Я долго думал над тем, имею ли я право ставить на обложку этой книги имя Сергея Есина, чем как бы напрашиваюсь к нему в соавторы. Согласия на это Сергей Николаевич мне не давал, а теперь уже его не спросишь. Но выпустить только под своим именем книгу, добрая половина которой написана Есиным, я не могу, потому из двух «зол» выбрал меньшее.

Оправданием мне может служить уверенность в том, что Сергей Николаевич не возражал бы против публикации нашей переписки. Порука этому – тома его Дневников, которые он отважно издавал при жизни, ничего не утаивая. В «Дневнике 2011», в записи от 22 февраля, когда наша переписка только начиналась, есть на то и прямое указание: «Кстати, недавно получил письмо от Резника, на которое еще не ответил, письмо, по обыкновению очень информативное… Я думаю, что со временем, если удастся, соберется новая книга переписки с Америкой».

Доминирующим предметом нашей переписки было обсуждение литературных произведений, которыми мы обменивались. Сергей Николаевич щедро дарил мне свои книги, я пытался не отставать, но производительность писателя Сергея Есина была более высокой, чем моя. Получая от него объемистые тома, я отвечал куда более скромными презентами, «пристегивая» их к своим электронным письмам.

Сергей Николаевич очень живо и конкретно откликался на эти пристежки. Их тоже пришлось включить в книгу – без этого смысл писем был бы значительно обеднен. То же касается фрагментов из книг Есина, на которые откликался я.

Отчетливо сознаю, что подбор этих фрагментов субъективен. Вполне вероятно, что Сергей Николаевич выбрал бы иные фрагменты, но он уже этого сделать не может. Следовало бы поместить обсуждаемые произведения Есина целиком, но тогда объем книги разросся бы до неимоверных размеров – в несколько толстых томов. К каждому фрагменту дана библиографическая справка, так что при желании легко найти любое обсуждаемое произведение.

Как понятно из сказанного, в основе книги лежит моя переписка с С.Н. Есиным, но только к публикации писем она не сводится. Текст книги многослоен. К письмам, которыми мы обменивались в течение нескольких лет, с нашего заочного знакомства в январе 2011 года и до дня внезапной кончины Сергея Николаевича даются примечания и комментарии, а также приложения, в которых полностью или частично приводятся произведения, обсуждаемые в письмах.

При подготовке писем к печати я, по возможности, выправлял орфографические, синтаксические, иногда стилистические погрешности, удалил адреса и номера телефонов, которыми мы обменивались, в отдельных случаях и фрагменты текстов, чтобы избежать повторения того, о чем уже говорилось в предшествовавших письмах. Этим в основном исчерпываются внесенные поправки. Независимо от того, как я сегодня отношусь к тем или иным высказываниям С.Н. Есина и моим собственным, смысловых поправок в текст писем не вносилось. Так что публикуемые письма вполне аутентичны оригиналам.

Семен Резник

Вашингтон

Неуемный человек памяти Сергея Есина[1]

О кончине известного писателя, ученого‐литературоведа, профессора и многолетнего ректора Литературного Института им. А.М. Горького Сергея Николаевича Есина я узнал с большим – полугодовым – опозданием. Как справедливо указано на задней обложке одной из его книг, «Сергей Есин – имя знаковое, это один из виднейших писателей современной России». Там же перечислены некоторые его «знаковые» произведения. Прежде всего, это роман «Имитатор», который вышел в первый год «перестройки» и сделал Есина знаменитым писателем. «Но еще раньше многие его повести и рассказы, появившиеся в журнале “Юность”, – “Мемуары сорокалетнего”, “Р–78”, “При свете маленького прожектора” – стали достоянием самого широкого читателя. В годы перестройки С. Есиным были написаны романы “Гладиатор”, “Казус, или Эффект близнецов”, “Гувернер”, “Смерить Титана”, “Соглядатай”». К ним можно добавить ряд не менее значимых произведений, созданных Сергеем Есиным в пост‐cоветский период.

Последний раз мы с ним виделись за месяц до его неожиданного ухода, в Москве, куда я был приглашен в связи с Вавиловскими юбилейными торжествами и выходом в свет моей книги «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» (М., Захаров, 2017).

Сергей Николаевич был и выступил на презентации моей книги в Тимирязевской Академии. А на следующий день принимал нас с женой в своей прекрасной, по московским стандартам, квартире, заставленной шкафами, до отказа набитыми книгами. Книги также лежали стопками на столах, стульях, креслах… Мы пировали в узком кругу, по‐свойски, за кухонным столом. Кроме нас троих был ученик и коллега Сергея Николаевича по Литературному институту, профессор Сергей Петрович Толкачев.

Сергей Николаевич умел и любил готовить и получал явное удовольствие, видя, как гости уплетают шедевры его кулинарного искусства.

Хотя кулинаром он стал не от хорошей жизни.

На заре своей юности, будучи начинающим журналистом и работая в редакции газеты «Московский комсомолец», Сергей Есин особо отличил сотрудницу той же редакции Валентину Иванову – талантливую журналистку, у которой, по его собственным словам, он многому научился. Валентина Сергеевна Иванова стала позднее ведущим российским киноведом.

Они сошлись – не столько характерами, сколько общими интересами. Совместная жизнь супругов не была безоблачной.

Горячие споры нередко переходили в столкновения, что привело к разрыву и разводу. Пять лет ушло на то, чтобы оба поняли, что не могут жить друг без друга. Они снова сошлись и были по‐настоящему счастливы, пока судьба не обрушила на них страшную беду. На Валентину Сергеевну навалилась тяжелая, неизлечимая болезнь: ей отказали почки. Три раза в неделю ее увозили в больницу, где кровь очищали от шлаков сеансы диализа – болезненные, выматывающие все силы… Встречи с киноактерами и режиссерами, посещения киностудий, горячие обсуждения, поездки на кинофестивали, даже на дачу – все это ушло в прошлое…

Передо мною лежит книга, единственная в своем роде, составленная Сергеем Есиным уже после кончины его супруги.

На обложке крупным планом очень привлекательное, задумчивое женское лицо и под ним одно слово «ВАЛЕНТИНА».

На титульном листе: Сергей Есин. ЕЕ ДНИ…

Подзаголовок уточняет: «В книгу включена повесть Валентины Ивановой “Болезнь”, в 2008 году опубликованная в журнале “Новый мир”».

Ниже дарственная надпись:

«С.Е. Резнику – дорогой Семен, горьковатая это книга. С.Е.»

При проверке оказалось, что на титульном листе указана неверная дата. Повесть Валентины Ивановой была опубликована в «Новом мире» на десять лет раньше, в 1998‐м. Видимо, при подготовке книги к печати Сергей Николаевич еще так остро переживал то, о чем было рассказано в повести, что подсознательно приблизил ее на целое десятилетие.

Повесть «Болезнь» потрясает поразительной открытостью автора, просветившего, словно рентгеном, самые таинственные закоулки души человека, обреченного на повседневные страдания и близкую неминучую кончину. В книге повесть Валентины Сергеевны обрамлена исповедальными страницами ее мужа, выписками из его дневников, воспоминаниями ее коллег, друзей, знакомых… Завершает повесть единственное в своем роде интервью Валентины Ивановой с собственным мужем, в котором она допытывается: как живется ему, такому неукротимо‐деятельному человеку, писателю, профессору, ректору, участнику всевозможных комиссий, комитетов, фестивалей, – как ему живется с нею, отрезанной болезнью от мира, замкнутой на себя, беспомощной, одинокой, наполненной черной тоской, которую она выплескивает на мужа, когда он приходит домой после предельно напряженного дня.

Книга не горьковатая, а очень и очень горькая!

И – полная оптимизма.

Потому что она не о болезни. Она о мужестве. О верности. О любви.

При своей предельной загруженности, Есин постоянно бывал в больнице, одаривая нянечек и медсестер, а дома сам ухаживал за больной Валентиной, варил, стряпал, мыл полы и посуду – все делал сам. Финансовые средства, конечно, позволяли нанять домработницу, но он не хотел постороннего человека в доме.

…С Сергеем Николаевичем Есиным я познакомился уже после смерти его жены, через нашего общего друга Марка Авербуха, который послал ему две мои книги: «Непредсказуемое прошлое» и «Запятнанный Даль» (обе вышли в 2010 г.). Зная, как Сергей Есин завален повседневными обязанностями, а сверх того – книгами и рукописями разных авторов, жаждущих его авторитетного отзыва на свои творения, я полагал, что до моих книг он доберется нескоро. Однако он сразу же их прочитал и прислал очень теплое письмо.

Так завязалась наша переписка. Она не была интенсивной, прерывалась на многие месяцы, но когда я ее просмотрел, то увидел, что она значительно содержательнее, чем я сам ожидал.

Первый раз мы встретились в 2011 году, когда я был в Москве после выхода в свет моей книги «Сквозь чад и фимиам», изданной под эгидой Московского бюро по правам человека[2]. Директор Бюро Александр Брод организовал ее обсуждение в Общественной палате РФ. На то время, на которое было назначено обсуждение, у Есина в Литинституте был запланирован семинар. Он его отменил, пришел и выступил одним из первых. Его выступление было коротким, но очень содержательным.

В те же дни я был у Есина дома и испытал на себе его щедрое хлебосольство. Заочное знакомство перешло в личную дружбу.

У меня на полке 20 книг Сергея Есина. Одна из них, написанная совместно с Марком Авербухом, подарена Марком, остальные – самим Сергеем Николаевичем. Последний щедрый подарок – его пятитомное собрание сочинений, привезенное нами из Москвы. Некоторые из романов, включенных в пятитомник, как «Имитатор», «Марбург», я читал раньше, другие прочитал впервые. В пятитомнике 14 романов – малая доля им написанного.

Совершенно особое место в творчестве Есина и во всей русской литературе занимают его «Дневники» – летопись литературной и общественной жизни России последних турбулентных десятилетий. Они выходили томами‐ежегодниками, что обозначено на обложках. Сергей Николаевич показал нам полку с этими томами: не знаю, сколько их точно, но заведомо

больше двадцати. У меня их девять – все с дарственными

надписями. Последний издан в 2017 году: «ДНЕВНИК‐2015».

Дарственная надпись:

«Дорогой Семен Ефимович! С невероятным почтением посылаю очередную книгу моих заметок. Жаль, что видимся редко. С. Есин».

И вот мы снова увиделись! Разговор был таким живым и интересным, что мы с женой допустили непростительную промашку, о которой вспомнили, когда уже садились в такси: забыли все вместе сфотографироваться.

Перед отъездом из Москвы я позвонил Есину, чтобы попрощаться. Он сказал несколько очень мне приятных слов о книге «Эта короткая жизнь», которую он уже прочитал, и сообщил, что говорит со мной из Екатеринбурга.

Мое последнее письмо Есину датировано 10 июня 2018 года. Я не знал, что он уже его не получит.

Не дождавшись ответа, я решился побеспокоить Сергея Петровича Толкачева, отыскав его визитную карточку в пачке карточек, привезенных из Москвы. Ответ пришел незамедлительно: Сергей Николаевич Есин умер еще в декабре…

Бросился к интернету, чтобы узнать подробности.

«Есин умер не больным и немощным стариком. За все, что он сделал, ему была подарена прекрасная смерть. Сергей Николаевич ушел во сне. Уехал на переводческую конференцию в Минск, где должен был выступить сегодня утром, но не проснулся. Через неделю в Литинституте готовились праздновать 82‐летие Сергея Есина», написала в «Комсомольской правде» Евгения Коробкова, специальный корреспондент отдела культуры.

Значит, после Екатеринбурга он еще успел поехать в Минск.

Неуемный был человек.

Мир праху его.

Семен Резник

Вашингтон

Примечания

Москва – Вашингтон – Москва

Сергей Есин – Семену Резнику

31 января 2011 г. (Письмо переслано Марком Авербухом)

Уважаемый Семен Ефимович! Я буквально несколько минут назад закончил чтение Ваших двух книг – читал и по главам, и одну после другой – и не могу не поблагодарить Вас за столь щедрый дар и не сказать несколько слов о самих Ваших книгах. От Вашей присылки на меня дохнуло забытым уже обычаем, когда писатели посылали друг другу книги, и имело значение именно товарищеское мнение, а не точка зрения вороватой и неискренней критики. Это, пожалуй, первое.

Вы, наверное, сами понимаете, с какой жадностью я прочел два Ваших сочинения. Так сложилось, что почти сразу же, как только пришла почта с книгами, я уезжал на десять дней поближе к солнцу. В прошлом году отпуска летом у меня не было, что будет в году этом неизвестно, а тут нагрянули студенческие каникулы. Протащил Ваши книги вместе со своим компьютером через половину земного шара. Последнюю страницу Ваших «выбранных мест»[3] я уже дочитывал под шумок кондиционера и шелест пальм [4].

Удивительным образом вы умеете обманывать читателя. Когда на 387‐й странице Вы приводите цитату из Рабиновича, предваряя замечанием, что таким образом этот почтенный автор заканчивает обе свои книжки, и когда я начинаю этот пассаж читать, я начинаю волноваться: не может этот почтенный автор такое написать. Для этого надо иметь ум, сердце, не замутненное махровым национализмом, понимание страны и предмета изложения. С чувством облегчения почти тут же узнаю – это Ваше перо [5].

Так вот позвольте Вам, по современной терминологии, «русскоязычному» писателю, сказать, что Вы написали свою книгу замечательным русским языком. Вы прекрасный полемист, иногда я просто хохотал, читая Ваши короткие ремарки. Браво!

Я уже написал коротенькую записку нашему общему знакомому Марку Авербуху, только вынув Ваши книги из упаковки и перелистав их. Боюсь по разным поводам, но мы идем с Вами по одним и тем же следам. И Ф.Ф. Кузнецов, и В.Н. Ганичев – все это и мои персонажи. На пленуме СП России, в самом начале перестройки, когда неизвестно [было], что и куда вывезет, я один единственный не был согласен с назначением этого деятеля «русской православной церкви», перед этим занимавшимся комсомолом, первым секретарем. Ф.Ф. [Кузнецов] был на суде уличен мною в мелком жульничестве, когда он подписал моим именем статью, нужную ему в его политических целях[6].

Знаю я и С.Н. Семанова[7]. Впрочем, недостаточно. Я и не очень всегда лез в писательские дрязги и не всегда вчитывался во все тексты. Вы здесь, конечно, эрудированнее и значительно глубже меня. Собственно успех Вашей книги и книг в известной мере составляет не только чувство уважения и любви к собственному народу – вот написал эту строчку и подумал, а так ли велики различия у людей, говорящих и думающих на одном языке, – но то знание исторических реалий, которые и создают подлинность. Читал с карандашом и коечто пометил.

Естественно, первую «стойку» я делаю на Велижском деле, о котором никогда прежде не слышал. Не слышал я и о поступке [Мордвинова] во время суда над декабристами[8]. Это, конечно, поступок, но это и русский характер, в котором немыслимое благородство иногда уживается с черной подлостью. Мы столько веков прожили с оглядкой: а что скажет барин. Ну, а дальше по тексту шли детали: и полуслепая Каплан[9], которую, оказывается, сожгли в бочке…

Что касается «Протоколов [сионских мудрецов]» то, как и в «кровь младенцев», в наше время уже поверить невозможно. Мне очень давно дали их посмотреть в журнале «Юность». Мне как филологу сразу стало ясно, что от них за версту несет подделкой. Так интересно было, каким образом мог возникнуть у нас этот замысловато‐нелепый текст. Его не окружала ни сакральная тайна, ни какой‐либо ритуал, который давал бы ощущение времени, когда подобное могло появиться. По сути, это так же нелепо, как и «христианские младенцы». Их, правда, можно отнести к заскорузлости средневековья. Меня порадовало, что хоть «мудрецы» – это не русское изобретение [10]. Как бы все это забыть и перестать и одной стороне, и другой вести счеты.

Мне кажется, к этому призывают Ваши книги. Но читая их, я не перестаю удивляться изобретательности наших с Вами соотечественников. Очень хорош и бесспорен параллельный анализ в Вашей книжке «Словаря» Даля и «Розысканий» [11]. Если бы я до сих пор оставался ректором, то я бы сказал, что по этой книжке вполне можно защищаться, а так это лишь пожелания, не подкрепленные «административным ресурсом». Глава другой книги с Рабиновичем[12] вызвала у меня восторг. Как это люди ничего не боятся и какая бесстыжая жажда славы ими руководит. Можно еще писать и писать, но напоследок – какой молодец Савкин, я его знаю[13]. Впрочем, Ваша книга для издателя ход беспроигрышный. Остался только вопрос с Солженицыным. У меня есть оба тома[14], второй мне показался скучным, но все же первый мне показался некой попыткой наведения мостов, не могу от Вас скрыть и это.

За бортом осталось и многое другое: и Катаев, и Аннинский, и Куняев и наконец‐то мне ставшая известной тайна гастролей наших писателей по Америке[15]. Постепенно разберемся во всем.

Творческих и других успехов

С. Есин

_______________

Семен Резник – Сергею Есину

2 февраля 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Марк Авербух переслал мне Ваше письмо и Ваш электронный адрес, по которому отвечаю. Сердечное спасибо за столь лестный отзыв на мои две книги, а больше всего за то, что Вы так быстро и так неравнодушно их прочитали. Я думаю, что имею некоторое представление о Вашей занятости, а потому сам этот факт звучит для меня сильнее любых похвал.

Мне было интересно узнать, что при выборах Ганичева писательским генсеком (или как это называется) Ваш голос «против» был единственным! А знаете ли, как его принимали в Союз Писателей? Мне рассказывали, что когда шло обсуждение в приемной комиссии, то его представили от секции прозы как замечательного писателя и издателя, внесшего большой вклад и т. п. Тут же поднялся кто‐то из «подготовленных» членов комиссии и горячо поддержал. А потом взял слово другой член комиссии и сказал примерно следующее:

«Я не понимаю, где я нахожусь. Скоро мы будем принимать в Союз Писателей завскладов и директоров магазинов, в которых отовариваемся. Товарищ Ганичев, возможно, очень хороший директор издательства, но я хочу знать, что он написал. За ним числится брошюра “Комсомол и печать”, три печатных листа. Не маловато ли это для приема в Союз Писателей?»

При тайном голосовании он получил три или четыре белых шара и больше 30 черных. А после этого секретариат его принял единогласно[16]. Многие секретари издавали в «Молодой гвардии» многотомные собрания сочинений.

Что касается Сергея Семанова, то я Вас развлеку небольшим отрывком из моего интервью, вернее, диалога с поэтессой Верой Зубаревой, который был в прошлом году в сетевом издании «Кругозор»[17]. Я там коротко комментирую последнее из попавшихся мне его высказываний на «русско‐еврейскую» тему, из коего заключил, что он, кроме всего прочего, заметно поглупел.

Солженицын, конечно, не Куняев и не Семанов, я нисколько не удивляюсь, что Вы увидели в его книге [ «Двести лет вместе»] попытку наведения мостов. Чтобы разглядеть все геологические напластования в его двухтомнике (вернее, в первом томе, во втором‐то многое на поверхности), требуется глубокое бурение, то есть надо быть в теме. Я‐то в ней с 70‐х годов, с того времени, когда набрел на Велижское дело[18] и погрузился в него и в смежные материалы.

Много тогда всего сошлось, что заставило меня взяться за разработку этого сюжета. И то, что о нем никто ничего не знал. Из всех моих знакомых писателей‐историков, занимавшихся Пушкинской эпохой, никто о нем не слышал; только Натан Эйдельман, эрудит из эрудитов, сказал: «Постой, постой, это, кажется, как‐то связано с адмиралом Мордвиновым». И то, что мне к тому времени стало тесновато в рамках биографического жанра, хотелось попробовать себя в более свободном жанре. И то, что тогда стала как раз циркулировать в «патриотическом» самиздате «Записка Даля»[19]. Мне как‐то стало ясно, что ритуальный миф – это не навсегда ушедшее прошлое, он вернется, и его надо встретить во всеоружии. Ну и т. д. и т. п.

Не думал тогда, что застряну на этой теме (то есть еврейскоантисемитской). Но Велижское дело потянуло за собой Кишиневский погром [20]. Параллельно шла публицистика, о которой Вы знаете[21]. Потом началась борьба за выезд, потом – здесь – за выживание. А тем временем в России расцвела «Память»[22], ну и дальше потянулась цепочка.

Когда я прочитал первый том Солженицына, я убедился, что отделаться просто рецензией, хотя бы и пространной, не могу: получится петушиный наскок «какого‐то Резника» на великого писателя, страдальца и правдолюбца. Чтобы распутать искусные кружева, которые сплел А.И., пришлось написать параллельную книгу в 700 страниц. Работа технически была нетрудная именно потому, что я был в теме, но очень сложная психологически. Все время надо было держать в уме масштаб личности критикуемого автора, перед которым сам в прошлом преклонялся.

Пока писал это письмо, из Бостона пришло сообщение о кончине Ильи Матвеевича Соломина. Это тот самый сержант Соломин, который воевал в звуковой батарее Солженицына, при аресте А.И. припрятал его бумаги, которые потом передал [его жене Наталье] Решетовской. Вскоре загремел в лагерь, а после лагеря не был реабилитирован, хотя все его подельники были. По просьбе его друзей, я несколько лет назад послал письмо Путину с просьбой вернуть Соломину боевые награды, коих его лишили как «врага народа». Я даже получил ответ, что‐де дело рассматривается, но так ничего и не сдвинулось, хотя потом и другие обращались.

Странная психология у этого поколения, от которого остались уже считанные единицы. Казалось бы, после всего, что он пережил; после того, как распрощался с последними иллюзиями, уехал из страны, – что ему эти награды! Ан, нет, свербело!

Желаю Вам здоровья, успехов, и еще раз спасибо!

Ваш С.Р.

Приложение

Из диалога Веры Зубаревой[23] и Семена Резника

// «Кругозор», декабрь 2009 г.

http://www.krugozormagazine.com/show/ Resnik.557.html

…А вот свежеиспеченный пример совместимости русского и еврейского этносов, правда, анекдотический. В только что появившемся номере журнала «Новый мир» (№ 11, 2009) опубликована выдержка из нового произведения Сергея Семанова. В 1970‐е годы Сергей Николаевич возглавлял редакцию серии «Жизнь замечательных людей», в которой я работал, так что он был моим прямым начальником. Личные отношения у нас были вполне корректные, почти приятельские. Если мы с ним были «несовместимы», то отнюдь не этнически. Он был адептом «русской идеи», потому его и поставили руководить ЖЗЛ. Смысл же этой «идеи» был и остается простым как мычание: «все зло от евреев». Как понимаете, уживаться нам было трудновато.

Последней работы Семанова я не читал, думаю, не скоро прочитаю, но с отрывком, попавшим в «Новый мир», ознакомился. Оказывается, Сергей Николаевич некоторое время (уже при Горбачеве) возглавлял жилищную Комиссию в Союзе Писателей – одну из самых важных. Писатели, желавшие улучшить свои жилищные условия, обращались в Комиссию, а она решала – кому дать дармовую квартиру, а кому не давать.

Не буду говорить о чудовищности самой этой практики, когда одни люди, никогда ничего не строившие, могли делать столь дефицитные подарки другим, тоже ничего не строившим и ни копейки не платившим за эти щедроты. Такова была кафкианская система, потому и пошла на слом.

Нетрудно понять, какие темные игры разыгрывались вокруг халявных квартир, какая шла закулисная возня и грызня, какие выставлялись угощения и делались подношения.

Вспоминая те славные дни, Семанов сравнивает Жилищную комиссию с двукрылой птицей: одно крыло русское, второе еврейское. Неформальным лидером русского крыла, по словам Семанова, был он сам, а еврейское представлял не названный по имени прозаик. Правда, по словам Семанова этот прозаик был русским, но находился под влиянием «долгосрочной» любовницы‐еврейки.

При рассмотрении заявлений, – откровенничает Семанов, – каждое крыло старалось пропихнуть своих и завалить чужих, но патовой ситуации не возникало: «в нашей важной и сугубо деловой сфере обе партии взаимодействовали разумно и успешно». Обеспечивалась эта «совместимость» тем, что перед официальным заседанием Комиссии лидеры двух группировок встречались и договаривались. «Переговоры осуществлялись примерно так, – живописует мемуарист, – подходил к нему я и говорил, что подал заявление такой‐то, ваши его вроде бы недолюбливают, но литератор он хороший, а дела его плохи – жена беременна, теща больная, жить негде, надо помочь… Он обещал, видимо, говорил со своими, все проходило спокойно и благополучно. Или он говорил мне примерно то же: ваши к этому писателю не очень, но жена больна, теща беременна и т. п. Я обещал, говорил с нашими… Оба крыла нашей литературной птицы махали слаженно, и летала она в тогдашних взвихренных небесах вполне спокойно». В качестве примеров слаженного махания крыльями Семанов указывает, что «в ту пору хорошие квартиры получили известный П. Палиевский и еврей А. Нежный, заметный тогда публицист».

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4