмуда Газневи, насильно собиравшего при своем дворе самых выдающихся в Средней Азии людей, о которых ему удалось что-либо прослышать. Главным образом – что-то исключительно дельное…
Заполучить же такого человека, как Авиценна, не только философа, ученого, но и выдающегося врача-целителя, – стало заветным желанием ненасытного узурпатора, происходившего, как говорили знающие его люди, из вчерашних рабов.
По преданию, с указанным периодом в жизни прежнего бухарского мудреца было связано одно, крайне удивительное событие, совершенно невероятное для мусульманского мира: Махмуд Газневи разослал во все концы подвластных ему земель сорок изображений Авиценны с целью заполучить его все-таки к себе (и это – при известном отрицательном отношении ислама к любому человеческому подобию). Он приказал снабдить подобными изображениями самых опытных агентов, пообещав им за это очень большую награду.
И все же Авиценне удалось как-то счастливо скрыться.
Попутно при этом заметим, что сам Гурганж был впоследствии дважды разрушен: в 1221 году в результате монгольского нашествия, а в 1388 – его захватил хромоногий Тимур, «железный хромец», не ведавший ни снисхождения, ни даже самой малейшей жалости ко всем своим вольным или невольным противникам.
Правда, Гурганж был частично восстановлен, однако в XVII веке его перевели на новое место, значительно отдаленное от первоначального географического местоположения этого примечательного среднеазиатского города.
С тех пор он и получил свое новое, современное нам название – Ургенч.
От прежних строений, каким-либо образом связанных с Авиценной, осталось одно лишь полузабытое городище (на юге современного поселения под названием Куля-Ургенч).
Со своими спутниками, тайно, на верблюдах, уподобившись вездесущим торговцам, снующим в тогдашней Азии почти повсеместно, Авиценна и его друзья и единомышленники направились все дальше и дальше, забирая все круче и круче в сторону и без того исключительно знойного юга.
Им предстояло пересечь безводную пустыню Каракумы.
Путь оказался слишком длинным и трудным, так что далеко не всем путешественникам суждено было преодолеть его. Путников, на их труднейшей дороге, поджидали внезапные бури, засыпанные песком колодцы, невыносимая жара, укусы ядовитых змей и вездесущих в пустыне самых разнообразных насекомых.
А еще, вдобавок, – многочисленные разбойные люди.
Они налетали внезапно, с гиканьем и визгом, со сверкающим блеском своих разительных сабель и свистом беспощадных арканов. Спасение от них заключалось только в одном – в молниеносном бегстве, больше – ни в чем.
Авиценна, понятно, остался жив после этого ужасного перехода, однако былая удача перестала ему отныне сопутствовать.
В поисках подходящего покровителя, который защитил бы его от газневийского властителя, Авиценне пришлось направить свои стопы еще дальше на запад, еще круче забирая в сторону вечно шумящего Каспийского моря, которое еще хранило в себе название старинного русского – Хвалынское…
* * *Невдалеке от южного его побережья, в городе Джурджане, он познакомился с Абу Убейдом Джузджани, ставшим его учеником и доверенным секретарем. Именно этому человеку продиктовал Авиценна свою, уже процитированную нами, пусть и частично еще, яркую автобиографию, доведенную им самим вплоть до 1012 года.
Все дальнейшее, что происходило с Авиценной после отмеченной нами встречи, описано уже Абу Убейдой Джузджани, продолжившим жизнеописание вплоть до смерти своего великого патрона.
К этому периоду, по утверждению Джузджани, относится еще одно, чрезвычайно важное событие, имевшее большое значение в жизни мудреца Авиценны. На его пути оказался замечательный человек, страстный «любитель науки», по имени – Абу Мухаммед Эшширази.
Движимый своими, исключительно похвальными побуждениями, указанный Эшширази приобрел для ученого отдельно стоявший, к тому же – сильно уединенный дом.
В нем Авиценна получил возможность спокойно и дельно поработать над своими собственными произведениями…
И вот в этом – то, таком неожиданном для него пристанище, по свидетельству Джузджани, Авиценна начал писать одно из основных произведений всей своей жизни. Это и был так называемый «Канон врачебной науки».
Как и прежде, в свои совсем еще юные годы, у него не возникало ни малейшей потребности заглядывать в те книги, которые он когда – либо успел уже прочитать. Написанные давно почившими людьми, они по-прежнему стояли у него перед глазами, и он мог даже мысленно «перелистывать» их в любом направлении.
Без малейшего напряжения памяти выискивал он потребные в них места, в которых содержались подтверждения его собственных мыслей.
В этом же доме, помимо «Канона», были написаны им и другие его многостраничные произведения: сочинения по логике, по астрономии, в частности – сокращенное изложение довольно объемистого птолемеевского «Альмагеста».
Здесь необходимо также отметить, что к указанному времени арабские ученые не только усвоили достижения обширной античной медицины, но и внесли в нее немало нового, самобытного, безусловно – своего, собственного.
В пределах арабского халифата существовала специальная Гундешапурская академия, – уже на территории нынешней Персии. Она представляла собою некое подобие хорошо известной нам Александрийской школы.
На всех землях Багдадского халифата функционировало также большое количество лечебниц. Самой главной среди них следовало считать Багдадский госпиталь, где трудился выдающийся хирург Ар-Рази[2] (живший, кстати, где-то в промежутке между 856 и 923 годами).
Этому человеку, кстати, традиционно приписывается приоритет во введении в медицинскую практику многих новшеств. В частности, именно он, полагают, впервые начал употреблять в своей врачебной деятельности обычную хлопковую вату.
Он же, Ар-Рази, написал и весьма ценное руководство по неотложной медицине, уповая при этом также на свою строгую хирургическую практику, выстраданную и обновленную им лично.
Авторами подобных руководств выступали также другие арабские медики. Среди них мы по праву можем упомянуть таких, как Али ибн Аббас. Сюда же можно отнести и Исхока аль-Краила[3]. Отличались также другие арабские авторы – врачи.
«Канон врачебной науки», впрочем, как и другие сочинения Авиценны, создавался в труднейшей обстановке. Продолжительные периоды в жизни их автора были связаны с такими приключениями и опасностями, каких с избытком хватило бы для создания какого-нибудь многостраничного романа, или иного какого-нибудь остросюжетного произведения.
Переезды с места на место, уход от погони, поиски службы и защиты, отсутствие сведений о младшем брате Мухаммеде и о собственной матери Ситоре-бану… Всего этого было в избытке на жизненном пути нашего прославленного героя.
После бегства из Хорезма Авиценна побывал в различных городах, при дворах всевозможных властителей, а то и просто в пределах подвластных им многоликих среднеазиатских земель.
Авиценна всегда оставался при этом никем не узнанным. Он по-прежнему ловко скрывался от кишащих повсеместно ищеек, в потных руках у которых мелькали его исключительно талантливые портретные изображения.
Когда же его узнавали обыкновенные обыватели, – чаще всего они требовали и просили только одного: оказания им срочной медицинской помощи…
Но особенно продолжительной получилась служба Авиценны при дворе хамаданского эмира Шемс-эд-Даула, который лично и в продолжение долгих лет страдал заболеванием желудочно-кишечного тракта.
Хамадан, заметим попутно, – представлял собой древнейший город на южном побережье Каспийского моря, благодатный климат которого высоко ценили еще древние персидские цари настоящих, подлинных, античных времен.
В те баснословно далекие от нас времена, этот город носил название Экбатаны (современный нам Хамадан). По словам Геродота, город был основан еще в более далеком от нашего времени – VIII веке до новой эры – неким неутомимым путешественником, древним греком по имени Дейокес… А в дальнейшем, впоследствии, данный город служил персидским владыкам в качестве летней их резиденции.
Авиценне удалось все же вылечить совершенно отощавшего эмира.
Более того, ему пришлось сопровождать своего господина в бесконечных военных походах, как бы совмещая при этом обязанности полевого хирурга и личного врача. Во всяком случае, – постоянно присутствующего при эмире придворного лейб-медика.
Наслушавшись о гениальных способностях своего нечаянно прибившегося к нему постояльца, очарованный его врачебным мастерством и огромной научной эрудицией, эмир назначил Авиценну своим визирем, то есть – своим постоянным первым министром.
Теперь ему предстояло, по своему личному разумению, управлять всем хамаданским государством.
* * *Конечно, подобного взлета какого-то безродного чужака никак не могло стерпеть окружение подвернувшегося ему под руку всесильного эмира, особенно – его ближайшие наперсники.
Изощренным интригам не видно было конца.
Бесконечные старания обделенных высочайшим вниманием чиновников и прочих придворных дельцов увенчались, на конец, вполне завидным успехом. Подстрекаемые заговорщиками, воины Шемс-эд-Даула взбунтовались однажды. Окружив резиденцию новоиспеченного премьер – министра, который обвинялся ими во всех смертных грехах, а в первую очередь в задержке жалованья, – воины потребовали его незамедлительной смертной казни.
Бунтовщики гремели щитами и стучали отчаянно копьями. Они жаждали крови. Они готовы были на все.
– Казни!
– Казнить немедленно!
– Смерть!
– Смерть!
– Смерть!
Чтобы избежать все время разраставшихся при своем дворце массовых волнений, эмир вынужден был объявить окончательное решение: он осуждает своего визиря на длительное изгнание!
Однако мир – не без добрых людей. Целых сорок дней скрывался Авиценна в доме одного сильно сочувствующего ему человека. Перед ним лежали листы чистой бумаги, доставляемой ему верным секретарем Джузджани. Этого было вполне для него достаточно, чтобы приступить к изложению наполнявших его голову самых дерзновенных мыслей…
А положение в хамаданском государстве вскоре изменилось к лучшему. Взбунтовавшихся вояк удалось каким-то образом успокоить, однако состояние здоровья Шемс-эд-Даула снова резко ухудшилось, и он велел разыскать Авиценну, чтобы возвратить его назад, в свой дворец.
Нисколько не помня зла, великий врач опять поставил эмира на ноги и, уступая его напору, опять возложил на себя тяжелейшие обязанности главного визиря.
Поскольку государственные дела отнимали все без остатка его дневное время, то для своих научных занятий Авиценне оставались теперь одни только ночи.
Но и это не останавливало мудреца. Над своими собственными сочинениями, надо полагать, а прежде всего над своим «Каноном врачебной науки», – он работал без устали, будучи при этом еще и постоянно озабоченным здоровьем эмира.
* * *И все же справиться со строптивым пациентом Авиценне так и не удалось.
Едва только эмир ощущал в своем теле хотя бы малейшее облегчение, – он тут же забывал о строгом и непременном следовании врачебным назначениям. Он бездумно разрушал врачебную тактику и всю врачебную стратегию мудрейшего Авиценны.
Вдобавок ко всему перечисленному, эмир всеми правдами и неправдами стремился вырваться из тисков досаждавшего ему острого безденежья. Затевая все новые и новые военные авантюры, всячески задирая своих ближайших соседей, он надеялся пополнить государственную казну за счет военных трофеев и ограбления чужих огромных пространств.
Он желал всячески скрывать от подданных собственные просчеты в управлении государством. Все это и свело досрочно эмира в могилу, несмотря на титанические усилия лечившего его гениального врачевателя.
Наследник почившего государя также возжелал иметь при себе Авиценну, хотя состояние собственного здоровья его нисколько еще не беспокоило.
Он был совсем молодым еще человеком.
Однако авторитетный ученый напрочь отказался от самых лестных предложений.
И кто теперь может сказать, чем руководствовался при этом стареющий Авиценна. То ли он понял тщетность своих неустанных стараний что-то изменить в хиреющем заживо государственном организме, находясь при этом в весьма жестких ограничительных рамках, то ли его самого уже снедали сомнения относительно собственного здоровья, подкошенного, к тому же, вечными скитаниями…
Бесконечно мучил его также вопрос, успеет ли он завершить свои научные труды.
Великий ученый искал между тем надежного убежища, а также более или менее подходящей службы. Тем более, что ему удалось воссоединиться со своим родным братом Мухаммедом и уже с сильно состарившейся матерью – Ситорой-бану. Как бы там ни было, а забот у него прибавилось.
А пока что Авиценна обрел для себя хотя бы временную крышу над головой, – ему посчастливилось обосноваться в доме богатого аптекаря.
Он уже почувствовал себя почти независимым от всевластного эмира.
* * *Но тут опять оживились завистники, которые надеялись на реванш за собственные свои неудачи и явные личные просчеты.
Отъявленным негодяям удалось даже перехватить письмо Авиценны, адресованное правителю соседствующих земель. Ученый выражал в нем свое непременное желание переселиться под его покровительство, чтобы там продолжить дальнейшее обобщение своих трудов.
И в результате всего… Авиценна оказался в крепости Бердаван, в ее мрачной одиночной камере, в настоящем каменном мешке, наполненном лишь сильным шорохом изголодавшихся крыс. Больше не доносилось туда решительно никаких звуков.
Крепость Бердаван находилась на территории нынешней Западной Армении. Она была совсем недавно возведена. Забегая немного вперед, заметим, что очень скоро ее разрушили, а отстроили – только уже в XVII веке, когда в истории самой Армении настали более легкие времена.
Однако все то, что получилось после значительной ее реконструкции, не дает представления о том, какой мрачной была она во времена заточения в ней врача Авиценны…
В заточении Авиценна провел немного свыше четырех длительных месяцев. Однако пролетели они для него почти незаметно. Ни на один день не оставлял мудрец своих научных занятий, для которых ему, по-прежнему, требовались только листы бумаги, да легкий, почти невесомый калам (тростниковая палочка для писания, совсем как у древних ученых!) – и небольшой глиняный светильник.
Остальное же – прочно сидело у него в голове…
* * *Из заключения удалось вырваться с помощью всё того же верного Джузджани. Секретарю каким-то образом все же посчастливилось усыпить бдительность самых неумолимых и стойких стражей, которые, не выдержали искушения заманчивым звонким золотом и поддались преступному, с их точки зрения, подкупу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Здесь необходимо также заметить, что Средневековье прочно сохраняло еще античную традицию, то есть – объем томов оставался по-прежнему совершенно невеликим, о чем уже говорилось в первой книге.
