Полная версия
Лето в Калинке
Лето в Калинке
Элли Флорес
© Элли Флорес, 2016
© Василий Дмитриевич Поленов, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В Калинке, что на реке Пясть, этим летом кипит работа: археологи на кургане копают. Кто-то говорит – клад там зарыт. А Ярику и его друзьям не до кладов – они просто радуются лету, солнцу и реке. Кот Филофей тоже доволен жизнью – нашел себе молодого переводчика, который сможет наконец разъяснить людям, как нужно обращаться с котами! А остриженный хвост – это мелочи. И все бы ладно… Вот только где клады – там и беды…
Глава 1
– Нехороший ты человек, Лопаткин, – тяжело вздохнула мама. – И скажи, что мне с тобой делать?
Ярик вздохнул ещё тяжелее и опустил повинную головушку так, что рыжеватый чуб повис и рассыпался.
– Нет, ты в глаза мне смотри, – мама повысила голос. – Вот зачем, скажи ты мне, недогадливой, надо было стричь хвост коту тёти Новеллы, а?
– Скучно, – честно признался Ярик, поднимая на неё тёмно-серые большие глаза. В них были карие крапинки, словно кисточкой мазнули впопыхах. Потом он шмыгнул носом и спросил: – Мам, а мам. А сколько мы тут еще будем – в Калинке?
Мама, уже в джинсовых шортах и майке с любимым семейным героем – мультяшкой Пеппи-Лоттой, поправила полосатую бандану и оценивающе оглядела себя в зеркале:
– Сколько надо, Ярослав. Летний археологический лагерь – не шуточки. Культура раннего железного века – особенно второго тысячелетия до нашей эры – у нас пока мало изучена. А в здешнем городище полвека тому назад чего только не находили. Ну, вот и решили снова здесь покопать.
– Мам. – У него сразу возник миллион вопросов, но озвучил Ярик только один, самый важный: – Слушай, а там не клад нашли полвека назад?
Мама прищурилась в зеркало и подмигнула то ли своему отражению, то ли Ярику:
– Клад. А что, интересуешься, сын?
– Ну в общем… – замялся Ярик, прикидывая, сказать ли правду и тащиться в жару на раскоп к сумасшедшим студентам и преподавателям, или соврать и остаться дома, у Новеллы, а потом сгонять с местными пацанами на речку Пясть и поудить башмаков – рыбы все равно было мало.
– Ага, – утвердительно отозвалась мама, которая Ярика знала, что ни говори, давно и очень хорошо. – Так и запишем. Идём на Малый курган вместе, клад копаем вместе. Хотя там уже… ну ладно. Быстро переодевайся в шорты и майку, намажься лосьоном и не забудь бейсболку надеть. Мне жареный сын в доме не нужен.
Ярик мученически возвёл глаза к потолку и вздохнул так, что свисавший с люстры стеклянный колокольчик звякнул два раза. Но делать было нечего – лосьон так лосьон, раскоп так раскоп. И потом, подумал он, отправляясь в ванную, ну разве там может быть хуже, чем в схватке с котом Филофеем?
Через три часа запылённый и вспотевший Ярослав Лопаткин признал, что да – Филофей, хоть и со скверным характером, лучше раскопа в Калинкинском городище. Подумаешь, восемнадцать царапин на руках. Их зелёнкой намазал – и порядок, иди гуляй сколько хочешь. И с Филофеем, если умеючи и ласково, всегда можно договориться. Мудрый он кот.
А тут полное безобразие: студенты ползают вдоль разделённых веревочками на квадраты участков земли, преподаватели – и мама тоже – то и дело уходят куда-то за натянутый между столбов брезент, где на длинных столах лежат всякие интересные разности того самого железного века. И жарища. И пылища. И мухи подлые – садятся прямо на шею.
– Эй! Мальчик! – замахал ему рукой какой-то парень с грустными глазами и короткой стрижкой, с виска почему-то свисала заплетённая косичка. – Давай сюда, поможешь.
Ярик уныло побрёл к нему, стараясь не наступить ни на валявшиеся кирки и совковые лопаты, ни на отвалы земли – они сразу начинали осыпаться, а студенты при этом ругались, и порой совсем нехорошо.
– Что-то нашёл?
– А то, – парень вдруг расплылся в широченной улыбке, и сразу Ярику понравился. – Ещё одну кузню нашёл, о как! Смотри сюда…
Ярик осторожно присел рядом на корточки и заглянул студенту через плечо.
– Ну, железяки какие-то… – неуверенно сказал он и ткнул пальцем: – А вон та – что за фиговина такая? По голове врагов бить в бою?
Парень длинно свистнул и засмеялся – но не обидно.
– Эх, ты. Тиглебоец.
– Чего-о?
– Того. Эта, как ты говоришь, «фиговина» – на самом деле тигель. Древние люди, наши предки, плавили в нём руду и получали железо.
– А-а-а… А вон то – что?
Новый знакомый кивнул и стал рассказывать, тыкая в каждую вещь:
– Представь себе, жил здесь когда-то молодой умелец-кузнец, и звали его… ну, пусть как тебя.
– Ярославом?
– Да. Кстати, меня Владимиром зовут, будем знакомы. Ну вот – жил этот Ярослав тем, что лил и ковал металлы. Вот это – его инструменты лежат. Видно, он их спрятал, когда враги напали на родное селище. Клещи, коса-горбуша и втулка. И вот ещё кольца железные. А рядом – гляди, красота какая – всякие бронзовые женские украшения: подвески, бляхи, браслеты. Тебе какие больше нравятся? Взял бы маме что-то в подарок?
– Ага. – Ярик с уважением рассматривал затейливые вещицы – очищенные от земли, наскоро протёртые мягкой тряпочкой, они не блестели, но выглядели здорово. – Вот такие бусы взял бы. Они из металла разве?
– Не-а, – отмахнулся Владимир и бережно собрал все бусинки, а потом ссыпал их в специальный мешочек. – Глина. Видно, твой тёзка их слепил, обжёг в печи и раскрасил. Наверное, в подарок своей будущей жене.
– Ух ты. – Мысли в голове Ярика закрутились, как мыши в колесе школьного кабинета биологии. – А я бы так смог?
– А что ж не смочь, – пожал студент плечами. – Я вон в училище сам научился горшки лепить и обжигать. Могу показать, что к чему.
– Ага! А вон то – что такое непонятное? – Ярик прилепился к боку Владимира и дышал ему в ухо с увлечением.
– Нож с горбатой спинкой. Шило. Цепь. Колокольчик. Гляди-ка – тут ещё и оберег-кабаний клык завалялся! Молодчага этот кузнец Ярослав был.
– А то, – согласился Ярик. Он уже чувствовал, что неведомый мастер стал ему почти что роднёй. – Наверное, враги были сильные и злые. Вот он и припрятал всё самое дорогое. Интересно, а выжил он тогда?
– А знаешь, – задумчиво протянул Владимир, встал и отряхнул руки. Ярик тоже встал, чтобы ноги размять. – Мне кажется, что да. Потому что кузнецы – они всегда были сильные, умные и ловкие люди.
– Так и запишем, – довольно повторил Ярик любимую мамину фразу.
– Пойдём водички попьем.
– Пойдём, – кивнул Ярик и ловко запрыгал по раскопу. А за ним, шагая как журавль, направился Владимир.
Работали до позднего вечера. Мокрый Ярик, выслушав от Володи инструкцию по обращению с инструментами, разошёлся так, что земля и камушки с шумом летели из-под его лопаты. Было и желание услышать похвалы взрослых, но важнее всего – азарт. А вдруг? Вдруг то самое, веками лежавшее внизу сокровище откроется его взгляду?
Совсем измотавшись, он вылез из уже довольно глубокой ямы, нашёл полупустую бутылку минералки и с наслаждением долго пил, прислушиваясь к тому, как булькает и всхлипывает в желудке.
Ярик вытер рукой рот и внезапно вздрогнул: показалось?
Да нет. Кричат. Громко, яростно.
Он вскочил, побежал на звук.
Мама стояла над ямой, с которой только что сняли защитный брезент, и кричала на местного, Константина Сергеевича Приходько, главу сельского поселения Калинки. Глава, хмурый и подобравшийся, напоминал застигнутого у хозяйского окорока Филофея.
– Сколько раз, – мама наконец выдохлась и снизила тон, но красивые серые с крапинками, как у Ярика, глаза, воинственно блестели, – сколько вам раз говорить – хватит всем плести небылицы о здешних кладах. Нет их здесь, и быть не может, поверьте слову историка с солидным стажем. Тот культурный слой, в котором золотые украшения брали, уж давно разведан. А это – несколько мусорных куч, в которых мы копаемся просто для того, чтобы совесть чиста была.
– Это я небылицы-то плету? Окститесь, гражданочка, – Приходько взвился ещё не дослушав. Крепенький, как гриб-боровик, мужичок лет шестидесяти, он вечно не ходил, а бегал, чуть не летал по селу, отчего соседи шутя прозвали его «Карлсоном». – Сами они приезжают, сами, хоть их вилами отсюда выпирай! Каждое лето уж сколько годов! Вот намедни к Руслановым двое парняг притащились, здоровые, лобастые, слова не добьешься, а сегодня их в сельмаге встретил – последние две бутылки водки брали. Спросил, что делать будут – позыркали, заплатили продавщице да ушли как ни в чём не бывало. Так иди пойми – не огород же они ехали копать руслановский? С такими мордами кирпичными, да один из них с наколками на пальцах – видел, знаю, что там за масть… А я что сделаю? В тюрьму садить – не моя, гражданочка, компетиция! И даже была б моя – сперва докажь!
Мама безнадёжно покачала головой, открыла рот, закрыла, заметила Ярика и поманила к себе.
Он подошёл, поймал жёсткую, загрубевшую руку и переплёл её и свои пальцы: это часто помогало.
Вроде бы и сейчас помогло. Мама просветлела, сдёрнула с его головы бейсболку и легонько провела пальцами по потному лбу. Подмигнула. Ярик подмигнул в ответ.
Обманула, значит, нет клада. Ну мама! Хитрая… Наверное, знала, что просто так на курган он не пойдёт…
А она тем временем сдвинула брови и шагнула к Приходько, да так, что он отступил на два шага.
– Завтра же собирайте людей и объявляйте: ученые официально заявили, что поиск кладов в Калинке не только противозаконен, но и бессмысленен, так как все имевшиеся ценности извлекли много лет назад.
– Как скажете, гражданочка Лопаткина. Самому уже поперёк горла это дело. А с руслановскими я наособь потолкую, что там и как.
Приходько уже рысцой нёсся в деревню, и пропеллер ему точно был не нужен, с такой скоростью.
– Ужинать идём?
Мамины глаза совсем Ярику не нравились. Он прижался к ней, потёрся, отвлекая, и ответил сразу же:
– Ага.
Они поплелись вниз, а за ними ещё кипел остатками дневной жары и разговорами археологов Малый курган.
Маруся сидела на пригорке и тщательно пересчитывала деньги, вынутые из разбитой тут же свиньи-копилки.
Сотня, вторая, третья, металлические десятки, ещё мелочь какая-то…
Одно огорчение прямо.
На такие деньги хорошую удочку не купишь.
А ей позарез, вот просто срочно нужна была удочка, чтобы ходить с ребятами рыбачить.
То есть ну их, ребят, особенно руслановских, которые до приезда Ярика её дразнили «белой глистой». Вот Ярик – он любит рыбачить, и ради него стоит пойти, обязательно.
На деньги, рассыпанные по траве, упала тень.
Она вскинула голову и прислонила ладошку ко лбу, козырьком, чтобы солнце не слепило. Высокий мужчина стоял и смотрел на неё. И то, как смотрел, Марусе не понравилось.
– Вам чего, дядь? – она на всякий случай сгребла сокровища и сунула в кармашки простого, выцветшего от стирок джинсового сарафанчика. Рукава жёлтой майки подвернулись, она их поправила.
– Мне-то? Да так, на тебя красивую посмотреть.
И гость засмеялся. Неприятным лающим смехом, от которого мурашки бежали по спине и становилось холодно в жаркий день.
Хотя уже вечер почти.
– Я не красивая, – отрезала Маруся, вскакивая. – И ухожу отсюда. Пока.
Она развернулась и пошла к дому, чувствуя взгляд незнакомца на спине, где всё ещё щекотались большущие мурашки.
Хотелось припустить, но отчего-то поняла – лучше не надо.
Впереди маячила знакомая фигура. Две! Тетя Тоня и Ярик с ней!
– Тёть Тоня-я-я! Погодите, я с вами пройду до сельмага!
И Маруся побежала к ним, от радости сразу забыв о странном мужчине.
А тот пристально смотрел вслед минуты три, затем пошёл в другую сторону, к окраине, к дому Руслановых.
Удачно, очень удачно он снял себе жильё.
– Будем здоровы, как говорил Заратустра, – и он подмигнул неизвестно кому и снова рассмеялся, лающе и холодно.
Сумерки уже наступали, и сады, мимо которых он шёл, облитые нежным светом, казались прозрачными, ветви деревьев гнулись от плодов.
Лето, ах, лето. В Калинке, что на реке Пясть.
Глава 2
Сумерки мягко падали на курган. Звенела где-то неподалёку птица – знать бы, как её зовут… Пахло травами, летом, свободой; плывшие в небе облака сливочными каплями втекали прямо в душу, и казалось, что вот сейчас и настанет какой-то определяющий миг, после которого жизнь непременно повернёт к лучшему.
Но только казалось.
Человеческой беспокойной душе, с её тревогами и страстями, тесно было в кругу природы, она рвалась куда-то, и в этом порыве постоянно проигрывала. Важное.
А может, нет?..
Володя Северцов устало сел на расстеленную прямо на земле куртку-ветровку и забулькал водичкой. Тяжёлый денек выдался. Нет, на легкотню он и не рассчитывал, записываясь в этот лагерь, но…
Если быть честным, признался он самому себе, то угнетали, скорее, не жарища, грязь, мухи и неумелые новички, которым по сто раз приходилось объяснять, с какого конца за кирку браться.
Люся Решетникова, белокурая малявка с норовом василиска – вот кто был главной занозой в его, володиной, душе.
Познакомились они ещё перед отъездом, на «смотринах» – собрании студентов и преподавателей, где руководители практики давали вводную и терпеливо растолковывали молодёжи, как, что и когда делать. Володя шутил с приятелями и не сразу рассмотрел этот метр в кепке – весёлую, взрывчатую, с распущенными локонами девчонку. Но уж когда рассмотрел – мигом оттер в сторону пару нытиков, уже навостривших к ней лыжи, и стал очаровывать всеми доступными средствами. И ведь очаровал! Ведь согласилась в тот же вечер сходить в кино и кафе-мороженое, а потом и поцеловать. И от того поцелуя Володя ушёл то ли в параллельную реальность, то ли на седьмое небо, в общем, выпал из нашего мира и пребывал в этом блаженном состоянии всё время. Так что и мухи его не волновали, и споры куратора с лучшим другом Каримом, и жалобы Карима на родителей, не купивших вожделенную модель сотового… Любовь, как известно, эгоистична и знать ничего не желает, кроме самой себя.
Сегодня Люся осталась в Калинке, отпросилась по состоянию здоровья. Вчера её тоже на раскопках не видели. Созвонились они в обеденный перерыв, и Володя тщетно пытался добиться хоть какого-то вразумительного ответа – что болит и какими лекарствами любимая лечится. Люся была на удивление немногословна, явно скучала и разговаривала как-то… Не то что холодно. Нет, вряд ли, убеждал он себя в который раз. Точно – нет. Просто по интонации её было понятно, что какая-то ниточка, которая до вчерашнего дня невидимо тянулась от его к её сердцу, ослабла, и на ней появились задоринки.
А серьёзные ли? Он вскочил, рассердившись: сидит тут и ноет, как трехлетка, вместо того, чтобы пойти и наконец узнать, в чём проблема.
Дорога до Калинки показалась короче, чем обычно. Под горку и к красавице оно как-то само получается.
У домика, где жила Люся с двумя подругами, никого не было, хотя обычно в этот вечерний час хозяева-старики сидели на желтоватой облупленной лавочке, лузгая подсолнушки и обмениваясь замечаниями о «понаехавшей» молодежи и о том, что вот нынче старину не чтят, а в их-то годы…
Подруги, Катя и Марианна, с раскопа сразу ушли на Пясть купаться и велели передать, что будут ждать остальную компанию там.
Путь был свободен, и Володя вбежал, радостный, в дом и с порога крикнул:
– Аюшки, заюшки! Кто не спрятался, я не виноват! Люськин, а Люськин, я тебе решил…
Он не успел договорить. Откуда-то справа, из боковушки, слышались горькие, какие-то животные полустоны-полувсхлипы.
Он застыл, мучительно пытаясь сообразить, что делать. Женских слёз Володя боялся с детства, как огня, и всех плаксивых дев насмешливо звал «ивами». Вот только… когда плачет дорогой тебе человек, от него не отвернёшься и не сбежишь.
– Люсь. – Он неловко втиснулся в приоткрытую дверь, взгляд упал на знакомую узкую спину, худенькие бёдра и копну светлых кудряшек, блестевших в вечернем свете. – Зайкин. Больно тебе? Что тебе принести? Хочешь, за мороженым сбегаю…
Люся рыдала свирепо, кусая себе руку. Он инстинктивно подошёл, наклонился над кроватью, взял прядь волос и приподнял. Родной запах, самый лучший на свете для мужчины запах.
Потом Володя провёл пальцем по изящной спине, по выступавшему позвоночнику, сказал несмело:
– Опять не ела ведь. Сколько говорить, питайся нормально. Скоро буду на шею тебя наматывать, как шарф.
Попытался приобнять, убаюкать, оберечь, чтобы никто, никогда… Чтобы пальцем даже…
И вдруг она вскинулась, села на кровати, оттолкнула его прочь – почти ударила – и заорала. Так, что оглушённый Володя отшатнулся – показалось, вместо родного лица на него оскалилась перекошенная маска старухи-лицедейки:
– Пошёл вон! Клоун! Видеть тебя не могу, пошёл!
Он стоял и смотрел, моргая, а она кричала. Кричала безобразно, как взрослая, много повидавшая баба.
Клоун? Он?..
У него начали дёргаться губы и левая щека, как в далёком детстве, когда отец ругался с мамой и после хлопал дверью на всю квартиру, уходя к любовнице. То есть это потом, много позже, Вовка узнал, и то от Карима, что у отца есть другая. Что эта другая – мамин враг, разлучница, дрянь, и что она только денег хочет и дачу, которую отец от родителей получил.
В окно бил вечерний, последний свет, и на мгновение ему показалось, что волосы Люси загорелись. Володя машинально потянулся к ним.
Она ударила его по руке. Сильно. Со злобой.
– За что?
Вопрос повис между ними, как раздувшийся воздушный шар. Люся проколола его сразу же:
– Не люблю. Понял? Не люблю, и всё. Уходи. Лучше уходи.
И сказано это было так, что его сердце куда-то сползло тающим куском прогорклого масла, и щека враз закаменела.
Не любит.
На негнущихся ногах он вышагнул вон, проделал путь к дверям, дополз до крыльца и зажмурился. Заходящее солнце нежило, а не палило; воздух уже не давил на грудь.
Что-то другое давило, сильно. Не любит.
Впервые в жизни он не знал, что делать.
Ноги несли к реке, трава сминалась под тяжелыми шагами командора… А почему командор? И тут глупости, каким-то краешком сознания усмехнулся он себе, придумываешь ерунду. О донна Анна, изменщица моя…
Катя стояла на берегу и потирала одной загорелой ножкой другую. В воде плескалась Марианна. Слышался веселый писк, летели брызги, причём летели прицельно к берегу – Катя отпрыгнула, выругалась беззлобно.
– Притоплю, Усольцева, вот сейчас зайду к тебе и притоплю!
– А давай, коль не шутишь! – Марианна снова взвизгнула, расхохоталась и поманила подружку пальцем. – А, северный олень, иди к нам! Водичка – кайф!
– Дуры, – пробасил откуда-то из-под куста лежавший Карим. – Вам за день не надоело прыгать? Вовк, давай сюда, попьем пива, как белые люди. А эти пусть русалят как хотят.
Из воды брызнула мощная струя, облила Карима с вытянутой рукой, в которой была надёжно зажата бутылка тёмного.
– Убью, жэнщына! – он приподнялся, страшно заворочал глазами. – Зарэжу!
Ответом стал хохот. Катя присоединилась к подруге и наслаждалась купанием. Карим величественно махнул рукой и поставил бутылку на землю. Он откровенно наслаждался видом девушек в купальниках и даже порывался дотянуться до фотоаппарата, но чудо-технику его предусмотрительные подруги зачехлили и повесили очень высоко. А вставать кавказцу было лень. Так что прекрасные нимфы плескались и хихикали, а Карим взирал и вздыхал.
Володя молча сел, взял пиво и прижал к губам горлышко.
Допив до дна, бросил и оглянулся.
– Водка есть? – спросил шёпотом.
Карим всмотрелся: худое лицо друга было чужим. Добродушно почесал пузо рядом с краешком плавок:
– В магазин надо идти. Деньги есть, если так надо…
– Надо.
Володя подтянул колени к себе и обхватил их руками. Карим тихо засвистел и снова почесал – в этот раз мускулистую заросшую ногу, черные волоски протестующе топорщились под рукой.
– Да ты в печали, сокол.
– Заткнись. Пить хочу.
Свист, на этот раз протяжный и горестный.
– Пить надо меньше, махор. Особенно водки. Особенно из-за бабы. Люська?
И тут Володя дёрнулся, но Карим, знавший его уже тринадцать лет, угадал движение: удар, и без того начатый из неудобной позиции, пришёлся в воздух.
– Тихо ты, сокол, – пропыхтел друг, ловко перехватывая запястье и на всякий случай наваливаясь мощным телом. Володя зло и отчаянно ворочался снизу, шипел:
– Пусти, сволочь кавказская, убью…
– Убивать потом будешь. Сначала пойдём выпьем и закусим. Потом снова выпьем и закусим. Потом побьём витрину сельмага и сядем в тюрьму, или побьём друг друга и не сядем. А при желании – можно и совместить.
– Вы там что, женитесь друг на друге? – заорала Марианна, и Катя взвыла и замолотила руками по воде. Брызги полетели веером, обе девушки, обессилев от хохота, едва не падали.
– Уже женились, сладкие, уже, – проорал в ответ Карим и шёпотом сказал полузадушенному другу: – Нажрёмся в хлам: ты из-за несчастливой любви, я, как дурак, из-за тебя. А завтра я нас обоих отпрошу у преподов, мой свет. Не сердись. Знаешь, я за тебя сердце вырежу из груди.
Володя угрюмо промычал что-то снизу, что при очень большом желании можно было принять за «да».
– Ну вот и хорошо, – обрадовался неуёмный кавказец и выпустил, наконец, свою жертву. – Значит, идём пить и нарушать общественные приличия.
Володя лёг на спину и бессмысленно уставился в небо.
Не любит. Всё.
Знать бы, кто перешёл дорогу – а что этот кто-то был, он всем своим сердцем, болтавшимся на тонкой нитке надежды, чуял. Знать – и наказать, не за себя, за то, что её мучает.
Ревность страшна. Ещё страшнее страх за любимого человека. А когда в котле соединяются и первая, и второй… Просыпается древний, бычьемордый зверюга, который до поры дремал, требует свою долю плоти и крови. На грани, на краю просыпается минотавр, и если уж бодрствует – трудно, почти невозможно загнать его обратно и захлопнуть обитую медью дверь узилища.
Чердак большого деревенского дома был местом, где можно отдохнуть и послушать, как бегают и ссорятся пугливые серые мыши.
Кот так и делал: сидя у отходившей от стены деревянной планки и щуря зелёные глаза, караулил. Лапки подобрал, как древний египетский божок. Остриженный хвост лежал неподвижно.
Внезапно в одну из многочисленных щелей ворвался с улицы ветер. И было в нём нечто странное – кот вздрогнул, прижал уши и тихо зарычал, а глаза засверкали совсем уж изумрудным и яростным огнём.
А вместе с ветром донеслось откуда-то издалека волчье «у-у-у», тоскливое, дикое, рвущее сердца всякого живого существа, велико оно или мало, старо или молодо. Где-то в глубине вселенского механизма на волос сдвинулись невидимые шестерёнки, пространство затрепетало, и маятник времени, который до сих пор качался мерно и правильно, сбился.
Кот вскочил, нервно задёргал хвостом, зарычал громче, напоминая в этот миг своего громадного африканского родственника.
Как и все его родичи, он мог существовать как внутри видимого мира, так и вне его. Мог – но не хотел. Потому что выходить за пределы уютного, обжитого мирка с любимыми людьми, вкусными обедами, тёплой печкой и многими другими радостями было опасно. За этими пределами обитали такие силы, такие существа, с которыми лучше было не связываться.
А сейчас кто-то или что-то оттуда рвалось сюда. Не физически, нет – только этого не хватало. Но даже если душой или частицей души…
Кот громко мяукнул.
Кто-то здесь потревожил тамошних обитателей. Кто-то плохой сделал так, что граница между мирами стала тонкой и ненадёжной.
И это было плохо. Совсем, совсем плохо.
Подождав, пока ветер стихнет, кот помчался вниз, встречать человека, который доставлял ему множество хлопот и в то же время – радовал.
Мыши, испуганно прислушивавшиеся к мягкому топоту лап, ожили, перепискнулись, заторопились по своим мышиным делам.
Глава 3
Письмо папе первое
Здравствуй, пап!
Я тебе пишу, потому что очень давно не слышал. Ты занят, я знаю, но вдруг найдётся время почитать мэйл?
В общем, мы снова тут, в Калинке.
Здесь хорошо. Прошлым летом я познакомился с ребятами Руслановых – Вадькой и Тимкой, и еще с девчонками – Людой, Викой, Марусей-беленькой. Беленькая – это потому что у неё косички как лён и кожа совсем белая, она не загорает.
А я загорел, пап, честно. Вот сейчас фотку приложу, чтобы ты видел, какой я стал чёрный. Как негр.
Ты только не смейся, я знаю, что хвастаться нехорошо, это я так…
В общем, что было вчера.
Пошли мы на речку купаться и всякое такое. А там собака Варенцовых лазила, мордатая такая, Ругер зовут. Он – овчарка, колли. Мальчик.