Куколка для Немезиды

Первый год в институте был самым тяжелым: умерла мама. Отец Веры давно жил с другой семьей где-то в Крыму, они никогда не перезванивались. После смерти мамы девушка осталась одна в трехкомнатной квартире, по которой бродила озадаченная предоставленной ей свободой и одиночеством. Как оказалось, эти два состояния, свобода и одиночество, могут регулировать друг друга. Верино одиночество не позволяло свободе бесконтрольно диктовать условия и идти на поводу всяких чужеродных веяний. Образ жизни девушки в точности повторял ее жизнь при маме. Любое отклонение Вере казалось преступным, нарушающим все клятвы, данные у гроба.

Время клятвы, однако, отредактировало. Теперь порой она утром в халатике варила кому-то кофе, иногда соседи собирались пожаловаться на громкую музыку, но это были лишь эпизоды. Жизнь Веры, по сути, не менялась. Девушка была одинока, отношений, которые ее бы захватили, заставили забыть о подругах, работе, экзаменах, не появлялось. Сплетницы в учительской уже перемыли ей все кости и поставили клеймо «старая дева». Никто не знал, что недавно Вера пережила несколько тревожных недель и уже позвонила подруге-гинекологу, но, слава богу, все обошлось, а три месяца назад девушка, попробовав впервые в жизни абсент, целовалась на кухне с подругой своей подруги – спортсменкой из института физкультуры. Потом эта спортсменка оборвала ей телефон, но Вера, все хорошо помнившая, несмотря на выпитое, очень вежливо дала понять, что ждет настоящей любви, в брюках. «В мужских брюках», – уточнила она. «Хочешь, надену мужские?» – собеседница была настырна, но Вера так умела повести разговор, что оппонент капитулировал, ничуть не обидевшись. На этом грехопадения закончились. Вера влюбилась в Початых, и весь мир сузился до третьего этажа школы, где соседствовали кабинеты истории и английского языка.

Самым большим испытанием для Веры были уроки в старших классах. Особенно, если эти уроки вел Ким Онуфриевич. У всей школы была свежа в памяти свадьба преподавателя физики, который женился на своей вчерашней выпускнице. Это оказался третий брак учителя – распавшийся второй оставил в одиночестве такую же выпускницу, только на пять лет старше нынешней. Тетки в учительской злобствовали. Вера, знавшая выпускные классы, в уме прикидывала, кто же может понравиться Початых. Некоторые наблюдения подсказали, что если у кого и есть шансы, так это у Коноваловой, рыжей высокой девицы, которая имеет обыкновение громко смеяться, обнажая оскал белоснежных ровных зубов. «Господи, таким и «Блендамед» не нужен!» – с завистью бросила однажды химичка, почти не разжимая рта. Вся школа давно знала, что у той отсутствует правый клык. Но химичке на тот момент надо было выбирать: или протезирование, или поступление старшего сына в вуз. Соображения о Коноваловой и толкнули Веру с утра на рынок за недорогой краской для волос, а затем и на химические опыты в ванной. Результатом девушка была довольна. Свои пепельные волосы ей надоели, она сама себе казалась блеклой и неинтересной. «Вот теперь не захочешь, а обратишь внимание!» Вера помотала головой, и по ванне забегали апельсиновые блики.

…Звонок после пятого урока прозвенел неожиданно. Верин класс впопыхах дописывал сочинение на беззлобную тему «Времена года». Вообще-то по плану должна была быть новая тема: «Роль истории в произведениях Льва Толстого». Но Вера, озабоченная тем, что уже заканчивается рабочий день, а Початых еще не видел новый цвет ее волос, заставила учеников трудиться над сочинением, а сама поминутно выходила из класса в надежде встретить возлюбленного. Ее променады ничем не закончились. «Так, ладно, сейчас ребят выгоню, дверь оставлю открытой, встану на стол и буду мыть стекла на портретах. Ну выйдет же он из своего класса. Вот и увидит меня. Заинтересуется, что это я делаю. Зайдет…» Вера отчаянно искала выход из положения. Ученики сдали тетради и, гогоча, рассыпались по школе. Дверь в кабинет истории по-прежнему была закрыта. Вера, как цапля, уже двадцать минут стояла на стуле и елозила сухой тряпкой по лику Шекспира. Наконец послышался стук открываемой двери, девичий хохот, сопровождаемый солидным баском, заполнил почти пустой третий этаж.

– Девушки – история, это вам не математика. Здесь думать надо. Формул готовых нет. Все подчиняется анализу, все в динамике, все многоступенчато и многообразно. Из этого многообразия выбираем факты, систематизируем и получаем… – Початых, распространяя запах туалетной воды, кокетничал со старшеклассницами.

– Ким Онуфриевич, а вы на вечере будете? – девушек волновало не многообразие фактов, а возможность пофлиртовать.

– Нет, вряд ли. У меня лекция в институте еще.

– Ой, жаль, приходите: и потанцуем, и об истории поговорим, – девицы, подбадриваемые своими однокашниками, только что не прыгали вокруг учителя.

– Ну, посмотрим, посмотрим… – Початых с довольной улыбкой наконец выпроводил всех из класса. В этот момент в открытой двери соседнего кабинета историк увидел стройные ножки своей коллеги. Ножки были загорелые, вокруг них развевалась широкая оранжевая юбка с белыми и черными цветами.

– Вера Александровна, что ты делаешь там, наверху? – Початых подошел к двери, увидел Веру, полирующую портреты английских классиков, и охнул: – Вот это да! Какая бестия! Класс!

– Ты что, Шекспира никогда не видел? Впрочем, у нас его тут и не узнать: весь мухами засижен. – Вера Александровна с усердием продолжила свое занятие.

– При чем тут Шекспир?! Я о тебе. Здорово тебе так. Слушай, Вер, слезай со стола, покурим в классе – уроки закончились, можно вздохнуть спокойно. Тебе помочь?

Початых подошел к ней ближе, протянул руки, и Вера прямо-таки соскользнула в его объятия. Все шло по плану! Даже еще лучше!

– Собираешься куда-нибудь? – прикуривая сигарету, Початых кивнул на ее прическу.

– Да нет, так, эксперимент. – Вера сидела нога на ногу. Она хотела добавить, что в порядке эксперимента еще и без нижнего белья. Но подумала, что это прозвучит глупо. А потом, мужика так и напугать можно.

– Май теплый какой. А тут экзаменов пропасть. – Початых всегда был во всех комиссиях, его прочили в директора школы, и он для вида очень любил постонать и пожаловаться на загруженность.

– Ну и что? Месяц какой-то, а там уже все. – Вера решила завести разговор об отпуске. По школе ходили слухи, что Початых собирается на все лето в Лондон. Судачили, что не один.

– Да, уж, скорей бы. Тяжелый год был.

– Куда летом поедешь?

– В Лондон. Уже все оформил. До сентября. – Початых самодовольно пожал плечами.

– Счастливый. Во сколько тебе это обошлось? – у Веры сжалось сердце. Надежды на летние встречи рухнули.

– Ой, Вер, не спрашивай. Такие планы домашние были, а потом думаю, ну их, поеду, это же все-таки Лондон!

– Наверное, ты прав, – Вера еле смогла сдержать досаду.

– Слушай, ты классно выглядишь. И платье это тебе так идет. – Початых только сейчас открыто и оценивающе посмотрел на Веру. Под легкой тканью он увидел грудь, аккуратную, ничем не сдерживаемую. Босоножки с тонкими ремешками Вера сбросила, и ее узкие загорелые ступни с ногтями, покрашенными морковным лаком, выглядели вызывающе и очень аппетитно. «Черт, она с этими волосами просто преобразилась!» Початых почувствовал, что ему совсем не хочется идти к себе в класс и копаться в самостоятельных работах. Занятия уже закончились, школа была полупустая. Вера, судя по всему, никуда не спешила.

– Сил нет идти. Чаю, что ли, попить? Я сейчас конфеты принесу, а ты поставь чайник.

У каждого классного руководителя были чайник, конфеты и печенье. Как директор школы ни орал по этому поводу, сделать он ничего не мог. Вера открыла железный сейф, воткнула вилку в розетку, щелкнула кнопкой. «Господи, да как бы не сглазить!» – думала она, расставляя чашки. У нее была красивая посуда и всегда имелись разные вкусности. Правда, коллегам женского пола они не предлагались. Вера давно мечтала о таком вот моменте: чаепитии наедине с историком. К сожалению, сливочная помадка в ожидании этого события окаменела – не укусить. «Он историк, ему с окаменелостями привычно работать!» – подумала Вера и все-таки выложила помадку в маленькую плетеночку.

– Мать, какая ты хозяйственная! Знал бы, всегда б к тебе чай пить ходил. Ну, с конфетами, разумеется. – Початых поставил на парту огромную овальную коробку.

«Да она о-го-го сколько стоит!» – Вера знала эти трюфели: ее класс такие конфеты преподнес ей на Восьмое марта в прошлом году.

– Ты знаешь, что я думаю? – Они уже пили чай, причем Початых сел напротив Веры так, что его ноги постоянно задевали ее.

– Я не знаю, что ты думаешь, но вот лапы ты мне отдавишь! – Вера поджала ноги и подлила себе чаю.

– Извини. – Початых для вида дернулся, но позу не изменил. – Я думаю, что нам с тобой надо наши классы куда-нибудь свозить. Конец года, все равно мероприятие придется устраивать какое-нибудь. Это или кафе снимать, или в школе в актовом зале все проводить. Геморроя сколько, сама знаешь. А что, если мы их, например, в Суздаль свозим? Ты экскурсии проведешь, двух родителей-активистов возьмем. Заказ автобусов и гостиницу я на себя беру.

Вера закашлялась. Фортуна сегодня явно оказалась пьяна. Развитие событий превзошло все ожидания.

– Даже не знаю. Поездка с ночевкой может дорогой кому-то показаться. Боюсь, не все согласятся. Надо подумать, – Вера изобразила сильное сомнение.

– Не грузись. Давай объявим и посмотрим. Слушай, я даже не думал, что серые глаза и рыжие волосы так сочетаются. – Початых действительно все время ее разглядывал. Как кот. Только что не облизывался.

Вера подняла брови:

– Я так уже ходила, просто мы с тобой, наверное, в эти дни не пересекались.

– Жаль, люблю рыжих. – Початых перегнулся через парту и очень ласково дернул ее за ушко.

Через неделю классы гудели, учительская шипела, а Вера Александровна Селезнева порхала, словно эльф. Початых Ким Онуфриевич развил бурную деятельность по организации экскурсии для двух выпускных классов. Как выяснилось, поедут все. Несмотря на немаленькие цены. Мероприятие расценивалось как прощание с детством, школой, друзьями. Ребята сдавали деньги, родители благодарили учителей за инициативу, Початых каждый день теперь приходил к Вере в класс, и они без устали обсуждали детали путешествия. Химичка, правда, в учительской намекнула, что за закрытыми дверями кабинета английского языка происходит кое-что еще. Но, кроме слов, доказательств не было никаких, и весь коллектив стал внимательно следить за парой инициативных классных руководителей. Каждый день кто-нибудь без стука врывался к Вере в кабинет, а потом с ласковыми извинениями пятился назад:

– Бога ради, Вера Александровна, простите, ищу Петракова. Ах, и вы здесь, Ким Онуфриевич! Еще раз извините.

Вера с Кимом переглядывались, и Вера каждый раз говорила:

– Ты на мне должен теперь жениться. Как честный человек.

На что Ким отвечал:

– А может, и женюсь.

Домашние вечера теперь были наполнены смыслом, какой-то праздничной суетой, мечтами и долгим курением за чашкой кофе. По мнению Веры, жизнь развивалась красиво, осмысленно, без неприятных коллизий. Початых за ней ухаживал – сомнений в этом никаких не осталось после того, как он позвонил ей домой и предложил подвезти утром в школу. Надо учитывать, что свое рабочее место Вера могла видеть из кухни, а распоряжения иногда отдавала, высунувшись в окно: до школьного двора было метров пятьдесят. На предложение Кима она рассмеялась, но сделала ответный ход:

– Слушай, если будешь рядом, не завезешь мне кефир? Устала сегодня – сил нет в магазин идти.

Этой самой фразой она перевела их отношения из дружеско-рабочих в дружеско-домашние.

Початых и кефир были у нее дома около восьми вечера. Кроме кефира, Ким привез коробку конфет, бутылку красного вина и батон докторской колбасы. Подавая колбасу, он извиняющимся тоном сказал:

– Слушай, сделай бутербродов: я голодный как собака. За целый день не успел даже булку сожрать.

Вера усадила Початых за план экскурсий: пусть выберет подходящие, – а сама принялась готовить ужин. «Интересно, как сейчас с ним себя вести? Форсировать события не хочется – вдруг впросак попаду. Может, он только из-за поездки такой внимательный?» – Веру этот вопрос мучил давно, но она понимала, что ответ на него получит по истечении какого-то времени.

– Так, давай ужинать! – она накрыла стол, достойный званого обеда.

– Вер, ты с ума сошла! А как же моя диета? – Все знали, что Початых периодически голодает. Комплекция его отличалась внушительностью, до определения «толстый» было рукой подать.

– Дома про диету вспомнишь. А в гостях есть надо. – Вера щедро положила ему салата оливье и мясо.

– Дома такая тоска. Не поверишь, я прихожу и включаю все разом: телевизор, радио, компьютер. Все это говорит, говорит, говорит и показывает! Вроде как не один.

– Ты на жалость не дави. Плохо было бы одному – давно женился бы! – Вера не любила эти притворные жалобы: она-то знала, как мерзко вечером в пустой квартире. Но ее одиночество не добровольное.

– Вера, ты как наши тетки в учительской. Все знаешь, обо всем судишь, во всем уверена. Они тоже так считают. Думают, что я закоренелый холостяк, вожу домой баб и больше мне ничего не надо.

– А тебе надо? – Вера удобно, с ногами, забралась в кресло.

– Надо. Сейчас не хочется говорить об этом. Тема сложная, не для такого вечера. Да и устал. Не обижайся. – Початых закурил вслед за Верой. – Ты-то почему замуж не выходишь? – как всякому мужчине, Киму не пришло в голову, что он ставит визави в идиотское положение. В самом деле, жаловаться Вера сейчас не станет, врать, что не хочет замуж, тоже как-то глупо. Потому что она хочет. И конкретно за него, за Початых.

– Вот свой десятый класс выпущу и сразу замуж! – Вера надеялась, что собеседник оценит шутку.

– Что, правда?! Кто-то на примете?! – Ким выпрямился в кресле. Вера совершенно отчетливо увидела, что он неприятно удивлен.

– Початых, я шучу. Неужели не понятно?

– Кто тебя знает. Я иногда вас, баб, категорически не понимаю… – Ким с облегчением откинулся в мягком кресле.

Оставшийся вечер они провели за просмотром общественно-политических программ, обсуждением курса доллара и сплетнями о персонах гороно. Уехал гость совсем поздно, когда у Веры уже слипались глаза, а в живот врезался пояс джинсов: они с Кимом за вечер выпили два чайника чая. За мытьем посуды усталая Вера пришла к выводу, что семейная жизнь, наверное, штука хорошая, но очень утомительная. После душа, лежа под легким одеялом и рассматривая на потолке блики от светящейся рекламы, она подумала, что эта купленная на рынке рыжая краска оказалась необыкновенно удачной. Во всех отношениях.

Май с его отвлекающим всеобщим цветением пролетел незаметно. Июнь вел свой экзаменационный календарь: от русского к алгебре, от истории к литературе. Вот и казалось, что в месяце всего четыре дня, а остальное – ночи для зубрежки. Вера и Початых практически не расставались. Организация экскурсии для школьников требовала столько внимания, тщательности и предосторожности, что в какой-то момент Вера даже пожалела, что согласилась на эту авантюру. А тут еще родители забеспокоились, дескать, не мало ли взрослых на такую ораву. Их по плану было четверо: Вера, Ким и двое родителей. После долгих обсуждений и споров было решено, что с ними еще поедет приятельница Веры.

День отъезда как назло выдался дождливым. Вера с утра набегалась по школе: постоянно выяснялось, что чего-то не хватает. Ким Онуфриевич не волновался, солидно отдавая последние распоряжения. Наконец примчался последний ученик, всех пересчитали, и два больших автобуса, заурчав и вызвав у провожавших приступ зависти, покинули школьный двор.

Москва закончилась быстро, так же быстро ребята утомились орать песни, есть конфеты и пить воду. Сделав одну остановку недалеко от МКАД, путешественники вырвались на трассу и уже на большой скорости двинулись в сторону Владимирской области. Вера сидела в первом ряду у окна, смотрела на летние пейзажи и пыталась понять себя. «Интересно, куда я еду? И что значат все эти события последних недель? Постоянные звонки, провожания домой, мелкие и крупные знаки внимания?» Так всегда бывает: как только мечта приблизилась к тебе и ты можешь разглядеть ее голубые перья, она уже не кажется столь желанной. Неотвратимость долгожданного грядущего рождает сомнения в его безобидности.

Ким ехал в другом автобусе и думал о том, что влюбился в Веру. Нравилась девушка ему давно, да только, памятуя о нравах их «вороньей слободки», как Початых про себя называл учительскую, он боялся своими ухаживаниями сделать ее объектом бабского злословия. А еще ему казалось, что он не может понравиться Вере, изящной, одевающейся со вкусом и умеющей всегда себя подать. Ким все эти годы с напряжением ожидал, что девушка выскочит замуж за кого-нибудь из своих многочисленных знакомых, которые по субботам заезжали за ней в школу. «Очень красивые у нее глаза, и этот дурацкий рыжий цвет их так подчеркнул!» Початых откинулся в кресле и задремал. Впереди их ждал Суздаль и самое лучшее время, которое бывает у влюбленных, – начало романа.

Вера этот маленький городок, сохранивший свои размеры с шестнадцатого века, любила больше Москвы. Она его считала родным, хотя первый раз попала туда в четырнадцать лет, отправившись с мамой на экскурсию. Тем летом отец, уехавший в командировку, прислал письмо, в котором сообщал, что в Москву не вернется, поскольку женится на другой женщине. Обещал денежными переводами помогать растить Веру. Мать два дня плакала, еще неделю у них в доме жила тетя Света, близкая мамина подруга, они с матерью шептались за закрытыми дверями, не обращали внимания на отсутствие обеда в доме, разбросанные вещи и пыль. Вера не выдержала безнадежности в виде этого беспорядка, вытащила пылесос и долго гремела, шумела, стучала кастрюлями. Наконец мама вышла из спальни, посмотрела на дочкину самодеятельность и сказала:

– Бросай все, собирайся, завтра едем на экскурсию.

Утром они были на автовокзале, а к вечеру – в тихом городе с речкой, монастырями и маленькими домами. Мать с дочерью гуляли, загорали под красной монастырской стеной, покупали бордовый крыжовник и, вымыв его под уличной колонкой, ели из мокрого пакета. Они пробыли там всего три дня, но за это время Вера поняла, что больше никого, кроме мамы, у нее на свете нет и что взрослой она стала благодаря своему так жестоко поступившему отцу. За эти три дня мать и дочь научились понимать друг друга с полуслова и скрепили образовавшийся союз совместным горьким плачем перед отъездом. Зато в Москву обе приехали другими: успокоившимися и закрывшими раз и навсегда тему внезапного одиночества. Они были вместе, вдвоем. И ни в ком больше не нуждались. С тех пор Суздаль стал для Веры городом детства и мамы.

Чуть позже, когда она сюда приезжала с экскурсиями, к личным ощущениям добавились, как она сама говорила, гражданские. «Ну невозможно не гордиться такими местами!» – Вера говорила это абсолютно искренне и, когда по вечерам смотрела на колокольни, у нее перехватывало дыхание и где-то близко были слезы. В церковь впервые девушка тоже зашла в Суздале. Теперь она ехала сюда и понимала, что, вероятно, ее жизнь как-то изменится, и хорошо, что это может произойти здесь, в таком родном и близком месте.

Их поселили в старой советской гостинице, с плюшевыми шторами на окнах и огромными реалистическими натюрмортами, украшавшими стены. Всю группу разместили на одном этаже. Вера поселила девочек с правой стороны, ребят – с левой, между ними было два номера: для учителей. А с флангов за порядком смотрели родители-активисты, по одному с каждой стороны. На обустройство детям дали час, а потом надо было ехать обедать.

– Ну как? У тебя все нормально? – Ким зашел к Вере.

– Спасибо, очень хорошо. Я когда-то здесь останавливалась с мамой. Давно, еще в школе училась.

– Я рад, что тебе нравится. Кстати, если устала, отдыхай. Я тебе обед могу сюда привезти.

– Нет, спасибо. – Вере была приятна эта забота, но чувство неловкости появилось сразу, как только Ким вошел в ее номер. Ей казалось, что каждое слово, каждый жест, каждый шаг преисполнился особым смыслом. И это очень мешало: она не чувствовала себя свободной. А еще Вере чудилось, что Ким от нее чего-то ждет. Чего-то очень обязательного, словно ради этого они сюда и приехали. Как только Вера начинала ощущать зависимость, она нервничала. Початых, почувствовав это, поспешил выйти из номера и, уже стоя в коридоре, как бы в никуда произнес: «Если бы не выпускной, только бы меня здесь и видели!» Вера поняла, что выдала себя.

Обед прошел весело. Записные остряки обоих классов не давали расслабиться ни на минуту. Вера сидела за столом рядом с Кимом и думала, что в ее жизни все будет поделено на пятилетки, совсем как у страны, которая так внезапно изменилась. Пять лет классного руководства, прощание с теперь уже родными учениками. К десятому классу они стали почти друзьями – разница в возрасте была совсем небольшой, а жизнь требовала от ребят срочного взросления.

Ким оживленно руководил обедом, словно распорядитель бала:

– Летягин и Симаков, прошу над горячим не задумываться: времени в обрез – нас ждут монастыри.

– В монастырь надо Соловьевой. – Летягин давно и безуспешно пытался ухаживать за маленькой серьезной Соловьевой.

– Как был дураком, так им и остался. – Соловьева обижалась на все, иногда даже на комплименты.

– Соловьева, я любя! – сказал Летягин и на всякий случай вжал голову в плечи.

– Летягин, у Соловьевой учебника в руках нет, не бойся, – рассмеялся Ким, глядя на высокого парня, пытающегося превратиться в невидимку.

– У меня есть большая ложка. – Соловьева выразительно посмотрела на Летягина.

Вера все видела, все слышала, принимала участие в разговорах, но ее душевные антенны были настроены на Кима. На его взгляды и жесты. Все, что происходило сейчас, представлялось обязательным событийным орнаментом, без которого не случится самое главное.

На вечер планировалась одна экскурсия – в музей истории Суздаля. Вера к ней даже не готовилась: она все знала так хорошо, словно это была история ее семьи, а не города с многообразным историческим прошлым. Десятиклассники рассыпались по залу, а Вера, указывая на экспонаты, выразительной скороговоркой приобщала их к истории, которую только что сдали на экзаменах. В какой-то момент Вера наткнулась на взгляд Кима. Тот стоял у окна с фигурной решеткой и, задумавшись, смотрел на нее. В этом взгляде Вера нашла то, что так давно искала: любовь. Она сбилась с мысли, некоторое время молча смотрела на какой-то древнерусский костюм, а потом перевела глаза на удивленных ребят.

– Так, на сегодня хватит. Все устали. Давайте-ка в гостиницу. – Вера улыбнулась Киму, и тот смутился и даже покраснел.

Стук в дверь был тихим-тихим. Вера открыла дверь и увидела Початых. Он стоял в легкой темно-синей куртке, под которой виднелась белая рубашка. Свои черные вельветовые брюки Ким сменил на светло-голубые джинсы.

– Привет, не хочешь пройтись? С родителями я уже договорился – они последят за оглоедами. А еще предлагаю зайти куда-нибудь кофейку выпить.

Вера ждала подобного предложения.

– С удовольствием, сейчас соберусь. – Она взяла было платье, а потом передумала. В джинсах и белой футболке ей удобно, платье – это уже заявка на что-то серьезное. А Вере не хотелось делать ошибок, и еще она очень боялась обмануться в ожиданиях.

Летний Суздаль – это рай на земле. Они шли по чистым улочкам, из окон доносились разговоры, звон посуды, пахло укропом. Мальчишки на велосипедах разъезжались по домам. Туристы рассаживались в автобусы, чтобы покинуть этот город и рассказать где-то там, за морями-океанами, что, кроме матрешек, водки и красивых девиц, они видели места, волшебные в своей безмятежности и непотревоженности. Слышали звон колоколов на монастырских колокольнях, крики галок, тихое журчание речки – то есть они слышали и видели Россию.

Вера шла рядом с Кимом и рассказывала ему про маму. Вернее, про то, как приехала сюда в те самые тяжелые дни. Ким слушал молча, сосредоточенно, не задавая вопросов. Вера, сама того не ожидая, описала их с мамой последний вечер в Суздале, когда мать, собирая сумку, вдруг согнулась пополам, некрасиво и неловко села на кровать и заплакала в голос. Вера несколько секунд смотрела, как мать превращается в скрюченную фигуру, а затем заплакала сама. Дойдя до этого места в своем повествовании, девушка спохватилась:

– Черт! Такие рассказы, сколь правдивы бы они ни были, всегда выглядят как попытка разжалобить.

– А что в этом плохого? Вызвать жалость – значит, пробудить в человеке только хорошее. Я бы сказал, самое человеческое.

Ким решительно обнял ее за плечи.

– Я не представляю, как ты живешь одна. Сколько же надо иметь сил.

– Я привыкла и стараюсь об этом не задумываться. Иначе можно глупостей понаделать.