Оберег на любовь. Том 1

Вот такие странные развлечения имели место быть в нашей компании. В голове крутился законный вопрос: «Почему же теперь все это мне не интересно?». И сама же на него без труда отвечала: «Да просто выросла я уже из детских забав и из тех самых трусов на лямках».

…К середине дня солнце переползло на балкон, уставилось в оконное стекло, и теневая сторона перестала быть теневой. Вентилятор сразу перестал справляться с ситуацией. Теперь он только впустую гонял горячий воздух по комнате, молотя лопастями почем зря, словно обессиленный боксер, загнанный соперником в угол, безнадежно и бесполезно машущий кулаками.

Как сказал бы какой-нибудь вдумчивый доктор, в результате нарушения микроклимата в помещении, недостатка кислорода и длительного пребывания пациента в горизонтальном положении… а также по причине углубленного чтения и не менее глубоких раздумий я просто вырубилась, уронив тяжелую книгу на грудь. Однако даже сквозь сон ощущала, как ко мне на цыпочках подкрадывается сладкая лень. Она нежно обволакивает меня своими щупальцами, парализует волю, но при этом нисколько не тяготит. Так паук ласково затягивает жертву в свои коварные сети, одурманивает ядом и отбивает всякое желание шевелить лапками и двигаться в каком-либо направлении.

Телефонный звонок раздался, будто выстрел. Я подскочила с дивана, как ошпаренная, своротив миску с сухарями. При этом еще и Лев Толстой пострадал: увесистая, как кирпич, книга с грохотом брякнулась об пол, досадно хрустнув клееным переплетом, и от удара раскрылась на автобиографии. Мои ноги сами рванули в прихожую и ускоренным аллюром пронеслись над портретом классика, слава Богу, не задев бороды. Я уже знала – это Соня! Вот оно – мое спасение. Только ее деятельная натура не даст мне окончательно обмякнуть и растечься жидким пластилином в раскаленной квартире.

– Алло, Соня? – с волнением спросила я.

Действительно, предчувствие подсказало верно, что на другом конце провода объявилась моя лучшая подруга. Как и ожидалось, энергичная девчонка одним махом подняла меня с лежанки и надолго вывела из спячки.

– А кто ж еще? Привет, ты чего дышишь в трубку, словно загнанный кабанчик? – услышала я до боли знакомый, чуть ироничный голос.

– Я спала.

– А… Понятненько. А вообще, что, так сказать, по жизни делаешь, подруга? Просто интересно, чем люди на каникулах занимаются? – она попыталась сменить тон с насмешливого на строгий, но у нее не получилось.

Сквозь пространство я видела ее улыбку и хитрющий прищур. Тут уж меня не проведешь, слишком хорошо я знаю Соню.

Неудовлетворенная собственной ленью, я раздраженно, но честно призналась:

– Чем, чем… дурака валяю!

– Как не стыдно? Вставай, труба зовет! Давай, собирайся. Поедешь со мной в ссылку, – жизнерадостно кричала она мне в ухо.

Ну просто чума, а не собеседница!

– Так ты ненадолго? – спросонья до меня очень медленно доходил смысл ее появления в городе.

– Нет, только на побывку. Да за тобой, кулемой.

– А как ты узнала, что я уже дома?

– Здрасте, приехали. Я можно сказать, этого дня ждала, как праздника. Даже в календаре красным священную дату обвела, когда дорогая Полина возвращается, а она…

Ее ворчание меня только радовало. Оказывается, я успела здорово соскучиться по Соньке! Кроме того, уж больно заманчивым было ее предложение. Вырваться из загазованного города, подышать дачным воздухом, до потери пульса накупаться в нагретой речке, поваляться на травке и вдоволь наговориться с любимой подругой – это как раз то, что доктор прописал.

– Мам, мам, – заорала я, оттопыривая трубку от уха, – меня Соня зовет пожить к ним на дачу.

Мама выскочила из комнаты с испуганным лицом.

– Полина, заполошная! Ты что так кричишь?

– Можно мне в гости?

– Какие гости? Это куда еще?

Из наушника доносилось приглушенное бормотание. Соня возбужденно подсказывала, как правильно излагать суть дела, чтобы меня отпустили «на подольше». Я сообразила передать маме трубку. На кой ляд переговариваться через третьих лиц, если это можно сделать напрямую?

Теперь я слышала только свою родительницу. По коротким вопросам и отрывистым репликам я поняла – процесс пошел.

– Здравствуй, Сонечка. В принципе, не против. А Люся как? Ах, там уже! В отпуске? Замечательно. На две недели? Не надоест ли вам моя Полинка за две недели-то? Спасибо, Сонечка. Нет, Сонечка, неудобно. Ну, на недельку пусть. Ладно, там видно будет. Маме большой привет.

Я выхватила трубку.

– Видишь, как все просто. Хорошо, что за дело взялась я, – победно провозгласила Соня, – тебе, Полина, только доверь. Я тебя, резинщицу, знаю. Сейчас бы мямлила да тянула кота за хвост… В общем, слушай. Тебе на все про все – полчаса. И выходим! – скомандовала она.

– Есть! – просияв, ответила я, и в предвкушении всех тридцати трех удовольствий побежала в свою комнату, собираться.

Мама, не утерпев, пришла мне помогать. Она предлагала мне взять и то, и это, подавала предметы, а я очумело хватала и бессистемно забрасывала в сумку все, что попадалось под руку, занятая исключительно своими мыслями и предчувствием праздника, явившегося мне так нежданно вместе с Сонькиным звонком… Вдруг мама заметила, что я довольно аккуратно сворачиваю и складываю поверх вороха одежды нарядное шелковое платье. Она сама сшила мне его ко дню рождения и сейчас очень порадовалась за дочь:

– Ну, наконец-то! Молодец, Полинка. А то все в штанах да в штанах.

– Да я так. На всякий случай. Конечно, вряд ли оно мне на даче пригодится.

– Тогда и туфельки захвати, на всякий случай. Не будешь же ты, если настанет этот случай, кеды под платье обувать.

Я послушалась и взяла.

Не успела мама дать мне последние ценные указания на дорожку, на пороге нарисовалась Соня, навьюченная, как ишак. Одета она была совсем не по-походному и явно не по погоде. На кой черт надо было надевать светлый выходной плащ в двадцать пять градусов жары – для меня пока оставалось загадкой.

– Ты много вещей-то с собой не набирай, – настоятельно советовала подруга, ставя на пол сумки и пыхтя как паровоз, – у меня там целый воз разных шмоток!

И доверительно сообщала маме:

– Знаете, я практически из всего вытолстела, просто свинка какая-то стала, а Поле мои вещицы в самый раз подойдут. Пусть носит, мне не жалко.

– Вот к чему приводит безмерная любовь к сладостям и булкам! – поддела я подругу и без церемоний заверила: – Ничего. Похудеешь еще.

Мама, как человек мягкий, поспешила сгладить неловкость:

– Ну что ты, Сонечка! Какая же из тебя толстушка? На мой взгляд, у тебя прекрасная фигура. Не беспокойся, Поля взяла только самое необходимое! – уверяла она гостью, хотя, кажется, особо не вникала, чего там, в итоге, я натолкала в свой багаж…

Ну вот, кажется, собралась. Навязчивая мысль, будто я упустила что-то важное, не давала мне покоя. Все какие-то дела мешали мне это исполнить. А… Кажется, дошло: квасу надо попить на дорожку! Прямо в уличных шлепках я залетела на кухню, вытащила холодную запотевшую банку и как припала к стеклянному горлышку!.. Ох, и добрый напиток. Переведя дух и вытирая ладошкой рот, заключила уже спокойно: «Теперь вроде все. Можно ехать».

Мама проводила нас только до лестничной площадки – ей уже пора было самой собираться, на работу в смену. Пока лифт гудел и полз с самого верха, неспешно перебирая в глубине шахты своими тросами и металлическими сочленениями, я уже чуть ли не подпрыгивала на месте от нетерпения. Наконец, двери с грохотом раскрылись. Мы запоздало расцеловались с мамой, боком втиснулись с вещами в тесную кабину и уехали. И только во дворе я вспомнила: «Батюшки, квасу-то попила, а пол-то так и не помыла!»…

Глава 2. Ура! Мы едем на дачу

Предчувствие чего-бто очень хорошего, что со мной непременно должно случиться, не покидало меня, пока мы шагали по распаренной зноем улице. Точнее, это Соня шагала, а я неслась, будто на крыльях, ведь это самое предчувствие буквально приподнимало меня в воздух, и мне казалось – я лечу! Лечу над горячим асфальтом с его змеистыми трещинами и тополиным пухом, уже скатавшимся в грязную вату, над отцветшими пару недель назад тополями с их гигантскими листьями с ладонь атлета, над головами прохожих и всей этой, надо полагать, не тщетной городской суетой…

За аллеей, отгораживающей проезжую часть от тротуара, шумели автомобили, тянуло бензином и выхлопными газами, но к запаху гари примешивался волшебный аромат сахарной ваты, что продавали за углом у входа в зоопарк. Улавливались нотки жженой карамели – так всегда пахнет у нас в квартире, когда нам с Соней вдруг вздумается самим варить леденцовые петушки. Во рту стало сладко. В другое время я бы завернула за тот угол непременно, но… не сейчас.

У перекрестка к только что подвезенной квасной бочке уже выстроилась бренчащая бидончиками и размахивающая банками очередь. Продавщица в белом халате неспешно вывешивала дежурную табличку: «В стеклянную тару не наливаем!», а народ справедливо возмущался: «Каждый день новые порядки!», и нетерпеливо требовал: «Эй, давай, отпускай! Сколько можно? Хватит прохлаждаться!». У дверей «Промтоваров» уже скопилась толпа – ждали открытия магазина. Не иначе как намечался выброс очередного дефицита. Суетились озабоченные домохозяйки, безуспешно пытающиеся восстановить очередность и справедливость; на них с гордым презрением взирали молодые мамаши с колясками, не случайно прихватившие с собой младенцев. Они-то были уверенны на все сто: кому-кому, а им сегодня точно удастся отовариться по полной программе. Ведь лозунг «Товар отпускается в одни руки!» пока еще никто не отменял, а тут уже, как минимум, две пары рук. И пусть маленькие кулачки кроме погремушек и пустышек еще ничего в жизни не держали, но тандем «мама плюс ребенок» имел неоспоримое преимущество! Вездесущие бабки с кошелками, – этим с утра явно было нечем заняться, – сновали туда-сюда, волнуясь, что им ничего не достанется, и одновременно сомневаясь, надо ли им в принципе то, что сегодня будут «давать». Парочка случайных алкашей в мятых пиджаках с оттопыренными карманами околачивались тут же. «А вдруг и нам чего перепадет?» – читалось по их возбужденным лицам и горящим глазам. Одним словом, все в этот день торопилось, жаждало, кипело, чего-то ждало…

– Сонь, ты бы хоть верхнюю одежду сняла что ли! Июль, однако, – весело предлагала я подруге, на которую всю дорогу недоуменно оборачивались прохожие, а теперь вот и на автобусной остановке многие пассажиры не сводили с нее глаз. Своим несезонным видом она сильно выделялась из толпы и привлекала всеобщее внимание публики.

– Так надо. Пришлось побольше на себя напялить, чтобы в руках поменьше тащить, – толковала она мне. – Я же электрическую вафельницу с собой взяла. Будем домашние вафли стряпать. Ты даже представить себе не можешь, какими нежными они получаются. А начинку туда можно самую разную пихать. Вкусней всего, конечно, вареная сгущенка, только ее варить слишком долго. Зато вкусно-о…

Она мечтательно закатила глаза и розовым язычком облизнула потрескавшиеся от сухости губы. Я окинула сочувствующим взглядом замученную и взмокшую Соню вместе с ее багажом, который заметно оттянул ей руку, и вызвалась облегчить ее участь:

– Давай подержу!

– Главное – их делать быстро. Двадцать минут, и целая гора, – она по-прежнему не теряла оптимизма, продолжая меня в чем-то горячо убеждать, но, передавая мне кладь, уже пыхтела, как паровоз:

– Фу… Кошмар! Знаешь, какая тяжелая?

– Гора – тяжелая?

– Тьфу ты! Вафель гора! Я про вафельницу. Целых три пуда, наверное, весит…

Прибор не случайно упаковали в два пакета, вставив их один в один. Обычный одинарный наверняка бы уже лопнул. Сонька для ценного груза даже пожертвовала два дефицитных красно-белых мешка с фирменным знаком Marlboro. Правда, создавалось впечатление, что пакеты уже неоднократно подвергались стирке, поскольку выглядели сильно пожулькаными: даже кончики букв стерлись.

Лично у меня уже имелся печальный опыт неосторожного обращения с культовой упаковкой. Я очень дорожила клеенчатой сумкой с добротными пластмассовыми ручками и с изображением двух бронзовых лошадок. Она перепала мне после маминой командировки в Москву и использовалась только в особо торжественных случаях. Однажды, наткнувшись на рекомендацию в «Здоровье», я сдуру решила по всем правилам обновить свой поистрепавшийся за год Philip Morris, который, несмотря на исключительно бережное к нему отношение, частично утратил свою эстетическую привлекательность. В заметке под заголовком: «Как стирать полиэтиленовые пакеты» черным по белому было написано: «Мыть надо теплой водой с мылом, а еще лучше добавить в мыльный раствор чайную ложку пищевой соды». Что я, собственно, и сделала… Проклятая сода! В процессе «реставрации» краска с поверхности мешка окончательно слезла, подарок мамы навсегда потерял товарный вид, а у меня с тех пор возникло недоверие к журналу в целом, и в частности – к некоторым кандидатам медицинских наук, что дают такие тупые советы.

Я осторожно и незаметно от Сони опустила драгоценный груз на асфальт. Пусть себе стоит, пока транспорта нет – чего на весу-то его держать, мучиться? Через двойной слой клеенки угадывалась не слишком большая коробка, но по весу казалось, будто внутри ее находится вовсе не чудо-вафельница, а тяжеленный чугунный утюг, который грели на печи и гладили им белье еще до изобретения электричества.

Ну, наконец-то… Из потока машин выпростал свое длинное тело сдвоенный желтый «Икарус», своим гибким сочленением-гармошкой напомнивший мне гигантскую гусеницу, которая, вильнув хвостом, неожиданно лихо подкатила к остановке. Мы кое-как влезли в переполненный автобус. Ну и душегубка! Хоть на мне легкая удобная одежда: белая короткая майка на бретельках, свободные холщовые брючки с резинкой вместо пояса и шлепанцы на босу ногу – а и то вся спина взмокла. Я глядела на Соню с искренним сочувствием, а скорее – даже с ужасом. Да и не я одна. Какой-то дяденька, здоровяк с рыжими усами, нагло занявший место аккурат под табличкой «Для инвалидов и пассажиров с детьми», с подозрением поглядывая на странную девочку с всклокоченными волосами и распаренным лицом, ерзал, ерзал, и вдруг надумал уступить ей место. Сонька в знак благодарности просто кивнула и плюхнулась на сиденье со словами:

– Боже… какое блаженство! Теперь можно и раздеться.

Под ее плащом оказалось ярко-красное трикотажное платье на высокой кокетке, подчеркнутой кружевной тесьмой под грудью. Моя сестренка, имея неплохой словарный запас и кое-какие представления о крое одежды, однажды назвала отрезную линию не кокеткой, а воображулей. Соню это тогда сильно умилило. Усатый еще раз внимательно окинул справную девичью фигуру, убеждаясь, что поступил правильно, и с облегчением вздохнул.

– Чего это он на меня пялится? – шепнула мне Соня на ушко, привлекая меня за локоть, и озабоченно предположила: – Может, из-за платья? Ну и что? Красный цвет – цвет уверенности и перспективы, да будет ему известно.

А по-моему, дядька решил, что девушка слегка беременна. Я не стала расстраивать подругу и объяснять, что дело, кажется, совсем не в цвете, и постаралась увести разговор в сторону.

– И все-таки, не могу понять, зачем тебе на даче макинтош?

Соня ответила мне вполне аргументировано:

– Видишь ли, мне эта вещь очень сильно нравится. Кто его знает, как меня еще за лето разнесет? Ну, сама подумай! А если осенью вообще в плащ не влезу? Обидно же будет. А так хоть сейчас поношу. Это сегодня солнце, а назавтра ведь могут и дожди зарядить…

В голосе ее звучала неподдельная надежда на скорое выпадение осадков и неприкрытая жажда. Девчонка явно перегрелась.

«Ну, счас! Размечталась, – подумала я, – мне-то как раз не хочется, чтобы погода менялась. Мой священный отдых не должны омрачать никакие затяжные дожди и прочие неприятности!» Удивительно, но сейчас мне даже было плевать на такие мелочи, как духота и давка в салоне. И ничего страшного, что на поворотах потные грузные граждане все, как по команде, валятся на меня, и кажется, лишь моя тонкая рука, вцепившаяся в поручень, в немыслимом напряжении сдерживает весь этот человеческий напор. И не беда, что на остановках неуправляемая толпа все время норовит оттеснить меня от Сони и против моей воли вынести в гофрированный переход, а то и просто выпихнуть из дверей наружу. И какие это пустяки, что уже оттоптаны все пятки, что какая-то кряжистая тетка расцарапала мне своей безразмерной колючей сумкой ногу, а вон тот интеллигент в галстуке так и целится заехать мне локтем прямо в глаз… Ничего, потерплю – не растаю, не сахарная. Зато впереди меня ждет что-то необыкновенное!

Радостное и совершенно необъяснимое волнение продолжало нарастать.

На вокзале выяснилось, что до электрички еще полно времени. Мы немного поторчали в пригородном зале, послушали неразборчивое бормотание диктора, попали в поток снующих туда-сюда людей, груженых сумками, чемоданами, рюкзаками, домашними животными, с трудом из него вынырнули и остановились поглазеть на цыганский табор. Зрелище оказалось прелюбопытным: прямо на гранитном полу, заваленном ворохом шмотья, громоздкими коробками, корзинами с провизией, раздувшимися полосатыми мешками, видимо, с каким-то тряпичным товаром, вповалку спали женщины и дети. Женщины разметали по полу свои вороные волосы и пестрые, как хвост павлина, широкие юбки. Своих ребятишек они заботливо прикрыли цветастыми шалями. Из-под шелковых кистей выглядывали то кудрявая головенка, то смуглая ручонка, то чумазая мордашка. Даже спящие и немытые цыганята были очень хорошенькими. Соня сказала с осуждением: «Еще бы шатер тут свой разбили и кибитку с конем приволокли! Никакой гигиены!», а я ей возразила: «Свободный кочевой народ. На кой им твоя гигиена?».

Прочувствовав на своей шкуре всю сутолоку вокзала и, кажется, насквозь пропитавшись специфическим вокзальным запахом, этакой гремучей смесью из «ароматов»: растопленного прогорклого жира, в котором жарили беляши в придорожном буфете; суррогатного кофе, пива и копченой воблы, дегтярной жидкости для пропитки шпал, дорожной пыли, курительных и туалетных комнат, – мы быстренько приобрели билеты и наконец-то выползли на воздух, где, с трудом отыскав тенечек, присели передохнуть. Соня сразу разулась, с наслаждением вытянув босые ступни с красными следами от обуви, и заявила, что у нее невозможно тесные туфли. Ну, это вполне в ее манере. Надо ж было догадаться – надеть в дорогу новую обувь! Туфельки, безусловно, были хороши – последний писк моды. На удобной, смягчающей шаг, каучуковой танкетке. В среде фарцовщиков да и в народе такая подошва называется «манной кашей». И цвет кожи очень приятный, светло-бежевый. Сейчас туфли оказались невостребованными, хозяйка даже не пожелала опереться о них своими розовыми пятками, предпочитая свободно распластать ступни на земле, правда, предварительно подстелив под них забытую кем-то на скамейке газетку. Видно, девушка не желала больше уподобляться тем древним китаянкам, которым постоянно приходилось держать свои ножки в неволе. С китаянками-то все понятно: они хотели, чтобы у них были миниатюрные стопы, а вот ради чего себя так мучила Соня? Как бы там ни было, теперь обновка неприкаянно стояла в стороне.

Я с интересом озиралась по сторонам. Перед нами раскинулась большая асфальтированная площадь, по кругу стояли ажурные скамейки, а в центре помещался небольшой парковый фонтанчик. Его чугунная пирамидка состояла из трех чаш, из верхнего сосуда на нижние ниспадал сплошной водопад. Почему-то при виде фонтанов мне всегда вспоминается трубный голос Маяковского со старой пластинки, строчки стиха: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?». Сама не знаю, отчего у меня возникает такая ассоциация, однако ноктюрн, не ноктюрн – а некая плавная мелодия в голове у меня образовалась: «Как прекрасен этот мир, посмотри…». Смотреть на движение воды и ее обилие это действительно прекрасно. Тем более в такую жару. Бесспорно, мир прекрасен! Но все же песня была навеяна другим.

– Ты не можешь не заметить, соловьи живут на свете и простые сизари… – пропела я, старательно выводя мотив.

– Да уж, – поддержала меня Соня, – такое количество сизарей трудно не заметить. Их тут целый миллион, наверное…

Может, и не миллион, но массовое скопление птиц на площади наблюдалось. Они мирно гуляли, попутно исполняя свои брачные танцы, громко ворковали, выискивали семечки, клевали мелкие камешки и все, что под их гулькин нос попадалось, включая явный мусор. Девушка с соседней лавочки, искрошив целую горбушку без остатка, поднялась, легко подхватила миниатюрный чемоданчик, который еще называют «балеткой», и спортивным шагом направилась в здание вокзала… Заметив перемены в расстановке фигур на площадке и руководствуясь стадным чувством, птичий народ всей стаей в срочном порядке направился к нам. А вдруг и тут чего перепадет? Скучившись подле наших ног, они потоптались-потоптались, нарезая круги, но, так и не дождавшись корма, грустно поковыляли к мусорному баку. Остался лишь один самый видный и, похоже, самый упрямый. Отщепенец вертел надутой радужной шеей, косил на нас умным красным глазом и всем своим видом выпрашивал вкусненькое. Сонька сразу сдалась.

– Посмотри, какой красавец! У него какое-то необычное оперение, и даже хохолок на голове смотрится, как настоящая корона. А грудь так и отливает… э-э-э… раствором бриллиантовой зелени.

Так отличница Соня по-научному назвала зеленку. Привычное простое название антисептика действительно как-то не вязалось с этаким роскошным голубиным экземпляром, а так – хотя бы намек на некую породистость и отличную от собратьев внешность.

– Слушай, Поль, давай ему хоть булочку купим. Сгоняешь, а? А то я, кажется, ноги стерла.

«Довыпендривалась!» – беззлобно подумала я и с готовностью откликнулась:

– Конечно, схожу. Великомученица ты моя. Чего брать-то?

Лучше было бы не спрашивать. Соня долго перечисляла хлебобулочные изделия, которые мне надлежало купить. Тут были и сайки, и посыпушки, и рогалики с маком и, главное, коржики – но непременно свежие, а не какие-нибудь залежалые.

– Сонь, погоди, не части, я запишу. Дай, только свой магнитофон включу, – пошутила я.

Соня поняла, что увлеклась и сдалась.

– Ладно, бери, что на тебя посмотрит. Только вилочкой потрогай на предмет черствости, – и уже мне вдогонку снова настоятельно напоминала: – Потыкать не забудь! Обязательно…

К привокзальной площади примыкал магазин «Каравай», самый большой хлебный магазин в городе. Знакомство с этой булочной в моей памяти отложилось двумя значимыми событиями. В тот день принесли Ирку из роддома, и тогда же я в первый раз попробовала торт «Полет». Хотя мы с папой явились прямо к открытию магазина, нам все равно пришлось отстоять в очереди пару часов, тревожно контролируя наше черепашье продвижение к прилавку и с волнением прислушиваясь к паническим настроениям в толпе: «Сейчас кончится! Да не кончится, что вы каркаете! А вот уже и кончились! Говорю же вам, на мне всегда все кончается…». Зря мы переживали: торты подвезли еще. Тортик, кстати, оказался что надо: поджаренные арахисовые орешки, пропитанные тягучей медовой карамелью, воздушная прослойка из заварного теста и пышное безе.

В магазине с тех пор ничего не изменилось, все тот же хлебный дух, оглушающе вкусный, и непривычное изобилие на прилавках. Разве что любимый торт в продаже нынче отсутствовал, о чем свидетельствовало красноречивое объявление в довольно грубой, я бы даже сказала – в хамской форме: «ПОЛЕТОВ НЕТ. Просьба своими вопросами продавцу не надоедать!» Но неповторимый запах хлеба делает людей добрее – правда, это никоим образом не распространяется на работников торговли, – и покупатели не обижались. Они бродили от стойки к стойке, тыкали раздвоенной вилкой, привязанной шпагатом к витрине, в хрустящую корочку, пытаясь добраться до мякиша, и, довольные, набивали свои авоськи свежей выпечкой. Еще бы! Поди, найди такое разнообразие в обычной «булошной»! Деревянные стеллажи с полками были забиты белыми, серыми и черными буханками, батонами, плетенками, халами и разной аппетитной мелочевкой – у меня разбежались глаза. Одним словом, каравай-каравай, чего хочешь – выбирай…

Мне приглянулись румяные круглые булочки с помадкой, за пять копеек, и хрустящие жареные трубочки с повидлом – за шесть. Вдруг за стеклом выставочного уголка, украшенного бумажными кружевами, я увидела то, что любила больше всего на свете. Кукурузные палочки! Правда, на полке имелись еще другие изделия – пышные хлеба с художественно запеченными выпуклыми косами и гигантскими колосьями на блестящей румяной корке. Образцы были явно не настоящие, а сделанные из папье-маше. Может, и картонная коробка на витрине – муляж?

– Скажите, пожалуйста, – не веря своему счастью, вежливо обратилась я к продавщице и указала пальцем на коробку, – эти палочки в свободной продаже?