Такая роковая любовь. Роман. Книга 2

– Нет, – припомнил Кравцов, – Он дал мне сначала «Люминал». Но у меня печень не очень, а « Люминал» при болезнях печени не советуют. И потом, он помогал мне не всегда. Поэтому, через несколько недель я снова пошел к врачу и попросил что-то другое. Тогда он выписал мне «Барбамил».

Соев выразил откровенное удивление, опять артистично и тонко, для публики:

– И вы, будучи сильным аллергиком на целый перечень наименований, от пыльцы злаковых до шоколада и клубники, согласились вот так запросто принимать препарат, вызывающий сильную зависимость и даже, при высоких дозах, наркотическое действие?

Николая эта деталь не впечатлила:

– А что мне оставалось делать? – мужчина посмотрел на присяжных, – От «Люминала» я был сонным и раздражительным. Я сказал это врачу. Он посоветовал поменять снотворное.

Соев выслушал объяснение Кравцова с таким видом, словно заранее знал его, и стал методично опрашивать дальше:

– Скажите, господин Кравцов, данное лекарство вы принимали ежедневно?

– Первые два месяца ежедневно. Потом – по мере необходимости.

– А в каких дозах?

– По одной или по две таблетки. Это зависело от формы выпуска.

– Уточните про формы выпуска, пожалуйста, – глаза Соева заблестели, как у вора при виде золота.

Кравцов пожал плечом:

– Пожалуйста. Есть пачки по шесть таблеток по ноль одному грамму, есть по ноль два грамма.

– Пачка, найденная в квартире Фёдоровой в день её смерти, была расфасовкой в ноль, запятая, два грамма?

– Да.

– А в предписании врача рекомендовано лекарство меньшей концентрации.

– Я знаю. Но в аптеке такого не было. Мне предложили или купить по ноль два грамма, или прийти в другой раз. Я взял то, что было.

– И при этом вам объяснили, что вместо одной таблетки теперь нужно пить только половину, а вместо двух таблеток – одну?

Кравцов кивнул.

– А вы знали, что большая доза этого лекарства способна вызвать летальный исход? – последние слова были произнесены адвокатом Соевым с акцентом на них.

Николай пожал теперь уже двумя плечами:

– Так… это… даже витамины могут быть ядом, если тонну съесть. Разве не так? – Кравцов вновь посмотрел на присяжных, ища поддержки.

Соев встал перед подозреваемым, загораживая пространство, насколько это было возможно, и удерживая внимание Кравцова на себе:

– Так-то это так. Но данное лекарство входит в список особо опасных. Врач вам про это говорил?

– Да.

– А он объяснил вам как принимать лекарство?

– И он. И в аптеке, – Николай успокоился совсем. Казалось, вопросы задаются только для информирования присяжных, посвящённых в суть дела поверхностно. Соев кивнул согласно и попросил:

– Тогда расскажите это нам.

– Если хотите. Эти таблетки нужно растворять в воде.

– Правда? И какой же у них вкус, запах?

– Запаха – никакого. А вкус? – Кравцов замялся, – Немного горьковатый.

Соев стоял совсем близко и улыбался, как хороший приятель:

– Этот вкус характерный или, если таблетку растворить не в воде, а в соке или, скажем, в вине, то возможно и не почувствовать на вкус наличие препарата в напитке?

Рябов вновь поднялся, заставив Кравцова снова заволноваться.

– Ваша честь, – недовольно заметил адвокат, – я возражаю против того, чтобы мой подзащитный отвечал на этот вопрос. Я вижу, к чему клонит обвинение.

Судья посмотрел на обоих адвокатов, видимо размышляя над их логическими заключениями, затем посмотрел на Рябова:

– Протест отклонен. Подсудимый, отвечайте не вопрос!

Кравцов посмотрел на судью растерянно:

– Я не знаю, что ответить, Я, скорее всего, отличил бы этот вкус.

– А ваша жена могла его отличить? – ухватился Соев за последнюю фразу.

– Я не знаю. Думаю, что могла.

– Думаете или уверены? – настаивал Соев на уточнении.

– Думаю, – ответил Николай, поразмыслив. И тут Соев взвился на месте:

– А я так думаю, что в том неадекватном состоянии в котором, судя по заключению медэкспертизы и вашему собственному признанию, находилась ваша жена, она вряд ли смогла бы отличить вкус растворённого в вине лекарства. Тем более, что для того, чтобы убить её, нужно было растворить в бокале всего лишь то количество, что чуть-чуть превышает лимит нормы разового употребления. А лимит этот, как написано в аннотации, определен всего-то одной таблеткой по ноль, запятая, два грамма лекарства. – Соев выражал свою точку зрения, возвысив голос мо максимума. По залу прошёл возмутительный ропот. Адвокат Рябов поднялся и разочарованно развел руками:

– Господин судья! Если верить версии господина Соева, то, в таком случае, мой подзащитный должен был принять лекарство гораздо позже, чем его жертва. В то время как биохимическая экспертиза его крови, основанная на диссимиляции препарата, подтверждает, что Николай принял лекарство тридцатью-сорока минутами раньше своей жены. Это – алиби.

Соев, выслушав оппонента, подошёл к его столу и ехидно улыбнулся ему, при этом направляя свой ответ в сторону присяжных заседателей:

– Конечно, коллега, это всё так. Но ведь мы знаем, что в тот вечер Лариса Федорова была сильно пьяна и не могла следить за действиями своего мужа. Мы знаем, также, что на месте совершения убийства была обнаружена единственная пустая пачка из-под «Барбамила». – Рассуждая, как бы с самим собой, Соев принялся расхаживать по залу, глядя в пространство воздуха. – Обычно, как сказал нам до этого подозреваемый, в пачке содержится шесть таблеток. Сам Кравцов принял в тот вечер одну таблетку. А пачка, на момент обыска, была пуста. Экспертиза подтверждает, – Соев подошел к своему столу и приподнял листок, что зачитывал до этого, – что суммарная концентрация лекарства в оставшемся вине не превышает пяти таблеток «барбамила» по ноль, запятая, два грамма. По цифрам все сходится. Так, может быть, господин Кравцов сначала растворил в бутылке пять таблеток, затем выпил шестую, затем позвал жену в спальню и добился того, чтобы она оставалась там с ним до тех пор, пока он полностью не заснул? Молодому, здоровому мужчине не составило бы труда поддерживать разговор, находясь уже, фактически, в состоянии полудрёмы. Выиграв таким образом нужное ему для алиби время, Николай Кравцов вслед за этим спокойно погрузился в сон, зная, что оставляет Ларису наедине с вином и растворенным в нём лекарством. И так как Фёдорова вообще любила выпить, а в тот вечер, к тому же, была не в состоянии себя контролировать, то Кравцов был практически уверен, что после того, как он заснёт, жена продолжит выпивку. Что и случилось. Лариса действительно продолжила пить. А так как концентрация «Барбамила» в вине была убийственной, Фёдорова свалилась замертво, не успев допить.

Выдвигая обвинительную версию, Соев говорил с таким спокойствием и при этом так улыбался, словно речь шла не о происшествии со смертельным исходом, а о каком-то банальном случае. Прибегая к избранной лёгкости суждения, Соев рассчитывал и на доступность своей версии для всех, слушавших её, и на очевидность предполагаемого.

Рябову, более чем кому-либо, была понятна хитрость Соева. Не желая поддаваться его игре, адвокат защиты решил быть понастойчивее:

– Ваша Честь! Я протестую! – повысил он голос, – Обвиняющая сторона вновь пытается навязать следствию свою версию.

– Протест принят, – согласился судья, – Господа присяжные заседатели, прошу вас не принимать в счёт только что высказанное обвинителем. Обвинитель, повторно прошу вас воздержаться от предположительных высказываний подобного рода. Иначе, я отстраню вас от процесса. Продолжайте по существу.

– Да, ваша честь, – согласился Соев с замечанием и резко повернулся к обвиняемому, – Скажите, господин Кравцов, пустая пачка от таблеток, найденная в вашей квартире при обыске, часто оставлялась вами дома?

Николай замотал головой:

– Никогда. Снотворное всегда было при мне, где бы я не бывал. Даже дома, выпив лекарство на ночь, я всегда убирал упаковку обратно в свой дипломат.

– Почему такая осторожность?

– Я люблю порядок, – объяснил Николай, – А у Ларисы всё всегда терялось. У ей по дому то тут, то там постоянно валялись всякие лекарства: женские пилюли, от головы, от температуры.

Соев согласно закивал на такое объяснение, но о милости речь не шла, поэтому он продолжил сухим голосом:

– И ваша жена знала о том, где вы прячете снотворное?

– Конечно знала, – для Кравцова было бы странным что-то прятать в доме. Но Соев снёс утверждение не на счёт аккуратности подозреваемого, а скорее на обычное согласие. Голос адвоката был все также бесстрастным, методичным:

– И вы утверждаете, что в тот вечер, приняв снотворное, положили его обратно в ваш дипломат, а дипломат закрыли на ключ?

Кравцов кивнул, не думая:

– Да. Я закрыл дипломат, а ключ положил в карман пиджака.

– А потом, по вашему утверждению, когда вы уже спали, ваша жена, очевидно, взяла ключ из пиджака, открыла им дипломат, достала оттуда лекарство, закрыла дипломат и положила ключ обратно в пиджак? – при каждом предположении адвокат обвинения загибал по пальцу.

– Скорее всего, – Кравцов понимал что тон, каким Соев перечисляет порядок действий Ларисы, ставит под сомнение сказанное, но добавил, – А как могло быть иначе?

– Как могло быть иначе, нам еще предстоит выяснить, – резко обрубил Соев, заставив Кравцова вздрогнуть. Но тут же он продолжил, уже почти мягко, – А вас я хотел бы спросить вот о чём: не кажется ли вам странным, что при экспертизе милиция не обнаружила отпечатков пальцев вашей жены на ключе вашего дипломата?

Задавая вопросы, Соев имел привычку смотреть прямо в глаза опрашиваемого. Он то подходил к нему совсем близко, если вопрос мог помочь адвокату завести жертву в тупик, то отходил подальше, когда значимость ответа была промежуточной и не столь существенной. Сейчас, спрашивая про отпечатки, Соев отошел от стойки с подсудимым почти в другой конец зала суда, к барьеру, за которым находились члены присяжной комиссии, и оттуда вёл опрос, оперевшись одной рукой на барьер. Те, кто был знаком с манерой работы Соева, могли не сомневаться в том, что он предвидит ответ обвиняемого.

Кравцов этой тактики Соева не знал. Тем не менее, он уже слышал от Рябова про наличие отпечатков пальцев Ларисы на его дипломате и их отсутствие на ключе. Поэтому вопрос не поставил его в затруднение.

– Не кажется, – устало выдохнул Кравцов, – Я сразу же объяснил это милиционерам, которые пришли к нам. Когда я увидел около Ларисы пустую пачку от снотворного, я побежал к дипломату. Я хотел проверить осталась ли там моя, другая пачка. Я открыл дипломат ключом. Посмотрел. Пачки там не было. А отпечатки Ларисы я, наверное, замазал своими пальцами. Ключик-то маленький.

– Конечно-конечно, – поспешил согласиться Соев, не желая потерять какую-то пронзившую его мысль, – Вы открыли дипломат, убедились, что лекарства там нет, и побежали звонить в милицию. Разве вы не понимали, что только что стёрли, возможно единственное доказательство собственной невиновности? – теперь Соев подошёл к Кравцову поближе, а в его голосе зазвучала издевка.

Кравцов посмотрел на всех с прежней растерянностью во взгляде:

– В тот момент я не думал ни о каких доказательствах. Я не понимаю, чего вы от меня хотите? – взмолился он, глядя на Соева, – Ведь отпечатки пальцев Ларисы остались на ручке дипломата и на его крышке.

– Да-да, конечно, – Соев вновь оставил без внимания последние слова Кравцова. Он наверняка знал об осведомлённости защиты о результатах следственных экспертиз. В его задачу, как адвоката обвинителя, не входило обнародовать эту осведомлённость, нет, его обвинение базировалось на способности уловить малейшую слабость в речи подозреваемого, позволяющую подмять его под себя. Соеву показалось, что он вдруг нащупал именно такую деталь, и он теперь собирался придать ей более значимый вид:

– Скажите, господин Кравцов, а почему вы только что сказали, что поспешили открыть дипломат для того, чтобы убедиться, что ваша жена использовала именно вашу упаковку? Разве, найденная пустая пачка, была не единственной, имеющейся в квартире на момент несчастного случая?

Предположение Соева было столь неожиданным, что подозреваемый растерялся. Он беспомощно посмотрел на своего адвоката, затем протяжно на бывшую жену, потянулся к стакану, отпил. Потом, отложив в сторону беспощадно истеребленный платок, вытащил из пачки новый, промокнул им лоб, после чего проговорил совершенно сухим голосом:

– Найденная пустая упаковка была в доме единственной. Такие лекарства впрок не выдаются.

Казалось, Кравцов был в замешательстве. Закончив фразу, он тяжело выдохнул, опустил глаза в барьер и замолчал. Это было именно то, что могло стать триумфом его, Соева, успеха, переломным моментом в следствии, идеей, которая раньше не приходила ему в голову в том виде, в каком пришла сейчас. Задохнувшись от внезапности догадки, Соев на мгновение углубился в вихрящиеся мысли, из-за чего именно на это время потерял руль управления допросом. Мига хватило для того, чтобы Рябов, считавшийся также далеко не последним профессионалом, включился в игру.

Спасительный глас адвоката защиты прорвался в зал именно в тот момент, когда в нём повисло всеобщее молчание:

– Господин судья, позвольте дополнить ответ моего подзащитного существенным замечанием. У меня по этому вопросу имеется справка из аптеки, в которой мой клиент покупал лекарство. В ней говориться что, я цитирую: « … порядок отпуска препарата был осуществлен без нарушения норм предписания.» Справка датирована двадцатым января. Эта же дата стоит на очередном, обновлённом предписании психотерапевта. В нём четко указано, что отпуск лекарства должен производиться с периодичностью, не превышающей одной пачки лекарства в неделю. Иными словами, двадцатого января сего года мой подзащитный купил в аптеке только одну, одну единственную пачку «Барбамила».

Рябов поднес к столу судьи имеющееся доказательство.

Столь несвоевременное вступление коллеги явно не входило в планы Соева. Оценив его дедуктивные способности, адвокат потерпевшей стороны ухмыльнулся и внутренне отругал себя за преждевременную успокоенность.

«Похоже, что этот процесс не поднесут мне на серебряном блюде», – подумал Соев и нахмурил лоб. Нет. Ему ещё предстоит борьба. И не исключено, что примет она острый характер. У Соева было интуитивное предчувствие на это. Что, впрочем, только лишь подстегнуло его. Теперь, уже практически зная, что за ответом обвиняемого кроется какая-то тайна, он решил дожать его морально и, подойдя совсем близко к барьеру с Кравцовым, резким голосом задал очередной вопрос:

– Господин Кравцов, скажите в таком случае, когда вами была куплена предыдущая упаковка?

Подозреваемый растерялся:

– Я не совсем уверен, но мне кажется в конце декабря. Да, точно, в конце декабря, – подтвердил он тут же, – В последнее время сон мой наладился, и я не особо нуждался в снотворном, – для убеждения Николай посмотрел на своего защитника. Тот был спокоен. Это передалось Кравцову, – Во всяком случае, если вам так необходимо, вы можете узнать это в моей аптеке, – добавил он уже совершенно безразличным тоном.

Соев почувствовал это, ибо в его следующем заявлении промелькнула тень недовольства ходом допроса. Но в то же время догадка, осенившая его до этого, теперь переросла в уверенность и подсказала Соеву ту основную линию, по которой он должен был продолжать спрашивать. Именно эта линия теперь выстраивалась в его мозгу, требуя времени на формирование. У Соева этого времени было крайне мало. Он мог, конечно, отказаться сейчас от дальнейшего допроса, попросить продолжить его позже. Но это было ему не на руку. Как опытный адвокат, он знал, что всё хорошо в своё время. Позже мысль не сформируется столь удачно и нападение не будет столь неожиданным. Вот почему, на свой страх и риск, поторопился атаковать.

– Я проверил: двадцать шестого декабря, – кивнул Соев на предложение подозреваемого. Достав, в свою очередь, документ, подтверждающий его слова, он тоже передал его судье. Этой лёгкой заминки хватило, чтобы его подозрение к нужной детали превратилось в веское представление картины вины, которую он и принялся вырисовывать сейчас. – В первый раз вы купили лекарство как раз тогда, когда оно было вам предписано. А именно: в начале ноября. Исходя из того, что каждая пачка содержит по шесть таблеток, а также вашего признания в том, что в течение ноября вы нуждались в приеме лекарства ежедневно, врач выписал вам предписание сроком на месяц. За это время вы, действительно, регулярно приобретали «Барбамил» в аптеке каждую неделю. А именно: до двадцать шестого декабря вы купили в аптеке четыре упаковки лекарства, дозированного по ноль одному грамму. Затем, с пятого по двадцать шестое декабря, вы лекарство не принимали. А двадцать шестого декабря снова побывали у врача и попросили предписание на одну пачку. Третьего января вы улетели в Германию и вернулись оттуда десятого января. За эту неделю, как я понимаю, вы лекарство не употребляли тоже. Если верить вашим чистосердечным признаниям, данным только что, то сон ваш улучшился?

Кравцов в ответ кивнул.

Соев улыбнулся:

– Еще бы! Учитывая, что вы провели целую неделю с бывшей женой, да ещё в Германии…

Не обращая внимания на пошлые намёки, Кравцов только сильнее сжал в руке платок, чтобы не сорваться и не нагрубить.

Соев, не спровоцировав реакции, продолжил:

– Итак, с третьего по двадцатое января всё у вас было хорошо. А двадцатого вдруг опять возникла необходимость в снотворном. Странно! За день до прилета в Москву вашей бывшей жены и за два дня до смерти нынешней. Что так? Угрызения совести? Излишняя нервозность?

Кравцов от волнения широко раздул ноздри. Он старался не глядеть на противного адвоката:

– Второе.

– Допустим. Да и не это интересует меня в данном случае.

Соев посмотрел на подозреваемого жестким взглядом. Зал нетерпеливо зашевелился, ожидая пояснения. – Мне кажется подозрительным, что покупка более сильного лекарства пришлась именно на период, во время которого ваша жена Лариса Фёдорова была отравлена? И сейчас мне очень хотелось бы знать: случайность ли это, как сказали вы, или же преднамеренная хитрость будущего убийцы, как думаю я?

Глаза Соева сузились до максимума, оставив на лице лишь две маленьких щелочки. Услышав последний вопрос, Кравцов заморгал глазами. Его адвокат буквально сорвался с места.

Но, едва заметив реакцию коллеги, Соев, не давая ему даже открыть рот, тут же осадил голос и повернулся к судье:

– Ваша честь, я прошу не принимать, сказанное мною, за обвинение, а всего лишь за умозаключение.

Голос его звучал почти невинно. Все-таки он был очень силён, этот Соев! Услышав его просьбу, Рябов сел и беспомощно покачал головой. Не зря все адвокаты, которым уже приходилось сталкиваться с Соевым как с оппонентом, предупреждали об этом. Силен! И ничего тут не попишешь. Хоть и использует неразрешённые приемы воздействия на мнение окружающих, но как использует! И в какой момент! Рябов не мог не признать, что схематическое описание хода действия, только что предложенное Соевым на рассмотрение, а еще вернее на обсуждение, явилось для защиты ударом ниже пояса.

– Ваша Честь, это очередная провокация! – отчаянно усмехнулся Рябов.

– Ваша Честь, повторяю, это всего лишь умозаключение, не лишённое, как мне кажется, логического смысла, – настоял на определении Соев.

– Подозреваемый, отвечайте! – кивнул судья.

Николай тяжело поднялся:

– Никакого злого умысла я не имел, господин судья. Как я уже сказал, я купил другие таблетки потому, что в аптеке не было «Барбамила» по ноль одному грамму. Ни о чём плохом я не думал.

Объяснение Кравцова получилось спокойным, почти равнодушным. По виду молодого мужчины было заметно, что он устал. Ему надоело постоянно сосредотачиваться на въедливой речи крючковатого Соева, то и дело норовящего загнать его в угол. Гораздо больше Николаю хотелось сейчас спуститься со своего лобного места, пройти в зал и сесть на скамью рядом с Анной. Он представил, как сможет, как когда-то, склонить голову к её плечу и поведать ей обо всех своих горестях. От подобных мыслей Кравцову вдруг показалось, что он издалека чувствует травяной запах, исходящий от её волос. Подобная отчужденность обвиняемого от процесса и его возникшее безразличие скрежетом прошлись по самолюбию Соева. Адвокат понял, что внезапность наступления хороша лишь при планомерной подготовленности. Сегодня ему не удастся вот так, сразу, добиться от Кравцова капитуляции. Но, всё-таки, Соев был уверен, что только что одержал пусть маленькую, но ту самую нужную победу, которая впоследствии поможет ему выиграть процесс. Он это почти знал. Единственное, что смущало адвоката, так это столь «спокойное» возмущение Рябова.

«Либо у него есть какое-то веское опровержение, либо он не желает заострять внимания на сути дела, – подумал Соев. При полной тишине и внимании зала он прошёлся по судебной площадке, погружённый в свои тайные мысли, и вновь остановился у барьера с подозреваемым. Для того, чтобы понять поведение противника, ему было необходимо копать в нескольких направлениях, – Хорошо, отложим вариант с дозировкой лекарства на потом», – решил он.

Адвокат обвинения вернулся к своему столу и крупным размашистым почерком что-то написал в своём блокноте.

«Вот и ладно, – принял это отступление Рябов, – Будет теперь и у нас время, чтобы собраться с мыслями.»

Только что, до этого, когда Соев задал вопрос о преднамеренной хитрости, Рябов заметил в глазах Николая испуг. Ему показалось, что есть у его подзащитного какая-то тайна, в которую он, его адвокат, не посвящен. Лихорадочно соображая, что делать дальше, Рябов машинально записал в своем блокноте фразу Соева о невозможности доказательства употребления Кравцовым всех предыдущих таблеток снотворного.

«Надо будет потом об этом спокойно подумать», – решил Рябов, откладывая отработанные документы на угол стола.

Понимая, что сегодняшний день не способен уже ничего изменить, Соев елейно улыбнулся Кравцову издалека:

– Господин Кравцов, давайте на время отставим разговор о лекарствах и перейдем к более приятной теме. Расскажите как вы познакомились с вашей бывшей женой Анной Керман?

Несмотря на то, что Рябов неоднократно предупреждал Николая о возможности подобного вопроса, теперь, услышав его, Кравцов болезненно сморщился и вымученно посмотрел на Анну, словно заранее испрашивая для себя извинения за вынужденное предстоящее откровение. Зал, и до этого сидевший тихо, и вовсе замолк и насторожился. Кравцов грустно посмотрел в неизменно уставленные на него карие глаза и тяжело вздохнул. Ох, как непросто было ему оправдываться перед всей этой чужеродной людской массой. Анна Керман, словно поняв его мысли, в ответ тоже вздохнула.

Глава третья: Второй день суда. август 1997

Самый разгар августовского послеобеденного жарева никак не повлияли на активность прибывших во второй день суда. Бегло осмотрев зал, адвокат Рябов подметил, что людей сегодня на процессе присутствует больше, чем их было вчера.

«Пресса добилась чего хотела», – недовольно хмыкнул он про себя.

Процесс действительно явно не оставался без внимания: утренние городские газеты вовсю описывали вчерашний день, ударив по имиджу Кравцова. Не вдаваясь в подробности личной жизни подозреваемого, в кучу были смешаны многие факты его биографии. В результате, на страницы вышло неблагоприятное попурри в котором Николай, бросив жену Керман, сразу женился на её подруге Фёдоровой, которая затем погибла при странных обстоятельствах. Моральные устои Кравцова определялись двумя словами: дикий эгоист.

Зная, что сегодня первое слово предоставлено ему, Рябов подготовил свою речь так, чтобы прежде всего опровергнуть мнение, навязанное газетой. После открытия слушания секретарём, адвокат, не садясь, спокойно вышел на середину зала и направил взгляд к присяжным заседателям.

– Уважаемые господа! После того, как вы услышали вчера откровенный и достаточно подробный рассказ моего подзащитного, позвольте мне сейчас предоставить на ваше рассмотрение ещё несколько фактов из биографии Николая Кравцова. А также несколько доказательств, свидетельствующих, по моему усмотрению, о его невиновности.

Рябов начал глубоким грудным голосом, полностью соответствующим его внешности. Маленький крепыш, облачённый в натянутую на животе черную суконную рубашку, напоминающую мантию судьи, он, когда молчал, был выражением лица настолько незатейлив, что походил скорее на простого работягу у плотницкого станка, нежели на благородного представителя правосудия. Не было в нём ни смелости и решительности, присущих героям этой профессии, созданных образами кинематографии, ни хитрости и сноровки, сквозивших в каждой мимике и каждом жесте, например, его оппонента Соева. Руки Рябова, во время всего вчерашнего заседания умиротворённо сложенные на столе горкой одна на другой, и вовсе казались руками усталого сельского труженика; настолько они были лопасты и грубы. Всё это, вместе с его причёской, коротко остриженной и тщательно уложенной, но то там, то здесь выбивавшейся из строгого уклада несколькими кучерявыми прядями, придавало адвокату вид недотёпы.