Таблеток Женька наелась примерно за месяц до своего четырнадцатого дня рождения. Особой подготовки никакой не было, и мысли о смерти до этого ее посещали не то чтобы очень часто, но в тот идиотский день жизнь у нее расклеилась окончательно.

Со своей небольшой четырнадцатилетней колокольни она ощущала себя сильно расплющенным, некрасивым, одиноким и, самое главное, толстым существом, до которого абсолютно никому нет дела. Изучив по глянцевым журналам и в интернете биографии знаменитых в прошлом толстых людей, она пришла к выводу, что у Демиса Руссоса в качестве компенсации был ангельский голос, у Елены Цыплаковой – талант и волшебная красота, а у Сергея Крылова – удивительное чувство юмора и бездна личного обаяния. На фоне всех этих достоинств лишний вес хоть и выглядел физически безобразно, однако с ним можно было мириться. Тогда как в ее, Женькином, случае вес был единственным выдающимся качеством, которым она могла себя описать.

Когда ее бабушка сердилась на дедушку, она любила говорить:

– Старость хороша тем, что вместе с нею приходит мудрость. Но иногда старость приходит одна.

Вот так и к Женьке лишний вес пришел совершенно один и стал ее единственным наперсником и товарищем. Родители были слишком заняты друг другом, чтобы замечать ее недовольство собой и окружающим миром, в котором одноклассницы порхают на переменках как бабочки, а мальчики обращают на тебя внимание только на уроках физкультуры, когда на время игры в футбол им нужен кто-то очень надежный в защиту. Женька всегда соглашалась вставать у ворот и, когда настроение было особенно паршивым, с удовольствием раскидывала щуплых недоростков, возомнивших себя нападающими, а те бились об нее, как снежинки бьются о стекло в зимний ветреный день.

Быть может, именно поэтому ей легче было найти общий язык со своим отцом, чем с мамой, хотя у других девочек, насколько она знала, было наоборот. Усаживаясь рядом с ним у телевизора во время трансляции футбольного матча, она всегда симпатизировала защитникам, а не нападающим. Форварды красовались перед телекамерами, картинно падали в штрафной площадке, подолгу жаловались арбитру, понимая, что все это время их снимают десятки крупнейших в мире телеканалов, а защитники скромно отходили на свои места, попадая в кадр только в момент столкновения или его повтора, и за это Женька любила их всей душой. Она очень рано поняла, что защита важнее нападения.

В их семейном сражении, которое длилось уже не один год, в атаке играла Женькина мама. Одной из ее первых и самых значительных побед было распределение имен между супругами. Ей по праву досталась полная и официальная форма ее имени – Мария, и никому из ее ближайших родственников, включая родителей и сестер, даже в голову не приходило назвать ее Машей, и уж тем более Машенькой. В то время как ее мужа никто и никогда не называл Вячеславом. Никто, скорее всего, и не помнил, что его так зовут. Для всех, кроме своей дочери, он был просто Тетерин. Про них так и говорили: «Мария с Тетериным не придут», «Мария с Тетериным опять поругались», как будто, выйдя за него замуж, она не только не приняла его фамилию, но по какой-то странной причине даже лишила его собственного имени.

В то злополучное утро Мария за завтраком атаковала Тетерина активнее, чем обычно, а он опускал голову к своей тарелке заметно ниже той невидимой черты, которую давным-давно провела для него Женька. Черта эта тянулась по всей их крошечной квартире, и он двигался по ней, как троллейбус по проводам, поднимая время от времени обе руки над головой, когда уже был не в силах выслушивать упреки жены.

«Интересно, зачем они поженились?» – уныло думала Женька, разглядывая отражение своего круглого лица в чашке с чаем.

– Может, хватит мечтать? – повернулась к ней Мария, как будто почувствовала первые признаки бунта. – Тебе не пора в школу?

Женькина классная руководительница любила ее родителей. Богатые семьи раздражали ее той пренебрежительной легкостью, с которой они отдавали деньги на ремонт, на охрану, на библиотеку и на все остальные зачастую бессмысленные школьные нужды, неустанно изобретаемые директрисой. Бедные, или, как их требовалось называть в учительской, малообеспеченные, злили постоянными придирками и проверками – на что были потрачены их жалкие средства. А Тетериных она считала равными себе интеллигентными людьми, потому что, как все остальные бедные, они явно отдавали последнее, но зато никогда не спрашивали – зачем.

* * *

Тетерины действительно были интеллигентной семьей, поэтому далеко не все вопросы их совместного быта подлежали публичному обсуждению, даже если под «публикой» подразумевалось всего два человека. Кое-что, о чем сам Тетерин с удовольствием бы поговорил, оставалось за рамками разговоров. Однако в то злополучное утро разговор на эту важную и щекотливую тему все-таки состоялся.

– Ты что, совсем с дуба рухнул? – пригвоздила его Мария, мгновенно поняв, о чем заикается ее муж, и потому успев прогнать Женьку из кухни. – Ты именно сегодня решил об этом поговорить?

Тетерин вздохнул и опустил голову еще ниже.

– Даже с медицинской точки зрения – это неправильно, – негромко сказал он. – Я с тобой сейчас как врач говорю.

Среди множества болезненных и нерешенных между ними вопросов один вот уже несколько месяцев был решен окончательно, изящно и бесповоротно. В любой полноценной семье, которая живет в однокомнатной квартире и в которой ребенок увеличился до размеров и интересов четырнадцатилетнего подростка, неизбежно возникает момент неловкости. Чтобы эту неловкость преодолеть, приходится ловить момент, когда незаметно увеличившийся и, к сожалению, многое понимающий ребенок либо уснет, либо уйдет в школу, либо увлечется чем-нибудь до такой степени, что потеряет всякую связь с реальностью. Можно, конечно, попробовать запереться в ванной, но ребенок ведь не дурак. Интернет в этом смысле давно уже исполнил все необходимые образовательные функции. И кто виноват, что двум образованным интеллигентным людям время от времени примитивно хочется того же, что барсучкам, слонам и лошадкам на канале «Дискавери»?

Приходится вечно что-то придумывать.

Однако Тетерины в этом отношении были в более выигрышной позиции. Им не нужно было ничего придумывать. Секс по инициативе Марии ушел из их повседневного опыта, и у Тетерина появилась возможность испытать чувства великого Гете, который, по старости утратив мужскую силу, безмятежно радовался вновь обретенному покою, сравнивая себя с наездником, спрыгнувшим с дикого скакуна.

Закончив негромкую, но яркую отповедь, Мария вышла из кухни и посмотрела в пунцовое лицо дочери. Разумеется, Женька не собиралась подслушивать своих родителей, но акустическое устройство квартиры общей площадью двадцать восемь квадратных метров настолько нескромно, что даже глухой был бы введен в краску.

Чтобы преодолеть внезапный приступ смущения, Мария захотела сказать дочери что-то важное и даже успела подумать про контрольную, о которой за день до этого говорила ей дочь, но потом почему-то сбилась и строгим голосом сказала совсем другое:

– Женя, надо взять себя в руки. Посмотри – на кого ты похожа. Снова поправилась. Я тебе серьезно говорю – пора остановиться.

* * *

Из всех многочисленных родственников своей жены Тетерину легче всего было общаться с ее братом. Димка появился на свет гораздо позже своих сестер и характером походил на самую младшую из них, Томку. Оба они временами раздражали Марию болтливостью, поэтому во время семейных праздников у стариков на Озерной она могла встать и выйти во двор прямо посреди общего разговора. Впрочем, к ее поведению все уже давно привыкли, и веселье не затихало без нее ни на одну минуту.

Тетерину с Димкой, наоборот, было легко. Он всегда с удовольствием пожимал ему руку, улыбался в ответ и нисколько не завидовал его материальному успеху. Легкость и даже, наверное, легкомыслие, с которыми тот занимался своими торговыми делами, безотчетно радовали Тетерина и вселяли надежду на то, что в конечном итоге все будет хорошо, пусть даже необязательно у него самого. Димка вечно носился с какими-то коммерческими идеями, зарабатывал, прогорал, во что-то вкладывался, и Тетерину было приятно следить за этой бурлящей жизнью, хотя, как интеллигентный человек, он иногда корил себя за то, что симпатизирует, в общем-то, обыкновенному торгашу.

В глубине души он стеснялся этой симпатии, а в моменты душевного подъема и в первые несколько дней после зарплаты стеснялся и своих мыслей о жизненном успехе. В Москве, насколько он знал, интеллигенция уже давно не чуралась бизнеса и деловая хватка считалась там скорее достоинством приличного человека, но здесь, в глубокой провинции, интеллигенты по-прежнему носили круглый год одни и те же старые джинсы, перетягивали сломанные очки изолентой, пили плохую водку и сильно беспокоились о вечном.

– Не все, знаете ли, Чеховым теперь увлекаются, – вздыхала соседка Тетерина, бывшая учительница начальных классов, когда встречала его у лифта с потрепанной книжкой в руке. – А с другой стороны, денег в кармане от Антона Павловича не прибавится.

Насчет денег Тетерин был с ней согласен. Денег Чехов не приносил. После пятнадцати лет врачебной практики Тетерин уже наверняка знал, что в современной России нельзя жить на зарплату, но как на нее не жить, ему было неизвестно. Носителем откровения был веселый и беззаботный Димка. Чехова он никогда не читал, поэтому знал, как жить не на зарплату.

В то утро, когда Мария запретила Женьке толстеть, Димка примчался к Тетерину в поликлинику. Он должен был ехать в аэропорт, встречать свою третью сестру Валентину, но вместо этого, рискуя опоздать к рейсу, сидел в кабинете у Тетерина. Тот слушал его вполуха, занятый страшным сумбуром в своей голове, а Димка напористо говорил ему что-то чрезвычайно важное про жилищный вопрос, кредиты, откаты, про огромную партию компьютеров и почему-то Китай.

Все это было до такой степени дико, непонятно и неинтересно Тетерину, что, даже если бы он захотел в это вникнуть, ему потребовались бы нечеловеческие усилия. Теперь же, когда он мучительно разрывался между чувством стыда перед женой и чувством вины перед дочерью, Димкины разговоры о бизнесе были далеки от него как никогда раньше. Он рассеянно пролистывал принесенные медсестрой карточки пациентов, кивал Димкиным словам, а сам снова и снова переживал затеянный им с утра бесполезный и совершенно неловкий разговор о сексе. Чувствуя, что краснеет, он тер пальцами лоб, старался прикрыть лицо, и перед ним тут же возникала склоненная голова дочери, которая осталась сидеть на диване в какой-то неожиданно покорной и беззащитной позе, а он даже не попытался приободрить ее перед уходом.

Тетерину вдруг неудержимо захотелось встать и немедленно вернуться домой, чтобы сказать Женьке, что он ее любит, но потом он вспомнил, что она в школе, что у нее контрольная и что перед Димкой будет неловко, и он взял себя в руки, разобрав наконец фамилию «Приходько» на потрепанной карточке. До этого фамилия расплывалась, ускользала, как будто издевалась над ним, но теперь полностью проявилась, и он поднял взгляд на Димку.

– Ты в аэропорт опоздаешь.

– Да ладно тебе, – махнул рукой тот. – Еще целый час. Ты лучше скажи – согласен или нет?

– На что? – Тетерин снова потер лоб рукой.

– Ты что, не слушал? – в голосе Димки зазвучала обида.

– Нет, почему… Я слушал… Компьютеры в Китае… Фонд помощи малому бизнесу…

– Ну? – Димка нетерпеливо хотел от Тетерина согласия на что-то, чего тот не понимал.

– Ты знаешь… Поговори сначала с Марией… Такие вопросы я не решаю…

Дверь за спиной у Димки открылась, и в кабинет заглянула сердитая старушка.

– Прием сегодня начнется? – строго спросила она. – У меня на девять часов талончик.

– А ну, дайте, пожалуйста, посмотреть, – решительно сказал Димка, поднимаясь из-за стола и подходя к двери.

Старушка послушно протянула ему клочок бумаги, косясь на Тетерина. Димка покачал головой.

– У вас печать неразборчива. Сходите в регистратуру, пусть поставят еще раз.

Не дав ей возможности возразить, он закрыл дверь, оперся на нее спиной и скрестил на груди руки.

– Не смотри на меня так, – невесело улыбнулся Тетерин. – Если честно, я совершенно не понял, что ты предлагал. Извини.

– Понятно, – усмехнулся Димка. – Ладно, сделаем так: я сейчас встречу Валентину с семьей и отвезу их на Озерную… Мария, кстати, уже уехала?

Тетерин кивнул.

– Хорошо. Значит, я там с ней об этом поговорю. Ты пойми, такой шанс выпадает нечасто…

Тетерин, как будто защищаясь, поднял над головой обе руки, и Димка засмеялся.

– Все с вами понятно, господин доктор. Витаете в облаках. Ладно, вечером увидимся у стариков.

Он крепко пожал Тетерину руку и стремительно вышел из кабинета. Несколько мгновений Тетерин сидел неподвижно, словно ожидая, что Димка сейчас вернется и весело продолжит наседать на него, однако дверь оставалась закрытой.

Аккуратно сложив карточки на углу стола, Тетерин встал, чтобы пригласить первого пациента, но в этот момент дверь все-таки распахнулась и на пороге застыла почему-то побледневшая, взволнованная медсестра.

– Что такое? – настороженно спросил Тетерин, заранее уже ощутив нестерпимый холод под ложечкой, как будто все это время только и ждал, что она вот так придет, распахнет дверь и замрет на пороге не в силах сказать ему что-то страшное.

– Там… вашу дочь привезли на скорой…

Глава 2

К родителям на Озерную Мария приехала в состоянии крайнего раздражения. Выйдя из автобуса, она стремительно пошла по старому разбитому тротуару в сторону их дома, однако уже через несколько метров начала замедлять шаг и наконец остановилась. Ей надо было взять себя в руки. Ей надо было разобраться, разложить по полочкам, найти причину того, отчего ей хотелось разорвать в клочки первого встречного.

Мария перешла пыльную улицу, села на старенькую, давно не крашенную скамейку и закурила.

Во всем виноват был, конечно, Тетерин. Его глупые намеки на секс, его беспомощные притязания бесили Марию до такой степени, что, вспомнив теперь о них, она даже сломала сигарету, и пришлось лезть в сумочку за второй. Проезжающий в дорогом джипе толстяк подмигнул ей, и это почему-то рассердило ее еще больше.

На втором месте после Тетерина шла Женька. Мария никак не могла понять, почему, зная о своих проблемах, осознавая свой внешний вид и от всей души желая избавиться от лишнего веса, ее дочь тем не менее жрет по ночам. Сама Мария ела лишь столько, сколько было необходимо для поддержания в ней жизненных сил и бесконечных запасов раздражения.

Третьей причиной, которая привела Марию в привычное состояние легкого бешенства, было давно канувшее в Лету правительство Ельцина, а конкретно – Анатолий Чубайс. В том самом дурацком 1994 году, когда родилась Женька, руководивший приватизацией и занимавший пост главы Госкомимущества Чубайс всенародно заявил, что придуманный им ваучер равен по стоимости двум автомобилям «Волга». Это звучало здорово. Получалось, что одна только Женька, будучи совсем еще бесполезным и бессмысленным существом, уже принесла в дом как минимум две машины. И это не считая тех четырех автомобилей, которые полагались им на ваучеры Тетерина и Марии. То есть жизнь складывалась как нельзя лучше.

Однако с приватизацией что-то пошло не так. То ли подвели ваучеры, то ли «Волги», то ли Чубайс. Мария смогла обменять Женькин ваучер лишь на две бутылки водки, чтобы расплатиться с сантехником, и мизерность этой сделки она по каким-то своим тайным и странным причинам тоже переносила на Женьку.

Гораздо позже, уже после рокировки Путин-Медведев, она прочитала в интернете, что в том же 1994 году в Нижегородской, например, области один ваучер можно было обменять на две тысячи акций РАО «Газпром», которые в 2008 году стоили уже около семисот тысяч рублей. Известие радости не прибавило.

Впрочем, во всей этой истории больше всего ее напрягали не мифические семьсот тысяч, а то, что, несмотря на твердые обещания Чубайса, она была вынуждена добираться до живущих за городом родителей не на своей личной «Волге», а на рейсовом автобусе – вместе с какими-то бабками, их беспокойными внуками и сонным пьяницей, который уселся рядом, сопел и всю дорогу наваливался ей на плечо.

Было еще одно неловкое обстоятельство, связанное с приездом ее сестры, но об этом Мария не хотела сейчас думать. То, что произошло между ними пятнадцать лет назад и что вынудило ее младшую сестру Валентину не просто уехать, а даже скорее бежать из родного города, лежало у Марии на сердце тревожным чувством вины – чувством, признавать которое за собой она не привыкла.

Докурив сигарету почти до фильтра, она небрежно уронила окурок себе под ноги, встала со скамейки, поправила свои роскошные волосы и пошла к дому родителей.

* * *

Димка Седов сестру Валю почти не помнил. Когда ему было всего двенадцать, она буквально за одни сутки выскочила замуж и уехала скитаться по военным городкам и гарнизонам. В силу возраста он тогда не очень понял причин ее поспешного бегства, тем более что в семье об этом до поры до времени старались не говорить.

Выйдя от удрученного как всегда чем-то Тетерина, Димка помчался в аэропорт. Он понимал, что уже опаздывает к рейсу, но тем не менее заехал на рынок и купил огромный букет. Однако мысли его вращались не вокруг Валентины и ее долгожданного приезда. Он думал о Марии. Вернее, о том, как построить свой разговор с ней сегодня вечером на Озерной.

Димка немного боялся своей старшей сестры. Несмотря на то, что в семье он был всеобщим любимцем и многое ему позволялось, в сложных вопросах он старался избегать Марии. Именно поэтому со своей новой и, как ему казалось, гениальной идеей он обратился сначала к Тетерину, хотя и предполагал, что тот не только не возьмет на себя ответственности решить такой серьезный финансовый вопрос, но даже не рискнет стать ему в этом деле союзником.

Сложность его новой затеи состояла в том, что все свои предыдущие операции он проворачивал сам, рискуя только собственными активами, тогда как сейчас ему предстояло убедить всю свою многочисленную семью в необходимости и целесообразности участия в крайне рискованном предприятии. Впрочем, самому Димке новая комбинация казалась вполне надежной.

Его бывший одноклассник и лучший друг Витька Гробман, работавший в областной администрации, сообщил ему под строжайшим секретом, что вскоре будет объявлен тендер на поставку новых компьютеров для всех городских и районных школ. Димка немедленно связался со своими партнерами в Китае, и те нашли для него огромную партию компьютеров по низкой цене. Несмотря на то, что денег на такую закупку у него не имелось, он все же подал заявку на тендер. За небольшой, но вполне приятный процент Витька посодействовал ему на своем уровне, и конкурс был выигран.

Таким образом, на руках у Димки был договор государственного заказа, в Китае его ожидал готовый к отправке товар, но в этой цепочке не хватало главного. Не хватало энергии, которая должна была запустить в действие весь этот механизм. У Димки не было денег.

* * *

К дочери Тетерина пустили не сразу. Минут двадцать он неприкаянно слонялся по длинному, полутемному коридору, погибая от ужаса. В какой-то момент ему показалось, что он задыхается – как бывает во сне, посреди ночи, когда ты вдруг вскакиваешь с постели, хватаясь рукой за горло, или в детстве, когда падаешь на спину с большой высоты, и никак не вдохнуть, сколько ни старайся. Тетерин задержал дыхание и в панике начал прислушиваться к себе, одновременно думая о том, что он, может быть, сейчас умрет, и о том, что надо ли ему жить дальше, если Женьки не станет.

Все прежние страхи, которые мучили Тетерина, пока она была маленькой, снова вдруг ожили и набросились на него. Томительные минуты ожидания, когда она задерживалась вечером во дворе, паническая боязнь инфекций, травм, бешеных собак, маньяков, открытых канализационных люков, пьяных водителей, водоемов, качелей, безликие опасности, у которых даже нет имени, – все это восстало против него и передавило ему горло.

Тетерин присел на обтянутую дерматином кушетку, но в этот момент большая белая дверь рядом с ним распахнулась, и в коридор вывезли Женьку. Тетерин вскочил на ноги, мгновенно забыв про то, что он разучился дышать, и быстро пошел следом за каталкой. Он вглядывался в Женькино безжизненное лицо, в темные круги у нее под глазами, а шедший рядом с ним бывший однокурсник Петя Смирницкий, который работал в реанимации, пытался успокоить его:

– В общем, сейчас все в порядке, – говорил он. – Пара ушибов, шишка на голове. Судя по содержимому желудка, она успела выпить около десяти таблеток феназепама и около двухсот грамм водки.

Тетерин с трудом понимал Смирницкого. В длинном списке его родительских ужасов ни водки, ни транквилизаторов пока еще не было.

– Зачем? – недоуменно спросил он.

– Попытка суицида, – понижая голос, ответил Петя.

– Понятно, – автоматически произнес Тетерин, хотя все это ему было совершенно дико и непонятно.

– У нас таких, как она, – продолжал Смирницкий, – на втором этаже пять человек лежит. Возраст, сам понимаешь.

До Тетерина наконец дошло.

– Самоубийство, что ли? – удивленно спросил он и даже остановился.

– Ты не беспокойся, – мягким голосом сказал Петя. – Я ей пищевое отравление записал. Так что на учет в психиатрии ставить не будут.

Каталка с Женькой тем временем скрылась за поворотом. Смирницкий молча пожал Тетерину локоть и открыл дверь в ординаторскую. На пороге он обернулся и снова посмотрел на своего коллегу, который столбом стоял посреди коридора.

– Можешь к ней заглянуть, – сказал он. – Только ненадолго.

Тетерин еще несколько секунд смотрел на закрывшуюся дверь в ординаторскую, затем оперся спиной на стену и сполз по ней, оставшись сидеть на корточках.

Через минуту к нему осторожно подошла его медсестра Танечка. Она была давно и безнадежно влюблена в него, поэтому постоянно проявляла трогательную, навязчивую и слегка утомительную заботу.

Танечка держала старенький плащ и потертый портфель Тетерина. Постояв рядом с ним, она тоже опустилась на корточки.

– Я сегодня прием отменила, – негромко сказала она. – Всех больных на завтра перенесла.

– Хорошо, – не глядя на нее, кивнул Тетерин.

– А что с вашей дочерью? – робко спросила Танечка.

Тетерин посмотрел на нее, резким движением взъерошил у себя на голове волосы, потом наконец встал и забрал свои вещи.

– Пищевое отравление. Ничего страшного…

Входя к Женьке в палату, он придержал рукой заскрипевшую дверь, но от сквозняка она все же стукнула, и он испуганно замер. На подоконнике сидела девочка лет десяти, которая играла во что-то на мобильном телефоне. Увидев вошедшего врача, она спрыгнула на пол, однако Тетерин не обратил на нее внимания, и она тут же залезла обратно. Настороженно последив еще немного за странным доктором, она снова углубилась в свою игру. Женька лежала на кровати. Глаза ее были закрыты.

Тетерин взял стул и сел на него рядом с дочерью, неловко положив портфель и плащ себе на колени. Несмотря на то, что он был у себя в больнице, то есть на абсолютно знакомой ему, своей территории, он сидел так, как сидят на вокзале в чужом городе, ожидая поезд, который сильно задерживается.

Наконец Женька открыла глаза. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, а потом она с трудом улыбнулась.

– Привет, – сказала Женька.

– Привет, – глухо ответил Тетерин.

– Ну как? – спросила она.

– Нормально, – сказал он.

Женька болезненно сморщилась и сглотнула слюну. Тетерин нервно привстал.

– Больно?

– Нормально, – ответила она.

Они опять замолчали, и Женька посмотрела на отцовский плащ.

– Сколько ты его уже носишь?

– Что?

Он не понял вопроса дочери.

– Плащик. Я его помню с первого класса.

Тетерин погладил выцветшую ткань рукой.

– Да… Старый уже.

Женька опять улыбнулась. Видно было, что ей это далось нелегко.

– Нет, – сказала она. – Ты молодой.

– Я говорю, плащ старый, – поторопился объяснить он. – Да и я, в общем, тоже…

– Другой купи.

Тетерин вздохнул:

– Дорого.

Женька отвернулась к окну и, закрывая глаза, негромко сказала:

– Вот так всегда.

В наступившей тишине назойливо проступили неприятные звуки телефонной игры, в которую, высунув от усердия розовый язычок, играла девочка на подоконнике. В телефоне у нее что-то пиликало, квакало и время от времени раздавался скрипучий механический смех. Тетерину показалось, что электронные монстры, веселившиеся у девочки в телефоне, издеваются именно над ним.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Полная версия

Дом на Озерной

Другие книги автора