Полная версия
БеспринцЫпные чтения. Некоторые вещи нужно делать самому
– Так точно, учу, – говорил Саша и тыкал пальцем в нотный стан, пытаясь втолковать командирской дочке, чем отличается написание ноты «ре» от ноты «до». Наташенька хихикала и кокетливо крутила на пальчик локон.
– Ну учи, учи, – отвечал подполковник и закрывал дверь.
А зря.
Одним словом, произошло то, что и должно было произойти.
– Ну, ты, это… и это… такой бесстрашный, что ли, Шнейдерман?! – сказал подполковник стоящему перед ним Саше, которому было на самом деле очень страшно. – Ты, это, как это так, сука? Бессмертный, что ли?! Тебе что сказали? Ноты учить! Ноты! А ты чего, а?! А?! Скажи спасибо дочке моей… я бы тебя, сволочь, сгноил бы! Но любит она тебя! Плачет, так ее растак! Говорит, с крыши спрыгнет! У, гнида!
До дембеля оставался месяц.
После демобилизации сыграли свадьбу. Наташенька была красива и свежа, а Саша сыграл для нее и гостей что-то из Гайдна. Все аплодировали, даже тесть.
А потом все пошло кувырком. Распался Советский Союз, а подполковник Петрушкин, так и не став полковником, стал торговать ставшим не нужным государству военным имуществом, потом занялся лесом, бензином, еще чем-то, и в конце концов, накопив на обеспеченную старость нескольких поколений после себя, передал дела зятю Саше.
Дедушка Зиновий Абрамович умер.
А Саша Шнейдерман частенько отпускает водителя, садится за руль большого черного автомобиля и едет на дачу. Там, в полном одиночестве, он достает из шкафа старый футляр и дудит в трубу, как и учил его когда-то дедушка.
Он дудит не для того, чтобы у него были хлеб, масло и даже трефная икра, – это у него давно есть. Он дудит для души. Но никак не может понять, где она у него находится…
Машенька
С тех пор как Маша уехала из Карачева, ее никто никогда не называл Машенькой. Она иногда думала об этом. Наверное, потому она и уехала, потому что мама умерла, а для всех остальных она была просто Машей.
В Брянске было все не так. Говорят, что есть города и побольше, и покрасивей, но после окраины маленького райцентра этот город с многоэтажными серыми домами, длиннющей лестницей от центрального проспекта до набережной Десны, с совершенно непохожими на Машу людьми и даже с настоящими троллейбусами, ошеломил ее.
Маша работала в кафе «Ласточка». Каждое утро она ехала на дребезжащем трамвае из Бежицы до центральной площади, на которой стоял монументальный задумчивый Ленин, а прямо за вождем и находилось это кафе, где можно было быстро и дешево чего-нибудь перекусить.
– С вас девяносто три копейки. – Отбивала чек Маша на кассовом аппарате, принимала рубль и отсчитывала семь копеек сдачи.
Так проходил целый день, месяц, год…
Вот как раз через год Маша познакомилась с Павлом. Знакомство произошло в троллейбусе. Павел случайно наступил Маше на ногу, та ойкнула и автоматически схватилась за пальто Павла, чтобы не упасть.
Павел односложно извинился и покраснел. Маша, смутившись, тоже запылала.
Вышли на одной остановке, молча шли рядом до Машиного дома, постояли возле подъезда. Павел односложно сказал:
– До завтра.
И ушел.
Когда утром следующего дня Маша вышла из дома, направляясь на работу, Павел ее ждал возле детских качелей.
Так они начали встречаться, а через месяц Павел также односложно, как и всегда, предложил:
– Выходи за меня…
И покраснел.
Маша зарделась и согласилась.
Так они стали мужем и женой.
Павел не называл ее Машенькой. Впрочем, и Машей он ее тоже не называл. Он ее вообще никак не называл.
– Здравствуй, – говорил он, входя в дом, возвращаясь с вагонного завода, где работал слесарем.
– Здравствуй, – отвечала Маша. – Есть будешь?
Тот кивал и садился есть.
Через год совместной жизни у Маши произошел выкидыш, а Павел запил. Эти два события никак не взаимосвязаны – просто совпадение. Павел пил, Маша переживала.
Пьяный Павел был еще более молчалив. Ложась в супружескую постель, он сгребал Машу в охапку, становясь грубоватым и жестким, а супружеский долг исполнял так, будто мстил кому-то или пытался что-то доказать. Знать бы только, что и кому.
Пару раз Маша плакала. Она сидела на темной кухне, в окне качался желтый уличный фонарь, вокруг которого словно мухи кружили снежинки, на стене висел чулок, набитый луком, на подоконнике в плошке росла герань, а Маша беззвучно плакала, сама не понимая отчего.
Причин вроде не было. У других и мужа-то нет. А у нее есть. Ну, выпивает, а у кого мужик не пьет? Не бьет же.
Но все равно что-то было не так. Маша не знала что даже приблизительно. Просто какой-то тоненький и противный голос шептал ей, что все должно быть не так.
– А как? Как должно быть? – шептала Маша в пустоту.
Но ответа не было.
Был обычный мартовский день; в обеденный перерыв в кафе всегда много народа, так что уборщица баба Надя не успевала протереть грязь от обуви посетителей, следы которых тянулись от входной двери к прилавку и кассе, а дальше к столикам.
– С вас восемьдесят девять копеек, – сказала Маша, отбивая чек.
На нее смотрел невысокий мужчина, лет сорока, с рано пробившимися залысинами и грустными блестящими глазами, которыми он восторженно смотрел на Машу…
– С вас восемьдесят девять копеек, – повторила Маша и смущенно отвела глаза.
– Да-да, конечно, – очнулся мужчина, суетливо полез в карман, вынув мятую трешку: – Вот… пожалуйста… простите…
Маша взяла и, отсчитав сдачу, протянула мужчине.
– Простите. – Тот взволнованно поправил очки. – Я очень извиняюсь… дело в том, что я художник. Ах да… Я не представился, меня зовут Давид, художник, я рисую, а у вас такой образ… Я бы хотел нарисовать вас… если вы не против, конечно…
– Меня? – удивилась Маша. – Зачем же меня?..
– Слышь, художник, давай быстрее, ты тут не один, – сказал стоящий в очереди в кассу крупный мужчина в телогрейке: – После работы рисуй, а тут люди жрать хотят!
– Извините, – смутился художник, взял поднос с едой и ушел к столикам.
Наступил вечер, Маша вышла из закрывшегося кафе и не спеша направилась к остановке, думая о странном художнике, который разглядел в ней какой-то образ…
– Девушка, подождите! – услышала она и обернулась.
Перед ней стоял Давид:
– Неудобно вышло в кафе, прошу принять искренние извинения, вы на работе, а тут я… Но я решил дождаться вас. Я уже говорил, что художник, меня зовут Давид… А вас как зовут?
– Маша…
– Очень приятно, Машенька… Так вот… я бы хотел вас нарисовать.
Маша вздрогнула. Он назвал ее Машенькой. А она уже и забыла, что из ее обычного сермяжного имени можно создать что-то ласковое и нежное… Машенька. Именно так он ее назвал.
На следующий день наступил выходной. Утром Маша встала, надела красивое платье, впервые за долгое время накрасилась. Глядя на смотрящего с любопытством Павла, она улыбнулась:
– У начальницы юбилей. Сегодня отмечаем.
Павел пожал плечами и отвернулся.
– Вот так, Машенька, вот так… еще поверните головку вправо, вот так, да. – Давид, едва касаясь, немного развернул ее плечи.
Машенька…
Знакомое чувство нахлынуло, захлестнув с головой. От каждого прикосновения Давида словно било током, словно переворачивало с ног на голову. Но что-то было не так. Так не должно было быть.
– А как? Как должно быть? – про себя спросила Маша.
Ответа не последовало.
А дальше всё было так, как в романе, который когда-то читала Маша. Давным-давно читала, еще в Карачеве. В комнате все так наэлектризовалось, что пошли молнии, и прикосновения Давида стали более настойчивыми, лицо ближе, и Маша закрыла глаза…
– Машенька…
Она почувствовала тепло губ у себя на шее, все поплыло…
– А как? Как должно быть? – спрашивала Маша саму себя…
– Не так. – Вдруг отчетливо услышала она ответ и раскрыла глаза.
– Знаете, Давид, – решительно отстранилась она от него. – Не надо меня рисовать!
– Но как же… Машенька… Почему? Почему не надо?! У вас такой образ…
– И Машенькой меня не зовите! Не надо…
Она резко встала, схватила пальто, сумку и выбежала прочь.
Дома было тихо. Павел спал на диване. Рядом валялась пустая бутылка из-под пива. Громко тикали часы.
Маша зашла на кухню и закрыла за собой дверь. В окне зажегся желтый фонарь. В плошке на подоконнике отцветала красная герань. Холодильник вздохнул и перестал урчать. Было очень тихо.
– Так как должно быть-то, а? – прошептала Маша фонарю. – Как должно быть?
Фонарь только качнулся в ответ и промолчал…
Жука Жукова
Нейронная сеть
Мы вместе кино смотрели, а на экране в кадре город симпатичный ненашенский такой. Я говорю:
– Интересно, а где это снимали.
А он мне:
– Это Таллин.
– Откуда знаешь?
– Номера у машин таллинские.
Мы дальше кино смотрим – и тут у меня догадка:
– А когда мы по дороге едем и ты орешь: «Эй, Челяба, поворотник включи, долбоклюй Уральских гор». Это ты не просто так орешь?
– Нет. Это значит номера у него 74 или 174.
– А у Тывы знаешь?
– 17.
– Пермский край?
– 59, 181, 159.
– То есть ты все номера всех регионов знаешь?
– Ну да.
– Ты их зубрил?
– Да как-то сами по себе запомнились…
Он не знает, в каком ребенок классе. Я ему год уже говорю: «В седьмом», он кивает и тут же забывает.
Со списком в магазин посылаю, там уже не просто список, там схема: киноа – 2 пачки, рядом с молочным отделом, три отдела левее винно-водочного.
И он не находит! Или забывает. Или не знаю, что происходит. Я бы просто вскрыла ему черепуху и посмотрела, что там внутри.
Список, наверное, автомобильных кодов регионов России. И пара грязных мыслишек. И много воздуха. «Само по себе запомнилось…»
А он орет: «Мне вскрыть черепушку? Мне? Вот ты скажи, как ты из списка трех тысяч семисот шести друзей идентифицировала мою бывшую только на основании того, что у нее ИП.
Приперлась в ее магазин женского белья и с криками: «Можем себе позволить» и «ОН просил не жаться», купила у нее трусы в дырку за тридцать штук… Как, скажи мне, как ты ее вычислила?»
Господи, а это тут при чем? Это-то элементарно!
Охотник
Так смешно было вчера. Идем по улице с Маринкой и ее мужем. Она мне рассказывает, как романтично они на Бали съездили и как муж ей там что-то подарил, а потом что-то принес, в общем, что-то радостное было ужасно.
И вот мы идем по улице, а я краем глаза вижу, что сбоку у магазина Галька стоит попой кверху, сумка на земле, а она нагнулась и в ней копается. Видно только ноги и попу – ну, ракурс такой.
И Маринка ее видит, но мы мимо проходим, делаем вид, что не заметили, беседой увлечены. Потому что мы с Галей уже полгода не общаемся.
А еще я отчетливо понимаю, что муж Маринкин тоже заметил и узнал Гальку. И, самое главное, я вижу, сообщить нам об этом хочет. Мы же мимо прошли, не заметили, а он увидел! Засёк! Радостный такой!
А я-то знаю, что это не самый лучший вариант развития сюжета, ведь мы с Галей уже полгода не общаемся, а теперь, видимо, и совсем не будем!
Но поздно! Если бы я даже на него в этот момент с сеткой рыболовной накинулась, повалила на землю и двумя руками сонную артерию пережала, он бы все равно успел восторженно крикнуть жене! Он охотник, он узрел дичь и жаждет сообщить об этом хозяину:
– Смотри, Марин, там Галя…
Маринка хмуро смотрит на него:
– Я-то вижу, что там Галька. А вот как ты это определил, милый, по ее заднице?
– Ну я э-э-это, я вообще не по заднице, я потом, когда мы прошли, я обернулся и увидел, что там у нее лицо… э-э-э-это спереди.
– Ай, не ври, никуда ты не оборачивался, ты прям четко по жопе идентифицировал…
– Неправда, я обернулся… потом… Скажи, а?
И он смотрит на меня.
Капец, лучше молчи, лучше иди и просто молчи, не закапывай себя.
– Ну ясно, а вот скажи, часто это ты оборачиваешься на баб, которые кверху жопами стоят? Все время или у тебя избирательная система какая?
– Да я никогда, просто там… ну… бэ-э-э…
– Я вчера на остановке стояла, семафорила, прыгала, руками махала, на дорогу выбежала и под колеса тебе кинулась, а ты все равно не заметил, мимо проехал. А может, мне надо было просто кверху жопой встать? Или лучше Гальку позвать?
И вот какая метаморфоза: муж из охотника превращается сперва в барана и что-то блеет, а потом в рыбу и молча ловит воздух ртом, а потом…
А потом я ушла. У меня другие дела еще были.
Бонжур, гламур
В самом гламурном ресторане Москвы были, где еда не очень, но заведение модное, поэтому все причмокивают.
У меня брюки с высокой талией и короткий пиджак – так, чтобы стильно и не было заметно, что старалась-одевалась-весь шкаф перемерила.
Как будто первое попавшееся надела: «не заморачиваюсь со шмотками, девочки, иначе где взять время о душе подумать».
Приходим большой компанией, нас встречают и к столику ведут.
Стол большой, можно сидеть лицом к стене, а можно лицом к залу и огромному окну, из которого чудесный вид на Москву открывается.
Я, естественно, лицом в зал сажусь, не могу лишать прекрасного других посетителей.
Заказываем напитки, обсуждаем просекко на аперитив и тут я вижу, что за соседний столик хрена какого-то приводят.
Кривой, с красной рожей, нечесаный – вообще не нашего круга.
И видно, что больной чуток: то башка у него дергается, то рот съезжает в сторону вдруг от нервного тика, а глаз примаргивает.
И геморрой на лицо, потому что он ерзает все время на стуле и перекатывается, то на одном бочке попы посидит-покряхтит, на другой перевалится.
И все это передо мной. Я в какую сторону ни посмотрю, глаз все равно на него магнитом возвращается.
Просто вот бы вперилась и смотрела как гадкий фильм какой-то, когда мухи изо рта у героя ползут вереницей, тебя тошнит, а ты оторваться не можешь, вот уже блеванешь сейчас, но мерзость завораживает.
И мысли всегда одни – кто его впустил, вот этого? Стараешься, одеваешься, столик бронируешь, за бокал шампанского полтора косаря отваливаешь, чтобы тебе вот это под носом сидело, кряхтело и ерзало?
И еще мысль: почему именно мне всегда так везет? Вот просто всегда!
То бабусю какую-то перед носом посадят, которая челюсть изо рта достает и в чашке с чаем полощет, то мужика, который супом хлюпает на весь ресторан. Один раз тетку посадили, у нее на затылке рана была огромная, в ране кровь запекшаяся и лысина по краям, – вдохновила меня эта тетя на диету строгую.
Просто все настроение испортил мужик.
Те, которые напротив меня сидят, довольные, ну разумеется! Меню изучают, спорят, кто что есть будет.
А я в меню посмотрю, потом на мужика взгляд сам скашивается – а он, красавчик, сейчас в носу ковыряет и палец рассматривает. «Удачная ли козявка?» – волнуюсь прямо.
А нет, палку свою берет и к выходу ковыляет! Ура!
– Девушка, я буду карпаччо, вот этот салат, как вы думаете, мне стейк или мурманскую треску?
И наконец понеслась туса.
– Девчонки, а у стены там разве не этот актер… ну как его… в том фильме еще играл! Ну он, я вам точно говорю.
Нам закуски приносят, я только пуговицу на штанах расстегнула и ширинку вниз, чтобы место освободить, приготовилась вкушать – опять притаскивается.
Снова садится.
Курить, наверное, выходил, зараза. Интересно, а как он курит? У него же рот съезжает все время, но не через равный промежуток времени, а в произвольном порядке, я засекала.
Интересно, он в щеку сигой тыкает? Или приноровился как-то прицеливаться?
«Ой, в зубе ковыряется, молодец какой, а ты по локоть в рот залезь, тебе же удобнее будет. Или двумя руками. А нет, во! Придумала – вилку возьми, зубцом подковырнешь. Мою бери!
Да не стесняйся, мне все равно не понадобится.
Я есть не буду, я лучше вина накачу, после вина у меня всегда свой особый взгляд на мужчин появляется».
За столом разговор, еду обсуждают, продюсера известного: он в соседнем зале сидит с очередной девицей-так-себе, мне говорят, иди посмотри, улыбнись ему, то-сё: может, в туалете его подловишь, запитчишь чего.
И все хохочут. А мне не до смеха: мой-то прыщ на щеке нащупал и теперь его теребит, выдавить пытается.
Думаю, ладно, прогуляюсь до туалета, может быть, кто-то из-за нашего стола выйдет, а я быстро приду и на его место сяду – спиной к мужику.
«Ага, салфеточкой промокни ранку, продезинфицируй, а то заразу подцепишь».
И вот я встаю, чуть покачиваюсь, но держусь, я много могу выпить.
Иду через наш зал – спина прямая, светская полуулыбка на лице, – через соседний зал, а вот он, мой продюсер известный, смотрит на меня, я слегка киваю, но прохожу мимо, женщина-загадка, оставив легкий шлейф своих «Барейдо», немного замедляюсь, поворачиваю голову и снова смотрю на него, а он на меня, откидываю волосы с плеча.
Красивая проходка, по взглядам вижу.
Жаль, залы кончились, а мне направо.
На стене огромное зеркало в золоченой раме, в нем я, пиджак короткий и брюки съехавшие… с расстегнутой ширинкой… под ними трусы не слишком кружевные… я раздеваться-то прилюдно не очень собиралась.
И вот шла я через зал, качала бедрами, штаны сползали, исподнее наружу, и мысли у всех одни: «Ну кто ее впустил? Приличное же место».
Так захотелось к припадочному своему прильнуть.
«Пойдем, мужик, отсюда. Чужие им мы с тобой!»
Мотивация
Катя жаба та еще, но ищет себя. Теперь прочитала книжку какой-то мотиваторши Петрякиной и целый месяц нам ее цитировала, «что-то там позитивное впустить внутрь, а что-то, напротив, негативное испустить…».
И вот вдруг в последней главе мотиваторша предлагает почистить свой гардероб. Так и пишет – раздайте все! Не жалейте!
Ну просто расцеловала бы Петрякину: вот прямо завтра пойду куплю ее книгу, за добро добром отплачу.
И вот Катя Жаба собрала меня и Лариску для опустошения шкафа. Говорит, вам как моим подругам первого сорта предоставляется право первой ночи. И распахивает гардероб…
А там… как висячие сады Семирамиды, только Баленсиага и Макс Мара. И началась раздача.
«Вот это один раз надевала, как-то больше некуда было… Э-э-эх, ладно. Меряйте, девочки. Тебе, наверное, подойдет, у тебя ноги красивые. Хотя и у меня, скажи, еще ничего? Фитнес два раза в неделю, плюс массажики… Ладно, это еще пока оставлю, пусть повисит, как говорится, жрать не просит, ха-ха-ха…. – «О! Юбка, помните, я в ней на свадьбе у Киры гуляла. На меня еще тогда ее муж та-а-акими глазами смотрел. Помнишь? Ну, я тебе рассказывала. Нет, ее не отдам пока – уж больно вери секси, хоть и вышла из моды. Но мода циклична, вы заметили? Семь лет цикл, я недавно в «Космо» читала». – «Та-а-а-ак, что тут еще. Это нет, это нет… Вот! Лариска, это бомба. Бери! Я теперь новый человек, мне ничего не жалко, за двести двадцать евро в Милане покупала».
Лариска втискивается в платье. Проводит ладонями по груди, по талии. «Ну как?»
Идеально!
Но по глазам видно, как старое негативное херачит по башке новое позитивное в голове у Кати. Она критически оглядывает Лариску. «Слушай, а может, еще и поношу. Пять килограммчиков сейчас скину и втиснусь. Как думаешь, Ларис, скину? Ну и я уверена, что скину. Снимай тогда, повешу пока. На кефирную решила сесть, в „Космо“ прочитала…»
В итоге маечка. «А пятнышко замоешь дома, я тебе секретик расскажу, ты не поверишь, просто капни „Фейри“ буквально капельку… и спасибо за шампанское, девчонки, классно посидели, просто психотерапия сплошная, а не вечер, да?»
Бляха муха, Петрякина, пиши второй том.
Весна
Сегодня я на Садовом стояла на светофоре. Там такой длинный красный, 280 секунд. Со мной много людей стояло. А машины ехали. И сильно пахло пылью, бензином и сиренью. И еще чуть-чуть дождем.
И все вокруг такое зеленое, весеннее, что бежать хочется, а стоять совсем не хочется. Ты стоишь, а жизнь проходит. Целых 280 секунд, 279, 278… твоей жизни. А еще нужно успеть любить: весна, она короткая, можно не успеть любить.
Пешеходы считают секунды, готовятся бежать дальше навстречу. Чему-то очень хорошему.
Но так медленно 234… 233…
И машины пыхтят по Садовке: как улитки – плотно.
И тут два бомжа подходят. Мужик чубатый такой, вонючий до смерти, борода колтунами, грязная куртка синтепоном наружу, зубов совсем мало, а рядом с ним дама сердца. Красная, всклокоченная, на костыль опирается, одна нога в огромном кроссовке, другая в гипсе, а сверху пакет из «Дикси» бечевкой примотан. Бухие оба, уже с утра, веселые…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
