Тайны народа

– Я не знал этого, как и вы, пока мой хозяин не послал меня работать к господину Лебрену.

– Этот купец известен в квартале как очень честный человек, но что за чертовская мысль пришла ему в голову выбрать такую вывеску? «Под мечом Бренна»! Он должен бы быть оружейником. Правда, что на картине есть весы, а весы напоминают о торговле… Но почему этот воин в шлеме и с видом Артабана кладет на весы свой меч?

– Знаете… мне как-то неловко в моем возрасте поучать вас…

– Почему неловко? Почему же? Ты, вместо того чтобы ходить по воскресеньям гулять за город, читаешь, учишься, приобретаешь знания. Поэтому ты отлично можешь дать урок деду, в этом нет ничего обидного для меня.

– Ну хорошо. Этот воин в шлеме – Бренн. Он был галлом, то есть одним из наших предков, и предводительствовал войском две тысячи, а может быть и более, лет тому назад. Бренн двинулся в Италию и осадил Рим, чтобы наказать его за измену. Город сдался галлам, дав за себя выкуп золотом, но Бренн, найдя выкуп недостаточным, бросил на чашу весов к гирям свой меч.

– Ого, дерзкий, чтобы получить больший выкуп! Он сделал как раз обратное тому, что делают овощные торговцы, которые слегка ударяют весы пальцем, я понимаю это. Но есть две вещи, которые для меня менее ясны. Во-первых, ты говоришь, что этот воин, живший более чем две тысячи лет назад, был одним из наших предков?

– Да, в том смысле, что Бренн и галлы, которыми он предводительствовал, принадлежали к расе, давшей происхождение всем нам.

– Подожди минуту. Ты говоришь, что это были галлы?

– Да, дедушка.

– Значит, мы произошли от галльской расы?

– Конечно.

– Но мы французы! Как, черт возьми, примиришь ты это, мой парень?

– Дело в том, что наша страна… наша родина не всегда называлась Францией.

– Стой… стой… стой… – сказал старик, вынимая трубку изо рта. – Как, Франция не всегда называлась Францией?

– Нет, дедушка. В незапамятные времена наше отечество называлось Галлией и было республикой, столь же славной и столь же могущественной, но более счастливой и вдвое более обширной, чем Франция времен империи. К несчастью, почти около двух тысяч лет назад в Галлии начались раздоры, провинции поднимались одна против другой…

– Да, в этом всегда лежит главное зло. К тому же самому – к посеву раздоров – прилагали все усилия священники и роялисты во время революции.

– В Галлии, дедушка, несколько столетий назад случилось то же самое, что во Франции в четырнадцатом и пятнадцатом годах.

– Нашествие чужеземцев!

– Верно. Римляне, некогда побежденные Бренном, сделались очень могущественными. Они воспользовались раздорами наших предков и завладели их страной…

– Совершенно так, как казаки и пруссаки завладели нами?

– Совсем так же. Но то, что не осмелились сделать казаки и пруссаки, приятели Бурбонов, и, конечно, не осмелились не потому, что у них не было желания, – то сделали римляне, и, несмотря на героическое сопротивление, наши храбрые, как львы, но, к сожалению, ослабленные раздорами предки были обращены в рабство так точно, как в настоящее время обращают в рабство в некоторых колониях негров.

– Боже, возможно ли это!

– Да, на них надевали железные ошейники, на которых было вырезано имя их господина, если только это имя не выжигали раскаленным железом на лбу. А когда они пытались убежать, их господа приказывали отрезать им нос и уши или даже руки и ноги.

– Наши предки!

– Иногда господа бросали их для забавы на растерзание диким зверям или замучивали пытками, когда они отказывались под кнутом победителя возделывать земли, которые прежде принадлежали им…

– Разумеется!

– Поэтому галлы после бесчисленных восстаний…

– Да, мой мальчик, это средство не ново, но оно всегда помогает… Да! – добавил старик, ударив большим пальцем по концу трубки. – Да, видишь, Жорж, всегда рано или поздно приходится прибегнуть к революции, как в семьсот восемьдесят девятом, как в восемьсот тридцатом, как, быть может, завтра.

«Бедный дедушка! – подумал Жорж. – Он и не подозревает, как верно угадал».

А вслух он проговорил:

– Вы правы, чтобы завоевать свободу, надо, чтобы народ сам ее добыл, и только силой народ может получить полную свободу, сверху же ему дадут только жалкое ее подобие. Его обворуют, как это случилось восемнадцать лет назад.

– И живо обворуют, мое бедное дитя! Я видел это, я присутствовал при этом…

– Вы знаете, дедушка, пословицу об обжегшейся кошке. Этого достаточно, урок был хороший… Но вернемся к галлам. Они прибегли к революции, как вы выразились, и она не обманула своих храбрых детей. При помощи настойчивости, энергии, крови они отвоевали часть своей свободы у римлян, которые, заметьте, не переименовали Галлию и называли ее Римской Галлией.

– Так же, как теперь говорят о Французском Алжире?

– Именно так, дедушка.

– Славу богу, наши храбрые галлы при помощи восстаний освободились от ненавистного ига. Ты этим известием точно маслом мне по сердцу помазал.

– Подождите, подождите еще, дедушка.

– Что?

– То, что некогда претерпели наши предки, ничто в сравнении с тем, что им еще приходилось терпеть. Представьте себе, тринадцать или четырнадцать столетий назад орды полудиких варваров, называвшихся франками, вышедшие из лесов Германии, напали на римские войска, сильно ослабленные завоеванием Галлии, разбили их, выгнали из Галлии и, в свою очередь, овладели нашей бедной страной, отняли у нее даже имя и, как делают с завоеванной добычей, переименовали ее во Францию.

– Разбойники! – воскликнул старик. – Римляне были все же, честное слово, лучше! Они хоть оставили нам наше имя.

– Это правда. Кроме того, римляне были самым цивилизованным в то время народом в мире, несмотря на свое варварство в отношении рабов. Они покрыли Галлию великолепными сооружениями и возвратили нашим предкам – отчасти добровольно, отчасти по принуждению – часть их прежних вольностей. Франки же были, как я уже сказал вам, настоящие дикари. Под их владычеством галлам все пришлось начинать сызнова.

– О боже, боже!

– Эти орды франкских бандитов…

– Скажи, что это казаки! Называй их настоящим именем!

– Еще хуже, если возможно, дедушка. Эти франкские бандиты, или казаки, если вам угодно, называли своих предводителей королями. Потомки этих королей навсегда обосновались в нашей стране, и мы в течение нескольких столетий имеем удовольствие быть под владычеством королей франкского происхождения, которых роялисты называют королями божественного права.

– Скажи лучше: казацкого права!.. Спасибо за подарок!

– Низшие предводители назывались герцогами и графами, их потомки тоже остались в нашей стране, вследствие чего мы имели еще одно удовольствие обладать дворянством франкского происхождения, которое относилось к нам как к покоренной расе.

– Что ты говоришь! – промолвил старик с изумлением. – Если я тебя верно понял, мой мальчик, то выходит, что эти франкские разбойники, короли и предводители, сделавшись господами Галлии, разделили между собой земли, которые галлы частью обратно завоевали у римлян?

– Да, дедушка, короли и франкские дворяне отняли у галлов их собственность и разделили между собой земли и людей, как делят поместья и скот.

– И наши предки, ограбленные таким образом этими разбойниками…

– Наши предки были снова обращены в рабство, как при римлянах, и принуждены были возделывать для франкских королей и дворян те самые земли, которые принадлежали им в то время, когда Галлия еще была Галлией.

– Таким образом, мой мальчик, франкские короли и дворяне не только отняли у наших предков их собственность, но и заставляли бывших хозяев работать на себя?

– Да, дедушка, они продавали галлов – мужчин, женщин, детей, молодых девушек – на рынке. Если галлы отказывались работать, их стегали плетью, как стегают плетью упрямое животное, или в порыве гнева убивали их, как убивают негодную собаку или слишком старую лошадь. Ибо наши отцы и матери принадлежали франкским королям и дворянам, подобно тому как стадо принадлежит своему хозяину. Все было позволено франку, покорившему галла. Такое положение вещей продолжалось до революции семьсот восемьдесят девятого года, которую вы, дедушка, пережили. И вы помните, конечно, какая огромная разница существовала еще в то время между благородным и простолюдином, между дворянином и крестьянином.

– Черт возьми, один был господином, а другой рабом.

– Или, что все равно, дедушка, один франком, а другой галлом.

– Как же, однако, случилось, что наши предки галлы переносили в течение стольких столетий угнетение со стороны горсточки франков?

– Ах, дедушка, эти франки владели землей, которую отняли, а следовательно, богатством. Многочисленная армия состояла тоже из их безжалостных орд. Сверх того, нашим предкам, истощенным долгой борьбой с римлянами, пришлось перенести еще одно ужасное иго – это иго духовенства.

– Недоставало только этого в довершение всего!

– К вечному их стыду, большинство галльских епископов после завоевания предали свое отечество и перешли на сторону франкских королей и дворянства, которых они лестью и лукавством подчинили себе и старались вытянуть от них как можно больше земель и богатств. Подобно завоевателям, большинство этих святых отцов владели крепостными, которых продавали и эксплуатировали, распутничали, разоряли народ, терзали его и заботливо старалось выбить у галльского народа разум, проповедуя ему о смирении, уважении и повиновении франкам А тем несчастным, которые пытались бы для освобождения отечества восстать против этих пришлых дворян и королей, могущество и богатство коих основывалось исключительно на насилиях, грабежах и убийствах, духовенство угрожало дьяволом и муками ада.

– Скажи, неужели наши предки без всякого сопротивления позволяли себя стричь, как овец, со времени завоевания их франками вплоть до прекрасных дней революции, когда мы резали горло этим дворянам, франкским королям и их союзникам-попам?

– Конечно, дело не обходилось без многочисленных восстаний крепостных против королей, дворян и духовенства. Я рассказал вам, дедушка, лишь то немногое, что знаю сам, да и это немногое я узнал, работая в магазине господина Лебрена, торговца полотном, там напротив…

– Каким же образом, мой мальчик?

– В то время как я работал, господин Лебрен разговаривал со мной. Он рассказывал мне историю наших предков, которой я, подобно вам, не знал раньше. Во мне пробудилась живейшая любознательность. Я задавал господину Лебрену тысячу вопросов, продолжая стругать и прилаживать, а он отвечал с истинно отеческой добротой. Вот каким образом я узнал то, что рассказал вам. Но, – проговорил Жорж с подавленным вздохом, – моя работа в магазине кончилась, и уроки истории прервались. Я рассказал вам все, что знал, дедушка.

– Так, значит, торговец полотном, там напротив, очень ученый?

– Он такой же большой патриот, как и ученый. Это старый галл, как он сам называет себя. Иногда, – добавил Жорж, слегка покраснев, – я слышал, как он не раз говорил своей дочери, с гордостью обнимая ее: «Ты истая дочь галла!»

В эту минуту старик Морен и Жорж услышали стук в дверь первой комнаты.

– Войдите! – сказал Жорж.

Кто-то вошел в соседнюю комнату.

– Кто там? – спросил Жорж.

– Я, Лебрен, – произнес чей-то голос.

– О, это почтенный торговец полотном, о котором мы только что говорили. Это старый галл, – проговорил вполголоса старик. – Иди же скорее встречать его, дитя мое, и запри дверь.

Жорж, смущенный и удивленный этим визитом, вышел из комнаты и очутился лицом к лицу с Мариком Лебреном.

Глава III

Лебрену было около пятидесяти лет, хотя он казался моложе. Его высокий рост, сильная мускулатура шеи, рук и плеч, гордая осанка и смелый поворот головы, его широкое, энергичное лицо, голубые глаза с прямым и проницательным взглядом, густые светло-каштановые волосы с легкой проседью, низкий лоб, точно изваянный из мрамора, – все это представляло типичные черты бретонской расы, среди которой до наших дней сохранились почти в чистом виде галльская кровь и галльский язык. На полных красных губах Лебрена играла улыбка, отчасти добродушная, отчасти лукавая и насмешливая. Одет он был в просторное синее пальто и серые панталоны.

Жорж Дюшен, удивленный и немного смущенный этим неожиданным посещением, молчал, ожидая, когда заговорит Лебрен. Последний сказал ему:

– Господин Дюшен, вы были посланы вашим хозяином для производства различных работ в моей лавке. Я был очень доволен вашим умением и вашей сообразительностью.

– Вы доказали это своим благосклонным отношением ко мне.

– Вы сами завоевали его, я видел, что вы трудолюбивы, стремитесь к знаниям. Я знал еще нечто большее. Как и все наши соседи, ваше примерное отношение к старику деду, который живет в этом доме пятнадцать лет…

– Милостивый государь, – возразил смущенный этими похвалами Жорж, – мое отношение…

– …совершенно естественно, не так ли? Вы работали у меня в лавке в продолжение трех месяцев. Очень довольный нашими отношениями, я сказал вам вполне искренне: «Господин Дюшен, мы с вами соседи. Приходите же ко мне по воскресеньям или в другие дни после работы. Вы доставите мне удовольствие, большое удовольствие».

– Действительно, господин Лебрен, вы говорили мне это.

– И тем не менее, господин Дюшен, вы ни разу не были у меня.

– Прошу вас, господин Лебрен, не приписывайте этого ни неблагодарности, ни тому, что я забыл вас.

– А чему же это приписать?

– Господин Лебрен…

– Подождите, господин Дюшен, будьте откровенны… Вы любите мою дочь?

Молодой человек задрожал, побледнел, затем покраснел и после некоторого колебания ответил Лебрену тихим голосом:

– Это правда. Я люблю вашу дочь.

– Так, значит, окончив работу, вы ни разу не были у нас, боясь, что любовь ваша усилится?

– Да, господин Лебрен.

– Вы никогда не говорили о своей любви моей дочери?

– Никогда.

– Я это знал. Но почему же у вас не было доверия ко мне, господин Дюшен?

– Господин Лебрен, – ответил молодой человек в замешательстве, – я не осмеливался…

– Почему? Потому что я так называемый буржуа? Человек богатый в сравнении с вами, живущим изо дня в день своим трудом?

– Да, господин Лебрен.

Помолчав с минуту, купец проговорил:

– Позвольте мне, господин Дюшен, задать вам один вопрос, вы ответите на него, если сочтете его уместным.

– Я слушаю вас, господин Лебрен.

– Около пятнадцати месяцев назад, вскоре после своего возвращения из полка, вы должны были жениться?

– Да, господин Лебрен.

– На молодой цветочнице, сироте, по имени Жозефина Элуа?

– Да, господин Лебрен.

– Можете ли вы мне сказать, почему этот брак не состоялся?

Молодой человек покраснел, лицо его приняло грустное выражение. Он колебался отвечать.

Лебрен внимательно глядел на него. Обеспокоенный и удивленный молчанием Жоржа, он не мог сдержаться и воскликнул строгим и огорченным тоном:

– Значит, вы обольстили ее, бросили и забыли… Ваше смятение слишком ясно свидетельствует об этом.

– Вы ошибаетесь, – с живостью возразил Жорж, – мое смятение и волнение вызваны тяжелым воспоминанием. Я скажу вам все по истинной правде…

– Я верю вам, Жорж.

– Жозефина жила в том же доме, где живет мой хозяин. Там я и познакомился с ней. Она была очень красива и, хотя не получила никакого образования, отличалась природным умом. Я знал, что она привыкла к труду и бедности, она казалась мне скромной. Жизнь холостяка тяготила меня. Кроме того, я думал и о своем деде, я полагал, что женщина заботилась бы о нем лучше меня. Я сделал Жозефине предложение, и она с радостью приняла его и сама назначила день нашей свадьбы. За неделю до свадьбы Жозефина исчезла, написав мне, что все между нами кончено. Впоследствии я узнал, что, поддавшись дурным советам одной своей уже падшей подруги, она последовала ее примеру. Жозефина отвергла ту жизнь, которую я ей предлагал, жизнь такую же трудовую и бедную, как ее. Я никогда более не видел ее. Вы понимаете теперь, господин Лебрен, причину моего горестного волнения, когда вы заговорили о Жозефине?

– Это волнение, Жорж, говорит в пользу вашего сердца. Не будем больше говорить об этом. Вот что случилось у нас три дня назад. Я был вечером в комнате жены вместе с дочерью. Внезапно она сказала нам, взяв меня и жену за руки: «Мне надо открыть вам одну вещь. Я долго размышляла над этим, чтобы не поступить легкомысленно… Я люблю Жоржа Дюшена». – «Я знаю твою искренность, дитя мое, – ответил я ей, – но как развилась в тебе эта любовь?» – «Прежде всего меня поразило отношение Жоржа к старому деду, затем я слышала, как вы часто хвалили характер, трудолюбие, ум Жоржа, его стремление к знанию и самообразованию. Наконец, мне нравилось его мягкое и учтивое обращение, его искренность, его разговор, который я слышала, когда он беседовал с вами. Я не сказала ему ни одного слова, которое могло бы намекнуть ему на мою любовь. Он, в свою очередь, никогда не выходил в отношении меня из границ скромного почтения. Если мне не суждено выйти замуж за Жоржа, я вовсе не выйду замуж. Я все сказала, решайте сами, я жду». Я знаю искренность и прямоту своей дочери. Мы с женой уверены, что если этот брак не состоится, любовь и привязанность к нам Велледы не изменятся, но она не выйдет замуж ни за кого другого. А так как выбор Велледы вполне достоин и ее и нас, то мы с женой готовы были бы принять вас зятем.

Трудно передать выражение удивления и радости, которое отразилось на лице Жоржа при этих словах купца. Он оставался, однако, безмолвным.

– Ну, господин Дюшен, – произнес с улыбкой Лебрен, – что же невероятного в том, что я вам говорю? Вы в течение трех месяцев работали у меня в лавке. Я уже знал, что для того, чтобы обеспечить существование своего деда, вы пошли в солдаты. Чин унтер-офицера, которого вы достигли в полку, и две раны доказывают, что вы служили с честью. Довольный нашими отношениями, я пригласил вас бывать у меня. Ваше уклонение от продолжения нашего знакомства является новым доказательством вашей деликатности. Вы бедны, но у меня хватит достатка для вас обоих. Вы рабочий, но мой отец тоже был рабочим. Чему же, черт возьми, вы так удивляетесь?

Несмотря на эти благосклонные слова, Жорж все еще не мог прийти в себя от изумления. Ему казалось, что он слышит волшебную сказку. С влажными глазами и сильно бьющимся сердцем молодой человек мог только пролепетать:

– Ах, господин Лебрен, простите мое смущение… но я так безмерно счастлив, что вы согласны на мой брак…

– Подождите минуту, – возразил с живостью Лебрен, – одну минуту! Заметьте, что, несмотря на мое хорошее о вас мнение, я сказал, что «мы готовы были бы принять вас зятем»… Это условия, и условия таковы: во-первых, вы должны быть невиновны в недостойном обольщении, в котором вас обвиняли…

– Господин Лебрен, разве я не объяснил вам?

– Я вполне вам верю. Я указываю на первое условие лишь для памяти. Что же касается второго… Слушайте, Жорж, мы мало говорили с вами о политике. Когда вы у меня работали, наши беседы касались главным образом истории наших предков. Тем не менее мне известно, что вы держитесь весьма крайних убеждений. Скажем прямо – вы не только социалист и республиканец…

– Ведь вы, господин Лебрен, говорили, что всякое убеждение должно уважаться, раз оно искренне…

– Я не отказываюсь от своих слов и не порицаю вас. Но согласитесь с тем, что между стремлением провести свое убеждение в жизнь мирным путем и между намерением доставить ему победу силой, при помощи оружия лежит целая пропасть, не правда ли, Жорж?

– Да, господин Лебрен, – ответил молодой человек, глядя за купца с удивлением и беспокойством.

– Но никто сам по себе не может создать вооруженное восстание, не правда ли, Жорж?

– Господин Лебрен, – произнес молодой человек с замешательством, – я не знаю…

– Вы знаете, что обыкновенно люди соединяются со своими единомышленниками по убеждениям, одним словом, образуют тайное общество, а когда наступает день борьбы, мужественно выходят на улицу, не так ли, Жорж?

– Я знаю, что великая революция произошла именно таким образом, – ответил Жорж, сердце которого все сильнее сжималось.

– Разумеется, – подхватил Лебрен, – разумеется, она произошла таким образом, и, вероятно, так же совершатся и многие другие революции. Тем не менее, так как те, кто играет в эту игру, рискуют своей головою, то вы понимаете, Жорж, что я и моя жена не желали бы выдать дочь за человека, который себе не принадлежит и который с минуты на минуту должен взяться за оружие, рискуя жизнью ради своих убеждений.

Жорж побледнел. Он сказал Лебрену подавленным голосом:

– Господин Лебрен, два слова…

– Позвольте, сейчас я закончу, – возразил торговец и добавил важным, почти торжественным голосом: – Господин Дюшен, поклянитесь мне, что вы не принадлежите ни к какому тайному обществу, я вам поверю и вы сделаетесь моим зятем или, скорее, сыном, – произнеся это, Лебрен, протянул руку Жоржу, – ибо с тех пор, как я узнал вас и оценил, я всегда чувствовал к вам, повторяю это, живейшее участие и симпатию…

Похвалы торговца, его доброта делали еще более тягостным удар, который разбил все надежды Жоржа. И этот человек, столь мужественный, столь энергичный, почувствовал, что слабеет. Он закрыл лицо руками и не мог удержаться от слез.

Лебрен посмотрел на него с состраданием и сказал взволнованным голосом:

– Я жду вашей клятвы, Жорж.

Молодой человек отвернулся, чтобы отереть слезы, и ответил торговцу:

– Я не могу дать вам клятву, которой вы требуете.

– Значит… ваш брак с моей дочерью…

– Я должен от него отказаться, – задыхающимся голосом ответил Жорж.

– Следовательно, Жорж, – произнес торговец, – вы принадлежите к тайному обществу?

Молчание молодого человека было единственным ответом.

– Ну, пора, – сказал торговец со вздохом сожаления и встал. – Все кончено… К счастью, моя дочь обладает мужеством…

– Я также, господин Лебрен…

– Жорж, – проговорил Лебрен, протягивая руку молодому человеку, – вы честный человек. Вы сами понимаете, что этот разговор должен остаться между нами. Вы видите, что я чувствовал к вам горячую симпатию. Не моя вина, что мои намерения… скажу более, мои желания, мои живейшие желания встретили непреодолимое препятствие.

– Я никогда не забуду, господин Лебрен, доказательство вашего уважения, которым вы оказали мне великую честь. Вы поступаете так, как вам подсказывает благоразумие и предусмотрительность отца. Я должен был бы не дожидаться вашего вопроса и честно предупредить вас о священном обязательстве, которое связывает меня с моей партией, прежде чем соединиться с вашей дочерью. Простите, – прибавил Жорж со слезами в голосе, – простите, я не имею более права говорить об этой прекрасной мечте… Но вот что я всегда буду вспоминать с гордостью, так это то, что вы сказали мне: «Вы можете быть моим сыном».

– Хорошо, господин Дюшен, я знал, что вы так поступите, – заметил Лебрен, направляясь к двери.

Протянув еще раз молодому человеку руку, он прибавил растроганным голосом:

– Еще раз – прощайте!

– Прощайте, господин Лебрен, – ответил Жорж, пожав руку торговца.

Последний внезапно горячо обнял молодого человека и прижал его к своей груди, сказав взволнованным голосом со слезами на глазах:

– Приди ко мне, Жорж, ты честный человек! У тебя честное сердце! Я не обманулся в тебе!

Жорж, изумленный, смотрел на Лебрена, не будучи в состоянии произнести ни одного слова. Последний произнес тихим голосом:

– Шесть недель назад на улице Лурсин!

Жорж задрожал и воскликнул с встревоженным видом:

– Ради бога, господин Лебрен!

– Номер семнадцать, четвертый этаж, в глубине двора!

– Господин Лебрен, еще раз прошу вас…

– Механик по имени Дюпон ввел вас с завязанными глазами…

– Господин Лебрен, я не могу вам отвечать…

– Вас приняли семь членов тайного общества. Вы дали обычную клятву, и вас увели снова с завязанными глазами…

– Господин Лебрен, – воскликнул Жорж, изумленный и испуганный этими разоблачениями, стараясь овладеть собою, – я не знаю, что вы хотите сказать…

– Я в тот вечер председательствовал в комитете, мой честный Жорж.

– Вы, господин Лебрен? – произнес молодой человек, не зная, верить или не верить Лебрену. – Вы…

– Я!

И, видя, что недоверие Жоржа еще не развеялось, купец проговорил:

– Да, я председательствовал, и вот доказательство…

И он шепнул несколько слов Жоржу на ухо. Последний, не имея более оснований сомневаться в искренности Лебрена, воскликнул, глядя на купца:

– Но тогда что же значит ваше требование клятвы?

– Это было последнее испытание.

– Испытание?

– Надо мне простить это, Жорж. Отцы всегда недоверчивы. Слава богу, вы не обманули моей надежды. Это испытание вы вынесли мужественно, вы предпочли крушение самых дорогих ваших надежд лжи, хотя вы могли быть уверены, что я поверил бы безусловно вашему слову, каково бы оно ни было.