Всё пришедшее после

Артур гнал от себя мысли о Виталике, которому, по-видимому, приходилось терпеть куда большие притязания Вадима. Иногда он задавал себе вопрос: знала ли Клавдия про Виталика и Вадима, и позже, решил, что, вполне вероятно, догадывалась, но не смела перечить Вадиму. Впрочем, может быть, знала и находила в этом возбуждающую пикантность?

Клавдия часто ночевала у одинокой больной свекрови, матери ее первого мужа, и тогда Виталик оставался с Вадимом один на один. Перед тем как лечь спать, Виталик должен был вымыть ему ноги, и тот, хмелея от вседозволенности, мог потребовать от мальчика исполнения любой своей прихоти. Спешить ему было некуда, впереди была целая ночь.

Бывали дни, когда Клавдия, жалуясь на плохое самочувствие, стелила себе в комнате, где обычно спал Виталик, и тогда Вадим, не скрываясь, укладывал Виталика вместе с собой. Он снимал с себя одежду, ложился рядом и для начала по-хозяйски клал на него колено. Виталик замирал, здесь уже было не до сна. Вадим сам не мог сразу уснуть и ему не давал. Слегка подталкивая, он заставлял Виталика передвинуться вниз под одеяло.

Но Вадиму мало было повергнуть ниц одного Виталика, при удобном случае он, развлекаясь с Артуром, охватывал босыми ступнями его шею и мягко валил в изножье кровати, призывая к полному подчинению. И Артур, чувствуя, как горят щеки, не помня себя, безмолвно подчинялся.

Опыта отношений с женщинами у Артура пока не было, он лишь интуитивно угадывал нюансы любовных связей. Ему нравились девочки и нравилось их внимание. Девушки и женщины по-настоящему волновали его. Он бы все отдал, чтобы они делали с ним то же, что делал Вадим. Если бы Клеопатра потребовала у него жизнь за ночь, проведенную с ней, он бы, наверное, согласился. Между тем он плохо представлял себе, как это происходит с женщиной.

Когда он оставался на день-два у Клавдии, он спал в комнате Виталика. Клавдия ложилась с мужем. Виталик засыпал быстро и начинал мерно посапывать. Взрослые шептались, затем, решив, что дети уснули, давали волю своим чувствам. Артур, лежа в темноте, через неприкрытую дверь слышал, как в сопровождении шлепающего звука скрипит кровать. Вадим начинал тяжело дышать, а Клавдия легонько постанывать. Наконец они останавливались и замирали.

«В монастырь бенедиктинок тихо пришла зима. Легкий снежок закружился в воздухе. Такой легкий, что не мог прикрыть промерзшую сухую землю и лишь припудрил наветренную сторону обочин дорог да белыми мазками раскрасил овраги.

У ворот мать-настоятельница беседовала с высоким серьезным человеком лет тридцати, одетым во все черное и с небольшой черной бородой. Они прохаживались по дороге, он из почтительности держал шапку в руках.

– Я знаю, мессир, – говорила настоятельница, – ваш брат кюре, нарушив обеты, влюбился в Анну де Бейль и, продав священные сосуды, бежал вместе с нею. Слышала, что в Лилле их узнали и заключили в тюрьму.

– Увы, Анна де Бейль соблазнила не только моего брата, но и сына королевского прокурора. Ее отпустили. Брата приговорили к десяти годам заключения в кандалах и клейму преступника. Я, лилльский палач, должен был заклеймить собственного брата.

Настоятельница перекрестилась.

– Но я отомстил, – продолжал человек в черном. – Мне удалось ее выследить, и я наложил на нее такое же клеймо, как и на моего брата.

Настоятельница по-женски тихо вскрикнула. Теперь она не отрываясь смотрела на лилльского палача.

– Вот! Я приехал сказать вам это. Прошу вас: помолитесь за него и за меня.

– Бог милостив! Я буду молиться.

– Это не все. Она исчезла. Вернувшись в Лилль, я узнал, что мой брат тоже исчез. Меня обвинили в его побеге, и теперь я должен занять его место в тюрьме, пока он не объявится.

– Боже, сколько жизней сломано!

– Она не остановится, – мрачно сказал палач. – Ей всего только шестнадцать, что же будет лет через пять? Она была в моих руках, но я не осмелился лишить ее жизни.

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Ступайте с Богом, мессир. Придет ваше время, и вы совершите правосудие Божье.

Она перекрестила его и пошла к воротам. Он стоял и смотрел ей вслед. Снег опускался на его длинные волосы, покрывая их сединой».

Артур положил авторучку на стол. Итак, Анна де Бейль, будущая миледи, соблазнила сначала священника, а затем сына королевского прокурора, чтобы избежать наказания. Артур понимал, что миледи только осваивала свой прием мистического сладострастия, так блестяще использованный ею в приручении Фельтона.

Артур вырастет и узнает, как легко женщина делает своим рабом порядочного человека. Преклоняясь перед ним вначале, оценивая с любовью его достоинства, в которых он сам себе не смеет признаться, она приобретает все больше и больше власти. Возбудив к себе сострадание, она становится его кумиром. Его любовь начинает питаться добром, которое он несет своей любимой. Человек так устроен: он любит людей за добро, которое он им сделал, – именно так, а не наоборот, потому что гордыни в человеке всегда больше, чем чувства благодарности. А благодарность… благодарность – самое редкое, легковесное и хрупкое чувство из всех человеческих чувств.

«Весна в Берри с восторгом была встречена вишневыми садами. Деревья оделись в ажурные бело-розовые покрывала. Воздух, пронизанный солнцем, струился сиреневой дымкой. Солнечные лучи без труда пробивались сквозь ветви зацветающих вишен. Над садами плыл малиновый звон колоколов. Вдали, у кромки суровых лесов, прозрачная дымка переходила в густую синеву.

Вишневый сад выходил к оврагу. По молодой траве между рядами деревьев шла очаровательная молодая пара. Девушка лет семнадцати, Анна де Бейль, опрятно одетая, с сияющими, как небо, глазами; ее сопровождал молодой вельможа с открытым и чистым лбом, прекрасно сложенный, в скромном, но элегантном костюме. Шляпу с пером он держал в руке. Они шли к оврагу.

– Дорогая Анна, не могу поверить, что завтра вы будете моей женой.

– Ах, ваша светлость, вы полновластный господин на землях графства. Вы можете казнить и миловать своих подданных. Но знайте: вы уже подарили счастье одной из них.

Анна и граф де Аа Фер приблизились к обрыву. Она боязливо прижалась к плечу графа. Он повернулся к ней. Ее глаза смотрели снизу вверх робко и в то же время призывно. Он обнял и мягко поцеловал ее.

– Ты с ума сошел, – прошептала она, прижимаясь к нему и замирая от счастья».

2. Первые открытия

Артуру непросто далась эта сцена. Несколько раз он переписывал ее. Он чувствовал, что при спящем воображении слова лишаются смысла.

Как бы он определил женщину? Женщина – это любопытство, самолюбие, слабость, эгоизм и венчающая их жестокость. Самые слабые оказываются наиболее жестокими. Как всякая крайность приобретает противоположные свойства, так слабость становится силой. Только жестокость – это мнимая часть силы. Действительной частью является великодушие.

«Вот она, математическая модель жизни, – думал Артур, а он был хорошим математиком, – все носит комплексный характер. Действительная часть – добрая, светлая, подаренная Богом, мнимая – злая, темная, инфернальная. Вектор наших мыслей и поступков, как стрелка, занимает некоторое промежуточное положение, в зависимости от величины этих компонент».

Артур вздохнул, он подозревал, что чем ближе к схеме, тем дальше от жизни. Столкнувшись с жизнью, формулы начинают врать. Так невероятные события встречаются чаще, чем можно было бы их ожидать.

«Анна в хорошем настроении вернулась домой. Небольшой красивый дом с зелеными ставнями и белой входной дверью, с плющом, взбирающимся на стены, как нельзя более подходил для скромной, но очаровательной девушки, живущей в нем вместе с братом священником.

Священник с печальными глазами, переживающий, видимо, потерю родных и души не чаявший в своей сестре, расцветающая девушка, молодость которой помогает пережить все печали, живущая будущим и готовящаяся, между прочим, стать завтра графиней де Ла Фер, – такими их видят вне стен дома. Войдем же вместе с будущей графиней в белую дверь.

– Куда это ты собрался? – Голос Анны не потерял своей мелодичности, но звучал строго.

– К больному, – священник отвечал сдержанно, пряча глаза.

Взгляд Анны стал мягче, почти ласковым. Она расслабилась, подошла к нему.

– Ну, иди, иди. – Анна благодарно погладила его по плечу и поцеловала.

Он вышел из дома. Она смотрела ему вслед из окна. Он махнул рукой и решительно зашагал на север. Лицо его было поднято к небу, а глаза полны слез.

Неделю спустя, когда молодая графиня продолжала принимать поздравления своих подданных, священник прибыл в Аилль. Узнав, что его брат в тюрьме, он пришел ночью к ее воротам и удавился. Опознав тело, власти выпустили брата. Лилльский палач покинул город».

Знала ли об этом будущая миледи? Нет, конечно, да никогда этим и не интересовалась. Первая жертва исчезла из ее жизни, она даже была благодарна этой жертве за покладистость. Поломанная жизнь, загубленная душа. Отвергнут и забыт! Что ей до того? Миледи больше не думала о нем. Наступила и пошла дальше. Это сделано пока что не со зла и не на скользком пути мести. Просто эгоизм не знает сострадания. А кто не знает сострадания, пропадает.

Она перешагнула черту, после которой человеку стоит неимоверных усилий обрести путь к спасению. В момент прощания миледи, почувствовав одновременно и сожаление, и облегчение, с радостью и ожиданием вступила на дорогу, приведшую ее в конце концов к позорной смерти.

Еще Артур подумал, что это должно как-то отразиться на ее облике. Мудрец или художник видит изменение внешности девушки, ставшей женщиной. Так и в этом случае: детские черты должны улетучиться, все линии обрести четкость и завершенность. У зла достаточно ума, чтобы при дневном свете выглядеть совершенством.

«На следующий день состоялось пышное бракосочетание графа де Ла Фер и Анны де Бейль. Роскошное кольцо – голубой сапфир в окружении бриллиантов – украсило в ночь любви руку голубоглазой девушки».

Анна уже тогда должна была производить необыкновенное впечатление – незаурядный ум и опьяняющая внешность. Иначе первый вельможа не сделал бы ее первой дамой Берри.

Артур, поколебавшись, все же решил, что она – первая дама Берри, а не Ла Фера. Он выяснил, что Ла Фер – это город в шести лье от Сен-Кантена в Пикардии. Возможно, прадед Атоса, Ангерран де Ла Фер, знавал его губернатора Антуана д’Эстре, отца Габриель д’Эстре. Ее дети от короля Генриха IV положили начало Вандомскому дому. Ее внуком был герцог де Бофор, смелый и косноязычный персонаж романов «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон». Габриель чуть не стала королевой Франции. Она умерла внезапно в 26 лет к выгоде клана Медичи. После ее смерти ничто не помешало Марии Медичи стать женой короля Генриха IV.

А что же сам граф де Ла Фер? Молодой человек, образованный, умный, физически одаренный. Черные волосы, средний рост, прекрасная фигура, красивые руки. Спокойствие и дворянское равенство со всем миром, как выразился Пастернак. Пьеру Корнелю в ту пору шел только четырнадцатый год, и «Сид» еще не был им прославлен на весь мир. Однако, подобно Сиду, граф мог бы сказать: мне страсть дороже жизни, но честь дороже страсти.

Артур в который раз позавидовал поэтам. «Поэт, – думал он, – отличается от всех прочих тем, что точно и емко формулирует мысли и чувства. Одна фраза может перетянуть несколько скучных диссертаций».

Между тем Артур добрался до одного из самых загадочных событий романа. Он медлил, как пловец, входящий в воду.

Из главы «Совет мушкетеров»:

«– Ведь мертвые не возвращаются обратно.

– Вы так думаете, Портос? – ответил Атос с мрачной улыбкой».

Анне де Бейль удалось вернуться. Но это была уже не прежняя целеустремленная, хотя и наказанная, эгоистка. Нет, это было существо из ада, не находящее покоя, не знающее жалости, неутомимое, готовое убивать. Обольстительная тигрица, питающаяся человечиной. По крайней мере, такой она предстает перед нами по воле автора.

Артур глубоко вздохнул и бросился в воду.

«Всадник и всадница скакали по освещенной солнцем заброшенной лесной дороге. Из лесу до них доносился отдаленный звук охотничьего рога. Кони шли размеренным галопом. Счастливые и раскрасневшиеся от скачки лица двух молодых людей – графа и графини де Ла Фер чаще смотрели друг на друга, чем на дорогу.

Ничто не предвещало беды. Выскочив из-за поворота, они прямо перед собой увидели низко наклонившееся дерево. Лошадь графини от неожиданности заупрямилась, и графиня, не удержавшись в седле, упала на землю и потеряла сознание. Граф, спрыгнув с седла едва ли не раньше, чем его жена коснулась земли, подбежал к ней и попытался привести ее в чувство.

Первые его попытки оказались тщетными, и тогда он кинжалом разрезал застежки платья, освободив графиню от теснящей дыхание ткани.

Грудь и плечи женщины были покрыты испариной, пальцы графа наткнулись на легкую шероховатость кожи. Чтобы убедиться, не ранена ли графиня, он внимательно осмотрел ее плечо и обмер.

Под ярким солнечным светом его взору предстало небольшое, малозаметное, рыжеватого оттенка клеймо в виде лилии французского королевского дома. Он потряс головой, сомнений не оставалось, плечо украшала лилия, которой во Франции клеймили воровок.

У него потемнело в глазах. Стыд, ревность, гнев, унижение, отчаяние – в течение страшной минуты все испытанные им чувства переплавились в решительность. Он подобрал брошенный кинжал и шагнул к беспомощно лежащему телу».

Артур вынырнул. Ну, допустим. Но что произошло дальше? Он почувствовал дыхание тайны. Где-то совсем близко лежал узорчатый ключ, золотое звено, большая пружина романа.

«Любовь это лотерея, в которой выигравшему достается смерть!» Выигравшему – приговор!

Священник выиграл смерть! Констанция Бонасье выиграла смерть! Герцог Бэкингем выиграл смерть! Фельтон, убийца Бакингема, выиграл смерть! Миледи выиграла смерть!

Не всякий, кто умирает, выигрывает любовь, но всякий выигравший любовь умирает. Ничего себе, диалектика жизни! В романе за все три с лишним года действия д’Артаньян не убил ни одного гвардейца кардинала.

Атос был ранен, Портос был ранен, Арамис был ранен, д’Артаньян был ранен. Двое из четырех слуг были ранены. Таковы реалии.

Артур пришел к необходимости поделиться своим открытием.

Он знал, с кем можно поговорить. Раньше Артур чуть ли не каждое лето проводил с матерью у своего крестного на даче. Крестный приходился Марине двоюродным братом и имел старую дачу, которая досталась ему от родителей.

С ним можно было беседовать на любую тему. Как и Артур, он с детства любил книги и много читал. Потом стал ученым-историком и отличным спортсменом (повзрослев, Артур откроет для себя понятие «каллокагатия» – аристократический идеал античных греков – быть развитым внешне и внутренне, а затем «софросине», или здравомыслие и чувство меры). При рождении ему дали имя хотя и латинское, но тоже вполне подходящее – Константин.

Будучи историком, он состоял в партии, что, впрочем, не мешало ему быть идеалистом, то есть находиться в шаге от одиночества. Он давно прошел этот шаг.

Артур, как и мать, звал его Костей. Так уж он привык с детства, с первых слов, вначале лепетал: Котя, а потом твердо – Костя.

Августовским днем Артур вышел из электрички на железнодорожной стации Удельная, спустился на дорогу, полюбовался замечательным деревянным храмом и вскоре уже открывал калитку знакомого дачного участка.

А через два часа они сидели в саду за столом, пили чай, беседовали, и ветер над ними играл верхушками сосен.

– Послушай, послушай, Костя, получается, что Дюма еще в прошлом веке вывел, что в основе всего лежит смерть.

– Ну, знаешь! Плиний в начале нашей эры утверждал, что человек начинает умирать с рождения.

– Я хочу сказать, что Дюма в «Трех мушкетерах» открыл для читателя экзистенциализм.

Костя улыбнулся.

– Почти на сто лет раньше Ремарка, – продолжал Артур. – Не смейся. Как у Ремарка, герои Дюма любили… и умирали. Как будто человек рождается только затем, чтобы узнать, что такое любовь.

– Все романы о любви и смерти, – сказал Костя. – Остальное, как говорит Екклезиаст, суета и томление духа.

– Но разве это все, что хотел сказать Дюма? Ведь есть же еще что-то?

– Думаю, есть. Понимаешь, тогда романы писали люди зрелые, в те времена за приключениями и занимательным сюжетом всегда скрывались серьезные вещи, из тех, что волновали писателя. В них отражались тенденции общества, которые не могли быть высказаны открыто. Издавна писатели знали нечто неизвестное общей массе, считая себя обязанными высказаться. Иногда даже прибегали к шифру, понятному немногим.

– А сейчас? – Артур смотрел на Костю во все глаза.

– Так было, есть и, надеюсь, будет.

– Почему?

– Общество стратифицировано.

– Как это?

– Есть разные слои с различными интересами и целями, – пояснил Костя. – Часто они вынуждены эти цели скрывать. Они очень влиятельны, очень богаты и очень заинтересованы в своих замыслах. Мстительны. Если им угрожают или их разоблачают, они готовы на все.

– Открывают огонь на поражение?

– В переносном смысле. Хотя бывает и в буквальном. Писатели – люди известные. Поразить требуется не самого писателя, а его идею. Поэтому в лучшем случае его обвиняют в некомпетентности, а то и в помешательстве. – Костя взглянул на Артура. – Видишь ли, все серьезные вещи в жизни имеют три стороны: публичную, частную и тайную. Публичная сторона романа Дюма – это то, что показывают нам в кино, по ней большинство людей судят о книге. Но ведь есть множество таких, кто не раз и не два читал роман. Они находят в нем частную сторону. В глубине частной жизни мы с тобой открыли экзистенциализм. Он лежит в подсознании человека, и люди безотчетно тянутся к нему.

– Но есть и тайный шифр?

Костя погладил подбородок.

– Возможно, только установить его трудновато.

– Ну, не тяни, Костя.

– Тебе нужны примеры? Изволь. Ну, скажем, ты помнишь эпизод, когда Атос проиграл англичанину лошадь, а заодно и лошадь д’Артаньяна?

– Лорду Винтеру? Конечно. Потом д’Артаньян свою лошадь отыграл.

– А Атос убеждал его взять деньги вместо лошади.

– Ага, он еще сказал, что вдвоем на одной лошади они будут похожи на сыновей Эмона, потерявших своих братьев.

– Вот! – Поднял палец Костя. – А какие ассоциации возникают, когда говорят о двух всадниках на одной лошади?

– Какие?

– Орден бедных рыцарей Христа и Храма Соломона! Наше внимание фиксируется на исторических корнях сюжета.

– Тамплиеры? Ну, это он мог и просто так сказать.

– Маловероятно, – сказал Костя. – К тому же братьев было четверо, и их замечательный конь Баярд мог нести всех четверых. Братья противостояли Карлу Великому, представителю новой династии, и были сыновьями вдовы. Возникает цепь аналогий.

– Четверо против кардинала?

– Вот именно. И не только.

– А почему ты вспомнил о тамплиерах?

– Я сейчас перевожу одну средневековую поэму. Все европейские тайны оттуда.

– Расскажи, Костя. Пожалуйста.

– Конечно расскажу. Пойдем прогуляемся, – предложил Костя.

Артур вскочил, готовый идти куда угодно. Они вышли за калитку и направились к стадиону.

Чтобы приземлиться за дальними дачами, солнце превращалось в огромный красный шар. Внизу уже лежали тени, и лишь золотые вершины сосен никак не хотели уступать вечерней тьме.

– Это повествование, – рассказывал Костя, – о событиях в Outremore – Заморской земле, которую посетил во времена крестоносцев рыцарь Иоганн фон Вюрцбург. Оттуда он привез в свой замок в Баварии (тогда это была Нижняя Франкония) целый сундук свитков, в числе которых оказалась и эта поэма. Замок и сейчас возвышается в окружении виноградников над городом Вюрцбург.

И Костя поведал Артуру таинственную историю о Caput mortuum – Мертвой голове. Вот эта история.

Неоконченная история о Мертвой голове

Иоганн фон Вюрцбург прибыл в древний город, занятый крестоносцами. Паломники стремились туда, несмотря на все опасности путешествия. Рыцарь посетил холм рядом с Золотыми воротами, где еще оставались частично разрушенные строения разграбленного Храма, а на скале возвышалось Святилище.

Ниже располагались огромные конюшни Соломона, где рыцарь намеревался поставить свою лошадь. Конюшни были столь обширны, что могли вместить не меньше двух тысяч боевых коней, и Вюрцбург надеялся без труда найти место.

Действительно, в помещениях конюшен было пустовато. В дальнем углу шли какие-то работы. Мастер, наблюдавший за работами, оказался знатным рыцарем. Звали его Бертран де Бланшфор. Фон Вюрцбург, представившись, почтительно приветствовал его. Выяснилось, что у них есть общие знакомые.

Со временем Бланшфор проникся к образованному паломнику большим доверием и показал ему ведущиеся раскопки.

Осматривая участок, где велись работы, Вюрцбург заметил, что некоторые землекопы, с благородными лицами, крепкими, но изящными руками, роют землю заступом, другие работают небольшими совками, третьи же сметают землю кисточками из конского волоса.

Он поинтересовался у Мастера, нашли ли что-нибудь в этой священной земле. И тогда Бланшфор отвел его в тайное помещение, где лежали рукописи, тщательно переписываемые учеными монахами.

Затем он, не удержавшись, открыл еще одну дверь. В центре комнаты стоял покрытый золотом серебряный ковчег в виде головы прекрасной женщины.

Ничего подобного Вюрцбург никогда не видел. Бланшфор с благоговением открыл ковчег, внутри обнаружились обернутые в белоснежное полотно, отделанное красным шитьем, небольшого размера череп и кости.

Мастер поведал, что однажды он приютил странника преклонных лет, который рассказал ему одну историю. Выслушав ее, Бертран де Бланшфор оставил свою супругу Фабриссу и вместе с братьями Раймоном и Арно отправился в далекое путешествие, чтобы заняться раскопками в Святой земле. Вот что рассказал ему старик:

– В молодости я полюбил девушку из знатной семьи. Все счастье моей жизни заключалось в ней. Часы, проведенные с любимой, казались мгновениями, мгновения без нее – часами. Стоило мне ее увидеть, и забывалась любая беда, рана, вид поля после битвы и ледяной ветер на марше.

В один несчастный день я возвращался из похода, стремясь всем сердцем к своей Исе, так звали мою невесту, однако сердце мое билось не радостно, но тревожно. Тревога усилилась, когда я разминулся на дороге с богатым шевалье: на его щите были изображены три черные головы. Вид этих голов действовал угнетающе. Стало совсем тяжко.

Позже, уже при других обстоятельствах, я вновь повстречал этого рыцаря, и вид черных голов нимало меня не смутил. Счастливый, я напомнил ему первую встречу и не утаил от него ничего из тех удивительных событий, что последовали сразу за ней.

Итак, со щемящим сердце чувством я спешил к своей несравненной Исе. Предчувствия не обманули меня. Дом моей невесты был в трауре, и, едва соскочив с коня, я узнал, что она умерла. Мало того, несколько часов назад ее предали земле. Мне показали свежую могилу, и я бросился на землю, обнимая ее, как обнимают любимых, и пролежал, не помня себя, до темноты.

Когда стемнело, я встал, кровь забилась во мне, я жаждал действия. Я хотел непременно оказаться рядом с ней – она лежала там, в глубине, такая одинокая, беззащитная. Я желал, я стремился разделить с ней ее горькую участь. И тогда я приказал оруженосцам раскопать могилу. Земля была как пух, я помогал им, в несколько минут мы добрались до гроба. Мы подняли его и на руках отнесли в мой дом, стоявший неподалеку от кладбища.

Я отослал всех, запер двери и открыл крышку. Моя непорочная Иса лежала как живая, только бледная и холодная. Стоит ли говорить, что в исступлении я покрыл ее бесчисленными поцелуями. Я старался согреть в своих руках ее руки. Я чувствовал, как захлестывает меня любовная страсть, и ничего не мог с собой поделать. Мнилось не мертвое, но живое тело лежит передо мной.

Внезапно мне показалось, что стены комнаты сошли со своих мест, а потолок двинулся вниз. Я увидел, что веки моей покойницы открылись, и она села, испуганно глядя на меня. Я упал на колени и осенил себя крестным знамением. Моя невеста была жива!

Когда мы оба успокоились, вот что она мне рассказала:

– Ты уехал, и я очень скучала. Но третьего дня пришла весть, что через наши места проедет сам Золотой голос королевства, первый из поэтов, ученый и философ. Я сгорала от любопытства и попросила моего отца пригласить его остановиться в нашем доме. Мое желание осуществилось, я познакомилась с ним, он был прекрасен, несмотря на годы. Говорили, что волшебство его голоса очаровывает женщин, и те, кого он сделал счастливыми на миг, долго хранят воспоминания о нем. Большинство же, чьи назойливые притязания он отверг, полны сожаления, среди них есть и такие, кто ненавидит его за это. Увы, последующие события убедили меня, что людская молва не лжет. К слову сказать, ко мне он отнесся, как к дочери.