Они прошли по трапу и оказались в салоне. Две стюардессы встретили их приветливыми улыбками. Гюзель мысленно охнула, ахнула и зажмурилась, то ли от восторга, то ли от ужаса. В салоне никого не было. «Мы и впрямь полетим вдвоем, он выкупил целый самолет, не может быть! Может быть, екнуло где-то под сердцем, может быть, если Андрей богатый человек, или бандит, или вор в законе. Нет, не бывает обаятельных воров в законе, – Гюзель прижала руку к сердцу, – воры в законе бывают исключительно с жесткими и холодными глазами, циничные и бессердечные, жадные и скупые. Ни за что вор в законе не подарит самолет бедной девушке. Даже на полчаса».

Андрей усадил ее в кресло и куда-то исчез. Через минуту он появился с подносами, одеялом и еще какими-то кульками и свертками.

– Андрей, нам лететь всего один час до этой Москвы. Зачем все это? – она, улыбаясь, ткнула пальцем в свертки.

– Даже один час можно провести с удовольствием. Так, чтобы можно было вспоминать об этом целую жизнь, – он разложил еду на подносы и сел рядом с Юмашевой, с трудом пристраивая длинные ноги под креслом.

– Да, – согласилась она, – вы как маг-волшебник: и такси, и самолет, и шикарная еда, – она покосилась на подносы.

– Проблемы решаю, – он кивнул головой на подносы, – угощайтесь. Все для вас, загадочная незнакомка.

Гюзель с тоской посмотрела на еду, заманчиво разложенную на двух подносах. «Это так вредно, так не полезно для моего истощенного диетами организма. Но, чем черт не шутит, гулять так гулять!» Она принялась за копченую колбасу, прозрачными ломтиками, разложенную на пластмассовой тарелочке. «Вот и вся любовь, любовь, плавно перешедшая в разряд гастрономического раздела. Мои чувства угасли, так и не разгоревшись под натиском деликатесов».

– Вы так аппетитно едите, пожалуй, тоже перекушу. – Андрей поднес ко рту крохотный бутерброд с сыром.

В салоне запахло укропом, копченостями, разнесся запах коньяка, а Гюзель Аркадьевна мысленно представляла, как ее встретят в министерстве, не переставая жевать и отпивать из крохотной рюмочки жгучую ароматную жидкость.

Неожиданно самолет стукнулся колесами о твердую землю. Гюзель некстати вспомнила слова инструктора по парашютному спорту: «Не бойтесь неба, бойтесь земли. Земля – она твердая и жестокая, ничего не прощает». Самолет задрожал, выпуская из себя нагретый пар, и еще долго гудел, привыкая к земной тверди. Андрей поднялся и протянул руку Юмашевой.

– Не хочу выходить из самолета, можно я тут поживу, – сказала она, зябко передергивая плечами.

– Нельзя, нас ждет Москва, ждут дела, машины и цветы с фанфарами. Ждет другая жизнь. Идемте!

Он легонько подталкивал ее в спину, подгоняя к выходу, но Юмашева шла медленно, слишком медленно, сожалея, что волшебная ночь закончилась, и больше никогда не повторится.

На Ленинградском вокзале они торопливо и как-то бестолково расстались. Андрей поспешил к своему поезду. Гюзель медленно побрела к своему. Отыскивая нужную платформу, она мучительно пыталась понять, почему ее поезд все еще не прибыл в Москву. Поезд пыхтит, раскачиваясь на рельсах, максимально набирая скорость, чтобы вовремя успеть, не сбить расписание, а она уже целый час находится в Москве. Поезд еще мчится по наезженному маршруту, а она за это время успела прожить целую жизнь в другом измерении. В такие моменты можно согласиться с фантастами – время можно обмануть, можно заставить его перетаскивать наши бренные тела в прошлые века, затем в век будущий и обратно.

Она прошла на середину платформы, вспоминая короткое прощание с Андреем. Он протянул ей руку, крепко пожал ее тонкую узкую ладонь и ушел, небрежно размахивая кейсом. Не спросил номер телефона, фамилии, вообще ничего не сказал. «Вот и влюбляйся в этих мужчин», – злилась Гюзель, чуть не плача от бессилия. Она бы и заплакала, если бы не знала, что через полчаса ее встретят коллеги из министерства. Зная ее патологическую нелюбовь к столице, обычно они заблаговременно присылали машину к поезду, чтобы она не потерялась в огромном холодном мегаполисе. «Пожалуй, это приключение можно считать самым романтическим в моей жизни. Андрей – потрясающий мужчина, но уже ровно через две минуты, – она посмотрела на часы, – мне нужно вычеркнуть его из памяти. Навсегда вычеркнуть, стереть, как стирают черновые записи ластиком. Забыть его запах, манеры, заботу, а что же меня тронуло больше всего? Его забота обо мне? Вряд ли…»

Прошло еще две минуты, и она забыла ночное приключение, усилием воли выбросив из памяти ненужные воспоминания. На перроне Ленинградского вокзала стояла высокомерная женщина, с прямой спиной и жестким взглядом. Надменно поджав губы, она что-то говорила двум мужчинам, встретившим ее у восьмого вагона, прибывшего из Петербурга поезда точно по расписанию.

* * *

Широкие министерские коридоры напоминали линии человеческой судьбы. Причем судьбы у всех министерских чиновников были разные, коридоры служили разделительной полосой: кому-то, рангом пониже, и кабинет достался узкий и темный, кому-то рангом чуть выше, кабинет полагался широкий, вместительный, и сотрудников в кабинете мало, и потолки там высокие. «Наверное, им и лампочки раздают в зависимости от должности», – думала Юмашева, шагая за сотрудником, встретившим ее у входа в министерство. «Куда он меня ведет? Словно в преисподнюю. Интересно, в аду такие же проводники? Наверное, такие же, только ростом пониже», – и она залилась внутренним смехом.

– Сюда проходите, – сотрудник исчез у заветной двери. Он не вошел в помещение, он провалился сквозь землю. Гюзель Аркадьевна могла поклясться, что видела, как проводник нырнул вниз головой.

«Это мне от страха мерещатся разные глупости. Наверное, в лифте уехал. Ну что, вперед!» Она нагнула голову и тоже нырнула в дверь, как в прорубь, там глубоко, страшно и холодно, но оттуда можно выскочить оздоровленной и помолодевшей. Юмашева ступила одной ногой на пушистый ковер, вторую оставила у двери. Страх почему-то прошел, она подтащила вторую ногу, и смело поздоровалась с маленьким тщедушным человечком, сидевшим за огромным столом. Издалека он походил на сказочного гномика. «Это председатель аттестационной комиссии министерства, – подумала Юмашева, – идти мне дальше по ковру или ждать особого приглашения? Лучше подожду приглашения, а то опять нарвусь на неприятности».

– Проходите, пожалуйста, – пригласил гномик низким звучным басом.

«Вот тебе и гномик, у него не голос, а иерихонская труба. Такой голос любого может довести до инфаркта, кто волею судьбы окажется на этом ковре. А что мне судьба приготовила в этот раз?» У Юмашевой тоскливо заныло сердце, она вдохнула и выдохнула воздух, стараясь совершать эти манипуляции неслышно и незаметно от гномика с громовым басом.

– Вы когда приехали? – спросил гномик. Гюзель Аркадьевна могла поклясться, что его громоподобный голос прозвучал приветливо и дружелюбно.

– Только что с поезда, – она стояла у стола, бесстрашно глядя прямо в глаза маленькому человечку.

Папка с документами под мышкой, очки на кончике носа, сапоги блестят, придраться к внешнему виду никто не сможет. Юмашева знала, что выглядит, как боевой офицер. «Правда, юбка коротковата, но с этим недостатком не поборешься, юбка всего лишь деталь одежды, а превосходно выглядеть в любой ситуации – это качество пришлось вырабатывать годами», – она мысленно окинула себя с ног до головы и осталась довольна осмотром.

– Присядьте, – гномик кивнул на стул, стоявший в длинном ряду других стульев рядом со столом.

– Спасибо, – она присела на краешек стула, боясь расплескать душевное равновесие.

– У вас служебные неприятности? – спросил он, глядя на нее через стол.

– Нет, служебных неприятностей не имею. Все хорошо. Рабочая ситуация. – Юмашева знала, что неприятности имеют обыкновение наваливаться разом, пытаясь сломать человека. Если не справились с ним, он не уступил им свое первенство, не утратил духа, они отступают, ищут другого, более слабого соперника.

– Молодец, – скупо похвалил гномик, – не жалуешься, не плачешь. У меня на ковре мужики слезами умываются, а у тебя ни в одном глазу.

– Никогда не плачу. Иногда хочется, но все равно не плачу, – сказала Юмашева и покраснела.

– Молодец, хорошо держишься. – человечек пожевал губами, словно раздумывал, как ему поступить с Юмашевой.

Она сидела, скромно сложив руки на коленях, покорно ожидая своей участи. «Что он мне может сделать? Понизить в звании? Плохо дело, не хотелось бы», – думала она, разглядывая портрет президента. Он укоризненно смотрел на нее со стены, словно порицал за сложную оперативную обстановку на территории отдела.

– Значит, храбрая, говоришь? Бесстрашная? Как японский самурай? – неожиданно рассмеялся тщедушный человечек за огромным столом.

– Почему – «японский самурай»? – растерянно спросила Юмашева. – Иногда страшно бывает…

– Вот и я говорю, не бывает бесстрашных людей. Тем более женщин. Да и юбка у тебя короткая, – человечек насупился.

«Все разглядел, ничего не упустил. Что мне делать? Молчать или говорить? Буду молчать», – Гюзель Аркадьевна плотнее придвинулась к спинке стула.

– Не бойся, не буду тебя размазывать. Тебе и так служебное несоответствие светит. Давай о деле, – он придвинул к себе стопку бумаг.

«О каком еще деле он собирается говорить? Его дело понизить меня в звании, вот какое у него дело на сегодня», – Юмашева оторвалась от спинки стула и вытянула шею, стараясь разглядеть, что там в бумагах.

– У тебя на территории семь мокрух! И это за один месяц. Ни в одном регионе нет такого безобразия. Ты согласна? – он выглянул из-за бумаг и пытливо уставился на нее.

– Согласна. Ни в одном регионе нет такого безобразия. Но мы работаем, есть идеи, – она запнулась и замолчала.

Немного подумав, она снова прилипла к спинке стула и застыла.

– Какие там идеи. Ничего у тебя нет, – человечек раздраженно махнул рукой. – Если бы были идеи, ты давно бы их реализовала, так?

– Так, – она кивнула ему, или ей показалось, что кивнула…

– Мне пришлось изучить твои дела. Мои аналитики корячились трое суток. Вот принесли обзор, и знаешь, что видно из обзора?

– Что? – она отлипла от спинки стула, готовясь услышать нечто трансцендентное.

– В этих мокрухах есть одна зацепка, одно связующее звено, знаешь, какое? – он вышел из-за стола и подошел к Юмашевой.

«А он совсем не страшный и не тщедушный. Нормальный мужик, среднего роста. Это мне со страху всякие ужасы мерещатся», – подумала Гюзель Аркадьевна и встала, одергивая юбку.

– Сиди-сиди, – махнул он рукой, – ты с поезда. Мои аналитики вытащили из компьютера одну деталь, общую для всех дел – свидетели везде упоминают синюю «Ниву». Понятное дело, номеров нет, вообще ничего нет, кроме цвета и модели. Ваши аналитики не увидели эту деталь, да они и не искали, – он махнул рукой в сторону, что явно означало, что аналитики в Петербурге никудышные, – никто не рассматривал дела в совокупности, а надо бы…

Он зашел за глыбу стола и долго усаживался в кресло с высокой спинкой. Юмашева сидела, не шевелясь, проклиная себя за вечное шапкозакидательство: «Ну, почему я сама не изучила дела? Теперь сиди и выслушивай вполне справедливую критику в свой адрес под проницательным взором президента. Так тебе и надо!»

– Если ты внимательно изучишь дела, мне думается, – он помолчал, подбирая нужные слова, – ты сможешь справиться с ситуацией, несмотря на трудности. А не справишься… Сама знаешь, что бывает за такое разгильдяйство.

– Знаю, – с трудом выдавила из себя Гюзель Аркадьевна.

– Вот и хорошо. Пока ограничимся предупреждением. Даю тебе срок до 15 февраля. Если не справишься, пеняй на себя. Все понятно?

– Так точно, товарищ генерал! – Юмашева вскочила и вытянулась в струнку.

«Сегодня же куплю новый костюм. Моя короткая юбка доведет меня или кого-нибудь из окружающих до инфаркта», – думала она, незаметно прижимаясь к столу.

– Иди-иди, удачи тебе, – генерал махнул рукой и углубился в документы, потеряв интерес к незадачливой посетительнице.

«Сейчас поеду в магазин, там, наверное, новогодние распродажи еще не закончились, авось отхвачу себе юбку на пять сантиметров длиннее. В этой невозможно ходить по министерству, внутренние комплексы сжирают».

Она медленно вышла из генеральского кабинета и увидела, что в приемной появился новый секретарь, молодой мужчина в форме, кивнула ему и направилась по коридору к лифту. После несостоявшейся экзекуции министерский коридор уже не казался линией судьбы, ведущий прямо в преисподнюю. Наоборот, коридор напоминал взлетную полосу перед стартом.

– Поехали! – вслух произнесла Юмашева, нажав кнопку лифта.

Ей захотелось свернуть горы, повернуть вспять реки, перепахать целинные земли, улететь на Луну. В общем, захотелось что-нибудь изменить в своей жизни. Срочно! «Надо купить новую юбку!» – подумала она и решительным шагом вышла из здания министерства.

* * *

На Житной она немного погрустила, размышляя, стоит ли ей отовариваться в московских универмагах, денег и так кот наплакал, вечно их не хватает, и эта юбка совершенно новая, никто не заставлял покупать такую короткую, но, повздыхав по поводу собственных незадавшихся хозяйственных способностей, Гюзель Аркадьевна покатила в сторону ГУМа. Она перерыла все лавки и отделы, отыскивая подходящую юбку с соответствующей ценой, пока не наткнулась на отдел, в котором зевали две юные продавщицы.

– Девушки, подыщите мне юбку, такую, чтобы и не слишком короткая была, и не длинная, и коленки сверкали, и чтобы мужики падали штабелями, и цена не зашкаливала… Я командировочная, не местная, – она шутила и смеялась. Юмашева еще не верила, что тучу пронесло, а гроза грянет только через месяц, 15 февраля. Если она постарается и прогнется в три погибели, гроза обойдет ее стороной.

«А уж я прогнусь, я расстараюсь, не дам неприятностям грянуть над моей головой», – мысленно клялась Гюзель Аркадьевна, роясь в ворохе юбок, пиджаков, блейзеров, охотно доставленных смешливыми девушками.

– Вот эта, – она выбрала юбку и посмотрела этикетку, – ой, слишком дорого, несите другую.

– Примерьте, мы вам скидку сделаем, – затараторили в один голос девушки, – примерьте, это ваша юбка. У нас глаз наметанный.

– А со скидкой сколько будет стоить? – осторожно спросила Гюзель Аркадьевна.

– За пятьсот отдадим, дешевле купите только на вещевом рынке, но там, сами понимаете, – девушки продолжали говорить в один голос, расхваливая московскую юбку.

«Пятьсот за такую юбку! Вот это да! А я все Москву ругаю, а здесь кругом милые девушки, добрые, отзывчивые, пожалуй, таких девушек в Питере не найти, настоящие московские барышни», – весело подумала Гюзель Аркадьевна и отправилась в примерочную кабину. «Эх, хороша юбка, в ней бы в министерство явиться на прием!» Но Юмашева тут же устыдилась собственных мыслей. «Юбка как юбка, стильная, за колено, как и положено красивой женщине, даме, которой галантные мужчины готовы купить самолет. Хотя бы на час…» В этом месте Юмашева вспомнила Андрея, прикосновения его рук, запах кожи. И еще она вспомнила, как в самолете у нее кружилась голова от внезапно свалившейся на нее любви. Она вышла из примерочной, и девушки ахнули конечно же в один голос: «Ах, как хорошо, как здорово, юбка ваша, вы в ней будто родились!»

– Правда, хорошо? Девушки, не обманываете? – Гюзель Аркадьевна кокетливо повертелась перед большим зеркалом. – Когда человека очень мало, тогда требуется много одежды. И наоборот. Не обманываете меня? – спросила она, не в состоянии оторвать восхищенный взгляд от зеркала.

– Нет, зачем нам вас обманывать! – дуэтом заверещали девушки и побежали оформлять скидку.

Юмашева решила переодеться. «А что, буду ходить по Москве в новой юбке. Нельзя, что ли, немного пофорсить полковнику? Интересно, а меня много или мало, имеется в виду, как человека? Мне много требуется одежды? Пожалуй, мало, китель да сапоги, да вот еще и новая юбка. – Она прошлась по лестницам универмага, разглядывая себя в зеркало. – Шик, блеск, красота! – Юбка обтягивала бедра, как нейлоновый чулок, не стягиваясь в складки, не морщась и не облипая тело. – Очень сексуально», – радовалась Гюзель Аркадьевна, отгоняя от себя мрачные мысли, стараясь не думать о возвращении в Петербург. Дома ее ждала изматывающая работа с неясными перспективами в конце тоннеля.

Остатки командировочных денег ушли на обед в «Макдональдсе», да еще немного осталось на такси до Ленинградского вокзала. Взъерошенный таксист мрачно спросил, когда она остановила его.

– Бабло есть?

Юмашева озадаченно уставилась на него, раздумывая, что бы такого ядреного ему сказать, но сдержалась и ехидно ответила:

– И бабло есть. И дедло в наличии! Могу предъявить. Откуда такой интерес?

– Садитесь, – таксист хмуро кивнул ей. – Только что клиент кинул. Извините.

– Москва… – сказала Гюзель Аркадьевна, вкладывая в слова философский смысл с оттенком иронии.

– Москва! – мрачно подтвердил таксист и сплюнул в открытое окно.

«Сам москвич, а город не любит. Надо же, а мне Москва сегодня очень нравится, такая милая-милая Москва, очень симпатичная и хорошенькая», – думала Юмашева, выглядывая из окна автомобиля, стараясь разглядеть Кремлевские звезды.

В поезде она крепко уснула, стараясь не замечать пыльных одеял, постельного белья, с которого дождем сыпалась грязная труха, грязи в туалете и обычной вони, сопутствующей всем железнодорожным составам, изо дня в день перетаскивающим непритязательный народ. «Ну, не каждый же день в конце концов летать в индивидуальном самолете», – с иронией подумала Гюзель Аркадьевна. На секунду ей улыбнулось лицо Андрея, она удержала его в памяти, и вместе с ним погрузилась в крепкий сон, такой крепкий, что проснулась она, когда состав уже подъезжал к Колпино.

«Что ж это я? Скоро дом, мой дом – Петербург! Не люблю, когда город называют Питером, это звучит пошло», – подумала она, ловко спрыгивая с верхней полки. Быстро натянув сапоги и набросив куртку, Гюзель Аркадьевна бросилась к выходу. «Скорее, скорее домой, быстро переодеться и на работу!» Если бы можно было не заходить домой, а сразу идти на службу, Юмашева так и сделала бы, но порядок есть порядок, она должна появиться в отделе, блестящая и выправленная, как морской кортик.

* * *

– Проходи, сынок! – сказал широкоплечий плотный мужчина, сидевший в кресле. Он глубоко утонул в нем, отчего его ноги оказались выше головы. Входящему показалось, что слова приветствия доносятся через глухую перегородку.

– Пап, тебе вредно сидеть в таком кресле, выкинь ты его, в конце концов, – вошедший протянул руку для приветствия через ноги сидящего в кресле. Ухватив отца за руку, он с силой дернул его и поднял из кресла.

– Велика сила привычки, это же кресло генерала Бойкова, помнишь такого? Откуда тебе помнить, – отец раздраженно махнул рукой, он с сожалением поглядел на кресло, – когда я вышел в отставку, хозяйственное управление специальным приказом передало мне это кресло на вечное хранение, как в музей. Так-то! – плотный мужчина остановился возле кресла и долго смотрел на него, предаваясь приятным воспоминаниям.

– Виктор Ефимович, вам принести чаю? – чуть приоткрыла дверь секретарша.

– Да-да, и чаю принеси, и к чаю чего-нибудь покрепче. Видишь, кто у меня в гостях, самый дорогой гость – Ефим Викторович Лесин!

– Здравствуйте, Ефим Викторович, я вас не видела, выходила на минуту, – секретарша, не договорив, исчезла за дверью.

– Вечно она выходит на минуту, никогда ее на месте не бывает, – проворчал Лесин-старший.

– Не ворчи, пап. От этого музейного кресла у тебя давление подскочило.

Лесин-младший присел на стул, стоявший у письменного стола. Он посмотрел еще раз на историческое кресло, перевел безразличный взгляд на портрет президента, висевший над столом, пробежался глазами по столу и, наконец, посмотрел в глаза отцу. Немного помолчав, он сказал:

– Не могу, пап, больше! Сил нет.

– Фима! – строго произнес отец. – Не сметь! Не раскисай, время еще не пришло. Все мы проходили через это, думаешь, только тебе хреново? И я прошел через это испытание, думаешь, так просто я полковника получил? Многое пришлось вытерпеть… Что у тебя?

– Опять проверка, совсем замучили нас. Мне выговор обещали за плохую организацию работы.

Лесин-младший побарабанил пальцами по столу, выбивая незамысловатую музыкальную пьесу. Виктор Ефимович задвинул злосчастное кресло за шкаф и сел за стол рядом с сыном.

– Фима, служить надо? Надо, – сам себе ответил он. – В службе всякое случается, и проверки не самое гнусное в нашем деле. Придет время – уйдешь в отставку, получишь полковника или, даст бог, генералом станешь. Потерпи, сынок. Материально я тебя обеспечиваю, ты ни в чем не нуждаешься, можешь свою зарплату в фонд национальной безопасности отдавать. Зачем тебе зарплата сотрудника милиции? Копейки, – презрительно фыркнул Виктор Ефимович.

– Думаешь, мне приятно на твоей шее сидеть? Я и сам мог бы эти деньги заработать, – с излишней горячностью проговорил Лесин-младший и умолк.

– Деньги зарабатывать тяжело, здесь мозги нужны. – Виктор Ефимович многозначительно покрутил большим пальцем у лба.

– У меня, что, мозгов нет? – спросил Фима.

– Пока нет, нет мозгов пока. Неси-неси, Ниночка, – сказал Виктор Ефимович вошедшей секретарше. Она внесла поднос с кофейником, чайником и чашками, – Ниночка, тебе уши не надо прочистить? Я же сказал, принеси чего-нибудь покрепче.

– Коньяк? Виски? – спросила секретарша, оставаясь невозмутимой.

– И коньяк, и виски, лимончик порежь, да колбаски, да икорочки достань. Ниночка, только поживей! – скомандовал Виктор Ефимович.

– Слушаюсь, Виктор Ефимович. – сказала секретарша. Обмахиваясь подносом, как веером, она величаво удалилась.

– Вот, Фима, учись у Ниночки, у нее бронетанковая нервная система, ничем не проймешь. Вот как надо реагировать на ситуацию.

– Пап, у меня тоже крепкая нервная система, и меня ничем не проймешь. Мне не хочется тратить драгоценное время на службу. Я хочу заниматься интересным делом, не хочу просиживать штаны в Главке, не хочу переливать из пустого в порожнее. Понимаешь?

– Понимаешь-понимаешь, – ворчливо согласился отец, – но уходить из ментовки нельзя, категорически нельзя. Запрещаю тебе уходить из системы. Иначе прокляну! Все понял? – Виктор Ефимович побагровел и налился нездоровой полнотой.

Ефим Лесин подавил вздох и взял из трясущихся рук отца фарфоровый кофейник.

– Дай сюда, пап, сейчас прольешь. Успокойся, пусть будет по-твоему.

– Так-то лучше будет, отца слушаться надо, отец дурного не посоветует. Ты служишь не ради собственного благополучия, ты служишь родине, государству! Понимаешь?

– Понимаешь-понимаешь, – поддразнил отца Ефим Викторович, – просиживая штаны – я служу государству!

– Я тебе куплю сколько надо штанов, только не хныкай, будь мужиком. – Виктор Ефимович исподлобья поглядел на сына, и взгляд его потеплел, с лица сошла нездоровая полнота, сизая багровость уступила место рдяному румянцу.

– Отец, а ты так не расстраивайся из-за меня, все будет нормально. – Ефим Викторович выкатил кресло из-за шкафа. – Вот, садись в свое кресло, оно для тебя, как витамины, как импортное лекарство от сердечной недостаточности.

– Лучше, чем витамины, лучше, чем лекарство. – Лесин-старший плюхнулся в любимое кресло и задрал ноги. – Ниночка! – заорал он благим матом. – Твою мать! Неси быстрее свои подносы.

Ниночка мгновенно отворила дверь, будто ждала грозного окрика и быстро расставила угощение на маленьком столике. Она разлила коньяк в рюмочки, поставила два пустых бокала для других напитков и вышла, размахивая подносом, как веником в бане. Виктор Ефимович проводил Ниночку гневным взглядом, но ничего не сказал, взял со столика рюмку, наполненную янтарной жидкостью, посмотрел на свет, побулькал и негромко стукнул о другую рюмку, предназначенную для сына.

– Давай, сынок, помянем моего хозяина.

– Чокаться нельзя же, – сказал Фима, поднимая рюмку.

– Нельзя чокаться, – согласился Виктор Ефимович, – а я и не чокнулся. Это я так, тебе предлагаю помянуть моего хозяина – Кучинского Сергея Петровича. Хорош-ш-ший был мужик!

– Хороший. Был. Мужик. – эхом отозвался Лесин-младший.

– Не дай бог никому такую смерть. Тоже жизнью был недоволен, и все ему не этак, и все ему не так. На том свете ему, наверное, так, – ворчливо сказал Виктор Ефимович, опрокинув одним махом содержимое рюмки.

– Мокруху не раскрыли? – спросил Ефим, чуть пригубив из рюмки.

– Ты пей, не ставь на стол, – приказным тоном велел Лесин-старший. – Нельзя ставить на стол недопитое. Пей-пей. – Проследив взглядом за сыном, так ли он выполняет ритуальные поминки, Виктор Ефимович строго добавил: – Не ты меня должен спрашивать, раскрыли мокруху или нет, а я тебя… Кто у нас действующий сотрудник?

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5