Имя для героя

Черта лысого я здесь найду, с тоской думал Вениамин Александрович, проваливаясь ногой в трухлявые остатки дээспэшного стола семидесятых годов двадцатого века и тут же пребольно ударяясь коленкой об дубовую целехонькую конторку времен Александра Первого. Собственно, то, что хорошая, сработанная из настоящей древесины, а не из прессованных с клеем опилок мебель здесь действительно прекрасно сохранилась, и толкало Вениамина Александровича на дальнейшие поиски, а когда он обнаружил помещение с мебелью, явно сделанной раньше девятнадцатого века и в одном из ящиков нашел замечательно сохранившиеся бумаги, исписанные чьим-то изящным, безукоризненным почерком, его сердце забилось сильнее, и он ощутил в себе тот азарт, который хорошо знаком археологам, исследователям, а также неугомонным искателям старинных кладов.

Трентиньянова, разумеется, никоим образом нельзя было заподозрить в отличном знании образцов канцелярской мебели конца шестнадцатого века, но этот сундук… Сундук был древним, сразу видно, и Вениамина Александровича потянуло к этому сундуку с неодолимой силой.

С трудом откинув тяжеленную крышку (замок отсутствовал), Трентиньянов посветил фонарем в пахнущее всеми прошедшими русскими веками нутро сундука и увидел на дне пергамент.

Если вы думаете, что чиновник тут же схватил этот пергамент руками и стал читать, то вы глубоко ошибаетесь и плохо знаете Вениамина Александровича. Нет. Еще накануне, обдумывая предстоящую экспедицию, он учел все до последней мелочи. Триста лет – не шутка. Даже в сухом микроклимате подвала документ подобной давности может не выдержать резкого обращения.

Вениамин Александрович залез в сундук с ногами, встал перед пергаментом на колени и осторожно сдул с него вековую пыль.

Буквы давно выцвели, да и в старославянском Трентиньянов, прямо скажем, был совсем не силен, однако сердце его радостно и тревожно забилось, когда он сумел разобрать начальные слова: «Челобитная» и «купец Семенов сын Борисов…»

Да. Вениамин Александрович Трентиньянов был очень и очень предусмотрительным человеком!

На свет фонаря появилась баночка с тушью и тонкая колонковая кисточка. Обмакнув кисточку в тушь. Трентиньянов крайне осторожно вывел внизу пергамента: «Утверждаю» и свою подпись, потом достал из сумки печать отдела Болот и Лесов, которую накануне взял из сейфа, с нежностью подышал на круглое черное донышко и, мысленно перекрестившись, аккуратно приложил ее к пергаменту…

Тяжкий долгий гром прокатился от крыш до подвалов облисполкома.

Дрогнули стены.

– Спаси тебя Бог, боярин! – гулко каркнул за спиной голос купца Семена Борисова, полный невыразимого облегчения, и ветхий пергамент рассыпался на глазах в мельчайшую невидимую пыль.

Следующий день был воскресным, и Трентиньянов проснулся поздно.

Накануне, крайне утомленный, как физически, так и душевно, он свалился в постель, что называется без задних ног, но теперь чувствовал себя отдохнувшим и голодным.

Жена уже вернулась с рынка, и из кухни доносились восхитительные запахи.

За завтраком Вениамин Александрович смотрел по телевизору новости и вполуха слушал жену, которая рассказывала очередную городскую сплетню, подхваченную ею на рынке в короткой очереди за домашним творогом.

– …представляешь?! Полностью исчезла за ночь, будто и не было ее вовсе! Тебе, как представителю областной администрации, это должно быть интересно.

Трентиньянов отставил чашку с кофе.

– Что исчезло? – спросил он.

– Ты меня никогда не слушаешь! – обиделась жена. – Свалка наша городская знаменитая, что воздух и речку Змейку отравляла столько лет, говорят, исчезла за одну ночь.

– За ночь? – поразился Трентиньянов. – Да ее и за год не вывезешь! Брешут люди, да и я бы знал, если что… – он вдруг осекся. В его хорошей зрительной памяти отчетливо всплыло еще два слова из челобитной купца Семена Борисова: «ръка Змейка».

Забыв про кофе, Вениамин Александрович выскочил из-за стола, торопливо оделся, сказал жене, что скоро вернется (забыл на работе важный документ, а утром в понедельник он должен быть в готовом виде представлен начальству) и выскочил из дому.

К знаменитейшей городской свалке он подъехал на такси.

Про свалку эту можно было написать отдельный роман.

Она образовалась еще в конце девятнадцатого века, когда город Гревск, подобно многим другим городам Российской империи начал бурно и промышленно развиваться, и с тех самых пор являлась нескончаемой головной болью, как городского, так и губернского (а позже и областного) начальства. На свалке этой… Впрочем, не о ней речь. Не о ней речь потому, что свалки не было.

Исчезла.

Испарилась.

Провалилась сквозь землю и перенеслась в иное измерение.

Вениамин Александрович Трентиньянов в пальто нараспашку стоял на холме, который пересекала асфальтированная дорога, ведущая к свалке, и глядел вниз, на обширнейший изумрудно-зеленый луг, густо усыпанный цветами и сверкающий свежей летней травой в половину человеческого роста под ярким октябрьским солнцем. Рядом с Вениамином Александровичем стоял шофер такси.

– Не может быть, мля… – сказал, наконец, водила и протянул Трентиньнову раскрытую пачку сигарет.

Некурящий Вениамин Александрович машинально взял, прикурил от зажженной шофером спички и вдохнул терпкий дымок пополам с воздухом, крепко настоянным на безпестицидных и безнитратных травах и цветах конца шестнадцатого века.

Обратно в город таксист довез Вениамина Александровича бесплатно, и всю дорогу до дома и после, вплоть до самого вечера и ночи, Трентиньянов впервые в жизни ощущал себя совершенно счастливым человеком.

Долина

Вода была холодной, словно февральская сосулька.

Я сделал несколько глотков и оторвал алюминиевую кружку от губ. В висках заломило.

– Из морозилки?

– Колодец.

На вид хозяину примерно шестьдесят, и я, случись драка или серьезная работа, предпочел бы иметь такого в соратниках, – прожитые годы, казалось, лишь придали мужчине крепости.

– Надо же. Глубокий колодец, наверное.

Не то чтобы мне очень хотелось завязать разговор, но отчего не переброситься парой слов, когда есть время и настроение? К тому же приехал я в эти края не на один день, и познакомиться с местным населением не помешает. Это никогда не мешает.

– Глубокий. Хоть и не в этом дело.

– А в чем?

– Место нужно уметь выбирать, – усмехнулся хозяин краем рта.

– Для колодца?

– Для жизни.

– Да, вижу, что это вы умеете, – вторым заходом я осушил кружку и огляделся. – И вода у вас вкусная да холодная, и красиво вокруг – душа радуется. Спасибо.

– Пожалуйста, – он принял кружку. – А вы куда путь держите, если не секрет?

– В Прибрежное.

– Отдыхать?

– В том числе. Но больше все-таки работать. Надеюсь.

Он приподнял черные, в отличие от уже седых волос, густые брови.

И то. Стоит перед вами человек лет примерно двадцати восьми – тридцати. Пол мужской. Рост – чуть выше среднего. Лицо бледное, очки в металлической оправе, усы и бородка подстрижены, рюкзак новый. Руки чистые. Шорты, майка, сандалии на босу ногу. Явно городской. Но без своей машины. И что, спрашивается, он может здесь наработать? Смешно.

– Я писатель, – объясняю зачем-то, хотя меня никто не спрашивает. – Книги пишу. Слышал, в Прибрежном есть парочка недорогих частных отелей, в которых можно остановиться.

– Есть, – кивает хозяин. – Только…

– Что?

Он некоторое время смотрит на меня, словно прицениваясь. Или прицеливаясь. Глаза у него того же цвета, что и старые, выбеленные десятками стирок, джинсы, и я ловлю себя на странной мысли, что стрелять этот человек наверняка умеет. И при нужде у него найдется из чего.

Хозяин зачем-то переводит взгляд в небо, едва заметно вздыхает и говорит с ленцой:

– Июнь месяц, и луна убывает. Новолуние скоро.

– Очень рад, – говорю. – Это важно?

– Кому как. Вы впервые к нам?

– Да.

Лезу в карман, достаю сигарету, протягиваю пачку, угощая.

– Бросил, – в голосе тонкая нотка сожаления. – Но все равно спасибо.

Наклонившись к зажигалке, прикуриваю, бросаю исподлобья короткий взгляд на хозяина. Тот в явной задумчивости. Что за чертовщина? Давай уже, мужик, рожай.

– В Прибрежном три отеля, – говорит он. – «Солнечный», «Комфорт» и «Приют Диониса». Совет нужен или обойдетесь?

– «Солнечный» – звучит слишком просто, «Комфорт» – пошло, – не скрыл я своих мыслей. – А вот «Приют Диониса» мне нравится.

– Там хозяйка Марианна, – неторопливый кивок. Я бы тоже на нем остановился. И место хорошее.

– Правильно выбранное? – улыбнулся я.

– Точно, – он улыбнулся в ответ.

Я уже попрощался, сделал несколько шагов по дороге и зачем-то обернулся. Хозяина видно не было, но в окне второго этажа мелькнуло и пропало чье-то лицо. Как мне показалось, девичье.

Когда тебе выплачивают нехилый аванс за еще не написанную книгу, то можно поступить по-всякому.

Первый, он же самый скучный, вариант: немедленно сесть за работу. И практически не выходить из дома, пока ее не закончишь.

Второй: удариться в загул и праздношатание. Обнаружив, что от аванса осталась в лучшем случае треть, загул и праздношатание с сожалением прекратить и, после соответствующих оздоровительных процедур, опять же, сесть за работу. Из дома при этом выходить еще реже, чем в первом случае.

Третий: прогулять весь аванс. Опомниться, когда до сдачи текста останется всего ничего, и тогда уже даже не приняться за работу, а сдохнуть за ней. В известном смысле, разумеется, и уже безо всяких оздоровительных процедур. Но этот вариант подходит лишь для самых великих экстремалов.

Я не такой.

Поэтому выбрал четвертый: уехать из города. Лучше подальше. Эдак, за тысячу с лишним километров. К морю, в Крым.

Кто мне Долину посоветовал, не помню. Но вопрос решили три фактора: я никогда раньше здесь не бывал, у меня были деньги, чтобы устроиться с удобствами, место слыло малопосещаемым даже в курортный сезон. Не люблю толп.

Так и сделал. В рюкзак – паспорт, ноут и самое необходимое из одежды, в карман – наличные и банковскую карточку, и – в аэропорт. Электронный билет уже заказан и оплачен. Три с лишним часа в общей сложности, и теперь мне осталось преодолеть два километра от Долины до Прибрежного. Всего.

Я мог бы взять машину в селе – там, на площади перед магазином и почтой, стояли три-четыре таратайки, скучающие водители которых покуривали рядом, ожидая клиентов. Но не стал. Два километра для человека, у которого затекли ноги сначала в самолете, а потом в автобусе, – не расстояние. Двадцать пять минут крейсерского хода. Много – тридцать. Что до жары, то я всегда ее хорошо переносил. Опять же виды. И запах. Чуть подвяленная солнцем трава, виноградники на склонах гор, дорожная пыль, море вдали.

Уже потом, раз за разом анализируя события тех дней и ночей (вернее, одной ночи и одного неполного дня), я неизменно приходил к выводу, что должен был насторожиться с самого начала. Недорогой, с полным пансионом, частный отель в десяти минутах ходьбы от моря на три четверти пустой в июне месяце. Разве так бывает? Тогда я принял данный факт как должное. И даже обрадовался – мол, правду говорили, что не много здесь народу отдыхает в это время. Замечательно! А почему так – не наша забота. Хозяйка Марианна, симпатичная дама лет сорока пяти, – мила и предупредительна. Номер на втором этаже трехэтажного здания под красной черепичной крышей – чистый и удобный. Электричество, горячая и холодная вода, интернет – в наличии. Готовят прекрасно, в чем я убедился в первые же полчаса после заселения, угодив как раз к обеду. Бассейн, волейбольная площадка, бильярд, турник, гамаки, кресла-качалки, беседки, чудесные цветы на клумбах, нежный газон, на который хочется немедленно лечь и уже не вставать. Что еще надо? По мне – полное удовлетворение. Даже слишком. Я ведь работать сюда приехал. Вроде бы. Нет, никаких «вроде бы». Если хочешь или должен (что одно и то же, только не все это понимают) работать, то будешь работать в любых условиях. Хоть зимой в сыром полуподвале, хоть летом в частном отеле рядом с морем. Тут главное с самого начала не жалеть себя, настроиться на труд и соблюдать жесткий график. Я на второй же день установил следующий: подъем, завтрак, пляж и море – до 11 часов. Затем, с перерывом на обед, работа до восемнадцати тридцати. В семь вечера – ужин. А там, как получится. Можно посидеть со стаканом хорошего вина в кресле-качалке, можно побродить по живописным окрестностям: я люблю обследовать местность, в которой прежде не бывал, – никогда не знаешь на какие красоты и неожиданности наткнешься.

Вот на четвертый день, вечером после ужина, я ее и встретил. В заброшенной воинской части, расположенной у подножия холма, за виноградниками, километрах в полутора от «Приюта Диониса».

На часть наткнулся случайно, гуляя. Обогнул невеликое озерцо, смотрю – грунтовка, по которой явно ездят не чаще раза в месяц, травой почти заросла. Вдоль виноградника идет, в горку, потом явно вниз, но уже не видно, куда именно. Захотелось посмотреть. Пошел. На гребень поднялся, и вот они, железные ворота наполовину открыты, левая створка на одной петле болтается, чуть не падает, а на правой – пятиконечная звезда, вся в лохмотьях от облезшей, некогда красной краски. И КПП с заколоченным крест-накрест досками оконным проемом.

Девушка стояла спиной ко мне, сразу за воротами. Неподвижно, чуть склонив набок голову, словно прислушиваясь к чему-то. Легкое светлое платье, черные волосы и большая холщовая сумка через правое плечо.

Я подошел ближе и шагнул за ворота.

– Здравствуйте.

Она спокойно обернулась. Припухлые губы, темные брови, карие прозрачные глаза. Про такие говорят орехового цвета. Двадцать два-двадцать три, вряд ли больше.

– Здравствуйте.

– Какое забавное место, – я огляделся. С нарочитым интересом, потому что смотреть мне хотелось на нее.

– Что ж здесь забавного? Это очень печальное место.

– Извините, старая и дурацкая привычка.

– Говорить не то, что думаешь?

– И это тоже. Экая вы… прямая.

– Какая есть. А я вас знаю.

– ?

– Вы – писатель. Живете в отеле у Марианны. И еще вы разговаривали с моим отцом. Он вас водой поил. Из колодца.

Ага. Девичье лицо, мелькнувшее в окне второго этажа.

– Понятно. Значит, это вас я видел в окне?

Она покраснела. В сочетании с крепким загаром это выглядело прелестно. И волнующе. Тысячу лет не видел краснеющих девушек.

– Меня зовут Дмитрий, – сказал я. – Можно Дима.

– А Митя? – она улыбнулась. Черт возьми, и как это у некоторых получаются такие улыбки, от которых сразу как будто глупеешь? Загадка. Тайна веков, я бы сказал.

– Извольте.

Тьфу, блин. Подсознание шалит, не иначе.

– А я – Ксения, – ее рукопожатие оказалось неожиданно сильным. – Если осмелитесь, можете звать Ксюшей.

– Я похож на труса?

– Не похожи. Иначе вы бы здесь не оказались.

– Э… вы о чем? Тут водятся призраки?

– Не всегда. Только в это новолуние, которое уже сегодня. Да и не призраки вовсе, они живые. Только… – Ксения вздохнула и взяла меня за руку. – Пойдемте к морю. Там ждать удобнее. А папа скоро подойдет.

Живые призраки?! Папа?! Кажется, я попал. Куда не знаю, но точно попал. Однако попробуй упрись, когда такая девушка берет тебя за руку и невообразимо чудесным летним вечером ведет на берег моря. Через заброшенную воинскую часть. Где, между прочим, ни огонька. Да и откуда бы? А солнце-то вот-вот скроется за горами. Уже скрылось. Не знаю, что там в сумке у Ксюши, но хорошо, что в моей есть фонарик, бутылка вина, пластмассовый стакан и швейцарский перочинный нож. Скоротаем вечерок. Вот только папа…

Сквозь трещины в асфальте там и сям пробивалась трава, а кое-где и целые кусты. Мы миновали двухэтажный остов здания без крыши, и в накатывающих с запада густых южных сумерках я успел разглядеть у дверного провала табличку с надписью: «Штаб войсковой части…». Далее неразборчиво. Следом за штабом высился уже трехэтажный остов. Казарма, не иначе. Интересно, что за часть тут располагалась, и куда делась. Расформировали?

– Отдельный батальон морской пехоты, – сообщила Ксюша. – Их не расформировали. Передислоцировали десять лет назад.

Передислоцировали, надо же какие слова. И она что же, мысли читает? Да ну, ерунда. Дикобразу ясно было, что я думаю об этом. Хотя откуда бы взялся и где нынче тот дикобраз?

Я мог думать о чем угодно. Например, о ней. И даже в первую очередь о ней.

Хорошо. Она просто заметила, как ты повернул голову и прочел табличку. И сделала выводы. Элементарно, Ватсон. Дедукция. Хм. Мало, что красива так еще и умна?

– То есть, вот так вот все бросили и уехали? – я решил временно оставить вопрос о чтении мыслей.

– Ну почему же? Все, что нужно, с собой забрали. А здания эти, – она махнула рукой, – и так старые уже были. Дряхлые. Еще до войны построены.

– До какой?

Идиотский вопрос. Точно глупею.

– Великой Отечественной. Что здесь было в Гражданскую, я не знаю.

Надо же, она и в истории худо-бедно разбирается. Умеет отличить Великую Отечественную войну от Гражданской. Редкий случай по нашим временам.

На берег моря мы попали через здоровенную прореху в ржавой колючей проволоке, которая опоясывала часть по периметру. Спустились с пригорочка, уселись прямо на теплый, вобравший в себя все солнце прошедшего дня, крупный песок. Я огляделся. Ни людей, ни мусора, который обычно присутствие людей обозначает. Даже пустой пластиковой бутылки – этой неизменной спутницы цивилизации последних десятилетий, не видать. Прямо идеальное место. Там, куда я хожу сейчас, людей не слишком много, это верно, но все равно раздражает. Люблю безлюдные пляжи. Искупаться, что ли, раз такое дело? Вон какое море – тихое, спокойное, прибой еле шепчет. Сказка.

– Купаться будете? – Ксюша уже стягивала через голову платье.

Ох.

Платье упало на песок, и под ним оказался купальник. Но все равно – ох. Какие бедра, судари мои, а также господа-товарищи, какие бедра! Не говоря уже о груди и всем прочем. Как раз хватило угасающего вечернего света, чтобы успеть рассмотреть. Н-да, а плавки-то я не захватил. Ладно, сойдут и трусы. Благо, они чистые, темно-синие и весьма на плавки похожи. И живота у меня пока, слава богу, даже не намечается. Спасибо гимнастике и долгим пешим прогулкам.

Мы в охотку наплавались в ласковой воде и выбрались на берег, когда на небе зажглась уже далеко не первая звезда. Летом вечера на юге коротки, словно деловой разговор со старым другом, – поздоровались, узнали как жизнь, договорились о встрече, отключились. Но что радует – ночи теплые. Хочешь, ложись спать прямо на песке. Не замерзнешь. И звезды. Господи, какие же тут звезды! Доставляют по полной.

Эх, если б не папа, самое время достать бутылку вина и… Но нет, рисковать не будем, подождем. А пока совсем не стемнело, неплохо бы развести костерок. С костерком оно веселее.

Ксюша согласилась, что костер – это очень хорошо и приняла деятельное участие в сборе топлива. В качестве розжига я использовал пару листков из блокнота, который всегда ношу с собой – фиксировать неожиданные писательские мысли, – и очень скоро костер начал жить своей особой жизнью. Костры – они живые. Стоит достаточно долго понаблюдать за ними, чтобы это понять.

– Ага. И писатель здесь. Хорошо.

Я обернулся.

Отец Ксюши стоял в двух шагах и, как мне показалось, улыбался. Надо же, совершенно неслышно подошел.

– Меня зовут Дима, – сообщил я. – Можно Митя.

– А меня – Иван. Иван Сергеевич.

– Как Тургенева.

– Что? Ну да, наверное. Никогда Тургенев мне не нравился. Я Шолохова люблю. Вот это – литература.

Он сбросил с плеч рюкзак и уселся рядом на песок.

– Самое время перекусить, как считаете? Ночь коротка, а на рассвете времени позавтракать не будет.

– Почему? – спросил я.

– Сам поймешь. Если, конечно, увидишь.

– Он увидит, – сказала Ксюша. – И все остальное тоже. Я знаю.

– Думаешь? – отец коротко глянул на дочь.

– Уверена, – ответный взгляд.

– Да что увижу-то? – не выдержал я. – Призраков? Вы можете толком рассказать?

Они снова переглянулись.

– Ты, Митя, не обижайся, – сказал Иван Сергеевич, доставая из рюкзака еду и раскладывая ее на взявшейся оттуда же газете. – Если мы расскажем, ты не поверишь. Так что тебе решать. Хочешь – оставайся и жди с нами. Хочешь – иди ночевать в гостиницу. Ты ведь свободный человек?

– Надеюсь.

– Нет, так не пойдет. Свободный или нет?

– Свободный.

– Вот и выбирай.

Надо ли говорить, что я остался?

Мне снилась война. Великая Отечественная. Будто сижу я в окопе где-то посреди степи, а прямо на меня с отвратительным воем пикирует знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87. Он же «юнкерс», он же «штукас» и он же «лаптежник», прозванный так за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. А на обтекателях – сирены, называемые, понятно, иерихонскими трубами. Как же еще. Дабы оказывать психологическое воздействие на противника. Ох, и воет же, зараза. И впрямь хоть беги. Но сирена-то ладно. Он же, гад, не просто так пикирует – вот-вот бомбу сбросит. А то и не одну. Точность бомбометания, между прочим, у него весьма приличная. За это немцы и ценили… На фиг, пора просыпаться.

Я открыл глаза.

Прямо на меня с отвратительным воем пикировал знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87.

Опа. Сон во сне. Да еще один и тот же. Матрешка, е. Так бывает? Значит, бывает. Одну минуту. А где степь и окопы?

От Ю-87 отделились две черные точки и понеслись к земле. Бомбы! Самолет, продолжая завывать, начал выход из пике.

Твою мать!!

Единственное, что я успел – перекатиться под склон небольшого пригорка, с которого мы ночью спустились на пляж и прикрыть голову руками.

Удар! Второй!

Земля подо мной дважды дернулась. От грохота взрывов заложило уши, на спину шлепнулось несколько камней. Благо, маленьких. Показалось, что кто-то в отдалении закричал, но со слухом были пока нелады.

Я полежал еще немного, потом сел и поглядел в небо. «Юнкерс» уходил на север. Истратил бомбозапас? Маловато будет. Или уже где-то бомбил, а тут сбросил последние? Хотя, что я знаю о бомбовой нагрузке «штукас»? Ничего. Господи, о чем я думаю? Какая, к псам, бомбовая нагрузка? Это же сон. И он сейчас растает. Вот прямо сейчас…

Но таять сон не захотел. Как я ни тряс головой и ни щипал себя за руку, чертов «лаптежник» не исчезал. Он набрал высоту и уходил все дальше и дальше. Скоро совсем пропадет в утреннем небе. Но вовсе не потому, что я прогнал его из своего сна, а самым естественным путем. Его просто не станет видно. Кстати, и впрямь утро. Солнце еще не взошло, но вот-вот. Интересно, где Ксюша и ее папа? Если, конечно, они присутствуют в этом удивительно стойком сне. Погоди, Дима, постой. А если это не сон?

Не будь идиотом. Тогда придется предположить, что ты сошел с ума. Тебе это надо?

Так ведь Иван Сергеевич и Ксюша предупреждали вчера, что я сам все увижу и пойму. Если не испугаюсь и останусь. Я остался. Может, это оно и есть?

Что – оно? Что?!

Не знаю. Надо оглядеться.

Встал на ноги, прислушался. Уши почти отпустило, и до меня, со стороны части донесся шум двигателя, сквозь который пробился чей-то командный оклик:

– Петруничкин, твою через колено! Левый фланг, я сказал! Левый! Они скоро попрут! У нас минут двадцать, не больше!

С ноющим беспокойством в сердце я поднялся на пригорок и прирос к земле.

Заброшенную воинскую часть было не узнать. Почти исчезли кусты и деревья. Я отчетливо видел целехонькое двухэтажное здание штаба и рядом такую же казарму. Но главное – по всей территории сновали люди. Военные. Одетые в форму солдат Красной Армии. Нет, не все. Вон морячок мелькнул с винтовкой на спине. А вот сразу двое краснофлотцев тянут пулемет. «Максим», его ни с чем не спутаешь. Да что ж такое, кино, что ли, здесь снимают? А где режиссер и съемочная группа? И откуда взялся «юнкерс» с бомбами? Это тебе не компьютерная графика, все по-настоящему было. Да и вот она, воронка от бомбы, еще дымится в десяти шагах от меня. Второй, правда, не видно, но и она должна быть неподалеку. Бомбы-то было две. И взрыва тоже два… Мамочки, а это что?

Из-за казармы, взрыкивая двигателем, выдвинулся танк, развернулся на месте и пополз куда-то в сторону ворот части. Я проводил его изумленным взглядом. Великим знатоком военной техники времен Второй мировой меня назвать трудно, но это точно не Т-34. БТ-7? Похож. Легкий советский танк времен начала войны.

– Митя! Митя иди сюда, помоги!

Я вздрогнул и огляделся. Справа из-за невысоких кустов мне махала рукой Ксюша.

Вот она, вторая воронка. И рядом с ней… О, господи. Вот этот точно мертв – лежит, присыпанный землей, вместо живота – кровавая каша. И этот. Полголовы снесло. И каска не помогла. Вон она валяется неподалеку. И винтовка тут же. Трехлинейная винтовка Мосина. С примкнутым штыком. Модернизированная. Калибр 7,62 мм, магазин на пять патронов, дальность боя…