Меч в рукаве

Идея божественной кары целым городам была в художественном плане весьма заманчива, потому и сумела закрепиться в голове Мефодия. Отдельные сценки, будто составленные им по чьим-то подробным описаниям, постепенно сложились в единое целое, и не запечатлеть в красках столь яркую композицию Мефодий посчитал сродни преступлению перед самим собой.

…Лежащий в горной долине город полыхал, словно политый напалмом. Падающие с неба потоки горящей субстанции – предположительно серы – стекали с крыш на улицы и мечущихся по ним людей. Небесный Огонь не щадил никого, пожирая горожан целыми семьями.

Люди спешили к городским воротам, надеясь за высокими стенами, ставшими теперь не защитой, а настоящей ловушкой, найти вожделенное спасение. Но его не ожидалось и там – гигантская фигура с крыльями размахом как у «Боинга-747», рубила направо и налево отражающим блики пожаров и покрытым бурыми пятнами крови огромным мечом всех, кто посмел переступить городскую черту. Что творилось у противоположных ворот, ракурс разглядеть не позволял, но, судя по торчащим из-за стены краям чудовищных крыл и взлетающим выше башенного парапета человеческим телам, – то же самое. Потоки крови лились по мостовым в уличные дренажные канавы…

А над застилающими небосклон облаками ядовитой гари нависало равнодушное – с холодным взглядом и плотно сжатыми губами – огромное лицо. Принадлежало это лицо тому, кто санкционировал резню, тому, кто обрушивал с неба тонны горящей серы, тому, кто, гордо именуясь Творцом, жизнь не только давал, но и отбирал…

В работе Мефодия Ятаганова не было подчеркнутых брюлловских поз, а была прежде всего заражающая своей панической энергетикой реалистичность. Наряду с присутствующими мифическими персонажами, земные вещи на картине выглядели более чем земными: человеческие внутренности вызывали у слабонервного зрителя тошноту, обугленные тела разве что не испускали горелого смрада, а кровь, казалось, была прорисована самой кровью.

Не считая Раисы, присутствовавшей при начале сотворения «Содома» (тогда еще без леденящих душу подробностей), первой, кто увидел почти готовое произведение и получил адекватное сюжету впечатление, оказалась соседка Мефодия по лестничной площадке Пелагея Прокловна – шустрая старушка неопределенного пенсионного возраста.

Соседи Прокловну хоть и уважали, но немного побаивались. Прокловна завешивала свою лоджию метелками сушеных трав и связками кореньев, собираемых в течение короткого сибирского лета, и всем в доме было известно, что она практикует магию, ворожбу и целительство. Однако вопреки слухам, человеком бабушка Пелагея была очень добрым и жизнерадостным, травами своими лечила практически весь микрорайон, а заговорами «супротив зубной хворобы» постоянно отбирала клиентуру у всех коммерческих зубоврачебных клиник округи. Ну а насчет «погадать – всю правду узнать» очередь к Прокловне не иссякала, как в застойные годы к Мавзолею и пивным палаткам.

Однажды, в особо морозный день, Мефодий занимался тем, что старательно прорисовывал лежащую возле огромной ступни ангела-истребителя отрубленную человеческую голову. В это время в дверь позвонили. Забыв по рассеянности прикрыть картину ширмой (художник ненавидел демонстрировать гостям незаконченные работы), присутствующий мыслями у ворот горящего Содома, Мефодий поплелся открывать нежданному посетителю.

В просьбе оказавшейся за дверью Прокловны не было ничего особенного: ей требовалось всего-навсего три листочка лаврушки. Ну а поскольку лавры голову художника пока не украшали, за лаврушкой пришлось пойти на кухню. Прокловна же, заинтригованная видимым из прихожей краем картины, на цыпочках прокралась в комнату, дабы лицезреть заинтересовавший ее объект целиком.

Вернувшись из кухни, Мефодий поначалу решил, что со старушкой случился эпилептический припадок. Прокловна не сводила выпученных глаз с картины, при этом ее трясла такая дрожь, что у соседей снизу наверняка качалась люстра. Вдобавок она непрерывно осеняла себя крестным знамением с такой скоростью, что Мефодий забеспокоился, как бы старушка не набила себе на лбу шишку.

– Свят-свят-свят!.. Спаси и сохрани!.. Матерь Божия, Пресвятая Богородица!.. – часто-часто шептали ее дрожащие губы.

– С вами все в порядке, Пелагея Прокловна? – участливо поинтересовался Мефодий, оторопев от вида пораженной непонятным припадком бабули.

– Свят-свят-свят!.. – продолжая судорожно креститься, попятилась Прокловна и, даже не взглянув на Мефодия и забыв о лаврушке, проворно ретировалась на лестничную клетку. Мефодий расслышал, как на захлопнувшейся двери ее квартиры заскрежетали многочисленные замочки, цепочки и шпингалеты.

«Как-то хреново получилось, – подумал Мефодий, возвращаясь к прерванному занятию. Пребывая в замешательстве, он даже не обратил внимания на то, что непроизвольно сунул принесенные им лавровые листки в нагрудный карман рубахи, согнув их пополам, будто денежную купюру. – Ни за что ни про что напугал хорошего человека. Раззява невнимательный!..»

С тех пор Пелагея Прокловна обходила Мефодия стороной, а если и сталкивалась с ним на лестнице, то бурчала что-то невразумительное и чуть ли не бегом скрывалась с глаз шокировавшего ее кровавым реализмом художника.

Друг Мигеля оказался намного старше его самого, однако был так же крепко сбит и подтянут. Он обгонял Мигеля в росте, имел пепельные волосы, но стрижку носил раза в два короче.

– Это Роберто, – представил психолога Мигель.

– Мефодий, – кивнул в ответ Мефодий.

– А полностью? – поинтересовался Роберто, глядя на него пристальным взглядом.

– Мефодий Петрович Ятаганов. Но можно просто – Мефодий, – слегка смутился художник и высказал предположение: – Судя по именам, вы иностранцы? Однако с русским у вас все в порядке. Где изучали? В Оксфорде?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Роберто и без приглашения проследовал в комнату вслед за Мигелем.

– Вот оно – жилище истинного живописца! – произнес Мигель, осматривая скудное убранство квартиры. – Знавал я кое-кого из вашего брата в свое время. То же самое: стол, стул, кровать и все, что требуется для творчества. Но вот телевизоров у них тогда еще не было…

Пока Мефодий бегал на кухню заваривать чай, от которого гости не стали отказываться, они уселись на потертый диван и с интересом принялись изучать висевшие на стене наброски, темы которых варьировались в широком диапазоне – от отдельных персонажей к «Содому» до каким-то чудом не отправленных в мусоропровод грифельных образов незабвенного Виктора Игнатьевича.

– Это все, что у вас имеется? – спросил Роберто, принимая от Мефодия чашку с чаем.

– Конечно, нет, – ответил Мефодий и вытянул из-под стола три увесистых и покрытых слоем пыли папки. – Вот здесь точно все. Все, что выжило, я имею в виду. Так сказать, отражение моего творческого пути…

Не спеша попивая чай, Мигель и Роберто взялись рассматривать содержимое представленной им на суд первой папки. На задней стороне каждого рисунка карандашом была проставлена дата (полезная привычка, закрепившаяся за Мефодием еще со школьных времен), а потому творчество Мефодия рассматривалось в более или менее хронологической последовательности. Порой гости обсуждали тот или иной рисунок либо задавали Мефодию какой-нибудь уточняющий вопрос. В такой непринужденной атмосфере они проговорили примерно полчаса, успев разобраться с первым и начать просмотр второго архива.

– Так в чем же конкретно будет заключаться моя работа? – не выдержал наконец Мефодий. – Художественное оформление? Разработка дизайна? Если честно, я бы предпочел что-нибудь ближе к моему основному профилю…

– Работа у вас, если согласитесь, будет что надо, – неопределенно ответил Мигель. – А впрочем, согласитесь, куда вам деваться?..

Во второй папке пошли рисунки университетского периода. Просматривая очередной набросок, Роберто вдруг отложил его в сторону и вернулся на несколько листов назад, сравнивая эту и предыдущие работы.

– Можно задать вам один откровенный вопрос? – спросил он Мефодия. – Хотя, если вам станет неловко, можете не отвечать.

– Валяйте, вы же как-никак психолог, – позволил Мефодий. – Скелетов в шкафу я не держу, да и шкафа у меня, как видите, нет.

– Что такое из ряда вон выходящее случилось с вами в период… – Роберто перевернул лист с наброском и уточнил проставленную на обратной стороне дату. – …С ноября по январь девяносто …ого года? Не говорите, что не помните; этого просто не может быть.

Разумеется, Мефодий помнил. Ту зиму, когда он учился на первом курсе университета, забыть было не так легко. Словно наваждение, словно муза вошла в его жизнь та голубоглазая ангелоподобная красавица с параллельного факультета. Впрочем, как выяснилось позже, «муза» эта любила посещать не только его одного, а бывало, что и нескольких таких за вечер. Потом почти полгода Мефодий приходил в себя от глубоких психологических ран, но и выводов о жизни за это время тоже сделал немало.

– Безумные бури юношеских гормонов, – опустив глаза, проговорил Мефодий. – Первая серьезная любовь, первые серьезные разочарования. Все как у всех… Но как вы догадались?

– Заметно по изменению характера ваших произведений, – не стал делать секрета Роберто. – Мрачнее палитра, другие выражения лиц героев, больше «черных» подробностей. Любой психолог скажет вам об этом.

– Да, видимо, вы правы.

– Но здесь не рядовая первая любовь. Не вздохи по ночам. Здесь что-то более суровое…

Мефодий подумал: стоит ли говорить обо всех подробностях людям, которых он и знать-то толком не знает? Но раз уж те оказались настолько проницательны…

– Я на полном серьезе хотел покончить с собой. Даже опасную бритву купил…

Хотя о том, что он несколько раз садился в горячую ванну и подносил острое лезвие к своим едва различимым венам, Мефодий умолчал – это было уже чересчур личное. Однако…

– И вы, безусловно, пытались проделать это? Причем не один раз? Я прав?

– Да, правы, – вздохнул Мефодий и совсем сник – эти струны никто внутри его не задевал уже давным-давно.

– Может, хватит? – обеспокоенно обратился Мигель к психологу. – Парню все-таки тяжело.

Но Роберто не обратил на Мигеля никакого внимания и продолжал терзать болезненную для Мефодия тему:

– И чем все закончилось? Что-то должно было случиться еще. Прошу вас, расскажите, это исключительно для вашей пользы.

– Странные у вас правила при приеме на работу, – пробурчал Мефодий и, хотя давно должен был обидеться на такую бесцеремонность, тем не менее не обижался, чем вновь себя удивил. – Очень странные правила… Что у вас вообще за фирма такая?

– Будьте добры, не отвлекайтесь, – тактично вернул его к теме Роберто. – Пожалуйста, ответьте на вопрос.

– Вы знаете, сейчас это звучит смешно, но тогда… – Словно в подтверждение своих слов Мефодий кисло усмехнулся. – Я пребывал в таком заторможенном состоянии, что однажды на перекрестке меня сшиб грузовик. Я два месяца провалялся в гипсе. Но зато у меня появилось столько времени на раздумья, что в конце концов я понял: затея с самоубийством – такая ерунда…

– Есть! Именно то, что надо! – вдруг встрепенулся Роберто и многозначительно посмотрел на Мигеля. Мигель тоже закивал с видом совершившего крупное открытие лаборанта. – Вот она – первопричина спонтанного деблокирования альфа-кодировки! Сильнейший психологический стресс в сочетании с физическими страданиями! Вероятнее всего, на эту основу произошло наслоение еще каких-нибудь раздражителей… Вас не ошпаривали кипятком, не слепили ярким светом, не пугали громкими криками?

– Да вроде нет… – ответил испуганный столь бурной реакцией психолога Мефодий. – Хотя постойте: однажды ночью в больничной палате сквозняк распахнул окно, а моя койка находилась прямо под ним. Меня засыпало битым стеклом и, честно признаться, перепугало чуть ли не до… ну вы понимаете.

– Мигель, ты был прав! – хлопнул коллегу по плечу Роберто. – Мы пришли по адресу!

– Да, и чем дальше, тем больше всплывает интересного, – согласился Мигель.

Мефодий снова почувствовал себя полным кретином. Как и тогда, при телефонном разговоре с Мигелем, у него опять появилась навязчивая мысль, что над ним тонко и умело издеваются, но вот с какой целью – непонятно. Мефодий всмотрелся во мрак за оконным стеклом – не маячит ли за ним объектив скрытой камеры какой-нибудь развлекательной телепередачи. Но там ничего не наблюдалось; да и восьмой этаж как-никак!

– Может быть, объясните, что вы имели в виду? – с плохо скрываемым раздражением полюбопытствовал Мефодий. – Что это за порядки у вас в «Небесных Вратах»? У вас всех так нанимают: сначала лезут в душу, а потом морочат голову всякой белибердой?

– Поверьте: со временем вы все узнаете, – ответил Мигель. – И ничего странного не происходит; вы как раз тот, кто нам нужен. Я ведь вас уже предупреждал – только не обижайтесь!

Похоже, Роберто и Мигель выяснили все до конца, поскольку оставшуюся папку с рисунками пролистали за пять минут, и то, как было заметно, из чистой вежливости.

– Но вы, Мефодий Петрович, еще не показали нам самого главного, – аккуратно укладывая содержимое папки на место и завязывая тесьму, заметил Мигель. – Мы с коллегой хотели бы взглянуть на нее. Это разрешено?

И Мигель указал на спрятанный за ширмой «Содом: день высшего гнева».

– Конечно, – ответил Мефодий. – Правда, картина еще не закончена, но если хотите… – Он встал со стула и отодвинул ширму в сторону. – Но только не думайте, что я и в жизни такой кровожадный садист. – «Фрейдисты хреновы!» – Это лишь замашки на правдоподобие и не более…

«Нет, что-то положительно не так с моим «Содомом», – думал Мефодий, глядя на то, как его работодатели взирают на полотно. – Что-то ненормальное получилось, какая-то мистическая картина. Кто бы ни глянул, так чуть не в обморок!..»

А реакция на картину гостей немногим отличалась от реакции Пелагеи Прокловны. И Роберто, и Мигель сразу же повели себя, словно младшие офицеры при появлении старших: подорвались с дивана и вытянулись во фрунт или некое подобие оного. Но через секунду оба расслабились и, как бы стыдясь своего поведения, покосились на Мефодия. Однако никто из них не уселся, а медленно, будто не на шутку опасаясь полотна, оба приблизились к картине и замерли с выпученными глазами и раскрытыми ртами.

– Хозяин! – ошарашенно проговорил Роберто. – Не может быть! Это же лицо Хозяина!

– Агент Пелагея давала голову на отсечение, что это Хозяин, – ответил Мигель. – Но я не думал, что он будет настолько похож!

Последние слова Мигеля словно плеткой стеганули по ушам Мефодия.

– Позвольте, – возмущенно обратился он к гостям, – вы что же, знакомы с моей соседкой Пелагеей Прокловной? Так, значит, вы знали обо мне еще до встречи в парке?

Оба работодателя переглянулись.

– Назад дороги нет, – сказал напарнику Роберто. – Ты сам только что видел это. Еще ни один смертный не изображал Хозяина с такой точностью! Это уже не рука землекопа. Это даже не рука агента. Это уже практически рука Исполнителя! Альфа-кодировка взломана, это бесспорно! Теперь его мозг готов к полному деблокированию.

– Ты прав, – подтвердил Мигель. – Обрати внимание: после спонтанной деблокировки его стресс не усугубился, как у многих ему подобных, а наоборот – полностью сошел на нет! Регуляция эмоционального всплеска опять же уровня Исполнителя. И еще пример: Пелагея сказала, что он был безумно влюблен в свою жену, а она ушла от него, да еще к его родному брату! И что же наш герой? Вены, как раньше, не режет, в истерику не впадает, как жил, так и живет. Спокоен, как…

– …Как Исполнитель!

– И мы выяснили это после простого собеседования! Что же тогда нароет у него в мозгу Гавриил?.. А ну, давай до полноты картины дадим ему попробовать усмирительный сигнал, но не одинарный, а двойной!

И оба они пристально уставились Мефодию в глаза. Их гипнотизирующие взгляды вызвали у Мефодия накатившее мощной волной чувство панического ужаса, колени его задрожали, и он попятился к стене.

– Что происходит, мать вашу?.. – стуча в испуге зубами с частотой швейной машинки, проговорил Мефодий. – Вы кто? Что вам от меня надо? А ну, выметайтесь отсюда, ненормальные, а не то позову на помощь! У меня наверху знаете кто живет? Да он вас в пудру изотрет!..

«Ненормальные» будто вняли его просьбе, и взгляды их вновь стали человеческими. Мефодий же, словно с него только что сбросили два или три лежавших на плечах мешка с сахаром, бессильно плюхнулся на стул и тяжело задышал. Пот с него сбегал ручьями.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул Мигель. – Стандартный землекоп уже давно бы валялся пластом!

– Да, двойной усмирительный свалит даже агента, – подтвердил Роберто и заключил: – Мы с тобой, Мигелито, обнаружили уникальную по всем параметрам личность. Такая попадается раз в столетие! Это не кандидат, а самородок. Надо забирать парня.

– И когда? – поинтересовался Мигель.

– Как можно скорее! Немедленно!..

– Вы не из адвокатской конторы, – вяло выдавил из себя «самородок». – Откуда вы? Забугорные спецслужбы? ЦРУ? «Ми-шесть»? МОССАД? «Сюртэ»? Вербуете? Но я же ничего не знаю и ничего не умею! Я – художник. Или нет, вы – террористы! Да, именно так – чеченские террористы! Зомбируете меня, чтобы я протащил куда-нибудь бомбу!

Собрав в кулак остаток сил, Мефодий выхватил из-под себя табуретку, зажал ее ножки в сведенных судорогой пальцах и кинулся на незнакомцев.

– Мелко мыслите, Мефодий Петрович, – сказал Мигель, с нечеловеческим проворством перехватив табуретку и шутя вырвав ее у Мефодия из рук. Нападавший потерял равновесие и брякнулся к ногам Роберто, который при этом даже бровью не повел.

– Я понимаю: воображение у вас – черта профессиональная, – продолжал Мигель, обращаясь уже к лежащему Мефодию, – но оно далеко от истины. Мы не те, не другие и даже не третьи, о ком вы сейчас думаете.

– А… кто же вы… тогда? – прохрипел Мефодий и попытался подняться, но Мигель наступил ему на спину и придавил к полу.

– Скажи мы вам сейчас, вы все равно не поверите, – вздохнул Мигель и обратился к Роберто, который, как уже догадался Мефодий, был в этой парочке за старшего: – Что будем делать? Потащим его на «точку»?

– До «точки» далеко. Ты глянь, какой прыткий – еще удерет, а «усмирительный» не действует. Воспользуемся квартирой агента. Веди его к Пелагее, она нам поможет, а я пока свяжусь с «конторой»… Крепкие руки перевернули Мефодия лицом вверх с такой легкостью, будто он был обычной пуховой подушкой.

– Еще раз прошу: не обижайся, приятель, ладно? – сказал Мигель, склоняясь над поверженным. – Я знаю: ты хороший человек и не виноват в том, что происходит. Никто из нас не виноват. Этот порядок устроен не нами; мы лишь его часть и обязаны подчиняться его законам. И ни у тебя, ни у нас пути к отступлению уже нет. Что ж, раз усмирительным сигналом тебя не пробить, надеюсь, что это пока действует…

И кулак Мигеля коротко ткнул Мефодия в лоб. Художник стукнулся затылком об пол, и сознание его предательски отключилось…

Мефодий уже бывал дома у Пелагеи Прокловны, а потому, вновь вернувшись в реальность, без труда определил свое местонахождение: он сидел в кресле с выцветшей обивкой, купленном Прокловной, очевидно, еще при правлении Леонида Ильича.

Однако этим визуальным определением все и ограничилось. Попытка пошевелиться и придать телу ровное положение закончилась ничем – Мефодий был основательно связан по рукам и ногам. Не получилось издать и протестующий крик – во рту у него была зафиксирована резиновая кость для собак, с которой обычно играл энергичный фокстерьер Пелагеи Прокловны – Тузик.

Сама бабушка Пелагея, скромно сложив руки на коленях, притулилась в уголке дивана. Рядом с ней, высунув розовый язык и виляя купированным хвостиком, крутился владелец резиновой кости, с нескрываемым недовольством посматривавший на тискающего зубами его собственность Мефодия. Вид у Пелагеи Прокловны был такой, словно хозяйкой здесь являлась не она, взглядом старушка старалась не встречаться со взглядом художника и смотрела куда-то в темноту за окном.

Мефодий прекрасно помнил все подробности визита к нему двух «работодателей», помнил их странное поведение и последовавшую затем вспышку своего геройства, но каким образом очутился здесь, вспомнить не смог. Он хотел попросить Пелагею освободить ему рот, однако сумел издать лишь герасимовское «му-му». Прокловна отвлеклась от ночного Староболотинска, испуганно и жалостливо поглядела на Мефодия, а затем поднесла палец к губам: дескать, помалкивай пока!..

– Ну что, очнулся? – услышав мычание, в комнату вошел Мигель. – Голова не болит? Лучше скажи честно, это для твоего же блага.

Мигель сбросил пиджак и рубаху и остался в футболке, что указывало на ожидающую его некую энергоемкую и, вероятно, грязную работу. Мефодий обратил внимание, что оба запястья на руках Мигеля были перехвачены кожаными напульсниками. С внутренней стороны напульсников – аккурат возле самых ладоней – крепились странного вида приспособления, слишком большие для наручных часов. По форме эти приспособления напоминали овальные бруски алюминия размерами с мобильный телефон, но серебрились они во много раз ярче матового алюминиевого блеска. Никаких дисплеев и кнопочек на этих штуках не наблюдалось; просто сплошной металл и притягивающие их к запястьям ремни.

Мигель перехватил заинтересованный взгляд Мефодия и счел необходимым пояснить:

– Скоро сам обо всем узнаешь, потерпи немного. И ничего не бойся – здесь никто не желает тебе зла, клянусь своей честной репутацией.

«Тогда на хрена связали, мудозвоны с честными репутациями?» – хотел крикнуть Мефодий, но слова его так и не смогли проникнуть сквозь кляп во рту.

– Очень даже тебя понимаю. – Мигель придвинул стул и оседлал его задом наперед, положив руки на высокую спинку. – Страх, но одновременно и любопытство? Или нет – любопытство все же прежде всего, а затем страх, так? Так!.. А ведь когда-то и я точно так же лежал связанный, а некий Синберторикс, светлая ему память, утешал меня перед деблокированием… Как же давно это было! Тысяча пятьсот десятый?.. Или пятнадцатый?.. Какая, впрочем, разница…

Мефодий снова замычал и выразительно указал глазами на кляп, а затем помотал головой, пытаясь объяснить Мигелю, что все это лишнее и он ни вопить, ни звать на помощь не будет. Но Мигель не обратил на его пантомиму никакого внимания.

– В какой-то степени нам с тобой повезло, – наставническим тоном вещал он. – Мы – Просвещенные! В отличие от остальных наших современников мы узнали гораздо большую часть Истины, продвинулись в своем развитии на более высокий уровень! Не всю Истину, нет – боюсь, что сам Хозяин полностью ее не ведал, – но точно смогли заглянуть далеко за горизонт обычных знаний… Вот Роберто, к слову, не таков. Он был рожден в семье Исполнителей, а не землекопов. Все, что мы – Просвещенные – получаем через деблокирование, было заложено в нем изначально… – Мигель краем глаза покосился на дверь комнаты, потом продолжил: – Я бы на твоем месте запомнил этот момент – он весьма знаменателен, но, говоря по правде, ничего приятного в деблокировании нет. Больше возможностей, больше функций, но вместе с этим и больше проблем. Как там у Анаксагора? «Чем больше знаешь, тем больше не знаешь»… Землекопы ведь как дети: они видят Мир плоским и ограниченным, больше фантазируют об Истине, чем познают ее, но это не их вина… Такими создал их Хозяин, такими они ему были дороги, и такими они остались после его ухода…

Мигель вздохнул.

Хлопнула дверь, и в комнату вошел Роберто, тоже в одной футболке и с такими же серебристыми утяжелителями на запястьях.

– Смотритель прибудет через час, – сообщил он и обратился к Пелагее Прокловне: – У вас не найдется чего-нибудь перекусить? А то у нашего друга, кроме банки тушенки, в холодильнике ничего и нет.

Прокловна с готовностью подскочила с дивана и, сопровождаемая верным Тузиком, прошаркала тапочками на кухню.

– Кто из смотрителей прибудет: Свенельд или Гавриил? – спросил Мигель.

– Гавриил, – ответил Роберто. – Говорит, давно не практиковался, да и не терпится ему увидеть нашего уникума.

– Не лучший деблокировщик, – заметил Мигель. – Однако и не худший.

– А кто деблокировал твою голову? – полюбопытствовал Роберто.

– Джейкоб.

– Да брось ты!

– Нет, серьезно – сам Джейкоб! – Мигель произнес это с подчеркнутой гордостью. – Он бился надо мной три дня!.. Я был тогда маленьким кастильским парнишкой, сидевшим в подвале у инквизиторов. А угодил я в Святую палату за то, что после попадания в меня молнии приобрел способность парализовать взглядом людей…

– Значит, так ты лишился своей «невинности» – альфа-кодировки!

– Да… А видел бы ты, как они проводили дознание! Глаза завяжут, морды воротят – боятся, мерзавцы, как бы я их ненароком в статуи не обратил!.. Но, на мое счастье, среди местных альгвазилов агент оказался. Он-то и вывел на меня Синберторикса, а тот приволок смотрителя Джейкоба. Джейкоб выдал себя за самого Великого Инквизитора Хименеса и под видом того, что ведет со мной душеспасительную работу, произвел мне полное деблокирование, после чего забрал с собой… Я избежал аутодафе лишь благодаря ему и Синберториксу. А вот родителям моим повезло меньше. Намного меньше…