Девять

Борис Херсонский

Девять

© Б. Г. Херсонский, 2020

© Е. А. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2020

© Издательство «Фолио», марка серии, 2005

Клио

Первая ода

1День меркнет. В набежавших тучахсокрыты сонмы дев летучих.Их интерьерные телавенчают мощные крыла.Валькирии, как санитаркинад полем боя. Их товаркиэринии, что месть вершат.Но нет им дела до стишат.2О муза! Среди дев жестоких,змееволосых, волооких,грудастых – только ты нежна!Жаль, мало ты кому нужна.Летишь привольно над поэтом,но лáвровый венок при этомвисит дамокловым мечом,добро, когда не кирпичом.3Итак, рифмованные строки —как зэки, что мотают сроки,где рифмы – тачка и кирка,баланда, что на вкус горька,и ритм – решеткою тюремнойгремит стопою подъяремной,а строфы – нары вдоль стеныкошмарной лирикой полны.4Бывали дни, гремела лирао Ленине, о деле мира,о сеялках и тракторах,колхозных танцах и пирах,стахановцах в подземных норах,и гонораров пышный ворохстучался громко в твой карман,нетерпеливый графоман!5Где творчества дома? И где вы,крупнолирические девы?Оздоровительной вознис поэтом не хотят они!Где бедра? Где живот и ляжки?Лежат на пенсии бедняжки.На полке зубы между книг.В ушах – романс «О дивный миг!»6О дивный миг! О сладкий крик!Был музы санаторной ликв порыве страсти запрокинут…О дивный мир! Жаль, ты покинут,не слышен лиры сладкий стон,гремит попса со всех сторон.И стихотворная рекламазвучит средь общего бедлама.7О муза! Ты жива, старушка.Тебе – полушка, мне – полушка,копейку сложим мы вдвоем,и, выпив, что-нибудь споем.Ну что ж! Не поминайте лихом!Под старость обернулся психомлюбимец муз. Смешон уделтого, кто эту песню спел.

«чем ближе к смерти тем дальше от истинной веры…»

чем ближе к смерти тем дальше от истинной верыжаль инквизицию отменили она бы приняла мерына костре любовью Господней отступника греяговорят в народе сожги марана и в прахе узнаешь евреяпоскреби россиянина и перед тобою татаринно не огорчайся будь за все благодаренза копейку в кепке лежащую перед безногимза высохших старичков которые сыты немногимза город у моря с троллейбусом и трамваемтрамваи другие и город почти что неузнаваемнебо тускнеет зато на губах любимых ярче помадапервоклашка по пальцам считает окружности дантова ададлина окружности два пи эр но это проходят позжелюбовь умирает в муках на супружеском ложеа люди живут без любви прогорклой пропащейкаждый из нас медь звенящая или кимвал звучащийособенно здесь у моря где притихший до летаприморский бульвар знаменитый театр оперы и балетаплатаны-пенсионеры с ободранной серой кожейчеловек чудак сам на себя не похожийнадо сходить в музей поглазеть на полотна старыхмастеров не все же глядеть на натуру в стрип-барахне все же вытаптывать травку проходя мимо врат церковныхв сизом облачке смертных страстей и мыслей греховных

«что думают старушки со скамейки…»

что думают старушки со скамейкисчитающие жалкие копейкипо поводу сомнительной семейкиживущей на четвертом этажес их пианино старым дребезжащимсыночком слабосильным и дрожащимс подсвечником и вилками фражекто ходит к ним о чем ведутся спорыкакой чумы в них затаились спорына кухне их посуды грязной горывсе близоруки в роговых очкахвсе говорят с акцентом все картавыи нет на них контроля и управыотключишь свет читают при свечахчто думают старушки со скамейкисчитающие жалкие копейкипо поводу расхристанной еврейкис авоською идущей в гастрономкак располнела плохо ногу ставитноском вовнутрь опять-таки картавити говорит на языке чудномчто думают о главном инженереприличный человек по крайней мерене водит баб сидит в своей фатереодин как сыч как перст совсем одингодами тот же плащ старообразныйи даже нос горбатый безобразныйне портит красоты его сединчто думают о смерти до которойподать рукой о неприезде скоройо дяде соломоне с тетей доройсидят на чемоданах вызов естьно допуск был у дяди он в отказену а у тети вовсе сдвиг по фазеи жив покуда слабоумный тестьи все покуда живы что приятноБог терпит всех и не зовет обратново тьму откуда всех нас непонятнозачем извлек на грязно-серый светучил советской бытовухе жалкойпожаловал хрущевкой коммуналкойа есть ли Он для нас пока секрет

«все приглашали друг друга не поехал никто ни к кому…»

все приглашали друг друга не поехал никто ни к комукаждый забился в свой угол в своем домукто конопляном кто в табачном дымуни по одежке встретить ни проводить по умукто окончил нархоз кто окончил физтехникто ни к кому не поехал а все приглашали всехно на каждое приглашение приходится десять помехи голова с утра раскалывается как орехкто-то работал для армии в каком-то секретном НИИкто-то в пустом кабинете размышлял о небытиикто-то строчил доносы кто-то в газету статьии никто ни к кому не приехал а казалось бы люди своикто-то с кем-то рядом два года на последней парте сиделкто-то совсем облысел кто-то совсем поседелкто пиликал на на скрипке кто под гитару пелно никто ни к кому не приехал и это в жизни пробелпотому что жизнь разорвана то пробел то тиреили точка азбука морзе или флаг на горепик имени сталина тает ледник на жареи никто ни к кому не приехал каждый умер в своей конуре

«слышу со всех сторон пора подвести черту…»

слышу со всех сторон пора подвести чертузасиделся зажился запутался снижен слухстарость должна ходить с кляпом во ртув мохеровой шапочке летом зимою так сразу в двухкутаться жаться чтоб холода скоротатьсерая вата лежит между оконных рамк нам даже Христос приходит в ночи как татьсмерть за ручку ведет и земля прикрывает срама покуда валокордин валерьянка и бромтретья нога привет вам сфинкс и эдипэто наш мужской ПМС предмортальный синдромэто наше ворчанье брюзжание кашель и хрип

«жизнь скована льдом…»

жизнь скована льдоммир до костей продрогне стучи в крупноблочный домне пустят тебя на порогпаутина ветвей ледяныхблестит вокруг фонаряшубы в шкафах платяныхвек пропадают зрявселенский отдел пропажзакрыт до скончания днейхрущевка пятый этажкрыша и небо над нейкухонька с гулькин носгазовая плитадавний квартирный вопросхолод и теснотасмерзшаяся земляне тротуар а катокпоследний день февраляближе на локоток

«от любви до ненависти шаг не один а три…»

от любви до ненависти шаг не один а трипервый шаг охлажденье второй раздраженьена стенах в кухнях отрывные календарив зеркалах на стенах спален привычные отраженьятак в стандартных квартирах стандартная жизнь течеткак вода из крана в грязный отлив стекаятак считанные минуты спотыкаясь теряют счеттак тротуар покрывает корочка ледянаяесли я любви не имею – то я звучащий кимвали звенящая медь что всегда побеждает в спорене сказать чтобы кто-то в подобных случаях горевалесли нет любви откуда возьмется гореесли я все свое имение нищим раздами тело отдам на органы а то и на всесожженьеа любви не имею что пользы моим трудампервый шаг охлажденье второй раздраженье

«если идти следом лучше идти стадом…»

если идти следом лучше идти стадоммузыка духовых награды сыпятся градомлидер с рукой железной и с плоским лицом удавакровь из жерла войны как из вулкана лавастранные времена нам под конец подарилине отмыли от грязи не отряхнули от пылипоказали выпуклость ужаса на плоском цветном экраневек инвалид потерявший руку в чужом карманевек инвалид потерявший разум в дыму пропагандыгород стыд потерявший из-за полной шаландыговорят что кефали уплывшей в дальние далис рыбаками костями по которым рыбачки страдалипроснешься и старый мотив озорной уголовныйвстанешь к окну пейзаж бесцветный неровныйвыйдешь на зимний пляж ветер насквозь продуваетрыбка плывет к ногам не печалься и хуже бывает

«территория наша была но недолго пока…»

территория наша была но недолго покаевропа не стала подобием черновикаили детской раскраски или плотной бумагидля вырезания ножницами по контурам рекпо перешейкам по горным хребтам господин имярекрасставляет на карте неизвестные ранее флагина пластмассовом столике крыма татарский лежит чебурекплюс граненый стакан пророссийской живительной влагипредставляю мальчишку с кончиком языкамеж зубами зажатым территория наша покавпрочем что значит наша когда наготове войскабез опознавательных знаков рука неизвестной державыуказательным пальцем грозит нам издалекаи какой мы дивизии или какого полканаши люди отважны наши ломкие сабельки ржавыстихотворная ломкая длится строкав ожиданье подлога подножки подставыя служил в севастополе в форме военно-морскойя в советском строю одержимый семитской тоскойпод названьем вельтшмерц стойка смирно на палубе летнойприжимая к матроске промасленный автоматповторял присягу и слушал начальственный мати готовил себя к вечной жизни пустой тягомотнойнаблюдал свежеоблачный крымский военный закатчто слегка украшен волошинской мыслью бесплотнойя служил в состраданье героям гражданской войныв подражанье российским мерзавцам седой старинычьи поступки прекрасны а враждебные мысли черныпанорам диарам севастопольских баек толстоготерритория наша была но о чем гореватьпо вечерней поверке в подушку в ночную кроватьот полуночи до половины шестогоразобщенные люди расчлененная злобная матьи граненые мутные стенки стакана пустого

«сладка коврижка жаль что горька отрыжка…»

сладка коврижка жаль что горька отрыжкаурок не впрок хоть душе полезно ученьевспышка насилия как и любая вспышкагреет душу слепит глаза распаляет влеченьефокусник цирковой с палочкою волшебнойпревратит возмущение в траур и горе в праздникпублика дура с улыбкою развратной и непотребнойпроглотит и это блюдо из крови и слез напрасныхподслеповатая публика дура с накрашенными губамине отличишь помаду от крови да нам и не надоидем на приступ потом идем за гробамизвеня колокольчиками молча движется стадоа те колокольчики многопудовым звономзвенят-гремят с высоких обезбашенных колоколена Тот кто знает что звон обернется стономвзирает с небес Духу и Отцу сопрестолен

«свет преломляется в призме…»

свет преломляется в призмекак когда-то при социализмеразлагаясь на семь цветовпотому что семь дней в неделесемь гномов как семь кротовроют ходы и в самом делеряды врагов поределипионер не всегда готови обед не готов покудаи на кухне не мыта посудаа из крана вода течеттонкой струйкой в отлив стекаетжизнь прошла но это не в счетснег последний на улице таетмолодежь не всегда гуляетстарикам не всегда почетничего не всегда как когда-тоэто время как рот щербатои показывает языксловно доктору он обложена лицо к какому привыки печальный исход возможенангел меч вынимает из ножени привет господин кирдыкчай спитой в граненом стаканерожа диктора на экранеутро зябкое длится и намостаются печальные строкичто плывут по коротким волнамостаются грехи и порокии эпоха стоит руки в бокирасставляя врагов по местам

«Да, мы распихали грехи по углам…»

Да, мы распихали грехи по углам,как старая ведьма – изношенный хлам,давно бы пора на помойку.Мы грешные люди, пора, брат, пора,туда, где навеки застыло «вчера»,в тюрьму, на железную койку.Мы сами себя стережем – не храним,себя не щадим и друг друга виним,а небо сквозь крупную клеткусияет немыслимым светом, но гденаходим упрямство остаться в беде,на радость почившему предку?Он думает – мысли пустой головы —мы тоже погибли, мы тоже мертвы,дыханье – обман и биеньежелезного сердца – всего лишь мотор,ненужная вещь, безнадежный повтор,сплошное недоразуменье.Что пишем, а что остается в уме,что ищем, а что сохраняем во тьме,вдали от признаний и чести.Мы грешные люди – грехи на полу,как тряпки навалены в каждом углу,и вор-прокурор приглашает у столу,чтоб нам сообщить об аресте.

«кости тогда назывались зернь а кабак кружало…»

кости тогда назывались зернь а кабак кружалоу каждого на груди по кресту и медной иконкена Пасху священник читал смерть где твое жалосмерть внимательно слушала и посмеивалась в сторонкевсе знали вечером водка губит а утром лечитее называли зеленым вином так оно легчеа тут проклятая зернь иже хлещет и кости мечети все равно что выпадает чет или нечеттак в позорной игре во хмелю и разбоепрошлых веков сегодняшний день рождалсячто при феодальном что при советском строекак сомкнулся капкан так до сей поры не разжалсявпрочем наш железный капкан лучше канкана в парижеа что кровь на нем запеклась никому не мешалоэто яснее в полночь когда смерть придвигается ближеи из-под полы кажет острое древнее жало

«как хорошо креветке…»

как хорошо креветкев коралловом лесусидит себе на веткекачаясь на весуа вес не больше граммапоскольку молодамедуза вместо храмада здравствует водасоленая морскаятропическая синьгорячих рыбок стаянемного поостыньмедуза вместо храмада здравствует водацаревич Гаутамазахаживал сюдаон говорил о многомо карме и судьбепрозрачным осьминогампланктонной голытьбео перевоплощеньевся жизнь круговороти не прервет вращеньеничей зубастый рота рты всегда в избыткеи зубы так острытак медленны улиткии рыбки так пестрывсе движется покудаперсты в щепоть сложивживет подводный Буддаи мир подводный жив

«в шестьдесят восьмом он был студентом сорбонны…»

в шестьдесят восьмом он был студентом сорбонныи всюду носил цитатник мао к сожалению в переводено китайский позднее выучил потому что законыреволюции строги особенно если не следовать модестричься коротко одеваться в подобие синей пижамычтобы все на одно лицо и на одну фигуручтоб под курткой была сокрыта грудь красавицы жаннычтобы грудь плоскодонки сюзи не оскорбляла натурус возрастом он изменился сердце его смягчилосьв женщинах больше ценил интеллект чем грудисюзи старилась рядом революции не случилосьчто-то было конечно но что позабыли людион был профессором левым востоковедомсопоставлявшим идеи мао с концепциями лаканав этом наверное был резон но он мне неведомфилософия представлялась чем-то вроде большого обманаон говорил по-русски мы сидели в кафе в одессеуже потерявшей «с» но не ставшей еще українським містомбыл первый день Пасхи отовсюду Христос воскресея думал что был православным он думал что был атеистомон расспрашивал о былом о жизни в советском союзегде даже цитатник мао числился в тамиздатерядом сидела молча все та же сюзии глядела на муравья окопавшегося в салате

«как изменились наши лица…»

как изменились наши лицав непрочной памяти невернойочарованье не продлитсяи не помедлит день вечернийно все же тютчевские строкивсе чаще мне на ум приходятчужого времени потокипереполняют водостокина западе сиянье бродитно тень ложится все плотнеена сад стоящий в ожиданьеи мы гуляем по аллееи жизнь тускнеет и страданьепереполняет мирозданьепрославим сумерки в которыхвсе растворится без осадкасудьба в попреках и укорахстрана в неправедных поборахсреди руин правопорядкапрославим свет любви последнейв которую вся жизнь вместиласьлюбви что постояв в переднейушла и с нами не простилась

«ничего не понимаем…»

ничего не понимаемфикусы торчат из кадокперед каждым первомаемистерический припадокистерический весеннийгормонально-аморальныйвозрождение растенийбыт квартиры коммунальнойгром посуды или гаммыиз открытых пыльных оконпавший дед глядит из рамына красотки падшей локонвдовы сидя на балконахсмотрят в небо с укоризнойтам их мальчики в погонахс их небесною отчизноймир народам в кои векис негодяев взятки гладкии стучит костыль калекипо раздолбанной брусчатке

«стихи умирают как оплачивались построчно…»

стихи умирают как оплачивались построчновремя катится под уклон как ребенок с горкитреснули стены все что стояло прочнопокосилось осело необходимы подпоркивот упираются бревна в известняковые стенывот к контейнеру вынесли книги перевязанные веревкойпоколение как старый актер неохотно сходит со сценыдумали смерть убийца а она оказалась воровкой

«спитая простота святая пустота…»

спитая простота святая пустотана знак воды ложится знак крестана зрак беды ложится жар огня«измучен всем не стал бы жить и дня»изучен всеми поперек и вдолья расскажу вам что такое больне нужно слушать мыслить и смотретьне забывайте сердце запереть

«я пытался действовать – мне говорили – не лезь!..»

я пытался действовать – мне говорили – не лезь!я пытался сказать – мне говорили – молчи!я уцелевшая щепка – в то время рубили лес.лес пошел на дрова, и дрова спалили в печи.дрова спалили в печи, и щепка осталась одна.во дворе на траве, где раньше лежали дрова.она отсырела и на растопку уже не годна.бездействует и молчит – и в этом она права.

«череп на стопке книг. бокал лежит на боку…»

череп на стопке книг. бокал лежит на боку.«тщета» – названье картины. хоть мрачновато, нотипичный сюжет, не всякое слово в строку,не всякая буква в слово. будущее темно.разве только вот этот череп и провалы глазницогоньком свечи вырваны из темноты.жизнь светла и подвижна. разнообразие лиц.но череп от черепа не отличаешь ты.и книги захлопнуты. ничего не прочесть.бокал опрокинут. расплескалось вино.жизнь лицемерна. в ней – наглая ложь и лесть.только смерть правдива, поскольку ей – все равно.но вот – фолиант и старик, склоненный над ним.рядом – череп – куда же нам без него.лев свернулся в ногах. блаженный Иеронимпереводит святое писание. время стоит того.древнегреческий умер. с ним рядом лежит латынь.но процесс бессмертен – вот Лютер ввязался и сам не рад.появляется черт. Мартин кричит ему – сгинь!швыряет в него чернильницей. и черт возвращается в ад.

«тебя встречают ангелы и ведут на цветущий луг…»

тебя встречают ангелы и ведут на цветущий лугты видишь Агнец стоит на престоле сияющем вдалекетебе известно у агнцев земных не бывает рука у этого есть рука и крест золотой в рукево врата постучат и Петр бежит отворять на стуктечет река и рыба символ Христа в рекекогда-то на день рождения тебе подарили альбомтам была картина Ван Эйка там был похожий пейзажтам свет предвечный упирался в небо столбомтам у райских врат стоял бородатый стражтам обителей много каждому полагается домвысокий гуляй сколько хочешь скачи с этажа на этажвсе это понятно весьма далеко от земливот она крутится вертится в песенке шар голубойа вот в хитонах до пят толпой к тебе подошлисвятые и праведники погубленные тобойты зачитывал приговор и командовал плистреляли другие а ты отправлял на убойи хоть бы кто слово сказал так нет молча стоятне стреляют они безоружны только смотрят в упоркак уже было сказано в белых одеждах до пяттолько глядят в упор и в каждом взоре укора ты в военной форме и китель потертый измятсмотришь в землю которой нет и мелешь какой-то вздорподнял бы очи ввысь так нет же вот она высьвыше некуда дальше некуда и какие еще словаразве только как прежде скомандовать разойдисьно слишком уж небо сине и зелена травахоть бы слово сказали тогда бы крикнул заткнисьтак нет стоят и молчат никто не качает правани письменного стола ни лампы на этом столени трех телефонов черных с той самой войнывсе это зачем-то осталось там на землеа в подземном архиве все папки сохраненыи красные звезды горят и вождю не спится в кремлеи на каждой бумажке вечный отпечаток твоей вины

«Вы пришли ко мне, чтобы действовать мне вопреки…»

Вы пришли ко мне, чтобы действовать мне вопреки,чтобы вздрагивать от касанья моей руки,чтобы глядеть на меня исподлобья, словно из-под пяты,чтобы молчать – до упора, или спорить – по хрипоты.Вы живете во мне вслепую, как нищие – наугад,вы застите мне глаза, как ветер плюс снегопад,вы шумите в моих ушах, заглушая полночный хор,вы живете в сердце моем, и в каждом биеньи – укор…Что мне делать с вами, думы мои, сомненья мои?И они отвечают цитатой – молчи, скрывайся, таи.И я молчу и скрываюсь, и таю, и сжимаюсь в комок,но дверь не могу запереть, ибо сломан старый замок.Сломан старый замок, и потерян железный ключ,и сквозь щель между туч пробивается солнца луч,и на тонких озябших ветках вызревает вишневый цвет,и подобна улитке на склоне радость на склоне лет.

«Говорит Фома: „Вы все посходили с ума!..“»

Говорит Фома: «Вы все посходили с ума!Покосились от горя дома, повсюду сгустилась тьма,весь мир – тюрьма, ваша жизнь не знает самакуда она катится!» – так говорит Фома.«Что за радость в ваших глазах горит? – Фома говорит —весь мир скорбит, ибо наш Учитель убит,ибо наш Учитель казнен, в муках скончался он,он был ко кресту пригвожден, он умер и погребен!»«Что вы мне твердите? Христос воскрес? Это – темный лес.Да, Лазарь – воскрес, но больше никто не воскрес,Лазарь скоро опять умрет, и мы умрем в свой черед.Нас смерть взяла в оборот, ухватит – и полный вперед!»«Осязание паче зрения! – утверждает Фома —У многих бывали видения, и к чему кутерьма?Христос воскрес! – я скажу не раньше чем перст вложув раны Его, я верю лишь в то, что в руках держу!»«Шалом! – говорит Христос – радуйся, мой ученик!Ты видишь тело Мое, и Мой сияющий лик,ты бодр, ты не в забытьи, вот они – раны Мои,касайся их и сомнений своих не таи.Ибо вот не нашел я в Израиле веры такой,которая знает то, чего не коснулась рукой!Блажен, кто не видел, но верует все равно.Свыше утверждено – кровь и плоть Моя – хлеб и вино!»Говорит Фома: «Ты – мой Бог, а я поверить не мог,вот я к ногам Твоим лег, не будь ко мне слишком строг,я понял, что смерть не итог – для Воскресенья предлог!Господь мой и Бог, – говорит Фома – Господь мой и Бог!»

«стекла стекла вставляем и точим ножи…»

стекла стекла вставляем и точим ножимолоко молодая картошкастарый дом многослоен молчат этажив каждой комнате мелкая сошкав каждой кухне корыто висит на стенемедный чайник на каждой конфоркемедный всадник кипит на прозрачном огнекрупы в банках литровых на полкедо бульвара квартал до детсада их двабудит бабушка сонную внучкуэта жизнь наказанье проснешься едваа тебя уже тянут за ручкуэта жизнь наказанье хоть завтрак готовкаша манная ложка вареньяходит по двору пара голодных котовчахнут комнатные растеньячахнет время выносит старье на балкондети быстро растут но бесцельнобрат коленку разбил для чего это онничего заживет не смертельно

«мы хороним убитых это нам не в убыток…»

мы хороним убитых это нам не в убытоккамера пыток ядовитый волшебный напитокжизнь коллекция праздничных старых открытокнадо б меня на цепь больно уж прытокнадо рычать и скалиться и глядеть исподлобьяк ярости волчьей добавится сила рабья воловьякрест положено ставить в ногах табличку у изголовьяБоже не дай мне дух любоначалия и празднословьякроме этих двух не дай мне дух праздности и унылыйдух депрессии или бреда что сивой подхвачен кобылойбред преследования наследования совковой гнилой моралия забыл кто победил но помню что мы проигралине сидел в окопах не спотыкался на горных тропахне пахал целину не стоял у мартеновских топокне пел в пьяном угаре не спасал котов на пожарене барское это дело хоть мы и не баренам прожженным во всем уготовано пораженьемы слепы от рожденья мы ехиднины порожденьямы теплохладны как говорится будь мы неладнынаши песни протяжны наши речи нескладнынечем крыть кроме старого ватного одеяланечем землю рыть и она стоит где стоялана трех слонах на китах на тропической черепахена сомнениях на прозрениях на темном вселенском страхе

«я послевоенный ребенок я видел в углу костыль…»

я послевоенный ребенок я видел в углу костыльуже ненужный отец опирался на палкусреди мужчин господствовал полувоенный стильруки вверх руки вниз ты фашист я помню это считалкуусач скончался уже но портреты на каждой стенеглядели строго и кажется были в силемедали и орден лежали в ящике помнится мнеотец и дедушка их никогда не носилидва десятка пластинок шаляпин собинов патефониглы в стальной коробочке голос треск и шипеньевсе это была не жизнь но размеренный тусклый фонто ли дело цветенье каштанов и ласточек пеньея послевоенный ребенок отродье семьи врачейсемьи которая вышла почти без потерь из адасвет часто гасили но в доме запас свечейв двух кварталах бульвар воронцовский дворец колоннадая послевоенный ребенок согретый весенней листвойглядевший на мир не видевший дальше носаа мимо тележка безногого гремела по мостовойчетырьмя подшипниками заменявшими ей колеса

«мама держит сахар в банке с прилегающей крышкой…»

мама держит сахар в банке с прилегающей крышкоймама уксусом протирает на кухне клеенкуспать с живым котенком лучше чем с плюшевым мишкойно какая еврейская мама позволит такое ребенкуа ребенок тащит в дом со двора заразусколько раз говорить погладил кошку и вымой рукичистота залог сам знаешь чего не сразуребенок постигнет истинность этой наукипятнышко на бедре стригущий лишай понятноблохи скачут наперегонки по белой твоей простынкетак и живем учишь и учишь ребят нотолку в тебе как в заезженной старой пластинкепросыпаюсь рано спит жена и кошка под бокомгигиена и санитария чего от меня вы ждалии христианский Бог глядит на меня Всевидящим окоми еврейская мама глядит на меня из космической дали