Жизнь и приключения Гаррика из Данелойна, рыцаря, искавшего любовь

Девушку звали Лонна, она была не богата и не особенно знатна, но хороша собой и добродетельна. Брак этот выгоден для обеих сторон, считал Гаррик, – семья девушки, породнившись с Дамонтами, займет более высокое положение в обществе, а сам он получит пусть небольшое, но неделимое поместье, поскольку Лонна – единственный ребенок в семье и единственная наследница. Таким образом решится вопрос с его материальным благополучием, и он сможет вести в будущем независимую и достойную жизнь. Нет, конечно, это не главное, главное – чувства, которые они питают друг к другу, но ведь хорошо, когда любовь подкрепляется еще и взаимной выгодой! Так что все складывается как нельзя более удачно. Девушка – просто прелесть, лучшей жены и пожелать невозможно. Когда Ивин увидит ее, он сразу поймет – она и умна, и добра, и мила, и любит его, Гаррика, как никто, и никогда в жизни он еще не был так счастлив!

Ивин, пораженный всем услышанным от своего обычно недоверчивого и злоязыкого брата, мог только поддакивать. За Гаррика он искренне обрадовался, и тот, вдохновившись его участием, отправился наконец говорить с отцом.

Барон Ашвин обрадовался тоже и, не откладывая дела в долгий ящик, отправил к родным Лонны гонца, дабы предупредить о своем визите. Он сказал, конечно, что должен сам взглянуть на девушку, но, если она и впрямь такова, какой ее описывает Гаррик, с его стороны возражений не будет.

Ивин надолго запомнил ясный весенний день, когда барон отправился сватом к родителям девушки. Воздух был пронзительно чист и свеж, деревья стояли в цвету, Вэ казался вымытым и прибранным, как дом перед праздником. Они с Гарриком пошли побродить по улицам, ибо Гаррик, в ожидании отца с ответом, от нервного возбуждения не мог усидеть на месте. Ивин все дивился непривычному состоянию брата. А Гаррик сиял. Казалось, весь гнет с его души исчез, яд и соль его злого языка потеряли силу. Он подавал милостыню каждому нищему, у каждого торговца покупал конфету или игрушку, чтобы через два шага подарить ее какому-нибудь ребенку. Присматривался к кольцам, браслетам, ожерельям, бантам, ленточкам, словно примеряя их к милому образу…

Все испортила уличная гадалка.

Не надо было к ней подходить – разве может рассказать какую-то правду подобное убогое и грязное созданье, которое и себе-то не в состоянии обеспечить пристойную жизнь! Однако стоило старухе поманить, и Гаррика потянуло к ней неудержимо. Он подошел, широко улыбаясь, на ходу нащупывая в кармане монету, а гадалка, уж конечно, вцепилась в него что клещ – «ах, красавчик, ах, счастливый, все-все расскажу, не пожалеешь…»

Но едва она взглянула на его ладонь, как изменилась в лице. И отказалась говорить. Еще можно было повернуться и уйти, Ивин тянул брата за рукав, но Гаррик тоже изменился в лице. Окаменел. «Не уйду, пока не скажешь, что ты там увидела, проклятая ведьма!»

Нехотя она сказала:

– Все твои надежды напрасны, и в двадцать пять лет тебе суждено умереть.

Сияние в глазах Гаррика померкло.

– Есть ли возможность избежать этого? – спросил он.

– Нету, – отвечала страшная прорицательница. – Я не все понимаю, что говорят линии на твоей ладони, но ты умирал уже много раз и умрешь снова, и будешь умирать впредь, неразумный рыцарь, насмешливый рыцарь! Нет такой силы, которая спасла бы тебя от себя самого. В разных мирах, в разные времена ты лезешь на рожон, добиваясь смерти, и всегда находишь ее. Ибо нету для тебя радости в жизни… во всяком случае, ты не знаешь, как ее отыскать.

– А ты знаешь?

– Нет, – сказала она, качая головой.

Гаррик отдал ей монету, которую держал в руке, и слепо пошел прочь, забыв об Ивине. И напрасно Ивин, догнав его, твердил, что все это – ложь, что нельзя верить первой встречной шарлатанке. Брат сказал только:

– Шарлатанка пообещала бы мне счастье и удачу, чтобы выманить побольше денег. Оставь, малыш.

В мрачном молчании они вернулись домой. Весенний день померк, выцвел, ветер гнал по улицам белые лепестки, как поземку.

Столь же мрачным воротился и барон Ашвин. Он позвал Гаррика и говорил с ним наедине, после чего Гаррик как сумасшедший выбежал из дому и пропадал где-то дотемна.

Поздно ночью он пришел в спальню к Ивину. И в первый и последний раз в жизни открыл ему всю душу. Ни к чему подобному Ивин не был готов, но принял на свои плечи груз, истомивший старшего брата, и разделил с ним его боль, и глотнул яда и соли, вновь обретших свою силу.

Он узнал, что родители Лонны отказались отдать дочь за безродного найденыша, невзирая на титул и авторитет Дамонтов, которые приняли его в семью. Хуже того – они едва ли не шарахнулись от барона Ашвина, услышав, с чем тот пришел. Не постеснялись вспомнить мерзкие слухи о колдовстве и нечисти, о том, что матерью Гаррику была олениха, а отцом – вовсе неизвестно кто…

Слухи эти, конечно, доходили в свое время и до Ивина. Но отец велел ему выкинуть эту чушь из головы, он и выкинул, тем более что старший брат от него тогда попросту отмахивался, не желая ничего обсуждать. И лишь теперь Гаррик признался ему в том, что в действительности сам годами ждал ужасного дня, когда обратится вдруг в лесное чудовище, и каждое утро со страхом всматривался в свое отражение в зеркале. Постепенно этот страх терял остроту, но не проходил и продолжал исподволь разъедать душу… Когда же Гаррик пытался убедить себя в том, что родившие его были людьми – подлыми, жестокосердыми, но все же людьми, – он терял всякое уважение к людскому роду, и вид младенцев на руках у матерей вызывал у него невольное содрогание. Он никому не верил, попросту не мог верить.

А эти оскорбления – и за спиной, и в лицо, – которые он слышал после переезда в Вэ едва ли не каждый день!..

В ту ночь Гаррик ненавидел все и вся чистой, горящей, как пламя, ненавистью. Его возлюбленная, к которой он поспешил после разговора с бароном Ашвином, отшатнулась от него с брезгливой гримасой – она, видите ли, не знала, что он найденыш. Куда девалась ее любовь? Если отступилась она – та, что еще вчера любила его, как она уверяла, – чего ему ждать от остальных? Никто и никогда не примет Гаррика как равного. Ему нет места в Вэ, ему не будет места нигде, как только окружающие узнают о его происхождении. Будь прокляты люди, будь проклят день, когда он появился на свет, будь прокляты те, что родили его, кем бы они ни были!..

– Прости, Ивин, что говорю тебе это. Но ты вырос наконец и можешь меня понять, а я молчал слишком долго – с кем было поделиться? Не огорчать же отца и мать, единственных хороших людей на свете, которые к тому же ничем не могут помочь… Я не знаю, как мне жить теперь и что делать. Впрочем, кажется, знаю! Любви и уважения, оставаясь тем, кто я есть, я никогда не дождусь. Мне вечно будут колоть глаза моим происхождением, и кто – недоумки, невежи, трусы!.. Нет… я должен бросить Вэ, уехать и начать новую жизнь. Там, где меня никто не знает. К сожалению, жизнь крестьянина, ремесленника или торговца тоже не для меня – я ничего такого не умею делать, да и не хочу уметь. Но кое-что у меня есть – острый язык, злой ум, данный мне природой, умение видеть людей насквозь вместе с их пороками!.. Вот уже десять лет, как все кому не лень называют меня шутом. Видно, шут я и есть. И остается одна дорога, где я смогу быть самим собой, говорить то, что думаю, и плевать на то, что говорят остальные! Я обращусь к герцогу Ловеко – возможно, он знает, кому в нашей провинции нужен в услужение шут, – и пропади все пропадом!

Услышав это, Ивин ужаснулся. Но никаких доводов против не нашел. Все-таки он был еще слишком юн для подобных откровений и ничего не умел сделать для утешения оскорбленной души. Под впечатлением от исповеди Гаррика он целый день потом ходил сам не свой и не сумел утешить даже и себя. И в результате тоже принял решение, которое вкупе с безумным замыслом старшего брата стоило многих бессонных ночей и новой седины барону Ашвину и его жене, вовсе не готовым ни к скандалам в обществе, ни к потере обоих сыновей.

Братья как сговорились. Скандал разразился в один и тот же день с двух сторон. Когда к барону Ашвину явился посланец от герцога Ловеко со срочным вызовом, тот уже был вне себя. Ибо Ивин с утра ошарашил домашних заявлением, что он, мол, имел беседу с отцом Кахоном из церкви святого Нефелина и получил от него полное одобрение своему намерению постричься в монахи и навсегда уйти от этого мира.

Баронессе Катриу, как обычно, сделалось дурно – ей совсем нельзя было волноваться. Барон же, опомнившись от первого потрясения, принялся выспрашивать у Ивина, с чего ему в голову взбрела этакая глупость, перемежая допрос угрозами пожаловаться на отца Кахона в высшие церковные инстанции. Виданное ли дело – сбивать с пути неразумного юнца! Но Ивин твердил свое – люди злы, дела их суетны, и все, чего он хочет, это молиться за них, раз уж ничего другого поделать невозможно.

Барон закричал, что в монахи Ивин пойдет только через трупы своих престарелых родителей, и если это то, чего глупый мальчишка хочет, долго ему ждать не придется. В этот-то момент и вошел посланец от герцога. Бормоча себе под нос проклятия и тщетно стараясь успокоиться, взбешенный барон отправился по вызову, едва не забыв надеть парадный головной убор. В герцогском же дворце его поджидал второй удар.

Королевский наместник позаботился о том, чтобы встреча произошла наедине и чтобы разговора их никто не услышал. Это был человек также преклонных лет, неглупый и осторожный, умудренный жизнью, – король Фенвик не доверял наместничество кому попало. И разговор он начал издалека, осведомившись о здоровье близких, о благополучии семьи. С великим сочувствием выслушал жалобу на отца Кахона, совращающего идти в монахи юного наследника, – барон не удержался, рассказал о своей беде, – и пообещал лично побеседовать с не в меру рьяным богослужителем. И лишь затем герцог как бы невзначай поинтересовался душевным состоянием старшего сына. Все ли в порядке с Гарриком? Не случилось ли недавно в жизни юноши какого-нибудь неприятного происшествия?…

Барон Ашвин насупился.

– Я не хотел бы говорить об этом ни с кем, – отрывисто сказал он. – Но от вас, господин герцог, скрывать не стану. На днях он неудачно посватался – не буду называть имени девушки, ни к чему это, – и с тех пор мальчик, конечно, сам не свой.

Герцог Ловеко вздохнул с облегчением.

– Ах, вот оно что! Впрочем… этого мало. Не будете ли вы так любезны, господин барон, назвать мне причину, по которой девушка ему отказала? – И, видя смятение барона, добавил: – Разумеется, это останется между нами.

– Отказала не девушка, – угрюмо сказал Ашвин. – Отказала ее родня. По той нелепой причине, простите, что он – сын неизвестных родителей. Как будто мало того, что он носит имя Дамонтов! Одно это могло бы служить ручательством…

Королевский наместник задумался. Барон ждал, сердито пыхтя.

– Это звучит гораздо хуже, – признал наконец герцог. – Теперь я отчасти понимаю состояние духа Гаррика. Должен заметить – не в обиду вам, господин барон, – что вряд ли в Лавии найдется хотя бы одно дворянское семейство, которое отдаст свою дочь за вашего старшего сына. Мы-то с вами умные люди, мы понимаем… я бы, например, отдал, будь у меня дочь. Но остальные полны предрассудков, суеверны…

Тут до барона дошло, что вызван он неспроста и что разговор о Гаррике – не продолжение ритуальных светских расспросов.

– Что-то случилось? – спросил он с беспокойством.

– Да, и весьма неприятное. Если бы я не знал вас и вашего сына, я бы подумал, что Гаррик сошел с ума. Я было так и подумал, но теперь, когда вы объяснили… Вчера утром он попросил у меня аудиенции. Гаррик был и впрямь, как вы сказали только что, сам не свой. И сказанного им я никогда в жизни не ждал услышать… Он пришел ко мне за советом и помощью. Заявил, что его сомнительное происхождение не дает ему возможности оставаться дворянином и рыцарем, поскольку равные по рангу не питают к нему должного уважения, а полученное воспитание не позволяет стать кем-то иным – простым ремесленником, к примеру, чья родословная никого не волнует. И в таком случае, полагает он, судьба велит ему избрать другой жизненный путь, и он хотел бы… извините, мне даже трудно повторить это… стать шутом при дворе какого-нибудь знатного человека, чтобы иметь возможность быть в полной мере самим собой…

Барон побагровел и начал задыхаться.

– …поскольку никому тогда не будет дела до того, чей он сын, – закончил герцог. – Простите.

– Оба они сошли с ума, – еле выдавил из себя Ашвин. – И Ивин, и Гаррик. Позвольте… позвольте мне удалиться, господин герцог… я должен немедленно повидать Гаррика!

Он с трудом поднялся на ноги.

– Конечно, конечно, – любезно произнес герцог, тоже вставая. – Я так и подумал, и так я и сказал ему – что вопрос этот он должен прежде всего обсудить со своим отцом… с человеком, который, во всяком случае, был для него отцом. Имя Дамонтов слишком много значит в нашей провинции, оно известно и при королевском дворе, и подобные инциденты совершенно ни к чему почтенному роду…

Ужасный это был день. Но барон Ашвин не зря пользовался уважением и авторитетом. Он все-таки сумел взять себя в руки. Вернувшись домой, отправил Ивина беседовать с матерью, а сам вызвал Гаррика. Он не бушевал и не упрашивал. Лишь сухо и коротко напомнил неблагодарному старшему сыну обо всем, что было для него сделано, упомянул данное им когда-то обещание вести себя достойно имени Дамонтов и закончил совсем уж коротко:

– Прокляну.

Это возымело действие. Гаррик с минуту молчал, потом взглянул на отца в упор.

– Как же мне жить дальше? – спросил он.

– Как хочешь. Но если ты и впрямь собираешься стать шутом, ты должен забыть, как и с кем ты прожил всю предыдущую жизнь. Должен взять другое имя. И убраться подальше от провинции Лавиа. Лучше даже в другое королевство. Ибо если я встречу где-нибудь в замке у знакомых шута Гаррика, я просто убью его.

Гаррик еще немного помолчал. Он вспомнил предсказание гадалки. Никаких надежд и смерть в двадцать пять лет… так не все ли равно?

– Позвольте мне не решать сейчас, – попросил он. – Я обещаю…

– Довольно с меня обещаний, – жестко сказал барон. – Сегодня же ты должен выбрать – либо ты остаешься моим сыном, Гарриком Дамонтом, со всеми вытекающими последствиями, либо ты никто и ничто, звать тебя никак, и ты уходишь из этого дома навсегда.

Братья встретились вечером в саду и долго молчали, не поднимая друг на друга глаз. Наконец Ивин тяжело вздохнул.

– Мы, кажется, оба не правы, Гаррик, – нерешительно сказал он. – Мама так плакала…

– Да, пожалуй, лучше нам уступить, – отозвался старший. – Мы не можем бросить их и уйти. Отец хоть и не плакал, но… Они не вынесут этого.

Ивин кивнул.

– Как бы там ни было, одна обязанность у нас есть. Быть их сыновьями, пока они живы…

Глава 4

Трудно представить себе такое, но в тот же самый день, в невероятном далеке от Яблоневого Сада, прекрасного Данелойна, в мире, отделенном от него расстоянием, которое невозможно измерить ни в каких географических понятиях, некий человек напряженно размышлял о братьях Дамонтах, силясь понять далеко идущие замыслы Судьбы.

Человек этот был стар годами на вид, но глаза его смотрели живо и проницательно, а разум отличался силой и глубиной, какими наделен мало кто из смертных. Кроме того, в нелегкой задаче исчисления судеб старику помогали магические знания.

Он сидел у высокого окна в библиотеке, за столом, заваленным книгами и рукописями, и неторопливо изучал старинный свиток, писанный на чужом для него языке.

Да, опять та же самая история…

«Эли мантайя камини шер загаф» – «Жили некогда два благородных рода»…

Старик развернул свиток далее, ища главное, ради чего и добывалось великими трудами это древнее сказание одного из иных миров.

«В ту же ночь забрался Дарах, всеми правдами и неправдами минуя стражу, в покои своей любимой. И сказала ему Алия: «Зачем так случилось, что родился ты сыном нашего врага? Когда бы не это, я любила бы тебя без опаски, и сладостным было бы наше соединенье, освященное благословением матерей и отцов!» Дарах же отвечал ей так: «Забудь мое имя, о, краса мира! Помни только обо мне самом! Ибо влюбленных соединяет Творец всего сущего, и неужели в час Великого Суда Он спросит, была ли наша любовь освящена какими-то простыми смертными?» И тогда Алия прильнула к его груди, и он…»

Старик пропустил еще часть сказания и впился глазами в следующий ключевой отрывок текста.

«Я бы охотнее сразился с Дарахом! – воскликнул в ярости Фатих. – Но поскольку этот трус избегает меня, за бесчестие моей сестры заплатишь ты, Отай! Не одна ли кровь течет в ваших с ним жилах? Воистину подлый род, и не зря враждовали наши прадеды! Но Творец нас рассудит…»

Маг заглянул в конец свитка.

«Велик был гнев правителя, мудрого амира Хосамну, и повелел он Дараху покинуть пределы цветущей Асахийи и никогда более не показываться ему на глаза. «Хотя ты и по справедливости отомстил за смерть своего родственника, – сказал амир, – но ты все же пролил кровь, нарушив мой указ, и потому должен быть наказан…»

Да, все так. Старик отложил свиток и в задумчивости откинулся на спинку стула. Затем взял со стола другую книгу, на приобретение которой тоже ушло немало труда.

«В двух семьях, равных знатностью и славой,В Вероне пышной разгорелся вновьВражды минувших дней раздор кровавый…»

Он неторопливо перелистал страницы, останавливаясь на отмеченных закладками местах.

«Ромео:

– …Предчувствует душа, что волей звездНачалом несказанных бедствий будетНочное это празднество. ОноКонец ускорит ненавистной жизни…»

Точно так же и в этом далеком мире влюбленные встретились во время праздника… Затем последовал роковой поединок.

«Меркуцио:

– …сведи меня ты в домКуда-нибудь, иль я лишусь сознанья.Чума, чума на оба ваших дома!Я из-за них пойду червям на пищу…»

Историю, рассказанную в третьей книге, которая тоже лежала у него под рукой, старик помнил и без перечитывания. Она была написана автором, жившим много веков назад в его собственном мире, и называлась «Повесть о бедных влюбленных».

«Отшельник Лус низко поклонился правителю. «Я хотел сделать как лучше, – сказал он сокрушенно. – Хотел примирить два высоких рода. Это по моему совету Алето тайно женился на Лиселотте, дабы позднее объявить родителям о своем супружестве. Разве мог я подумать, что дальнейшая судьба этих прекрасных молодых людей сложится столь печально? Разве мог я предположить, что на следующий же день любимый друг юного Алето, благородный кавалер Магнус, падет от руки брата Лиселотты?…»

Старик решительно поднялся на ноги. Взмахнул рукой – и стол перед ним сделался чист от книг и рукописей. Взмахнул снова – и появился большой лист бумаги. Склонившись над ним, маг начертал в центре карандашом первую диаграмму.

Дальнейшие его действия были вовсе не понятны для непосвященных, но к утру следующего дня лист уже полностью покрывали загадочные знаки, схемы и формулы.

Старик, однако, остался не удовлетворен результатами. На его кротком, благообразном лице отразилось разочарование.

– Нет, нет, – пробормотал он себе под нос, рассматривая сделанное. – Это ничего не проясняет.

И, разорвав чертеж, принялся за работу заново.

* * *

Нельзя сказать, что все шло гладко в семействе Дамонтов в последующие пять лет, но столь сильно переживать из-за своих сыновей барону Ашвину до поры до времени больше не приходилось.

И было лето, и был праздник в городе Вэ, как и во всем королевстве Айрелойн. Фенвик, король айров, выдавал замуж старшую дочь, принцессу Маэлиналь. Свадебные торжества в Монадале продолжались две недели. Ровно столько же веселились и в провинциях. По такому поводу в Вэ съехались из своих поместий даже самые худородные либо обнищавшие дворяне, что обычно стеснялись являться ко двору наместника.

Красавица принцесса нашла жениха по сердцу, угроза войны с даморами из-за ее скандального похищения миновала – словом, все закончилось прекрасно. Город разукрасили флагами и гирляндами, балы и званые вечера следовали один за другим, вина лились рекой. И по ночам не было покоя – по улицам шатались с факелами, распевая заздравные песни, юноши из знатных семейств со своими пажами и оруженосцами. Герцог Ловеко устроил даже рыцарский турнир в честь принцессы Май, и затем, разумеется, праздник в честь победителя, награду которому вручала красивейшая девушка города.

Покоя, кажется, вообще ждать не приходилось, ибо этим летом в самом воздухе как будто витала любовь. Все словно с ума посходили…

Верно, романтическая история принцессы и ее брак с молодым королем из другого мира повлияли таким удивительным образом на умы и сердца тех, кто уже или еще способен был влюбляться. По ночам чуть ли не под каждым балконом звучали серенады, а днем торговцы цветами опустошали свои сады и теплицы, радостно подсчитывая прибыль. Неплохо зарабатывали и гадалки, также бойко шла торговля всевозможными амулетами и талисманами, и за какой-то месяц в городе Вэ было сговорено столько женихов и невест, сколько не набиралось и за два года.

Не избежал общего поветрия и младший Дамонт, красавец Ивин, которому только-только исполнилось двадцать и который был предметом воздыхания многих девиц на выданье. Что и говорить – женихом он был завидным, обладая, помимо красоты, титулом, богатством и добрым нравом. Весь мир лежал у его ног. Однако душа Ивина, полностью лишенная практичности и цинизма, жаждала тайны, романтики и – видимо, в силу юных лет – даже страданий. А чтобы страдать, нужно иметь неодолимые препятствия. Должно быть, поэтому из всех возможных кандидаток Ивин выбрал ту, что была уже просватана. Теперь он таил свои чувства и лелеял безысходную печаль.

Только это и было известно Гаррику и прочим друзьям и товарищам Ивина. Даже имени своей избранницы тот не открыл никому. Но все знали зато, что ночами он бродит, вздыхая, по окрестностям города и почти каждый день исповедуется у отца Кахона. Он и от Гаррика отдалился, не желая терпеть насмешек над своим чувством, ибо старший брат, пережив неудачное сватовство, к сердечным мукам относился теперь крайне скептически.

Казалось, само слово «любовь» приводило Гаррика в неистовство. При этом он был весьма привлекателен для женщин, как часто бывают привлекательны для них остроумцы с тонкой нервической натурой. Особенной красотой Гаррик не отличался, но он был изящен, строен, тонок в кости, а птичьи, резкие черты его лица, отмеченные легкой асимметрией, будили в душе у каждого, кто видел его, чувство странной, непонятной тревоги, невольно западали в память. Женщинам хотелось его утешить – неведомо от чего. Поэтому соблазнять их было легко, и список побед у Гаррика был не маленький. В него входили, в основном, девицы низшего сословия, которые охотно дарили свою благосклонность многим, но и несколько замужних дам-дворянок не обошли Гаррика сердечным вниманием. Однако это лишь усиливало его недоверие к женщинам. Достойной уважения он признавал только одну из них – баронессу Катриу, свою приемную мать.

В то лето пищи для его злого языка было предостаточно. Гаррик просто бесился, глядя на ополоумевших приятелей. Кто-то из них был истинно влюблен, а кто-то не желал отставать от других и срочно подыскивал себе предмет воздыхания – так или иначе, здравомыслящих людей вокруг почти не осталось. Когда же и младший брат попал в силки и, утратив вкус к обычным развлечениям, стал похож на сонную муху, пришел конец последнему добросердечию Гаррика. Потерять Ивина, единственного друга, которому он безоговорочно доверял, из-за какой-то девчонки, способной, как все они, вынуть душу из наивного юнца, – воистину, было от чего утратить самообладание!

Однако он пока еще сдерживался. И в тот злополучный день, что положил начало многим бедам, тоже старался держать себя в руках. Со стороны могло даже показаться, что Гаррик настроен непривычно благодушно.

Ивину так и показалось, когда он вышел из спальни и увидел брата, картинно возлежавшего с открытой книгой в руках на подоконнике широкого витражного окна, что смотрело в сад позади дома. Было уже за полдень, солнце стояло высоко. Ветер раскачивал деревья в саду, и на лице и всей фигуре Гаррика играли цветные блики вперемежку с тенью.

– О, проснулся наконец, – сказал он, откладывая книгу и садясь. – Я уж и не надеялся. Как спалось?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.