высказывание в сетиДа, я буду писать о бабочках и цветах,Всем смертям и войнам назло – обязательно буду,Потому что мне не пройти через боль и страх,Если не пронесу их в себе повсюду.Да, я буду писать о них, потому что они – хрупки,Потому, что их мужество много больше, чем наше…Лёгкие крылышки, тонкие лепестки —Целый мир, что мудрее людей и старше.Буду писать, потому что без нас без всехЖизнь обойдётся, а вот без них – едва ли.Попросту треснут, расколются, как орех,Планы, амбиции, прочие «трали-вали».Потому, что когда не станет «своих» и «чужих»,И сквозь горький стыд и недоуменьеМы возвратимся, то снова увидим их.И разглядим вечность внутри мгновенья.

Гдов

Жизнь в городке замирает около трёх:Заперты церковь, столовая, магазин,Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин,Сухо в стручках пощёлкивает горохУ переезда, заброшенного так давно,Что даже шпалы замшели, как будто пни.В крепости козы уже не пасутся, ноПросто лежат в дремотно-густой тени.Только в низине поблёскивает река,И осыпается медленный пыльный знойМежду нездешним ужасом борщевикаИ лопухов беспамятностью земной.Только кузнечик, звоном наполнив слух,К детству уводит от горечи и тревог,Да над садами яблочный чистый духНапоминает, что где-то ещё есть Бог.

«Семь раз отрежь, один – отмерь…»

Семь раз отрежь, один – отмерь,И нищету прими.Чем оправдаешься теперьПред Богом и людьми?За пустоту, за суету,Словесный сор и прах,Мучительную немотуИ неизбытый страх —Глухой и тёмный, как сорняк,За долгий сон души.…Лишь на столе слепой сквознякБумагами шуршит.Лишь в глубине двора – шаги,И призрачная дверьТо грохнет выстрелом: «Беги!»,То тихо скрипнет: «Верь!».

«Едва очнёшься, а уже – зима…»

Едва очнёшься, а уже – зима:Бесснежный холод, как заточка, острыйПокалывает вмёрзший в реку остров,И ангелов, и тёмные дома.Морозный ветер обрывает сны,Грохочет жестью, лязгает засовом.Имперские орлы, химеры, совыТак беззащитны и обнажены.И ты на остановке поутруТорчишь мишенью чёткой и печальной,Автобуса, как милости случайной,Ждёшь – не дождёшься, куришь на ветру.И жизнь, того гляди, перетечётВ увядших листьев шорох невесомый,В поспешные шаги и метрономаРазмеренно-неумолимый счёт.

Диалог в пути

– Воруют, – ответил Карамзин…

С. Д. Довлатов «Чемодан»– Держитесь, сударь! Снова – ямы.– Да…Лошадкам бы не покалечить ноги…– Вы, сударь, понимаете – дороги…Они у нас такие, как всегда.– Желаете ль понюшку табака?– Спасибо, но теперь не в моде это.Мы нынче, сударь, курим сигареты.А вы здоровы будьте – на века.– Ну, как в России? Всё воруют?– Да.Чиновники раздулись, будто жабы.– Всё та же наша древняя беда…– Но несопоставимые масштабы:Воруют страстно, яростно. СтыдаНе знают вовсе. Что ни говори там,Все давешние воры-фаворитыПред этими – ну просто ерунда!– А что ж закон?– И, сударь мой! Закон!Вы знаете и сами: он – что дышло.Как повернёшь – вот так оно и вышло…Одни слова, словесный шум и звон.– Мужик-то не бунтует ли?– НародПритих – больной, обманутый и нищий.Он эту землю так залил кровищей,Что пахари у нас наперечёт.– Ну, бабы ведь – рожают. Говорят,Царь Пётр однажды, всё-таки, заплакалНад павшими (хотя сажал ведь на колИ головы рубил стрельцам подряд),Но тут же был утешен горячоОдним из генералов: дескать, бабыУ нас неприхотливы и неслабы,И нарожают нам солдат ещё.Так что же, а? Исправно ли на светСолдат нам производят нынче бабы?……тьфу, Господи, прости! Опять – ухабы!– Что, сударь? Бабы? – Не рожают. Нет.– Но вы… Россию… всё же…– Вот те на!Мы тоже матерей не выбираем.И если нужно – так же умираемБез лишних слов. В любые времена.

«В горьких снах приходят ко мне…»

В горьких снах приходят ко мнеТе убитые на войне,Кто и вовсе не воевал,Чья могила – пустырь, подвал,Где настиг их шальной снаряд…Вот стоят они и молчат.Оглушает безмолвный хор…Мне не выдержать их укор.И – мурашками по спине:– Почему вы – ко мне? Ко мне?Ваша смерть – не моя вина.Это просто – война, война.Это просто – беда, беда…Так зачем вы пришли сюда?Вы ошиблись… — и мне в ответШелестит, словно выдох: «…нет».Что хотите вы от меня?Где найду я для вас огня,Если жизнь моя – в суете,И слова мои все – не те,Если я – в потёмках сама,Если проще – сойти с ума?Отступитесь, как сон, как бред! —И в ответ, словно эхо: «…нет!».

«Выйдя из магазина…»

Выйдя из магазинана углу двух заледенелых улочек,услышала стук метронома.Ничего необычного —проверка системыоповещения граждан.Отчего же тогдасердце забилось так гулко?Отчегомир на доли секундыстал чёрно-белым,а сквозь ампирную стенупроступила другая,зияя провалами окон?Ты сжал мою руку.Неужели, – и ты?И ты – тоже?…Неужели у всех ленинградцевв бездонных глубинахгенетической памятинеумолчно стучит метроном?

«Дед воевал на Невском Пятачке…»

Памяти моего деда —

Александра Яковлевича Смородинского

Дед воевал на Невском Пятачке,В живых остался чудом, слава Богу.Жил налегке, и умер – налегке,И ничего не взял с собой в дорогу.И всё же – взял. О том, как воевал,О том, как трудно шёл от боя к боюНе рассказал. Он память оборвал,И целиком забрал её с собою.И вот, в привычной жизни на бегу,По пустякам растрачивая силы,Простить себе никак я не могу,Что ни о чём его не расспросила.

«И поставили памятник Анне напротив тюрьмы…»

И поставили памятник Анне напротив тюрьмы,Чтобы вновь ей смотреть на сырые кирпичные стены,Где окошки прищурились, полные дремлющей тьмыИ притихшего лиха, таящегося среди тлена.О, как холодно здесь! Ленинградскую серую гарьРазрывают ветра и бросают прохожим навстречу.О, как сердце болит! Лишь бывалый острожник-январьПосыпает колючим снежком угловатые плечиИ поёт монотонно… А время сжимает кольцо,То свинцом угрожая, то лязгая цепью железной.Но ведь кто-то же должен стоять, повернувшись лицомК неизбывному страху, готовому хлынуть из бездны.

«Был февраль, и Шуваловские холмы…»

Был февраль, и Шуваловские холмыЗастывали в дымке белёсой.Отпеванье задерживалось. И мыПросто ждали – безмолвно, бесслёзно.Заметало колючей печалью крыльцо,Одиноко и как-то несмелоИз-под снега глядели кресты. И лицоЛеденело. И всё – леденело.Но, как будто бы глядя на мир изнутриСокровенного сердца метели,На графически-чёрном кусте снегириАлым жаром горели и рдели,И посвистывали. Ну а возле куста,Глядя на вожделенные цели,Три больших, полосатых, пушистых котаВ неподвижном молчаньи сидели.Вот один потянулся, по насту прополз —По зернистой, крошащейся крыше.И – взобрался на куст. Был он грузен и толст,Но карабкался выше и выше —К самым тоненьким веткам… Так близок успех —Вот сейчас он поймает! Но стаяРазом вся поднялась. И мерцающий смехВ бледном небе бесследно растаял.Мир вздохнул, словно в стылых глубинах землиЧья-то мёртвая хватка разжалась.И горячие слёзы свободно теклиВ бесконечность. И жизнь – продолжалась.

«Получая свидетельство о рождении…»

Получая свидетельство о рождениисвоей давно умершей матери,– Для подтвержденья родства —получая её жесвидетельство о бракес ныне покойным отцом,словно перебираюмелкие, острыеосколки мозаикиразбитых вдребезги жизней.Горячая кровьтечёт по исколотым пальцам,подтверждая родство.

Воспоминание

Не сажай меня в финские сани, одну не спускай с горы.Папа, я не хочу, я боюсь лететь в эти тартарары.Обмерзает от ветра лицо, и – никого за спиной.Не говори: «Трусиха!», не цеди сквозь зубы: «Не ной!».Не тащи меня в речку на самую глубину —Я утону, я камнем пойду ко дну.Не заставляй меня снова преодолевать этот страх,Разреши мне заплакать, покачай меня на руках.Не заставляй меня быстро умножать и делить на ходу,Не тяни меня за руку – по снежной каше, по льду.Не обзывай меня дурой, пожалуйста, не обзывай,Не грози сдать в милицию, засунуть в пустой трамвай.Отпусти лучше к маме. А хочешь – пойдём вдвоём.Ты сказал, что она – далеко, но уж вместе-то мы найдём!Знаешь, песенка есть про то, что вместе шагать легко…Почему ты прячешь лицо, в стену бьёшь кулаком?Я не буду волком глядеть, не буду тебе грубить.Папа, честное слово, я тебя постараюсь любить,А не только лишь помнить с горечью и виной…Не запирай меня в тёмной комнате – там очень страшно одной.

Две фотографии

Две фотографии передо мной:ЦПКиО, дворцовые ступени,Июньский день в мерцаньи светотени,Плывущий над камнями влажный зной.На первой – вместе я и мама с папой,И лев катает шар чугунной лапой,Блестя отполированной спиной.А на другой – всё то же: и стена,И лестница, и стриженая кроха,И платьице воздушное в горохах,И львиной гривы чёрная волна.Всё те же декорации, всё – то же:И день, и час, и да же ракурс – схожий,И только я – уже совсем одна.И на ступенях тополиный пухПодобен пеплу. А на заднем плане,Слегка размытый, словно бы в тумане,Дворец покинутый пустынно-глух.Лишь девочка, да чёрный лев чугунный…Как будто кто-то прикоснулся к струнам,И пробует мелодию на слух.

«И вновь запела скрипка у метро…»

И вновь запела скрипка у метроО чём-то мимолётном и печальном,Ненужном, неоплаканном, случайном —О гулкой бесприютности дворов,О стихнувших шагах твоих, о том,Чему уже вовек не повториться,О стёртых именах, забытых лицах,О доме, предназначенном на слом.Я не хочу ни знать, ни вспоминать.Скрипач, прошу тебя, смычка не трогай —О безнадёжной хрупкости земногоЗемному не спеши напоминать.Да и мотив затаскан, полужив,Как с времени полученная сдача…А я над ерундою этой плачу,В пустой футляр червонец положив.

«Вот же мы, Господи – весь Твой улов…»

Вот же мы, Господи – весь Твой улов.Сыплются острые камушки словСквозь нарастающий шорох и треск,Сквозь ледяной ослепительный блеск.Вот мы, пригоршню осколков схватив,Ловим едва различимый мотив,Но ускользает незримая нить —С вечностью время не соединить.Вот мы – «известные в узких кругах»,Вечно в долгах, как в дырявых шелках,В горьком похмелье на каждом пиру —Рёбра открыты любому перу.Вот мы. И каждый – не больше, чем стих.И в раскалённых ладонях ТвоихДудочкой хрупкой сгорает любой…Вот же мы, Господи, – перед Тобой.

Мои двенадцать

Они пришли – двенадцать человек,Пришли, действительно, – стихи послушать.Впотьмах метался ветер. Мокрый снегПлевал в лицо, и сердце билось глуше.И вот когда, цепляясь и скользя,Я заглянула в пасть пустого зала,Они пришли – последние друзья,Которых я почти совсем не знала.Не дай мне Бог душою покривить,Когда, последних слёз уже не пряча,Пришедших я смогу благословитьНе словом, но – молчанием горячим.

«Он притворялся, что ему нужны…»

Он притворялся, что ему нужныРабота, дом… Он из глубин виныПривык смотреть на жизнь. И, вероятно,Он мог бы стать со временем вполнеСвоим среди своих, когда бы неДорога – на работу и обратно.Но путь его – отрезок на кривойДрожит готовой к бою тетивойВ тревожном ожидании и блеске.Изменчивый и чистый, как ручей,Мир смотрит мириадами очейНа бесконечном в глубину отрезке.В нём гомон воробьёв и льдистый хруст,И звон трамвая, и морозный куст,Чьи ветви хрупким инеем одеты…Весь обратившись в зрение и слух,Он лёгок, словно тополиный пух,Наполненный лишь воздухом и светом.И вот, себе отсрочку отмолив,Он ощущает времени отливОт суетливых, но привычных буден,И так свободно отплывает сам,Коллегам, домочадцам и друзьямНе то чтоб вовсе чужд, но – неподсуден.

«Забыть поэта и заняться делом…»

Забыть поэта и заняться делом.Поскольку он – никчёмный человекС душой нелепой и неловким теломОн весь – некстати, словно майский снег.Забыть его! Он – просто недоучка,Фигляр и неудачник, вечный шут.Мы думали, он – непростая штучка,А он и сам не знал, зачем он тут.Забыть его. Он жил так неумело,За пешку отдавал порой ферзя…И, всё же, за неведомым пределомБыла его оправдана стезя.

«От трескучей фразы на злобу дня…»

От трескучей фразы на злобу дня,Виршей холопских, бешеных тиражей,Ангел Благое Молчанье, храни меня —Губы мои суровой нитью зашей.Лучше мне, измаявшись в немоте,Без вести сгинуть, в землю уйти ручьём,Чем, локтями работая в тесноте,Вырвать себе признанье – не важно чьё.Лучше исчезнуть, попросту – помереть,Быть стихами взорванной изнутри.Только бы – перед ликом твоим гореть,Только бы слушать, только б Ты говорил!Только бы слушать, вслушиваться в шаги,Свет Твой угадывать из-под прикрытых век…Вечность во мне, прошу Тебя, сбереги,Ибо я всего-то лишь – человек.В час, когда сердце захлёстывает суета,Требуя покориться и ей служить,Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста,Чтобы мне перед Словом не согрешить.

«В следующем мгновении…»

В следующем мгновениивсё будет не так, как в этом:всё переменится —ветер,облако,тени,даже стеклоиначе вспыхнет на солнце,даже каплячуть ниже согнёт травинку.Не очень-то важно —ты сделаешь то или это,или – не сделаешь.Всё равно всё изменится,всё зазвучит по-другому —голос,музыка,шёпот.Даже листьязалепечут о чём-то новом,даже молчаниебудет не тем, что прежде.В следующем мгновениивсё будет совсем по-иному:всё изменится —взгляды,жесты,улыбки,даже вкус,даже запах хлеба,даже цветкамушка на дороге.Ну конечно, всё будет иначе,абсолютно и совершенно,если только ты вдруг не заглянешьвглубь самого мгновения —в раскрывшуюся его бездну.

«Что с тобою? – Ничего…»

Что с тобою? – Ничего.Просто листья облетают.Листья – только и всего.И летят бездомной стаей,В шепот осени вплетаяРитм круженья своего.Мерный маятника счётНа последнем перегоне…Что там – нечет или чёт?Только ветер глухо стонет,Только время по ладониТонкой струйкою течёт.Что с тобою? – Пустяки.Сны бегут по коридоруТак изменчиво-легки.Сквозняком блуждает в шторахКамышей чуть слышный шорохУ неведомой реки.Невесомый звёздный сорОпускается на крыши,Затихает резкий хорДел дневных. Лишь полночь дышитИ дыханием колышетЖизни тающий узор.

«А моя-то соперница ждёт – пождёт…»

А моя-то соперница ждёт – пождёт,У неё всё рассчитано наперёд.Говорит: «Всё равно я своё возьму,Всё равно разделю, разорву, отниму.Помни, если я кого захочу —Не мытьём, так катаньем получу.И когда, от горя сходя с ума,Ты ко мне придёшь, приползёшь сама,Я ещё покуражусь из пустоты,Чтобы власть мою понимала ты.Как бы ни целовала ты горячо —Я всегда стою за твоим плечом».И шипит с ухмылкой: «Ты – пыль и прах!..».Только за словами я слышу страх,Потому что прекрасно знает она,Что давно – и не мною – побеждена.

«Я целый день толклась – варила суп…»

Я целый день толклась – варила суп,Стирала, мыла, жарила котлеты…Мир был вполне материально-груб,И я его любила безответно.Он мной повелевал и – так, и – сяк,Он требовал трудиться то и дело.А я любила – наперекосяк —За всё, что в нём случайно подглядела:За грустную ворону на трубе,В которой сотню лет лишь ветер свищет,За то, что этот юркий воробейВовсю решает свой вопрос жилищныйНа нашем подоконнике, за то,Что над иссохшим питерским колодцем,Как будто чистой радости глоток,Смех ласточек бесстрашных раздаётся,За то, что даже горе – не беда,За свет вечерний и дневные тени,За то, что забываю иногдаПро повелительное наклоненье.

«Вот уже третий год…»

Вот уже третий годв переходе метростоит это чудо:Пальтишко потёртое,согнутая спина,на одутловатом лицевыражениетуповатой покорности,а в давно немытых рукахтетрадный листок:«Помогите.Умерла мама».Пробегая мимо неё,бросаю монетку,морщусь: ну что ж она так, хоть бы табличку сменила.Потомв вагоне грохочущем,проталкивающемся в тоннелекак бы небытия,стою,стиснутая теламитакими живыми и смертными,смотрю в черноту окна.И оттуда,из космической проруби,всплывает забытое слово —Мама.

«Утешь меня, пожалуйста, утешь…»

Утешь меня, пожалуйста, утешьВ моей почти пророческой печали,В конце времён, а может быть, – в начале.Горчит моё вино, и хлеб несвеж.Утешь меня. Разбросанных камнейВсё больше, и тропа моя – всё уже,И голоса из прошлого всё глуше,А выстрелы – всё чаще и точней.Услышь меня, пожалуйста, услышь.Стада веков, пыля, проходят мимоИ размыкают несоединимоНебытия седую глушь и тишь.Услышь меня. Я принимаю бой —Привычный мир растрескан и расколот,И рвущийся снаружи смертный холодОстановить возможно лишь собой.

«Нынче вокруг колокольни полно стрижей…»

Василию Рысенкову

Нынче вокруг колокольни полно стрижей.Птичья забота – знай себе режь да шей.Острым крылом возле моей щекиЧиркни, как лезвием, тенью коснись руки.Режь, перекраивай время, пространство, жизнь,Резко ныряя, закладывая виражи,Криком сшивая невидимые края,Где из воздушной раны забьёт струяЧистого света. Что же, душа, учись.Не сожалей, не бойся – пронзая высь,Воздуха легче, стремительнее, чем стриж,Над колокольней когда-нибудь ты взлетишь,Чьей-то щеки почти коснувшись крылом,Не вспоминая – в вечности – о былом.

«И дал Господь мне слёзы наконец…»

И дал Господь мне слёзы наконец,Чтоб я могла как следует оплакатьНебывшего крошащуюся мякотьИ бывшего стремительный свинец:Всё то, чем я жила, но – не жила,Чего и вовсе не было, но – было,Всё то, что переплавила, сожгла,И лёгким пеплом по ветру пустила.

«Я сюда пробилась сквозь толщу лет…»

Бывшему 12-му отделению РНИИТО

Я сюда пробилась сквозь толщу лет,Чтобы к отражению своемуПодойдя, понять: это ни к чему.Никого здесь нет, ничего здесь нет.Ни обрывка смеха, ни пары слов —Безвозвратно на вахту сданы ключи,Только, может быть, иногда звучитВ коридорах эхо моих шагов,Да сквозняк, свернувшийся за спиной,Вдруг шепнёт: «…ты маску забыла снять…».А на зеркало нечего мне пенять —Не оно шутовству моему виной.Меж немого праха – поющий прах —Вышла вон, и вновь стою на ветру.То ли, впрямь, везде я не ко двору,То ли просто тесно мне при дворах.Ну, так что же – список моих потерьСмыло время – чистое, как вода… – Извините, девушка, вы – куда? – Я – отсюда. Я закрываю дверь.

Ветер

Ветер, спокойно дышащий за спиной,Тихо колышущий сонные занавески,Вдруг разворачивается – шальной,Неудержимый, резкий.Вот он кружится, закладывает виражи,Сломанной веткой иероглифы чертит,И налетает, и яростно треплет жизнь,Балансирующую над смертью.

Трёхстрочия

* * *Лишь на мгновеньебегущей воды коснуласьтень стрекозы* * *Ящерка дремлетна золотистом стволе.Ах, не спугнуть бы!* * *В небо взглянула,над крышами – пустота:стрижи улетели.* * *Пьяницы в скверекрошат хлеб голубям.в городе лето.* * *В солнечной лужекупаются воробьи,плывут облака.* * *Солнце и ветер:в питерском дворикешепчутся тени.* * *Ветер и дождь:под мокрым карнизомспряталась птичка.* * *Ветка дерева —совершенство твореньяв каждой линии.* * *Чайная розана фоне серой стены —пасмурный день.* * *Вновь липа цветёт —Золотистая радостьКоснулась меня.* * *Весь распушившись,чирикает воробей —желторотый ещё.* * *Старая грушаснова цветёт по весне,жизнь истекает.* * *Крики ласточекнад крепостью в вышине —утро в Изборске.* * *Сумрак прозрачен,в реке отражаютсянебо и время.* * *Лес перед дождёмпритих и прислушался:трепещет осина.* * *С тихим шелестомпервые листья летят —осень вздохнула.* * *На зимнем небетонкой кистью рисунок —ветви берёзы.

Мастер

Я говорю: «…коль будем живы, то…»,А он – хохочет: «Да куда ж деваться?Рассчитываю эдак лет на сто,И раньше не намерен я сдаваться.Я строю дом для всей своей семьи,И вам – ремонт… Заказов – до хренищи!»…А за окном ноябрьский ветер свищет,И выдувает время. Дни моиЛетят, как листья. Но в его рукахКипит работа, мир преображая,Рассеивая мрак, сметая прах,Как будто нам ничто не угрожает,И смерти нет, и горе – не беда,И мы тут – не случайны, не мгновенны…Я говорю: «Так будем живы, да?» —И он смеётся: «Будем непременно!».

«Я уважаю классиков…»

Я уважаю классиков,преклоняюсь перед их мудростью,восхищаюсь талантом,глубиною слова и мысли,ужасаюсь предвиденью.Эти глыбы, эти томанепостижимы,всегда адресованы вечности.Однако же, я их читаювнимательно и серьёзно,ведь я же – не варвар,ведь я размышляюо мире,о людях,о космосе внешнем и внутреннем,о безднахвнутри самого человека,и много ещё о чём,поскольку«cogito, ergo…»,ну и так далее.И, всё же, когда мне плохо,плохо по-настоящему,плохо без оговорок,тогда, словно в детстве,я снова в руки берунезатейливую,простую до примитивности,но такую чудеснуюкнижкупро капитана Блада.И снова хочу жить.

Из написанного по заданию «Пенсил-Клуба»

Один день из жизни мальчика

А яблоки всё падают в саду,И хилый мальчик, надрывая спину,С религией и совестью в ладуВ свинарник тащит паданцев корзину,И думает о чём-то на ходу.…Чуть не забыл нарвать для кур травы…Мать часто говорит: «в труде наградаДля сына бедной фермерской вдовы».А дядюшка твердит, учиться надо…Ах, если бы! Но мать права. Увы!..О, если б можно было! Не игратьОн стал бы – это скучно, бесполезно —Читать и механизмы собирать,И Божий мир, безмерно интересный,Всю жизнь в себя по капельке вбирать,Рассматривать и размышлять. ЕмуУже открытых истин явно мало.Когда бы можно было самомуВсё постигать! Вот яблоко упало,И, как всегда – отвесно. Почему?Но что за шум донёсся со двора?Чьи лошади привязаны к ограде?Ведь дядя был у нас позавчера…Да, снова он. На мать сурово глядя,Внушает ей: – Послушайте, сестра,Учиться парню надо, вот вопрос!– Учиться, братец? Господи, помилуй!Вы это, братец, видно, не всерьёз!Ведь мы бедны… Бери-ка, Айзек, вилы,И – марш на скотник убирать навоз.– Но я договорился: будет онЗачислен в колледж Троицы бесплатно.Мальчишка удивительно умён!Сестра, он нас прославит, вероятно,Когда в науку будет погружён.– Ну, коль бесплатно… я согласна, брат.– А вместо платы будет он трудиться:При колледже конюшни есть и сад…Скажи, племянник, ты готов учиться?– О, дядя! Да! – Ну что ж, я очень рад.Теперь же едем. Собирайся. Жду.Смотри, учись старательно и честно,И – веруй в Бога, да в свою звезду……И – в яблоко, что упадёт отвесноВ пока ещё неведомом саду.

Баскервили в свете третьего закона генетики

Прогресс приходит постепенно:Не знали люди слова «гены»,И говорили: «НесомненноВ нём есть фамильные черты».Но, отдавая дань природе,Монах горошек в огородеРастит, и вот уже выходитГенетика из темноты.Да, Мендель изучал горошек,Смотрел на кроликов и кошек,Лепил мозаику из крошек,Прикидывал туды-сюды.А если б род аристократаОн изучил, то, вероятно,Продвинулись бы многократноЕго научные труды.Вот Хьюго: эдакий проказник,Драчун, безбожник, безобразник,Устроивший из жизни праздник,Законы преступив не раз.Он – не исчадие геенны,А просто – в нём играют гены,И часть из них вполне нетленноПотомству Хьюго передаст.Но, к счастью, мудрая природа,Как только породит урода,Чтоб не давать уродству хода,Часть генов погружает в сон.Ведь если б ген был доминантен,Мир стал бы крайне неприятен.И каждый был бы будьте-нате —Без вариантов – Степлтон.И каждый был бы агрессивен.Но ген преступный рецессивен,До времени вполне пассивенВ ячейках сонных хромосом.Но по закону расщепленья,Устав от благости и лени,Он вспыхнет в энном поколеньи —И запылает весь геном.И потому авантюристы,Наглы, речисты и плечисты,Воняя совестью нечистой,Не переводятся никак.Они везде ловчат, петляютИ преступленья замышляют.Но Шерлок Холмс их вычисляет,И Ватсон – тоже не дурак.Не зная ничего о генах,Дедукциею несомненнойОни раскрутят непременноВсё это дело без улик.Заметит сыщик, что похожиУ предка и потомка рожи,Характеры их схожи тоже —И вмиг ухватится за нить.Мораль проста: на гадов разных,Хитрющих, наглых, безобразных,Пусть даже и совсем отвязных,Способных прямо на разбой,На всяких этих СтеплтоновВсё ж есть генетики законы,И логика, и ум бессонный,И винт с обратною резьбой.

III

Жёлтый конь

Я – старый конь, печальный конь,Ржать не могу, как геликон,Плюс – эта масть. Такая масть,Что вы-то ржали просто всласть, —Месье и прочие мадам…Хозяин нервничал: «продам».Он мне скупился на овёс,А я – к Судьбе его привёз.И на каких бы скакунахПотом ни гарцевал он – ах! —Без статей жалобных моихСюжет бы вряд ли был так лих,И так блестящ, и так остёр…Конечно, я – не мушкетёр,Не кардинал, не Бонасье,И не мадам, и не месье.Но, может быть, старшой ДюмаМетался и сходил с ума,Решая, как ему начать.Уже безумия печатьКоснулась лба, сгустился бред,Разваливался весь сюжет.И вдруг увидел он меня —Смешного жёлтого коня,И сразу понял: «О-ля-ля!Опишет каждый короля:Костюм…манеры… Ерунда!А жёлтый конь, вот это – да!»Всё сразу встало на места,И, с чистого начав листа,Сомнений разогнав туман,Он сел и написал роман.Поэтому покорный вашСлуга – важнейший персонаж.И вот, как медный геликонПлюс раненый стрелою слонЯ протрублю вам на зареВ тональности, допустим, – «ре»,Причём, конечно же – «минор»,И пусть мне вторит громкий хорАнтичных всяких голосовСвященных рощ, полей, лесов,Поющий на восходе дня:«О, не забудьте про меня!».

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2

Полная версия

Метроном

Другие книги автора