Операция «Остров Крым»

Мне бы, дуре, поверить ему в тот момент. Войти с ним в эту прохладную церковь и кадилом каким-нибудь подходящим или молитвенной скамеечкой врезать по загривку да оставить тут, под присмотром доброго батюшки.

Или наоборот – последовать за ним.

Скверней всего то, что в обоих случаях ничего, по большому счету, не изменилось бы. В частности, потому, что ракета, уничтожившая вертолет моего командира, уже болталась на подвесах советского истребителя.

Но я решила, что сарказм Арта перешел все допустимые пределы, что он просто хочет завернуть меня в вату, как другие мужчины до него.

Съездила ему по щеке, швырнула в него кольцо и пошла по серпантину вниз, навстречу своей судьбе, которая сегодня с утра стала нашей общей.

Вдоль по Слащева стелился белый вихрь: облетала черешня. Надувной Рональд Макдональд рвался с привязей под треск флагов. Недавно открытая американская закусочная блестела, как операционное отделение Бахчисарайской земской больницы.

Он нашел там почти весь свой «клуб самоубийц».

– Ну наконец-то! – сказал Князь. – Эта бутербродная себя на год вперед окупила – столько мы сожрали, пока ждали тебя… Не мог назначить в приличном месте…

– Здесь не подают спиртного – значит, красные не заглянут, – пояснил Арт.

Они расселись по машинам: четверо – к Верещагину, трое – к Князю. Один должен был подъехать прямо на квартиру.

Греческий квартал словно вымер – все побежали в центр, на Севастопольскую улицу, смотреть на проход советских войск.

…Зайдя в квартиру, Верещагин достал что-то из кармана джинсов и небрежно положил на книжную полку (они были даже в прихожей). Это заметил только Георгий. И только он заметил, что Арт не просто спокоен, а несколько мрачен.

– Царица? – тихо спросил Князь.

– Заткнись, Гия. Давайте садиться, господа. Шэм, запри дверь. Извините за недостаток посадочных мест, на такой кворум квартира не рассчитана. Берите подушки с дивана и рассаживайтесь на полу, кто хочет.

– Может, сначала дождемся гостя?

Верещагин посмотрел на часы, взял с полки кистевой эспандер. Козырев полез в холодильник.

– Кэп, я смотрю, у вас яйца есть… – начал Козырев. – Что вы ржете, сигим-са-фак?

– Это истерика. – Верещагин сам с трудом удерживал смех под контролем. – Есть, Володя, есть.

– В холодильнике! – На хохочущее офицерство это подействовало совсем деморализующе. – Три яйца, черт вас возьми, похабники! Капитан, можно их сварить?

– Ты же из «Макдоналдса», – удивился Верещагин.

– Он бургеров не ест, фигуру бережет, – пояснил отсмеявшийся Томилин. – Боится лошадке Басманова хребет сломать…

– Этой корове сломаешь, – весело отозвался Козырев.

Оптимизм поручика помог-таки поднять голову над трясиной уныния.

– Шамиль, Сид, что там у нас в батальоне?

– Наших согнали на футбольное поле в учебно-тренировочный комплекс…

– У советских поразительное пристрастие к спортивным сооружениям, – отметил Томилин.

– Легко использовать и охранять, – пожал плечами Верещагин. – Это еще Пиночету нравилось. Главное – чтобы Новак сделал свое дело. Нам нужен будет тактический центр…

– А телевышка, судя по передачам, еще не занята, – заметил Козырев.

– Паршиво будет, если мы влезем туда как раз одновременно с ними. Или если они нас обгонят, – сказал Берлиани. – А техники? Ты думаешь, мы сами сможем запустить в эфир это дело?

– Техники…

Верещагина перебил звонок в дверь.

– Ага, это, кажется, они…

Арт метнулся в прихожую. Князь потихоньку достал свою «беретту».

– Кто там?

– Простите, господа, мне нужен господин Верещагин. Это по поводу штурма Южной стены Лхоцзе.

– И как же вы собираетесь штурмовать гору?

– Э-э… По восточному контрфорсу, – последовал ответ.

– Войдите, – Верещагин открыл замок.

На пороге стоял типичный керченский амбал (почему-то считалось, что самые здоровенные грузчики водятся в Керчи). Ростом под два метра и такого размаха в плечах, что Верещагин усомнился в возможностях своего дверного проема.

Как выяснилось, зря. Парень легко преодолел дверь, подал капитану лапищу, между пальцами которой была зажата офицерская книжка.

– Штабс-капитан Кашук. – Детинушка продублировал голосом то, что было написано в книжке. – Батальон связи спецвойск ОСВАГ.

Верещагин вернул амбалу книжку и пожал протянутую ладонь. Князь спрятал «пушку», остальные облегченно вздохнули.

– Капитан Верещагин, – представился хозяин квартиры. – Капитан Берлиани, штабс-капитан Хикс, прапорщик Даничев, подпоручик Козырев, поручик Томилин, младший унтер Сидорук, ефрейтор Миллер, старший унтер Сандыбеков.

– Очень приятно, господа. – Кашук умостился в кресло, которое до него занимал Верещагин. – Ну у вас и пароль. Ничего смешнее нельзя было придумать? Например, «У вас продается славянский шкаф?»

– Остроумно, – холодно сказал Верещагин.

– А в принципе вы хоть что-нибудь о конспирации слышали?

Арт не счел нужным объяснять,

– Вы получили кассету?

Верещагин пошуровал рукой в сумке, достал две запечатанные видеокассеты.

– А почему две?

– Объясню на месте.

Кашук воздвигся во весь рост.

– Погодите, ваше благородие. Кажется, вы знаете больше меня…

– А вас это смущает?

– Смею вам заметить, что из всех присутствующих только я выполняю непосредственный приказ начальства. А вы все – привлеченные добровольцы.

Князь тоже поднялся. В ширину он не уступал осваговскому детинушке, хотя был на полголовы короче.

– Кто бы мы ни были, господин Кашук, – когда Князь волновался, в его голосе прорезались кавказские интонации, – мы тут соблюдаем воинскую субординацию. И подчиняемся капитану Верещагину. Поэтому не надо вести себя так, будто вы тут уполномочены руководить операцией. Вы – ценный, хотя и заменимый, технический специалист. Ваше сотрудничество играет большую, но не решающую роль.

– Осмелюсь добавить, – тихо сказал Верещагин, – что сейчас мы менее всего заинтересованы в слепых исполнителях приказа. Здесь все добровольцы.

– Как в восемнадцатом… – шепнул Даничев.

Да, подумал Верещагин, как в восемнадцатом. Господи ты боже мой, он же не застал турецкую, он же совсем зеленый, он не знает, как это – убивать человека…

Ему хотелось надавать Даничеву по загривку и вышвырнуть из квартиры. Но на счету был каждый, и Арт только кисло улыбнулся прапорщику.

…«Rent-a-carport» на окраине Бахчисарая. Артем бросил взгляд в зеркало заднего обзора, потом осмотрелся по сторонам. Пустынно и тихо. Отлично. Просто замечательно.

В глубине гаража стоял советский армейский ГАЗ. Козырев присвистнул. Верещагин запрыгнул в кузов, запустил руку в глубь накрытого брезентом ящика, что-то звякнуло.

– Ну, и мы с собой кое-что принесли, – слегка обиженно сказал Князь.

– Этого даже у вас нет, – Арт вытащил автомат. – АКС-74У.

– Я бы предпочел классическую модель, – Томилин принял из его рук оружие. – У этих и дальность, и точность прихрамывают.

– А что еще там у тебя? – спросил Князь. – Набор лазерных мечей?

Следом на свет появилась аккуратная связка курток и брюк.

– Прыжковый костюм десанта образца 1973 года, – сказал Арт.

– Hell’s teeth! – изумился Хикс. – А знаки различия?

– А их и не должно быть… В сумке у меня, кстати, документы.

– А чего вся такая обшарпанная? И ботинки стоптаны… Секонд разорили?

– Новенькая, с иголочки, обувь привлекла бы внимание, – снисходительно пояснил Кашук. – И форма, и обувь должны быть ношеными.

– Самое большое подозрение может возбудить знаете что? Что мы будем трезвыми.

– Дело, как говорится, поправимое.

– А это что – пластит? – Козырев заглянул в железный ящик. – Килограмма три. И взрыватели. Вибрационные, радиоуправляемые, контактные, часовые…

– Bay! Пулемет!

– Гранат советских я здесь что-то не вижу…

Кашук воздел глаза к потолку.

– Вы хоть представляете себе, как было сложно обеспечить хотя бы это? – осведомился он.

– По гроб жизни будем благодарны ОСВАГ и вам лично… – елейным голосом сказал Князь.

– Быстрее переодеваемся, – перебил его Верещагин. – Если мы их опередим, возможно, удастся обойтись без драки.

– А мне как раз хочется подраться, – вздохнул Даничев.

– Капитан… – обиженно сказал Кашук.

– Старший лейтенант, с вашего позволения. В чем дело, прапорщик Кашук?

Осваговец открыл рот, но забыл, что хотел сказать.

– Быстрее надевайте форму, прапорщик, – Верещагин снял рубашку. – У нас очень мало времени. Ваши трения с сержантом Берлиани должны закончиться здесь и сейчас. С этого момента вы – лучшие друзья. И называете друг друга «братишка».

– Это обязательно? – сдавленным голосом спросил Берлиани.

– Да, Гия. Обязательно. Давай порепетируем. Попроси прапорщика Кашука передать тебе твой подсумок.

– Я тебе… вам это припомню… товарищ старший лейтенант, – сказал Берлиани.

– Если будем живы, – согласился Верещагин. – Я жду.

Берлиани прочистил горло, смерил Кашука убийственным взглядом.

– Братишка… – процедил он сквозь зубы. – Подкинь мне патрончики.

– Всегда пожалуйста, – осклабился Кашук, протягивая сумку.

– Плохо, – покачал головой Артем. – Будем тренироваться.

* * *

Полковнику Кронину не давало покоя совещание, которое он застал в конференц-зале при спущенных шторах.

Войдя в свой кабинет, он нажал кнопку селектора и приказал дежурному офицеру вызвать весь офицерский состав.

Когда офицеры собрались, полковник убедился в справедливости своих подозрений.

– Где Хикс? Козырев? Даничев? Томилин?

– Не могу знать, сэр, – отозвался Ставраки. – Утром они просто не явились в расположение.

– А должны бы знать, господин подполковник. Они ваши подчиненные, и вчера меня насторожило их внезапное собрание, в котором зачем-то приняли участие Козырев и Новак.

– Новак на месте, – заметил прапорщик Муслимов.

– Арт никогда не был сторонником интеграции, – добавил штабс-капитан Шевелев. – Возможно, он уговорил друзей не появляться в полку… пока все не прояснится. Или вообще не появляться.

Полковник вздохнул. С одной стороны, конечно, лошади становится легче, когда леди покидает дилижанс, а с другой…

– Хорошо бы так, – сказал он. – Господа офицеры, по последним сведениям, поступившим в тактический центр, крымские военнослужащие после сдачи подвергаются изоляции. Правомерно ожидать чего-то подобного и в отношении нас. Пусть для вас не будет неожиданностью, если к вам станут относиться как к военнопленным. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я понимаю, в какую фикцию превращается в таком случае присяга, и не настаиваю на безусловном ее исполнении. Иными словами, тот, кто хочет, может уйти из батальона, как вышепоименованные господа. Дезертирством это считать я не буду.

Пауза, застывшая после этих слов, хрустнула сухим голосом поручика Шмидта:

– Вы оскорбляете нас, ваше высокоблагородие.

– Мы – офицеры «форсиз», – подытожил подполковник Ставраки. – И останемся ими до тех пор, пока Крымская армия существует. Давайте считать эту тему закрытой.

– Alright, – согласился Кронин. – Тогда приказ на сегодня: собрать личный состав и разъяснить им все, что я сказал вам здесь. И, как бы вам это ни было противно, повторить прозвучавшее здесь предложение. После чего приступить к обычным дневным обязанностям. То же самое разъяснить второй роте, когда она вернется из тактического центра для отдыха.

Дальше все пошло своим порядком. Офицеры собрали унтеров, те – солдат, в двух словах была обрисована общая картина и встречена нижними чинами с некоторым недоумением: ясное дело, советские коллеги должны будут на время поместить их в специальные учебно-тренировочные центры, чтобы дать возможность овладеть хотя бы самыми примитивными навыками солдат СССР. Опять же, заменить форму, переформировать, может быть… И какой дурак в такой ситуации будет сопротивляться?

С этим недоумением солдаты и разошлись – на учебу, на стрельбы, на отдых…

Центром оперативной информации стал КПП, где солдаты, несшие дежурство, слушали радио. Под «Smoke on the water» расчертили листик из унтерского блокнота, достали кости и, благословясь, начали партию в американский покер.

Около одиннадцати утра передали, что советские уже в Бахчисарае.

В глазах проигравшего в пух и прах рядового Костюченко затеплилась надежда.

– Вот сейчас здесь будут… – сказал он. – И не доиграем…

– Бросай, – рядовой Хесс подтолкнул ему стаканчик с костями. – Меньше работай языком, больше руками.

Время шло, а надежды Костюченко не оправдывались. Он уже был должен Хессу тридцать четыре тичи, Смирнову – восемь и Андронаки – двенадцать с половиной, когда на дороге, петляющей между холмами, показалась голова советской танковой колонны.

Быстрее танков в батальоне оказались советские БМД, ехавшие от Лакки. Свернув с дороги, машины начали окружать базу. Из люков выскакивали «голубые береты» и, рассыпаясь цепью, двигались к батальону короткими перебежками, время от времени залегая с оружием.

– Чего это они? – удивился Костюченко.

– Ты не отвлекайся, ты бросай.

Момент был драматический. После двух бросков у Костюченко имелась на руках пара шестерок. Столбики пар и троек уже полностью закрылись, спасти рядового могло только каре.

Костюченко принялся сосредоточенно громыхать костями в стаканчике.

– Паркинсон, – буркнул Хесс.

– Нервная дрожь, – поправил его Андронаки.

Костюченко шмякнул стаканчик донышком вверх, затаил дыхание, открыл кости…

– Ты гляди – покер! – поразился Новак.

Рык БМД приблизился и замер метрах в двадцати от КПП.

– Эй, на посту! – раздался крик со стороны советских. – Выходи по одному без оружия! Считаю до десяти, потом открываю огонь на поражение!

– Серьезные парни, – по-английски сказал Хесс.

– Раз… Два…

Новак, не вынимая сигары изо рта, вышел с поднятыми руками. За ним – Хесс, Андронаки, Смирнов и Костюченко.

От цепи БМД шло человек десять «голубых беретов».

– Ты не забудь, Костюк, с тебя сорок, – сказал Смирнов.

– А в пересчете на рубли? – тихо спросил Костюченко.

– Shut up! – рыкнул Новак.

* * *

«Ужасы тоталитаризма» мы себе воображали убого: многомиллионные лагеря за колючей проволокой, сырые застенки КГБ, оснащенные по последнему слову палаческой техники, многочисленные патрули на улицах и вездесущих стукачей, одетых в плащи и непременные шапки-ушанки.

Многие потом потрясались: отчего последовал социальный взрыв, ведь крымцы были готовы к аншлюсу и представляли себе его последствия!

Нет, не представляли. Мы все-таки рациональные люди, и наше воображение опиралось на логику. Мы понимали, что, скорее всего, советские власти не захотят положиться на добрую волю пятидесяти тысяч вооруженных мужчин и женщин. Возможно, нас отправят по домам или даже посадят под домашний арест в казармах. Обидно, досадно – однако логично.

С тем же успехом логики можно ждать от Королевы Червей. У жителей Чудоземья вместо логики идеология, и согласно этой идеологии мы, Крымская армия, не можем не захотеть с ними драться – мы же недобитые беловардейцы. Поэтому нас нельзя ни распустить по домам, ни изолировать в казармах. Нас нужно вывезти на материк как можно скорее. Но логистика, проклятая логистика! Пятьдесят тысяч человек – не пятьдесят тысяч долларов, которые можно увезти в чемодане. Нас нужно где-то собрать в кучу, чтобы затем маршем прогнать до Севастополя, Керчи и Альма-Тархана, загнать на суда и переправить на континент. Там, где мы будем подальше от нашей техники и нашего оружия.

Подумать о том, как эти места оборудованы для приема большого количества людей? О еде, воде, пардон, сортирах? Да зачем, все ведь решится в течение одного дня. Ну, двух.

Короче, они сделали все, чтобы нам захотелось драться. Все и больше.

…Крымские егеря, в принципе, были готовы к тому, что их повяжут – «интернируют», как они выразились. Более или менее они были готовы к тому, что офицеров изолируют и запрут на гауптвахте. Скорее менее, чем более, они были готовы к тому, что им не позволят под честное слово остаться в казармах, а сгонят на огороженную сеткой футбольную площадку. Почти не готовы они были к тому, чтоб в течение ближайших суток обойтись без пищи и воды. И уж совсем они были не готовы к тому, что им не позволят удовлетворять одну из самых базовых человеческих потребностей в специально отведенном для этого месте. Проще говоря, им не позволят пройтись тридцать метров до сортира, устроенного в учебно-тренировочном комплексе, чтобы тренирующимся не пришлось бегать в казарму.

– Вас тут четыреста человек народу, – пояснил советский десантник унтеру Новаку, выдвинутому солдатско-унтерским составом в качестве парламентера. – А нас – сорок. Если каждого водить в сортир под конвоем, мы тут все ноги собьем. А воды вам и не надо: меньше будете ссать.

В ответ на предложение отпускать всех под честное слово советский лейтенант только рассмеялся и посоветовал оправляться на месте.

Крымцы были возмущены не столько оскорбительной сутью предложения, сколько выказанным недоверием. Ведь никто из них не собирался бежать, они согласны были примириться с изоляцией на этом пятачке, огороженном сеткой, с отсутствием пищи, с пренебрежительным обращением… Но недоверие их обижало. Разве присоединение к СССР не было доброй волей Крыма? Разве крымские «форсиз» в целом и егеря в частности проявили при сдаче хоть малейшие признаки экстремизма и конфронтации? Они полностью доверились советским солдатам – почему же те не хотят доверять им?

Новак прикинул обстановку. Дренажные люки представлялись единственным выходом из положения, но дело осложнялось солнечной погодой и постоянно увеличивающейся температурой. Скоро здесь просто будет нечем дышать.

– Петр… – обратился кто-то к Новаку, – они не могут так поступать…

– Когда они входили в Чехословакию, – осклабился унтер, – они это делали прямо в подъездах. Дренажная система, по-моему, все-таки лучше.

Прогнозы унтера оправдались. Через час над стадионом распространилась неописуемая вонь, и Новак, как ему было ни горько, внес в это свою лепту, ибо деваться некуда. Он, правда, на минуту подумал о том, чтоб отлить на столбик ограды, в самой непосредственной близости от сапог советского солдата, но отказался от этой мысли.

Некоторым утешением крымцам могло послужить то, что советские солдаты тоже не особо комплексовали. В их распоряжении был, правда, учебно-тренировочный сортир, но, поскольку было жарко, большинство десантников в неимоверных количествах поглощали пиво, которое через некоторое время требовало выхода. Посадочных мест в сортире было шесть, а желающих воспользоваться услугами заведения – гораздо больше. В результате стены из ракушечника скоро украсились живописными (хм!) потеками.

Новак сидел на горячем тартане, подстелив под себя куртку, и курил сигарету за сигаретой. Время от времени он окидывал поле взглядом и определял градус, до которого раскалилась людская масса. В тесноте, в жаре и вони эта масса довольно быстро приобрела характер критической. Под влиянием температуры шло броуновское движение умов. Новак криво улыбался: похоже, ротный прав. Еще немного – и они созреют. Как бы потом не пришлось сдерживать их, остужая самые горячие головы.

Его отделение гужевалось неподалеку. Четверо бывших караульных продолжало игру в кости, Вайль и Швыдкий слушали радио (тихонько, чтоб не привлечь внимания часовых), Вашуков лежал на спине и, похоже, спал, Ганжа и Искандаров принимали участие в оживленной дискуссии вокруг Идеи Общей Судьбы.

Новак еще раз окинул поле орлиным взглядом и углядел очаг начинающейся истерии. В руках товарищей по отделению Мясных и Меджиева бился рядовой Белоконь. Силовой захват и болевой захват не могли обездвижить и обеззвучить его полностью, так что он местами дергался и хрипел:

– Пустите, гады! Let me go, you bastards!

– Что случилось? – небрежно спросил Новак у коллеги, унтера Лейбовича.

– Этот кретин собирается лезть через забор и бежать в городок. Ему показалось, что он слышал там крик жены…

Сам Лейбович тоже держался несколько напряженно.

– А он соображает, что его просто застрелят?

– Он сейчас ничего не соображает…

Сквозь толпишку, сгустившуюся уже довольно плотно, продрался рядовой Масуд Халилов с пластиковым пакетом, полным воды из фонтанчика – один источник влаги тут все-таки был, слава Богу! И Халилова даже пропустили без очереди, узнав, что вода для обморочного приятеля. Пакет был вылит на голову Белоконя, и тот притих. Осторожно и медленно егеря разжали руки, Белоконь опустился на колени и разрыдался.

– Хватит реветь, придурок, – процедил Новак. – Не у одного тебя там баба.

– Ага, – прохрипел Белоконь. – Ты свою вывез!

– Потому что был чуть-чуть умнее тебя.

Новак оглядел всех собравшихся.

– Вот так и будем тут торчать, пока нас всех не погрузят в трюмы и не отправят в Союз, да? Или кто-то еще верит в сказочку про то, что советские солдаты возьмут нас в переподготовку?

Он швырнул окурок на землю и смачно растоптал.

– Я видел, как они ведут себя. В шестьдесят восьмом. Тогда я от них убежал. Но больше бегать не собираюсь.

– А что ты собираешься, Новак? – заорал Лейбович. – Что ты собираешься, такой умный? Ну-ка просвети нас!

– Не ори, Сол. Пока вы ссали в дренажную систему, я взял один квадрат резины и положил на один дренажный люк. Ближе к краю. И сел на него. После темноты можно будет поднять решетку и попытаться выйти наружу.

Солдаты переглянулись. Дренажная система выходила в бетонный желоб на крутой, но не отвесной стене под автобаном. Высота метров пять, при известной сноровке можно легко спуститься и в темноте.

– Все не выберутся, – после полуминутного молчания заметил ефрейтор Валинецкий.

– А всем ли надо выбираться? – оскалился Новак. – Может, кому-то и здесь неплохо? Может, кто-то на все готов ради Общей Судьбы?

– Хватит трепаться, чертов чех! Что ты собираешься делать?

– Поднять своих «нафталинщиков». И если ты, чертов поляк, пойдешь со мной, у нас будут целых два отделения… Захватим оружейный склад и вдарим по здешнему конвою. А в это время остальные начнут холитуй здесь…

– С чего ты взял, что «нафталин» поднимется?

– Вечером прозвучит «Красный пароль».

– Не засирай мне мозги! Кто его передаст?

– Капитан обещал мне, что вечером пройдет «Красный пароль».

– А как он это сделает? Он что, Господь Бог? – спросил какой-то рядовой из первой роты.

– Он – наш ротный, – ответил за Новака Искандаров. – Он сделает то, что обещал.

– Это же война… – робко сказал кто-то из солдат.

– Война! – подтвердил Новак. – А ты думал, хрен собачий, что это пикник? A li’l party on а sunny day? Конечно, война. И нам придется воевать, если мы не хотим сгнить тут в своем дерьме… За каким шайтом вы записывались в армию, если не собирались воевать? Чтобы пощеголять в красивой форме?

– Офицеры, – напомнил Лейбович.

– Офицеры сейчас – мы. Ну, кто как? Или я бегу один?

– Не один, – Лейбович протянул ему руку. – Я вот что подумал: если «нафталинщики» откажутся идти, то и шут с ними. Мы прихватим парочку отделений отсюда и просто заберем у наших полуштатских оружие.

– Начинаем понемножку, с Богом… – Новак сверился с часами, – в половине десятого. Вернемся сюда, я думаю… где-то в полночь. Надо все продумать как следует. Кто идет, кто остается в команде прикрытия, как действовать, по какому сигналу…

– Тихо!!! – крикнул кто-то из рядовых. – Тихо!!! Они… Они убили командира «эйр-форсиз»!

Лагерь всколыхнулся, люди сгрудились вокруг тех, у кого были приемники. Хозяева маленьких «Сони», «Панасоников», «Рапанов» и «Кенвудов», утаенных от конвоя, крутили настройку, стремясь поймать новости «Радио-Миг», идущие каждые полчаса. Полчаса висела напряженная тишина, лопнувшая потом яростными криками.

Теперь Новаку пришлось сбиваться с ног, решая другую задачу – успокоить всех до темноты…

* * *

«Арабы верят людям, а не социальным институтам».

Крымцы, в общем, тоже.

Мы верили тем, кто возглавлял движение за интеграцию. Верили нашим пушистым белым кроликам, поманившим в Чудоземье.

Всех их переловили, обрили ушки и усики, отправили в Москву. Мы этого не видели, эту операцию проводили умелые шестерки со стертыми лицами, подальше от глаз восторженной общественнности.

Но вот с одним кроликом нехорошо вышло. Его взорвали на глазах у тысяч людей, а еще миллионы увидели этот взрыв по телевизору.

И тут многие призадумались, и даже у самых восторженных поубавилось восторгов. Нет, потом, конечно, говорили, что он виноват сам, что спровоцировал, что летал и долетался… Но таких безнадежных было сравнительно мало. Мы все-таки не привыкли, чтобы вот так. Мы продолжали считать наше небо – нашим.