Покидая Вавилон

– Послушайте, вы что надумали? Через три часа у меня самолёт в Венецию. Вы уверяли, что сделка состоится! Мне даже пришлось уступить маклеру, чтобы оформить срочную продажу дома и получить наличные сегодня…

– Я не посмів, – испуганно заголосил Лев. – Все в силі. Просто мені треба випити.

– Вы алкоголик?

– Залиште, Христа ради! Мені виключно для сугрєву! – искренне обиделся Лев Робертович. Впрочем, про себя он ликовал и уже праздновал победу. Клиент упомянул про деньги. Деньги! Значит, всё случится. Значит, всё будет!

Когда на столе появился вожделенный графин, Лев немедля налил стопку и в один глоток осушил её до дна. После этого налил вторую и объявил короткий тост:

– Щоб всё сталося! – и выпил. Затем облокотился на велюровую спинку стула и неспешно закурил сигарету.

– Ну? – нетерпеливо воскликнул Доменико. – Ora, su, presto![2]

– Звідки так добре знаєте мову москалей? – спросил вдруг Лев. Ему, уроженцу Западной Сибири, стало интересно и немного обидно, откуда визави так сносно владеет русским.

Какое-то время Доменико молча смотрел на развалившегося и уже порядком разомлевшего от спиртного и жары сибиряка. Затем он резко потянулся к собеседнику и схватил его за ворот рубахи.

– Lei con te o no? Rispondi stesso, idiota![3] – заорал Джованни, брызжа от злости слюной, подскочил с места и, перевалившись через стол, ухватился за Льва и что было силы затряс того.

– Не р-розумію! Н-не розумію! – запричитал побледневший Лев, заикаясь от страха. Его голова безвольно болталась из стороны в сторону, словно переспелый плод на ветке дерева.

– Чего ты не разумеешь, морда? Чего? Я спрашиваю: ты принёс? Ты принёс или нет?

– Приніс, окаянний! Тут в кишені! Ось!

Одинокий посетитель за барной стойкой повернулся на шум и теперь с любопытством наблюдал за парочкой. Доменико ослабил хватку, заприметив выбежавшую к барной стойке официантку. Он приветливо ей помахал и улыбнулся. Затем пригладил сбившиеся волосы и вернулся на своё место.

– Всі приніс! – Лев немедленно похлопал себя по карманам, но вдруг обнаружил, что пальто осталось висеть на вешалке у входа. – В пальто. В пальто! – Он посеменил в его сторону, нащупал вожделенный свёрток и вскоре вернулся обратно с ним.

– Ось! – сказал он, задыхаясь от страха, мгновенно протрезвев. Он положил свёрток на середину стола, но руку не убрал. – Покажи спочатку гроші!

Джованни глянул пронзительным, сверкающим взглядом, от которого у Льва внутри всё сжалось, похолодело.

– Bene![4] – процедил сквозь зубы иностранец и полез в карман. На свет появилась тугая пачка купюр, опломбированная банковской лентой. На глазах изумлённого Льва он надорвал ленту и вырвал из стопки самую верхнюю банкноту достоинством в 200 евро, по вертел ею перед носом собеседника и поспешно спрятал обратно. Лев судорожно сглотнул и убрал руку от свёртка.

Доменико загрёб свёрток и принялся с остервенением рвать хрустящую бумагу. Наконец мелькнуло то, что находилось под ворохом газет – бытовой пластиковый контейнер для хранения еды. Доменико сорвал крышку и непонимающе уставился на Льва. Внутри лежали бутерброды с нарезанной ветчиной, украшенные подвялыми листьями салата.

– Дурна баба! От дурёпа!! – Лев Робертович схватился за голову и заскулил. Затем вскочил как полоумный и бросился наутёк. Сзади громыхали проклятия – голос Доменико захлёбывался и дрожал от безудержной ярости. В выражениях он переходил то на хорватский, то на итальянский. Бледный, со вздрагивающей верхней губой, Лев взлетел вверх по ступенькам, сбил с ног швейцара и, тяжело дыша, понёсся к станции метро.

«Нелепица! Конфуз!! – стучали в голове мысли. – Но лишь бы успеть. Лишь бы успеть, а там всё образуется, всё разъяснится, всё станет на свои места». Отчего не догадался он проверить свёрток? Лев ругал себя за скудость внимания и Валентину, наоборот, за её излишнюю внимательность. «Вот удумала, баба, удружить-то. И ведь когда? Именно сегодня. Взять из кухонного шкафа контейнер, эту чёртову бутербродницу из набора, который он самолично покупал в хозяйственном. Семь предметов, семь, мать их, предметов – одинаковых. Только цвета разного крышки! Ох, зачем он купил эту матрёшку! Зачем?»

Впереди показалась знакомая станция. Но мусорные баки находились с другой стороны метрополитена, и отсюда было не видать, на месте сумка или нет. «Вот же ирония, – исходился желчью Лев Робертович, – положить в сумку треклятые бутерброды и завернуть в газету. Словно, старая ведьма, подсмотрела за ним. И как ловко! Ведь свертки-то один в один». Лев скривился, не то от саднящей покалывающей боли в боку, не то от осенившей его мысли. «Знала! – злобно и раздражительно прохрипел Лев, расталкивая руками недоумённых прохожих. – Виходить, знала і підстроїла, щоб посміятися. Ось, відьма!»

В этот самый момент, скандируя лозунги, по Крещатику неровным строем зашагала группа разношёрстных людей. Впереди идущий высокорослый мужчина средних лет, в кожаной коричневой куртке и очках-велосипедах, держал над головой плакат, набитый на листе фанеры и изображавший шарж на глав России и Украины. Российскому лидеру художник вложил в уста фразу «всё путём». Путин дёргал многочисленные ниточки, ведущие к марионетке, сильно смахивающую на Януковича. Скандировавшие – было их всего человек около тридцати-сорока – держали в руках отпечатанные на принтере белоснежные листки с текстом и громогласно читали написанное: «Хочеш бути справжнiм європейцем? Почни зi своєї культури! Говори "дякую", "будь ласка" та "пробач". Не осуджуй iнших за мову спiлкування чи зовнiшнiй вигляд. Стань частиною терезої нації. Європа починається з тебе! Yes, ЄС!»

Речитатив выходил из ряда вон как плохо, хотя, очевидно, что протестующие честно старались. Революционный настрой постоянно портили разные бытовые мелочи: то шнурок у кого-то развяжется и хор тут же спотыкался из-за одного, а то и целые группки по несколько человек откалывались от строя в желании перекурить. Ко всему прочему накрапывающий дождь разбавлял шествие пустыми прорехами в строю и до места массовых митингов рисковали дойти не все.

Лев врезался в толпу, подминая левый фланг, и со всего размаху полетел на землю, увлекая за собой сразу пятерых. Пальто напитало влагу с лужи и в боку неприятно захолодило.

– Чорт! – выругался Лев и в ту же секунду получил смачный удар кулаком по скуле. – Що ж ти, паскудо, витворяєш? – рассвирепел он, схватившись рукой за лицо.

– Це, що ти ти, гнида, витворяєш? – Ударивший вскочил на ноги и больно пнул в бок Льва Робертовича.

– От мерзота! – поддержал другой. – Хлопці, це провокація!

Толпа взревела и сразу несколько человек принялись наотмашь бить лежащего на земле и корчащегося от боли Льва. Инстинктивно закрыв лицо руками, Лев Робертович думал о сумке. Он не мог видеть её и не знал, на месте ли она ещё. Но встать и дойти до неё уже решительно не было никакой возможности – озверевшая толпа, разглядев в спившемся букинисте провокатора, с оглушающей жестокостью добивала противника. Во рту стоял отвратительный металлический привкус крови, а голова сотрясалась от мощных ударов. Последнее, что запомнил Лев Робертович, это испачканные кровью и грязью отпечатанные на принтере листки, в беспорядке лежащие на асфальте перед ним. И строчки, отзывающиеся эхом в унисон ударам: "дякую", "будь ласка", "пробач".

Глава 3

– Чаю? – предложила Соня, ювелирных размеров брюнетка, с очаровательно-неряшливыми локонами, подстриженными под каре. В руках, облачённых в казинетовые митенки, она зажимала крошечную фарфоровую гайвань, из-под крышечки которой вырывались облачка пара.

– Можно, – на губах Кирилла заиграла улыбка. Он оторвался от мерцающего экрана ноутбука и с благодарностью принял напиток.

– Холодает, – пожаловалась она.

– Вечереет, – согласился он, прихлёбывая из чашки с замысловатыми китайскими иероглифами. – Валя обещал гуманитарку ближе к вечеру: сухие дождевики, запасные батарейки, бутерброды, чай…

– Чаем и бутербродами я обеспечу тебя без всяких там "валей"! – хмыкнула она.

Кирилл поправил сползшие на переносицу очки и улыбнулся, едва заметно, одними краями губ. На вид ему было едва больше тридцати, короткостриженый, с длинным вытянутым лицом и красным от холода носом. Шею обрамлял толстый вязаный шарф, надетый поверх дутой болоньевой куртки.

– Кстати, а что за чай?

– Те Гуань Инь, – тихо сказала Соня и пояснила:

– Это южнофуцзянский улун.

– Какой невообразимый словесный ералаш! – пожаловался Кирилл. – Как ты в нём разбираешься – ума не приложу!

– Так же, как и ты в своих топиках, тегах, блогах!

– парировала Соня. – Каждый человек мастер исклю чительно в своём ремесле!

– Выходит, Фейхтвангер заблуждался?

– Это ещё кто? – она вскинула кверху брови и нахмурилась.

– Да был один такой писатель начала прошлого века. Это он говорил: «Талантливый человек талантлив во всём».

– Дудки! – возразила Соня. – Вот уж дудки! Даже гений не может быть одновременно богом в мелиорации, хореографии и кинологии. Чего ты смеёшься? – она легонько стукнула его в плечо.

– Смешно! Кстати, Фейхтвангер еще говорил, что от великого до смешного один шаг…

– … но от смешного уже нет пути к великому! – вспомнила она известную цитату. – Намёк, что ли? – И она погрозила кулаком.

Густой в ранних ноябрьских сумерках воздух отдавал кутерьмой ароматов, смешанных тут же, в одном месте – на баррикадах площади Независимости. Пахло горелым железом – невдалеке сверкали зайчики электросварки – и костром; напитанными сыростью, испревающими на горячих телах одеждами; пахло валерьянкой и сердечными каплями; острыми приправами быстро-супов и щекочущими нос кофейными нотками. Сладковатые волны этого микса носились взад-вперёд, не находя выхода. Толпы митингующих, рассредоточенных по площади и далеко за её пределами, громко, казалось даже, нарочито громко чесали языками, гуторили друг с другом, о чём-то толковали, иногда перетекая броуновским движением из одного группки к другой. Пространство наполнялось звуками и самой разноголосой беседой. Ровный гул растревоженного улея царил над майданом.

Баррикады – сваленные в кучу парковые скамейки, сбитые шиферными гвоздями деревянные паллеты, строительные мешки с песком, местами дырявые; обломки старой мебели и даже рояль, массивный, белый, торжественный, взявшийся невесть откуда. В невообразимой какофонии вещей, в хаотическом и бессмысленном их нагромождении неизменно угадывалось сочетание жёлтого и синего – непременный диколор как символ украинского флага. Многие наносили незамысловатый двухцветный грим прямо на лицо, украшая щёки и шею звёздами Евросоюза.

Особенно громко гудела толпа ближе к центру, у стелы, увенчанной скульптурой девушки с венком. Здесь, на скамейке, снесённой из сквера, под тёмно-зелёным шатром, натянутым от дождя, сидели Соня и Кирилл.

– В тёплое время года тут много праздно шатающейся молодёжи, – вспомнил Кирилл, однажды уже бывавший в этих краях совсем по другому поводу. – У подножия стелы бьют фонтанчики, а на ступенях хорошо сидеть, окунув ноги в воду.

– И милиция не гоняет? – удивилась Соня.

– Раньше гоняли. Фонтан был запретной зоной, но позже у приезжих стало доброй традицией окунаться и, знаешь, блюстители порядка просто перестали замечать. Махнули рукой – у них, наверно, хватает других забот.

– Напишешь об этом в своём блоге?

– Уже написал! – похвастался Кирилл. – И фотку приложил. Теперь по этим ступенькам гремят сапоги военных.

История знакомства – не из ряда вон. И случай-то почти банальный – познакомились в очереди, давно, три года тому назад. Студентка Ростовской консерватории имени Рахманинова София Субботина и аспирант-филолог Кирилл Виноградов. Общались полгода. По-дружески. Но отношения выросли из рамок "друг по переписке". Когда чувства, разбуженные Кириллом, проснулись, Соня моментально закрылась от мира. Её кидало из крайности в крайность: от флирта к серьёзным отношениям и обратно. Словно на качелях. Но отчего-то с Кириллом пришла и ломка стереотипов – их приклеило друг к другу так крепко, что любые попытки третьих сторон из разлучить, оказались обречёнными на неуспех. А такие попытки предпринимались, словно кто-то или что-то оттачивал их иммунитет на злокозненность судьбы, готовившей за следующим зигзагом поворота новые и новые испытания.

Соня с треском вылетела из консерватории, провалив зимнюю сессию. Кирилл, окончив аспирантуру заочно, с весенним призывом ушёл в армию. Они оба колебались на грани зависимости друг от друга. Год прошёл в письмах и когда Кирилл вернулся, чувства захлестнули с новой силой – так любовь к одному человеку перерастает в любовь ко всему, чем он дышит. К его родителям, домашним животным, привычкам, увлечением, друзьям. В поиске себя Кирилл попытал удачи на ниве журналистики. Сонины интересы выплёснулись в любовные стихи и живопись, игру на виолончели и фортепиано. Всё это перемешалось с желанием, надеждой, ожиданием. Она верила в чудо и видела его каждое утро, подле себя – всклокоченным, расчерченным следами линий от подушки, мирно посапывающим рядом.

Очень скоро пришлось уйти из журналистики, чтобы писать блог – Кирилл бы очень удивился, узнай он, что это история про него. Часто упоминая в беседах о блогерах, он не скупился на выражения, называя их в самом мягком приближении бесчестными пиарщиками и охотниками за рейтингами. Помог здесь, впрочем, один случай, вернее, разговор, заставивший Кирилла на многие вещи смотреть иными глазами.

– Монологи в газетах давно перестали волновать умы пытливых читателей, – посетовал как-то выпускающий редактор. – Интернет стал как обычное СМИ, с той единственной разницей, что монолог автора он превратил в диалог, сделав читающего сопричастным процессу.

На откровения Теймураза, безусловно, потянула пара рюмок водки. Сама беседа проходила за одним из столиков ресторана "Persona grata" на корпоративе одного издательского дома, где Кирилл не так давно ходил в чинах штатного корректора.

– Газета берёт своей численностью, – настаивал, однако ж, не сильно упорствуя, Кирилл. – Наш козырь – постоянность аудитории. А ещё – ностальгия. Газета – это полученная информации, которую можно про смотреть любое количество раз, в любое удобное время, в любом месте и даже подчеркнуть в ней нужное или важное, если требуется. И если угодно, непременный атрибут утренней трапезы – снова она, и шуршащие страницы, и запах типографской краски…

– А-аа, – передразнил Теймураз, – ностальгия! Вот уж чушь! Речь о нас с тобой. Мы не потребители, мы создатели. От ностальгии не особо-то шуршит в кошельке, согласись! А рецепт популярного журналиста вовсе не в многотысячных тиражах, а в количестве комментариев, друзей и репостов.

Как подобает пьяным разговорам – в них зиждется словесная разруха. И речи от рюмки к рюмке не блещут умом и красотою. Но зерно сомнения было посеяно и через несколько месяцев, едва подвернулся подходящий случай, оно дало всходы. Этим самым случаем послужил резонансный эпизод из жизни одного ростовского чиновника. Так в сети появилась первая запись блогера Виноградова. Взрыв откликов, заметки в СМИ и даже цитата в одном из известных немецких таблоидов. Успех пришёл неожиданно, он помог уверовать в свои силы и скрепить усвоенный урок, как говорят в таких случаях, третьим семестром или пятой четвертью. Спецрепортажи из горячих точек стали визитной карточкой Кирилла. «Писать тогда получится честно, – размышлял он в своём интернет-дневнике, – когда эмпирическим путём сок событий окропит написанные мною строки, тогда и только тогда словесная вязь обретёт эгрегора, ту самую душу, порождаемую мыслями и эмоциями людей в тех строках описанными». Не было и тени сомнения, что массовые акции протеста в Киеве на сегодня сенсация номер один. «Типичный оккупай, – сказал знакомый Кирилла Володя Колышев. – Начался так неожиданно, и так правильно. Очевидно он отличается от первого "оранжевого" майдана. Этих так просто не разгонишь. Этим подавай конкретное решение. Шансов прогнуть власть до Вильнюсского саммита мало, но они есть. Интересная ситуация. Я бы поехал!» – И он посмотрел на Кирилла.

Резкий крик огласил площадь. Следом послышалась ругань.

– Митингующие конфликтуют, – пояснил Кирилл. – Надо туда, но у меня батарейка на камере в хлам. – Он повертел фотоаппарат в руках.

– Валя скоро будет, – обнадёживающе сказала Соня, поглядывая на часы. – Уже должен.

Над площадью вновь разнеслись дикие вопли. На периферии явно что-то происходило. Кирилл засуетился.

– Это возле Трубы, – пояснила Соня, перехватывая взгляд молодого человека.

– Надо бы туда! – Кирилл впопыхах захлопнул крышку ноутбука и кинул его в заплечный рюкзак. Ка мера полетела следом, вместе с термосом и чашками.

Метким названием Труба киевляне прозвали подземный переход, связывающий Майдан с Крещатиком. Подземный этаж и впрямь походил на трубу, где жизнь в межсезонье, пожалуй, бурлила сильнее, чем наверху. Бойкая торговля цветами и сувенирами, напитками и едой, частые выступления уличных музыкантов и просто любителей поразвлекать публику за пару медяков делали это место популярным и шумным.

Кирилл крепко схватил девушку за руку, вывел из-под широкого шатра, натянутого меж пяти алюминиевых распорок, и потащил за собой сквозь плотные ряды народных ополченцев.

– Куда? – не поняла Соня. Они не приближались, а удалялись от арены действий.

– Что значит "куда"? – в свою очередь не понял Кирилл. – В штаб. Я оставлю технику, а ты посторожишь, пока не объявится Валя.

– Думаешь, я ничего не понимаю, – вспыхнула Соня. – Всё прекрасно понимаю. Ты прячешь меня.

– Прячу, – легко сдался Кирилл. – Ещё накануне прошёл слух, что ночью бойцы "Беркута" устроят разгон демонстрантов.

– Но зачем?

– Ситуация накаляется. Они боятся кровопролития.

– Почему же не сказал сразу?

– Думал, до штурма успею сдать тебя Вале.

– Сдать Вале? – обиделась Соня. – Киря, я же не вещь.

– Конечно, не вещь! – закричал Кирилл, стараясь быть услышанным в многотысячной толпе. – Именно поэтому в момент штурма я хочу, чтобы ты была в безопасности. Штаб для этого самое подходящее место. С моим журналистским удостоверением…

– Подожди, – жёстко перебила Соня. – А ты? Я не поняла. Разве ты останешься на площади?

– Я не могу по-другому, – пожал плечами Кирилл. – Я обязан быть здесь. Иначе, зачем всё это?

– Не согласна! – Она потянула руку и заставила Кирилла остановиться. – Неужели ты вправду решил, что я буду отсиживаться в четырёх стенах…

– Соня! – Кирилл прижал в себе девушку и крепко обнял. Моросящий дождь сыпался на них с хмурого вечереющего, почти чёрного в ранних осенних сумерках, неба. – Телефоны не работают, но я буду на связи по рации. Обещаю! К тому же, со мной будет Валя. Я не могу, понимаешь, позволить тебе остаться в толпе. Это слишком опасно. Едва всё успокоится, мы снова будем вместе.

– Обещаешь? – губы и подбородок её запрыгали, задрожали. Соня вцепилась в Кирилла, не ослабляя объятий.

– Обещаю!

Штаб революции, упомянутый Кириллом в разговоре, находился в одном из двух захваченных оппозиционерами зданий Дома профсоюзов и Киевской рады. Фасад здания, разлинованный каменными решётками оконных проёмов, в четыре этажа высотой, сверкал огнями прожекторов надстроенной сверху башенки с электронными информационными табло. Оракул погоды и сигналов точного времени сегодня безмолвствовал – вместо привычных цифр на экранах мелькали видеокадры новой "оранжевой" революции.

У входа мужчина в серебристой куртке во всю силу своих лёгких орал в мегафон, призывая граждан не поддаваться панике и провокациям со стороны властей. На его широкой спине красовался наспех скроенный логотип объединения "Батькивщина". Он преградил дорогу двум молодым людям, направляющимся к дверям, и крикнул в мегафон, злобно сверля их маленькими волчьими глазками: «Нагадую, вхід і вихід в Штаби здійснюється виключно за спецперепустками!»[5]

– Где ваши бейджи? – рявкнул он, убрав усилитель в сторону.

– Я журналист, – поспешно сказал Виноградов, доставая из рюкзака удостоверение. – А это наш внештатный сотрудник. Она со мной.

– Почему без жилеток?

– Каких? – опешил Кирилл.

– Для прессы, – пояснил тот и махнул рукой. – Принято решение всем журналистам раздавать жилетки. Наши волонтёры таскают их стопками по всему майдану. Впрочем… можете получить в штабе…

– Обязательно! – пообещал Кирилл.

– Это в ваших интересах, – добавил мужчина с мегафоном. – А то лезете всегда в самое пекло, а потом бегаете обиженные по судам, – он сплюнул. – Поди разбери в суматохе, где ваш брат папараца? Чай на лбу не написано!

Он пропустил их вперёд и снова стал в стойку, поднеся мегафон к губам. Проникнув внутрь, Кирилл и Соня влились в общий хаос. Матюгальник застрочил с удвоенной силой, его раскатистое эхо глухим баритоном блуждало по коридорам Дома профсоюзов, смешиваясь с интерьером и его не менее безобразными звуками.

Не задерживаясь на первом этаже, они влетели по лестнице на второй, где столкнулись с очередным дозором в лице двух молодцеватых ребят в пресловутых серебристых ветровках. Прямо на лестничной клетке скандалила пенсионерка, гневно сотрясая ридикюлем на длинном шёлковом шнурке. Орудуя им, словно пращой, она норовила заехать в голову одному из дозорных, выросшему непроходимой стеной на пути пожилой женщины.

– Бабуся, у нас тут революція! – прикрываясь руками, защищался от нападок старушки один из них.

– До біса революцію! – скрипучим шепокляковским голосом возмущалась та. – Вона у вас завтра скінчиться, а мені жити з цим…

– Ну що дивитеся? Ток-шоу вам, чи що? – обратился второй к переминающимся в нерешительности с ноги на ногу Кириллу и Соне.

– Мы в пресс-центр! – смекнул Кирилл и, отсекая лишние вопросы, поспешно пояснил: – За жилетками.

– Так проходите! Чого стоїте…

Кирилл и Соня, не дожидаясь особого приглашения, прошмыгнули в дверь, чем окончательно разозлили старушку. Прицельным ударом она всё-таки умудрилась стукнуть зазевавшегося секьюрити по носу.

– Будете знати! – довольная собой выпалила пенсионерка.

Впрочем, продолжение блокбастера с участием старомодного ридикюля и её хозяйки Кирилл с Соней уже не увидели. Они окунулись в море нестерпимо-яркого электрического света. Когда глаза свыклись с переизбытком люменов, стало ясно, что комната набита СМИшниками, стоящими, сидящими, лежащими вокруг круглого фанерного постамента. Импровизированная сцена была заставлена лесом штативов с укреплёнными на них микрофонами. На маленькой опушке этого леса, где-то в глубине сцены выступал человек, одетый в смокинг.

– Здесь есть бесплатный вай-фай и печеньки, – дружелюбно произнёс Кирилл, усаживая Соню на один из разноцветных пуфов-мешков. Он положил рядом рюкзак с вещами и указал в сторону силовых кабелей, сваленных в углу и напоминающих своим видом большие макароны на тарелке. – Розетку отыщешь там. Ах да! – спохватился молодой человек, расстёгивая клапан рюкзака и доставая изнутри две рации. – Вот! – он протянул одну Соне. – Восьмой канал, запомнила?

– Пообещай, что не будешь лезть на рожон? – потребовала она.

– Обещаю! – рассмеялся Кирилл. – Я даже обещаю перевоплотиться в гастарбайтера, потерявшего свою метлу. – Он кивнул в сторону оранжевых жилеток, сваленных в кучу на столе. Последние сильно напоминали униформу дворника, и если бы не поясняющая надпись на украинском "Преса", то отличить журналиста от работника клининговой компании стало бы задачей непосильной.

– Я серьёзно, – надула губы Соня.

– И я! – Кирилл поцеловал девушку и направился к груде целлофановых пакетов.

– Журналист! – Кирилл помахал волшебной корочкой угрюмому человеку со списком в руках, но тот даже не взглянул.

– Без разницы, – буркнул он. – Пишите в бланке кто вы и откуда.

Кирилл вписал данные и схватил пакет.

– А можно ещё парочку взять? – попросил он.

– Тебе что, на сувениры? – хмыкнул тот.

– Да не, коллегам…

– Коллег впиши – и бери!

– Аукцион неслыханной щедрости! – подивился Кирилл, подходя к Соне и вкладывая ей в руки хрустящий пакет. – Давай, давай! – Та в ответ поморщилась. – На всякий случай. Я и Вале захватил, и тебе. – И он продемонстрировал на собственном примере, как надо надевать жилет.

На обратном пути пожилой хулиганки не оказалось.

– Куда старушку-то дели, а, раскольниковы? – пошутил Кирилл.

Блюстители со скучающим видом курили сигареты, стреляя глазами по сторонам.

– Медикам передали. Нехай вони її тепер заспокоюють, – с серьёзным видом ответили те, не уловив шутливой тон Кирилла.

Уже спускаясь по лестнице, блогер Виноградов услышал позывные рации, прикреплённой на клипсе к поясу. «Сонька, – подумал Кирилл, – решила устроить проверку связи» – но оказался не прав. На восьмой канал с позывными прорывался Валя.