Имитатор

– Ты чего это, Игорёк, на солнышке перегрелся? Так вроде поздняя осень на дворе. Заморозки!

– А раз заморозки, так и ты не кипятись, – сказал спокойно Корнилов. – Сейчас к тебе заскочим, отдашь мне бумаги по банде и ступай к Еленину на ковёр для получения новой, более важной так сказать, задачи.

– Какой, твою мать, задачи?! – заорал Птицын на весь коридор. – Что значит «отдашь бумаги»? Да я… да вы что тут все, с ума посходили? – Корнилов снова отвёл глаза и на этот раз и не подумал вырываться. – Да я за выродком этим уже почти два года гоняюсь! До они ж, эти суки, моего Женьку Янчина грохнули, сегодня эта мразь Антошку из нагана… Да теперь их поймать для меня – что голодному коршуну крови напиться. Ты хоть это-то понимаешь, дурья твоя башка?

– Понимаю. Только и ты меня, Володя, пойми. Приказ у меня, а с чем это связано, я и сам не знаю. Еленин утром вызвал, и вот я тут, тебя дожидаюсь. – Корнилов аккуратно высвободился из цепких рук Птицына и отступил.

– Утром? – опешил Птицын. – То есть как утром? Мы же утром… постой. Так меня не за то, что я сегодня Пашку просрал?.. Так что это получается… – Птицын не договорил и быстрым шагом двинулся по коридору в сторону кабинета начальника Управления.

В приёмной его встретил помощник Еленина Миша Стёпин.

– Здравствуйте, Владимир Иванович. Борис Григорьевич пока занят, просил не беспокоить…

– Да пошёл ты! – Птицын без стука влетел в кабинет.

Начальнику Управления милиции УНКВД по Куйбышевской области майору Еленину было за пятьдесят. Плотный, с суровым, отличавшимся правильными чертами лицом, с копной густых вьющихся волос, майор возвышался над столом, удерживая пальцами полуистлевшую папиросу. Гимнастёрка горчичного цвета с красными петлицами и эмалевым ромбом посередине была, как всегда, тщательно выглажена, на правой стороне груди красовался орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги» и «За отвагу» украшали левую. В душе Птицын всегда завидовал Еленину как бывшему боевому офицеру, но никогда не демонстрировал этого открыто. Напротив, он обычно был с начальником груб – как, впрочем, и со всеми остальными в Управлении. И Еленин, который был, в общем-то, мужиком не робкого десятка, так и не смог найти на Птицына управу.

Птицын вошёл; в кабинете пахло хорошим табаком, ходики на стене негромко тикали. «Он что же – на парад собрался?» – Птицын хмыкнул, отодвинул первый попавшийся стул и грохнулся на него, едва не сломав.

– Я говорил, что вы заняты, Борис Григорьевич! – жалобно пропищал из коридора Стёпин. – Не пускал, но разве ж его остановишь?

– Ничего-ничего. Это даже хорошо, что он сам явился. – Еленин махнул Стёпину, велев запереть дверь.

– Хреново дела, Григорич! Упустили мы Пашу, – затараторил Птицын. – Упустили гада! Я, конечно, сглупил! Но не только поэтому упустили. Не надо было нам светиться, а тут ещё толстяк этот… Кошек держит двух. От них смердит, как от помойной ямы. А ты, майор, тоже не прав… Говорил же: машина будет нужна. Паша-то на полуторке укатил, когда засёк нас. Антона подстрелил и умотал. Ну ничего, мы его ещё вычислим! Да, кстати, чего там за ересь Игорёк толкает?.. – Птицын достал пачку и огляделся в поисках пепельницы.

Только сейчас в самом углу кабинета он увидел невысокого толстячка в помятом кителе. Незнакомец держал в руке стакан с дымящимся чаем, на дне его плавал толстый кусок лимона. Только от одного вида чужака Птицын поморщился.

Мужчина был круглолиц, казался рыхлым и одутловатым. Птицын тут же окрестил его Снеговиком. Снеговик – ну настоящий снеговик! Только не новогодний, а весенний – слегка подтаявший. Глазки прищуренные, лысина до самого затылка, а нос… Про такие обычно говорят: телегой переехало.

На незнакомце была чистая и тщательно выглаженная военная форма без опознавательных знаков. Так же как и сам её владелец, надетая на нём форма выглядела немного мешковато. Мужчина приторно улыбался.

– Вот, Кирилл Петрович, – обратился к гостю Еленин. – Это и есть наш главный сыска́рь, так сказать. Знакомьтесь: наш начальник уголовного розыска Владимир Иванович Птицын. Капитан милиции и самый что ни на есть выдающийся опер на всю область, так сказать. Характерец у него, правда, так себе, вот… ему-то с вами и предстоит работать.

– Значит, это правда, – на удивление спокойно вымолвил Птицын. – Вы меня от дела отстраняете. И что, вот из-за этого?

Птицын взял со стола какой-то листок, скомкал его и бросил в направлении толстячка. Еленин будто бы этого и не заметил и как можно спокойнее продолжал:

– Уймись, Володя. Не выводи меня и не позорь перед руководством. Говорю же: этот товарищ из Москвы. Задание у нас для тебя. Важное. Представляю тебе, Владимир Иванович, нашего товарища из Москвы: Фирсов Кирилл Петрович. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

– Любить?! Да я из-за него… Кто же до такого додумался?

– А Кастет – это кто? – как ни в чём не бывало, вдруг спросил незнакомец.

Птицына точно прорвало:

– Кто такой Кастет? А я вам расскажу!.. Да с подробностями! Пашка Кастерин, он же Кастет – это матёрый бандюган, молодой, но очень уж деятельный. Сам из Ростова, в тридцать третьем приехал ещё сопливым пацаном. А сейчас от его подвигов уже вся Безымянка воет. От этого Кастета помимо всего прочего уже двое наших пострадали. Они Женьку, суки, убили, а сегодня Паша ещё и Антона Трефилова подстрелил. Только товарищу майору это, похоже, неинтересно. – Птицын схватил со стола карандаш и бросил его уже в сторону Еленина. – Так ведь, Борис Григорьевич?

– А ну прекрати! – Еленин грохнул по столу кулаком, бросил взгляд на Фирсова, тут же сник и продолжил уже более мягко: – Ишь чего удумал: будто мне на своих сотрудников плевать! Ну, Володя… ладно. По поводу сегодняшнего прокола доложишь мне позже, а сейчас вот… с товарищем Фирсовым пообщайся. Он тебе указания даст по поводу немецких диверсантов. Твоя задача – эти указания выполнять и слушаться.

– Тьфу ты… – Птицын хлопнул себя по колену. Еленин поднялся и как можно строже сказал:

– Не спорь, Володя. Правильно Кирилл Петрович говорит: подождут все твои Кастеты и прочая шушера. Раз уж руководство решило, что нас привлечь нужно…

– Какое такое руководство?

– Московское! Мне приказано откомандировать в распоряжение Кирилла Петровича своих лучших людей. А кто у нас лучший?

Несмотря на свой горделивый вид, Еленин казался Птицыну жалким. Птицын поморщился и сказал:

– Ну, спасибочки! На кой ляд мне эти яблочки, когда у меня свои гниют? Ты ж меня без ножа режешь, Григорич! Кастет – вот же он, почти у меня в руках, если бы не эта баба да не Антошкины ахи-вздохи…. Да ещё не этот чёртов кошатник… Пашка Кастет очередной налёт готовит, я нутром чую. Пусть лучше диверсантами вашими Корнилов займётся!

– Хватит демагогии! – вдруг сорвался Еленин. – У меня от тебя уже голова трещит. Короче, товарищ капитан, с этой минуты поступаете в распоряжение нашего московского коллеги. Решение принято – в Москву уже доложено, и никаких возражений!

– Так значит, меня даже не спросили?

– Да, не спросили! У тебя погоны на плечах да партбилет в кармане! Так что не бузи, а выполняй приказ! – Еленин выдавил улыбку. – Придётся тебе, Владимир Иванович, теперь не ýрок, а немецких шпионов ловить. Так что с повышением тебя!

– Диверсантов, – уточнил Фирсов.

– Этим же госбезопасность заниматься должна, – презрительно бросил Птицын.

– А она ими уже и занимается, – продолжил москвич. – Но так как дело особо важное, руководство приняло решение подключить все имеющиеся ресурсы. Тем более что диверсанты, вполне возможно, попытаются войти в контакт с криминальными элементами, которые могут оказывать немцам содействие. Одним словом, на это дело будут брошены все силы и резервы. Ситуация очень уж непроста. Поэтому уж извините, товарищ капитан, – придётся вам подключаться к поискам. Ситуация следующая: из Берлина получена информация, что к вам в город будет заброшена диверсионно-разведывательная группа для уничтожения одного из наших партийных лидеров. Мы думаем, что охота ведётся на очень важную особу…

– Сталин в Москве, Тимошенко и Жуков тоже, – проворчал Птицын. – Кого же такого важного эти диверсанты ухлопать должны, да ещё у нас в Куйбышеве?

– К вам в город, с учётом положения на фронтах, из Москвы эвакуирована группа лиц, фамилии которых пока что не разглашаются. С целью не допустить панических настроений среди населения столицы эта информация пока что относится к разряду секретных. Мы полагаем, что одно из этих лиц и является целью наших диверсантов.

Птицын встал и, подойдя к московскому гостю, облокотился на стол:

– Вы что же, охрану московских шишек мне предлагаете осуществлять? И кого же?

– Пока не могу этого сказать. К тому же непосредственно охраной вам заниматься не придётся.

– Не придётся? – Птицын почувствовал, что у него дёрнулось правое веко, – это было сигналом к новому приступу. Он поднёс руку к голове и принялся тереть висок. – То есть мы будем работать вслепую?

– Отчасти вы правы. До особого указания, на период формирования оперативно-поисковой группы, я не могу посвятить вас в некоторые тонкости предстоящего дела…

– Какой ещё группы? – Птицына уже трясло, но он что было сил старался держать себя в руках. – Янчин на кладбище, Трефилов в больнице. Мы с Кравцом вдвоём остались – вот и весь наш отдел. Вдвоём мы вам много не нароем, или вам не важен результат. Главное – людей назначить, чтобы искать иголку в стоге сена, а потом о проделанном отчитаться.

– В ваше распоряжение поступят прикомандированные сотрудники из других отделов, – уточнил Еленин.

– Нахрена ж они мне сдались?! Я со своими привык работать. И вообще… придумали тоже! Шпионов должна госбезопасность ловить, а не мы.

Фирсов казался невозмутимым.

– Госбезопасность будет вести работу по своему направлению, а мы с вами – по своему́. Моя задача – координировать наши совместные действия. Мы будем искать диверсантов. – Москвич поднялся, подошёл к столу и поставил на него стакан, попутно разбрызгав его и слегка обварив себе руки. – Какой же я неуклюжий!

Бесцветные брови, лоснящийся лоб. Москвич улыбался так приторно, что Птицын решил, что ещё немного – и его стошнит. «Что за клоун, где ж такого откопали? – гадал Владимир Иванович. – Всё даже ещё хуже, чем я ожидал. Нам даже не открывают все карты предстоящего дела…»

Очередная фраза москвича добила Птицына окончательно:

– Ой… а где тут у вас туалет? А то я после вашего чая… – Кирилл Петрович тихо рассмеялся, похрюкивая при этом. – Я же с самого самолёта терплю, а у меня простата шалит.

Птицын не сдержался, и из его груди вырвался глухой стон.

– Туалет прямо по коридору. – Он плюхнулся на стул и задрал голову вверх. – Делать-то нам что?

Фирсов взял со стола папочку и высыпал на стол пачку фотографий шесть на девять. На всех фото был изображён один и тот же человек.

– Вот. Этого человека вам и вашим людям необходимо найти.

Птицын небрежно взял со стола одну из фотографий. С неё смотрел суровый мужчина средних лет в костюме и галстуке.

– Это немецкий офицер – предположительно именно он должен возглавить диверсионную группу. Остальную информацию я, как и обещал, доведу до всех членов вновь сформированной группы чуть позже.

– Позже? – переспросил Птицын, не скрывая презрения.

– Позже, – ответил Фирсов с улыбкой, которая уже начинала бесить.

– Хорошо, раз уж руководство так решило…

Птицын хлопнул обеими ладонями по столу и беззвучно рассмеялся. Лишь бы опять не разболелась голова! Птицын снова вспомнил Женьку, вспомнил, как провожал его на дело, как тот прибежал в отдел и рассказал про Лыскину и Пашины визиты к ней по понедельникам и средам. Вспомнил и торчавшую из груди Женьки финку, когда его обнаружили на руинах попавшего под бомбёжку дома. Нет! Он всего этого так не оставит! Пусть Корнилов ведёт дело по банде – Птицын же будет вести своё расследование, а диверсантов пусть ловят другие.

Когда он вышел из кабинета, и без того никудышное настроение испортилось ещё больше. Возле стойки дежурного Птицын увидел полноватого мужчину в длинном строгом пальто, в шляпе и с портфелем в руках и признал в нём Пичужкина. Когда тот повернулся и заметил Птицына, он тут же весь взъерошился, надул щёки и весь затрясся.

Жаловаться пришёл? Быстро ж ты собрался, ну-ну…

Птицын с видом победителя чинно прошёл мимо стойки дежурного, даже не посмотрев в сторону слегка перепугавшегося толстяка.

Глава третья, в которой Птицын старается успокоить нервы привычным для него самого, но не совсем традиционным способом и в итоге получает неплохой урок

Несколько приглушённых хлопков, напоминавших щёлканье пастушьего кнута, прозвучали один за другим. В воздухе сразу же запахло порохом, и Птицын опустил пистолет.

– Ну что, Иваныч, давай поглядим, – поднимаясь с табурета, сказал Кривов.

Птицын бережно положил пистолет на стойку и двинулся к мишени. Белый лист, на котором чёрной краской был намалёван злобного вида мужик с ножом и пистолетом, был испещрён дырочками от пуль.

– И что у нас сегодня? – Птицын провёл пальцем по мишени. – Одна, две, три, четыре… а пятая-то где? Неужто промазал?

– Вон твоя пятая, прямо промеж глаз, вместе с четвёртой вошла, – успокоил Птицына Кривов. – Видишь, как край надорван?

– Ну, слава тебе, Боженька, что я с горя не окосел! А то я уж думал, что вовсе навык растратил.

В тире было сыро и прохладно, гудела вентиляция, из подсобки пахло опилками и краской. Кривов достал из кармана мелок и принялся отмечать пробоины.

– Ещё хочу, – сказал Птицын и посмотрел на Кривова вопросительно.

– Так стреляй, чего уж? Патронов, слава Богу, пока хватает.

Птицын снарядил ещё два магазина, расстрелял их, почти не целясь, и снова двинулся к мишени.

– А вот теперь хуже – глянь как всё разбросал.

Птицын сорвал мишень, скомкал её и вернулся на исходный рубеж. Он уселся на скрипучую лавку, достал пачку и закурил. Кривов сходил в подсобку, принёс маслёнку и банку с ветошью и поставил на стол.

– Ну, значит, хватит. – Кривов глядел на Птицына с плохо скрытой тревогой.

– Да не прёт чего-то. Раз уж не задался день – так не задался. – Птицын отсоединил затвор и принялся водить ёршиком по каналу ствола. Кривов посмотрел на него искоса.

– Всё по поводу Женьки убиваешься? Весь осунулся – лица на тебе нет. Тебе с твоими болячками покой нужен да лечение соответствующее, а ты всё на оперативные просторы рвёшься. Ох, доиграешься ты, Володя! Помяни моё слово: доиграешься!

– Да как же ты не поймёшь?! – вспылил Птицын. – Женька – он же для меня как сын… ну не как сын, так как брат был. Сам ведь понимать должен…

– А я и понимаю! – строго сказал Кривов. – А вот ты – нет. Жизнь – она штука такая, да… Нет твоей вины в Женькиной смерти. Сам он в органы работать пошёл – сам и путь этот опасный выбрал. Так что ты не о Женьке теперь, а о болячках своих подумай. Доиграешься ты, дружок, – и за Женькой вослед. Только вот он за дело сгинул, а ты так пропадёшь, по дурости своей. А Женька – он что? Что сделано, того уж не воротишь. Твоя-то жизнь с его смертью не закончилась.

Птицын глухо рассмеялся:

– А вот для Женьки закончилась. Хреново ты утешаешь, Сергей Михалыч. «Сам знал, сам выбрал»… Это всё я… Я виноват в его смерти, и хоть что хочешь мне говори, пока скота этого Кастерина в землю не зароют, не успокоюсь я.

Кривов сверкнул глазами:

– Прекрати! Ишь, нюни распустил! Ты у нас кто – начальник угро! Тебе киснуть не положено. Говорю тебе: в смерти Янчина ты не виноват – и точка!

– Да как же не виноват? Это я же ему в банду внедриться приказал. Мог бы сам пойти, а я его… Теперь как мне его жене и сынку в глаза смотреть? Пацанёнку Женькиному только четыре, а он всё уже понимает. Видел я его глазки на похоронах. У… – Птицын поморщился и схватился за висок.

– Что, опять? – забеспокоился Кривов.

– Да нет, ну разве только чуть-чуть.

Он отбросил затвор и тряпку, откинулся назад. Под потолком включилась вентиляция. Некоторое время они сидели молча, потом Птицын вынул пачку и закурил.

– Куришь ты, Володя, без меры – вон как и руки у тебя дрожат, хоть и молодой ещё. Оттого и в стрельбе у тебя результат слабенький. Глянь-ка на мои ручонки. – Кривов вытянул руки ладонями вниз. – Я тебя старше лет на десять, а пальцы у меня не дрожат. Да и глаза ещё зоркие, видят мушку – потому и стреляю хорошо.

Птицын фыркнул:

– Так ты же у нас, Михалыч, заслуженный мастер спорта, а я кто? Ты у нас с утра до ночи в своём тире сидишь, а у меня помимо пальбы знаешь сколько забот? Спекулянты, жулики, убийцы – всех и не упомнишь! Опять же, Пашка этот клятый… Я ведь, когда Янчина закапывали, себе слово дал, что не успокоюсь, пока его убийцу не покараю! Я ведь Пашку Кастета ловить не собираюсь. Я его, гниду, пристрелю – пусть только попадётся! Мог бы уже вчера – ан нет… Упустил я Пашку, а теперь вот ещё напасть: Еленин ведь меня от кастеринского дела отстранил.

Кривов насторожился:

– Отстранил? Тебя? Это что ж, из-за здоровья?

– При чём тут здоровье? Еленину до моих болячек дела нет.

– Не говори, Володя. Еленин – мужик правильный. А ты с ним как с равным…

– Сам виноват. Настоящий начальник – он ведь каким должен быть?

– И это каким же?

– Как кремень! Сказал, как отрезал! Любого подчинённого должен в рог бараний гнуть…

Кривов рассмеялся:

– Тебя, Володька, согни попробуй! Сам кого хочешь, хоть в рог, хоть в узел…

Птицын оскалился:

– Что есть, то есть.

– Есть-есть, да под поясницей шерсть. Говорю тебе: не перечь Еленину! Он настоящий мужик. Фронтовик. Он же почитай всю финскую прошёл. Два ранения у него… орденоносец.

– Да что ты мне тут втолковываешь? – отмахнулся Птицын. – Знаю я и про ранения его, и про побрякушки. Орденоносец, твою мать, а перед московскими аж чуть ли не зубами стучит! Суетится, как беременная школьница, разве что сопли не размазывает. Отстранил он меня от кастетовского дела потому, что дяденька страшный из Москвы пожаловал, и теперь мне каких-то диверсантов ловить придётся.

– Диверсантов? – Кривов насторожился. – А ну-ка рассказывай.

– Шпионы немецкие к нам в Куйбышев должны нагрянуть. К Еленину Москва за помощью обратилась – ну, чтобы поймать их, – а он, вишь, ко мне. Как будто больше не к кому, – продолжал Птицын. – У меня своих мазуриков пруд пруди, а теперь вот немчура эта! Да ведь я же понимаю, что немец – это враг. Да только у меня специализация другая. У них там разные штучки шпионские, а я с ворами да спекулянтами работать привык – боюсь, не потяну я диверсантов этих. Или потяну? Ты как сам-то думаешь?

– Потянешь-потянешь, – усмехнулся Кривов, – дальше рассказывай.

– Да тут ещё Кастет этот из головы не выходит. Он, гад, Антошку моего подстрелил, хорошо хоть, парень жив остался, царапиной отделался. Кастетовскую банду корниловским в разработку отдали, а мне приказали ловить… уж я и сам не знаю кого. Да для пущих бед ещё и москвича этого из госбезопасности ко мне приставили.

– И что за москвич? Крут?

Птицын засмеялся с надрывом, махнул рукой:

– Штабной, похоже – толстый, лысый, на снеговика похож. Мы с Кравцом его так и окрестили – Снеговик. Откуда только таких берут? Послала его нелёгкая. А он ещё и темнит. Не говорит толком ничего. Дал фотографии какого-то мужика в пиджаке. Ищите, говорит, этот вроде как самый главный будет у немцев. Хоть бы сказал, какая у них задача, у диверсантов этих, что они собираются делать: взорвать какой-нибудь объект или, может, какие секретные разработки похитить. У нас вон теперь объектов в городе сколько? Со всей страны посвозили. Я же не против того, чтобы этих диверсантов взять, только какой тут от меня прок? Тут же контрразведка работать должна, а мы кто? У нас и стукачи свои, и сочувствующие. Диверсант – он же кто? Не вор законный и не приблатнённый, по фене не общается. Как же я его тебе выявлю, если он с простым людом смешается да за честного себя выдавать станет? Каждый баран должен носить свои рога, кесарю кесарево. Они же среди честных людей попытаются затеряться, и пока я буду среди честного люда орудовать, такие как Паша Кастет столько дел натворить могут! Но ладно бы уж только это! Теперь ещё и москвич этот лысый будет свой нос везде совать! Еленин меня над всеми поставил, а москвич этот так… Типа куратор.

– А ты не преувеличиваешь, братец? А с чего ты взял, что он в своём деле не мастак? – с издёвкой спросил Кривов. – Ты ж его не знаешь совсем – может, он просто с виду такой, а на деле настоящий волкодав. А?

Птицын положил пистолет и принялся энергично вытирать руки тряпкой.

– Это он-то волкодав? Да ты бы на него посмотрел! Квашня квашнёй! Я не главный, говорит, я так, в сторонке постою. То простата у него шалит, то ещё чего. Короче, тюфяк – тюфяком. Как таких только в органы берут?

Птицын махнул рукой, Кривов закивал, потом отвернулся, медленно встал и принялся укладывать в коробку ветошь и протирки.

– Кстати, чуть не забыл. Есть у меня для тебя новость, Володя, – как бы невзначай вдруг сменил тему Кривов. – Может, конечно, и не моё это дело…

В голосе Птицына тут же появились стальные нотки:

– Раз уж заикнулся – так уж говори.

Кривов крякнул, почесал подбородок:

– Любка тут твоя в Управление приходила. К Еленину просилась.

Птицын стиснул зубы и сжал кулаки.

– И что? Пустили?

– На выезде он был. Она потопталась-потопталась, да и ушла. Ни с кем другим говорить не пожелала.

Птицын ощутил, как щёки его наливаются кровью.

– Когда приходила?

– Так сегодня… до обеда ещё. Нафуфыренная вся такая: шляпка, пальтишко из драпа, в приёмной больше часа проторчала и ушла. Мишка Стёпин её до самого входа проводил, шептал ей всё чего-то, а та хихикала. – Кривов глянул на Птицына исподлобья. – Может, зря я это…

– Ничего не зря! – хмыкнул Птицын. – Значит, до обеда?.. Сегодня?.. Так, правильно, Еленин как раз нашего московского гостя встречал на аэродроме. А Мишка-то хорош – мог бы хотя бы словом обмолвиться! Ну, я ему выпишу люлей по заднее число!

– Ты уж Мишку строго не суди. – Кривов постарался разрядить обстановку. – Может, не рискнул он просто тебе говорить. Даже я не сразу решился. Все же знают, какой ты у нас, – сразу в штыки. К тому же, может, Мишка и не знал, для чего твоя Любка к начальнику рвалась, поэтому и рассказывать тебе не стал, а то мало ли.

Птицын набычился как сыч.

– Этот не знал? Да Мишка наш без мыла куда хочешь… А уж Любку разговорить – для него пара пустяков! Мишка парень молодой, смазливый. Она до таких как он знаешь какая…

– Да ты не пыли, Иваныч! Знал – не знал, сказал – не сказал, знаешь что… Мы с твоей Любкой на лестнице столкнулись. Она на меня только покосилась, не поздоровалась даже. Прошла мимо, будто не заметила, и сразу в кабинет.

Птицын махнул рукой:

– И чёрт с ней!

Птицын сделал глубокий вдох. На сегодня хватит загадок и дурных воспоминаний! Довольно с него и этого москвича, так невовремя свалившегося на его голову. Но воспоминания так и полезли.

С тех пор, как Птицын расстался с бывшей женой, прошло уже почти пятнадцать лет, но были периоды, когда прошлое обрушивалось на него, как холодный душ.

***

– У нас ребёнок растёт, а тебя только служба твоя беспокоит! Я что же, целыми днями должна дома сидеть и пелёнки стирать? – Когда Люба заводила эту пластинку, Птицын как мог сдерживал себя.

– Сыну нашему сколько лет? Какие пелёнки? – изредка пытался возразить Птицын.

– Я выражаюсь фигурально, – отвечала женщина.

Чтобы хоть как-то успокоить жену, Птицын за небольшую плату пригласил вдовую соседку, чтобы та помогала Любе по хозяйству. Это вызвало ещё больший шквал негодования.

– Я что-то не пойму: ты у нас шейх или султан? – не унималась Люба. – Вторую бабу себе завёл! Прямо гарем какой-то!

– Валентина Андреевна старше меня на двенадцать лет. Вдова. Просто будет тебе помогать по хозяйству, и всё. Ты же сама говорила, что тебе трудно и одиноко, – отвечал Птицын, после каждой фразы считая про себя до пяти.

– Мне такая собеседница не нужна. О чём мне с ней говорить? Как свиньям хвосты крутить да коров за вымя дёргать? Она же деревенская.

Птицын предложил жене устроиться на работу или записаться в какое-нибудь сообщество, но Любу ничего не интересовало. Через год жена заявила, что ей надоело жить в коммуналке, и она уходит. На вопрос «куда» Люба ответила просто:

– Наконец-то я встретила того, кому я не безразлична.

Птицын уже давно обо всём догадывался, но старательно гнал от себя дурные мысли и старался отвлечься работой. Когда всё стало ясно, он всё ещё старался казаться спокойным.