Я думал, что вижу космос с сияющими звездами и шлейфом фиолетовой туманности и только собрался расслабиться и умиротворенно раствориться в газовом облаке, как вселенское око жестко уставилось на меня черным зрачком. С секунду разглядывало, фокусируясь, а вслед за этим каждая клеточка моего бытия разорвалась от шелеста векового шепота:

– Помни, – зазвенел мрачно голос, наполняя меня древним ужасом и дрожью страха, – помни!

Глаз смотрел на меня не мигая, пожирая душу без остатка, а потом черный зрачок уменьшился в размерах, и я уже увидел перед собой обыкновенное лицо типичного европейца. Молодой мужчина заботливо встряхнул меня за предплечье и, сжав губы в тонкую линию, натянуто улыбнулся.

– Сэр? – голос звучал слишком снисходительно: ко мне обращались, как к малому ребенку – сейчас по головке погладят и дадут кусочек халвы. Излишняя забота вызвала во мне бурю досады.

Я смотрел на мужчину в белой военной форме и, медленно приходя в себя, отчетливо понимал, что никакой я не ребенок.

Руки сжались в большие кулаки, унимая дрожь.

Я заморгал, пытаясь согнать наваждение.

Свет мерцал, и мир троился. Под стать неустойчивой картине приглушенно играла музыка – современная попса изредка наполнялась какофонией дополнительных звуков: то глухими ударами в бубен или в барабан, то оркестровыми трубами. Я морщился, пытаясь убрать из головы лишние мелодии и оставить одну. Картины менялись, подстраиваясь под музыку: я в транспортнике среди солдат, кругом стерильная чистота и запах дешевого парфюма и экокожи; я в мокром кустарнике, среди чахлых и гнилых деревьев; я в космосе, и на мне новый скафандр Д-13 с дополнительным аварийным комплектом; я глажу белого волка, зверь тяжело дышит, вздымая крутые бока, и высовывает длинный розовый язык, облизываясь; я глажу свои отполированные витые рога, огромные и тяжелые они растут изо лба, и я готов кого-нибудь боднуть насмерть; ко мне прижимается дивная белокурая красотка в странном открытом платье, и тут же к другому плечу склоняет голову девушка в расшитых шкурах, с татуированным лицом. Грезы кружились в хороводе, дурманя голову. И, признаться, я не знал на чем остановиться.

– Лейтенант! – теперь молодой мужчина не стесняется и сильнее трясет меня за плечо.

Я смотрю на него и сквозь него. До меня постепенно доходит: парню в белой форме наплевать на приличия и на то, что подумают остальные солдаты. Кажется, я не в себе и роняю честь мундира.

Мягко стряхиваю руку сержанта со своего бицепса и медленно поднимаю кулак в белоснежной перчатке с оттопыренным вверх большим пальцем. Я в порядке. Я в полном порядке. Я вижу обеспокоенного рейнджера и стройные ряды кресел в транспортнике. Я понимаю, что он боится и переживает, но тут же напускает на себя безразличие и холодную вежливость. Я молчу. Потому что я также вижу слайды из картин за солдатом: космос, тундру, красивых женщин из сказок, темное помещение в винтажной драпировке и одинокую свечу, залитую медовыми каплями воска. Пламя колеблется. Видения меркнут. Тают, исчезая. Ветер задувает свечу.

И проступает одна явь.

Сержант удовлетворенно кивает и откидывается в синем кресле. Вертит головой, устраиваясь поудобнее, и искусственная кожа обшивки скрипит. Парень прикрывает глаза, сквозь щелки наблюдая за мной. Руки беспокойно двигаются, пальцы гладят черные подлокотники дутого кресла и никак не могут замереть. Незнакомые запахи дразнят обоняние. От сержанта пахнет пачули и мандаринами. Зачем так душиться? Я морщусь и, не скрывая упрека, смотрю на подчиненного.

Его пальцы мелко подрагивают.

Волнуется за меня. Пытается контролировать ситуацию и злится от того, что не получается. Я понимаю солдата. Будь я на его месте, сам бы не знал покоя, ведь от такого командира, как я, можно ожидать любого приказа.

От нелепого танца его пальцев, я прихожу в сознание окончательно. Пелена сходит, медленно отступая.

Я осматриваюсь по сторонам. В глазах резь. Картинка четкая и понятная. Видения прошли. Кругом ряды кресел и все заняты военными. Свободных мест нет. На добрую сотню парней две девушки, и возле их кресел оживление и смешки. Мы в транспортнике. Ни у кого нет оружия. Многие в парадной форме, но кто-то в робе, решив не заморачиваться. Парни – все пехи, молоды, пышут здоровьем, приветливы и улыбаются. Хмурых лиц нет.

Не считая моего.

Так одна явь из многоликой дремоты стала пугающей реальностью, и картина вошла в действительность, глуша остальные видения.

Я осознаю произошедшее: сегодня мне повезло. Я вынырнул и готов жить дальше. И пусть сержант не боится – я поборол стресс. Кажется, так это называет наш психолог.

Но я еще не отошел от тревожного сна. Капкан видений исчез, но не исчезла паника. Каждая клеточка тела наполнена ужасом одного слова: «Помни!»

Что помнить? Что?!

Почему так тревожно от неясного вопроса? Я ведь не мог забыть что-то важное? Мне срочно нужна любая помощь и дополнительная информация.

Я смотрю на притворяющего спящим сержанта, однако контакта больше нет. Молодой человек старательно сопит. Веки подрагивают. Пальцы цепко сжимают подлокотники, выдавая его притворство. Такого и не потревожить. Да и не хочет он, чтобы его расспрашивали, задавая вопросы. Интересно, а раньше были похожие случаи? Я уже спрашивал: кто я? Я тяжело сглатываю: бедный сержант, незавидная у него участь. Во рту горечь от принятого перед полетом лекарства. Медленно осматриваюсь по сторонам, не привлекая внимания, прислушиваюсь к обрывкам солдатских разговоров и улавливаю:

– А зачем нам пловцы? – молодой паренек кивает в нашу сторону и тупит к полу глаза, когда наталкивается на мой взгляд: взгляд офицера, который не понимает, где он и кто он. Я бы такого тоже испугался. Я оцениваю говорящего, но не могу выцепить характерные детали-подсказки, по виду только из учебки: цыплячья шея торчит из воротника, а на лопоухих ушах короста от натирающего тесного шлема.

– Да! Зачем нам пловцы, если здесь джунгли и пески, а море только в местных сказках. Где они собрались плавать? – поддерживает его такой же малорослый сосед – конопатый вчерашний подросток.

Откликается старый капрал – бравый старший солдат. Рукава мундира в золотых нашивках за выслугу лет и три экспедиции – почетный ветеран. На груди внушающая уважение колодка медалей. На лице седые бакенбарды и пышные усы. Суровый дядька. Знакомый до слез. Где я его видел? Может, во снах. Может, в реальной жизни.

– «Зачем, зачем», – передразнивает он. – Потому что ты в армии! Так положено!

– Но пески… – пытается ему неуверенно возразить вчерашний курсант учебки. – Тут не место пловцам! – Я смотрю на своего соседа напротив, вижу на отворотах стойки мундира знаки подводника и машинально трогаю свои. Ошибки быть не может: пловцы-водолазы. Вот почему я заострил внимание, что вокруг одни пехи – сам-то морячок. Две крайности в армии и сейчас мы в одном транспортнике и летим – я прислушиваюсь к своему внутреннему «я» и не нахожу ответа – значит, летим неизвестно куда.

– Положено! – рявкает капрал, сердито хмуря брови и лицо покрывается сеткой морщин, выбитых злыми песчаными бурями. Устав сидит в нем крепко. Прочно и навсегда. У старика нет сомнений, и он злится, видя, что они есть у других. Все так лаконично и просто. Зачем ненужные вопросы? Усложнять и драматизировать ситуацию. Понять ветерана можно, его раздражают салаги: их нескончаемая вереница всегда перед глазами с одними и теми же вопросами.

Рука машинально тянется к внутреннему карману, достает пластик документа. Скашиваю глаза, читаю, но слышу тихий шепот рыжего доходяги и буквы прыгают, не желая складываться в строчки текста. Говорит паренек тихо, практически не разжимая губ, чтобы не привлечь лишнего внимания, но у меня хороший слух. Я ведь по второй специальности акустик. Ненужное воспоминание всплывает из глубины сознания и величественно застывает передо мной, качаясь на волнах разума черной подводной лодкой.

Очередная подсказка – и снова промах, память молчит, я по-прежнему не знаю, что должен вспомнить.

– Никогда не видел третьего лейтенанта, – шепчет салага. – Они разве бывают, господин капрал?

Старик давится воздухом, сердито тараща глаза то на меня, то на солдата. Я виду не подаю и ветеран, успокоившись, злобно шепчет в ответ:

– Разговорчики, рядовой. Офицер флота. У них все бывает.

– Почему?

– Потому что все не как у людей.

Кажется, начинался вечный спор: кто лучше? ВМФ или пехи? Это я помню. Это мне знакомо: в памяти всплывает давняя драка в мрачном клубе с одиноким мигающим красным фонарем. Я молод и мне весело. Пока в голову не прилетает пивная кружка. Я отчетливо слышу звон разбитого стекла. Сознание медленно гаснет, воспоминание исчезает, а голова, кажется, до сих пор находится в ореоле сверкающего крошева.

Я машинально трясу головой, автоматически проверяю по центру ли кокарда на фуражке и смотрю на пластик служебного удостоверения, мельком читая: «…военно-морская база…», «…отписан…»

Что я должен помнить?

К чему призывал меня странный голос?

Обрывки разговоров, транспортный отсек набитый солдатами, командировочное удостоверение ясности в происходящее не внесли, сея сомнения и вызывая еще больше вопросов. Я не только не понимал, что происходит, но и не осознавал, кто я. Словно был с собой не знаком.

Зато меня, видимо, прекрасно знал притворяющийся спящим второй пловец.

Вот кто мог ответить на все вопросы.

Я с надеждой посмотрел на сержанта. Мужчина даже во время мнимого сна казался слишком хитрым и сложным. От такого информацию получить непросто. Придется потрудиться. Воспоминания с готовностью подсказали, как это можно сделать в полевых условиях, не особо заботясь о здоровье допрашиваемого. От увиденной картины передернуло.

– А так, да, – продолжал старый капрал поучать салаг, думая, что его громкий шепот перекрывает шум двигателя и его больше никто не слышит, – в армии только с первым лейтенантом считаются. Вторыми они сразу после учебки выпускаются, ну, а третьими, – снова снисходительный взгляд в мою сторону, – становятся по недоразумению на флоте.

Так.

Спина моя выпрямилась в кресле. Ремни плотнее притянули тело к ложу. Выходит, я еще и «недоразумение».

«Спящий» сержант, мой напарник и непосредственный подчиненный, блаженно улыбался. Вот ведь мерзавец, услышал и не скрывает своей радости.

А солдаты, кажется, потеряли интерес к морякам, прикомандированным к «пескам», и теперь рыжий паренек увлеченно показывал своему соседу фотографию девушки, крутя в руках стержень, из которого вверх высвечивалась небольшая голограмма. Меня больше поразила не извивающаяся в танце молоденькая девчонка, а приборчик, скрытый в ладони рядового. Даже завис немного.

Не я один.

– Красотка, – прошептал лопоухий товарищ, вытягивая руку к голограмме. Рыжий поспешил отодвинуть фото в сторону, величаво говоря:

– После контракта поженимся. Обещала ждать.

– Везет, – кажется, товарищ икнул, а старый капрал оскалился в пренебрежительной улыбке, говоря:

– Восемь лет?

– Чего «восемь лет»?

– Ждать, естественно. Первый контракт на любой колониальной планете восемь лет. – Ну вот и зацепка. Я ее так долго ждал. Колониальная планета! Я подобрался в кресле, готовый слушать дальше. Сейчас произойдет развязка, все станет на свои места, и я наконец-то вспомню.

– Так ведь четыре года обещали, а через шесть месяцев первый отпуск… – мямлил рядовой.

– На каждой странице расписался? – кивал капрал, то ли спрашивая, то ли что-то подтверждая, – и под галочками тоже?

– Конечно.

– Шрифт мелкий читал?

– Да торопился. Хороший контракт. Тройное жалование и сертификат на жилье дают. Что с того, что на колониальной планете? Квартиру потом продать можно. – Капрал кивал, слушая сбивчивую речь молодого солдата. – Наверное, – паренек откровенно скис под таким вниманием и промямлил под конец: – Льгот много на пенсии…

– А я читал! – важно сказал лопоухий.

– Правда? – удивился старик, быстро среагировав и повернувшись на голос. – И что там?

– На колониальных планетах класса В, где среди нейтрального населения есть враждебные племена – первый контракт восемь лет!

– Да как же так, – чесал бритую голову рыжий паренек, – какие восемь лет? – Лицо его озабоченно хмурилось. – Какие враждебные племена? Откуда? Всех давно подчинили. Вы шутите надо мной? Кто же меня восемь лет ждать станет из армии?

– Да ты не переживай! – решил успокоить капрал. – Через два года первый отпуск, а там… может, и дождется, и сделаешь предложение. Меня, правда, не дождалась.

– И меня, – тут же отозвался голос с другого ряда.

– И меня. – Парни в армии всегда могли друг друга поддержать, особенно, когда надо было уничтожить психику новобранца.

– И меня, – сказал мой сосед, напротив. Сержант уже не притворялся. Расстегнул ремни. Поднялся, позевывая. Потянулся.

– Пойду схожу в гальюн, сэр. С вами все в порядке, лейтенант? – Я кивнул.

– Но первый отпуск через шесть месяцев… – мямлил салага.

– Так это на других планетах. Не на нашей. Там, где контракт по четыре года. Обманул ты, пацан, невесту, обманул, – капрал дружественно улыбнулся, хлопая бойца по плечу.

Голограммная ручка выскользнула из потной ладони рядового и покатилась между рядов. Остановилась возле моего ботинка. Я машинально наступил и подумал, что тоже когда-то обманул невесту. Детали вспомнить не смог, но чувство досады сразу отразилось на лице. Не по своей вине? Но точно не как этот рядовой. Иное что-то замешано. Вспомнить бы только. Жаль, не могу.

Голограмма стала меркнуть и окончательно исчезла. Девушка пропала.

Транспортник тряхнуло. Еще раз.

– Турбулентность, что ли? – сказал старый капрал и привычно нахмурился.

– Точно турбулентность, – поддакнул со своего места лопоухий паренек, любитель мелкого шрифта.

Я потянулся к ручке, желая поднять предмет, тайком рассмотреть и вернуть владельцу, и увидел в полу появившуюся крохотную дырку величиной с монету номиналом в полтинник.

Замер, повиснув на ремнях.

Странно.

Рядом появилось второе отверстие, третье. Засквозило со всех сторон. Пол стал походить на решето, а транспортник неожиданно потащило влево. Голоса в салоне резко стихли. Все ждали выравнивания курса и выхода судна на заданную траекторию полета. Ведь ничего не могло случиться в стандартном полете обычного транспортника. Солдаты реагировали на происходящее по-разному: большинство с любопытством, некоторые с явной тревогой и немногие с глупой растерянностью.

И лишь один старик капрал, продолжая зажимать рану навылет у молодого рыжего паренька, смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Черные зрачки, не мигая, уставились на меня, гипнотизируя и пригвождая к креслу.

– Говорит командир корабля. Всем занять свои места. Приготовиться к аварийной посадке, – будничный тон разорвал пелену тишины. Солдаты загомонили разом. Забряцали ремнями. Засуетились.

А я вдруг вспомнил, что так и не спросил, как зовут моего сержанта-помощника, так не во время ушедшего в гальюн и тяжело вздохнул, когда пол под ногами начал разваливаться.

* * *

Я точно болтался в космосе. Медленно шевелил руками и ногами. Любовался белыми перчатками и дутыми сапогами. Смотрел на далекие звезды, мигающие в мрачном и холодном вакууме. Как спокойно. Как хорошо. А потом я увидел обрывок шланга и забеспокоился. Засуетился. А где страховочный трос? Простая мысль парализовала на долю секунды. Шланг порван, троса нет. Как же так? Безмятежность исчезла, состояние сразу изменилось, и внутренние датчики запищали все разом, предупреждая о крайней опасности. Стал вращаться, хватать себя, искать запасные баллоны. Где кислород? Как же я теперь дышать стану? Сейчас все закончится. Времени нет. По стеклу шлема паутиной поползли длинные трещины. В тишине отчетливо звякнула отошедшая пружинка, оцарапав мне лоб, и вкрадчивый голос спросил, дыша смрадом в самое ухо:

– Ну что? Вспомнил?

– Нет! Нет! – я пытался выкрикнуть ядовитые слова. Избавиться от них. Выплюнуть из себя. Но вместо слов изо рта полезла земля. Склизкие комки валились без остановки.

– Вспоминай! – потребовал величественный голос. – Время наступает.

– Для чего? – хотел спросить я, но только давился землей и не мог справиться со спазмами. – Что должно произойти? Кто ты?

Вместо ответа, в другое ухо закричали:

– Живой! Еще один!

Я попытался выдохнуть и не смог, грудь сдавливало со всех сторон. С лица посыпались комья черной земли. Я заворочался, чувствуя капкан свежей могилы и желая поскорее выбраться наружу. Человек, от крика которого я очнулся, забеспокоился. Заползал вокруг меня, привставая на четвереньки, высматривая в пелене сизого дыма неизвестное. Низко клубящееся по большой свежей просеке марево скрывало следы катастрофы.

Рядом на четвереньки упал старый капрал. Мокрая листва сразу налипла на колени. Грузно завалился и тоже принялся обеспокоенно смотреть по сторонам. От прежнего холеного вида ничего не осталось. Новый мундир порван, залит кровью, запачкан грязью и прожжен в нескольких местах.

– Господин капрал, еще живой, – прошептали рядом. Я снова заворочался, но на меня навалились, а капрал, положил тяжелую ладонь на лицо, вжимая в землю. Комья земли попали в рот. На зубах заскрипел песок.

– Тихо, – прошептал мне капрал, – тихо. – Я закрыл глаза не в силах справиться с удушением. – Закапывайте его. Быстро. – Со всех сторон на меня стали нагребать землю и засыпать листвой. Старик медленно убрал руку с лица, так что я смог снова дышать, и глянул в жерло.

Глаз.

Я увидел знакомый глаз, преследующий меня теперь постоянно. В каждом видении. В каждом бреде, горячке и яви. Такой зрачок ни с чем не спутаешь.

С секунду немигающий глаз рассматривал меня, а потом старый солдат прошептал:

– Мы обязательно вернемся за тобой, лейтенант, – и его рука сравняла землю, погружая сознание во мрак.

– Ваня. Ванечка. Иван, очнись, – нежно звал меня женский голос. Я увидел смазанный образ белокурой женщины, которая стала поливать меня из большого фарфорового кувшина.

Холодная капля закатилась за шиворот, и я попытался открыть глаза.

Дышать.

Легкие жгло.

Заворочался, трамбуя землю и, собрав все силы и отчаяние для последнего рывка, начал подниматься. Схрон могилы рушился, неохотно выпуская, и я сел, упираясь руками в мокрые комья земли по краям ямы. Мягкая почва крошилась под истерзанными ладонями, гася вспышки боли.

Я тяжело задышал и начал оглядываться: черные от влажности стволы деревьев; заросли папоротника; перепаханное поле катастрофы, но самого остова транспортника не видно. Где все? Где люди? Уже утро или легкий сумрак вечера? Непонятно. Прошло время, и дождь практически залил чадящие остатки. Мелкие струи холодной воды лились с неба, не переставая. Я начал дрожать. Руки затряслись. Окостеневшие пальцы не хотели распрямляться. Живот свело, и тело сразу заболело, выворачиваясь наизнанку. Первая струйка грязи потекла по лицу, заливая глаза. Свинцовое небо вдавило обратно в могилу, и я упал, не в силах бороться с навалившейся слабостью.

Сволочи. Крик застрял внутри. Бессильная злоба душила, крепко сжимая горло. Отчаяние накатывало волнами, мутя сознание.

Сволочи. Бросили меня. В горле запершило, и я закашлялся, проглатывая комок ненависти и страха.

Надо брать себя в руки. Надо найти людей. Надо выбираться. Надо найти капрала и придушить его.

Я здесь точно не один. Не может такого быть.

Со второй попытки я снова сел. Тело дрожало, готовое завалиться навзничь. Пальцы сжимались, сгребая склизкую опавшую листву. Я увидел в метре от себя большой сухой лист, прогибающий под собравшейся водой, и решился, выползая из ямы.

Силы покинули меня, когда до листа оставался последний рывок, я так и пролежал с открытыми глазами, то ли в беспамятстве, то ли наяву. Глядел, как лист прогибается под тяжелыми каплями дождя, пока наконец одна из сторон не наклонилась набок и вода тонкой струйкой не потекла по коричневому боку и не стала уходить в землю.

Я протянул руку, притягивая листок, и жадно напился.

Люди. Где-то должны быть. Я чувствовал.

Меня ведь не могли забыть и потерять. Я ведь лейтенант флота. За спасение офицера всегда дают медаль или внеочередной отпуск. Я вспомнил, как меня закапывали солдаты, и весь передернулся. Без сил опустился на землю, и, кажется, тяжело и протяжно вздохнул. Подувший ветер принес холодные капли с ближайшей кроны. Оросил меня и землю вокруг, выбивая фонтанчики, как от ковровой бомбардировки.

Закапать живьем лейтенанта. Это как же надо ненавидеть флот? Я доберусь до вас, крысы сухопутные! И обязательно каждого достану, чего бы мне это не стоило.

Сволочи.

Ладно. Без паники. Надо найти рубку транспортника. Наверняка там уже все. Послали сигнал и теперь сидят и ждут команду спасателей. Чай пьют и галетами хрустят.

До меня отчетливо донесся хруст пережевывания пищи. Как едят галеты, ни с чем не спутаешь. Я повертел головой, но никого не увидел. Надо вставать. Поляна, где разбили пикник, рядом. Сейчас я к вам приду и испорчу праздник.

Только палку найду.

Под опору подошло молодое деревце. Гнулось, но вес тела выдерживало. На хрупких веточках зеленные листочки скрутились от бушевавшего недавно жара. Теперь я видел повсюду следы катастрофы и мог оценить масштаб. Транспортник развалился на километры. В поваленных деревьях виднелись обрывки парашютов и разбитые кресла, куски пластика внутреннего салона, изоляционная желтая пена. Отдельно лежало крыло. Я добрел до него и некоторое время пережидал ливень под навесом, думая и отдыхая. Пассажирского блока не видно. Наверное, протащило дальше. Ближе к кабине пилотов. Тем лучше. Солдат тоже не видно. Устроили лагерь поближе к аварийному передатчику. Что ж, логично. Там и большой парашют – можно сделать навес, и сам салон – почти готовый дом. Еда в лесу для солдат не проблема.

А вот я могу стать проблемой.

Да что там могу.

Я хочу стать проблемой. Общей и быстро нерешаемой. Едят галеты, пока я тут мокну. Всему должен быть предел.

От злобных мыслей у меня появились силы. Заковылял, обходя завалы, быстро переставляя палку и ноги. Два раза чуть не упал. Спешил, как мог! Новые ботинки месили грязь и тяжелели с каждым шагом, но я не сдавался. Не хотел потерять напор и боялся, что запал ненависти может быстро иссякнуть.

Вышел на поляну и замер. Отсек для пассажиров метрах в двухстах лежал. Аварийный парашют не сильно помог. С правого края тросы, видно, оборвались еще в воздухе, и весь удар на эту сторону пришелся: крепкий сплав смят в гармошку. Металл лопнул местами и на стенах замер причудливыми трещинами на корпусе. Ветер слабо шевелил цветную материю. Почетным флагом накрывая отсек, как свинцовый гроб. Повезло таким, как я. Тем, что первыми улетели в отдельных креслах и спустились хоть как-то на землю. Но много ли было таких счастливчиков? Судя по трупам, которые быстро сжирали маленькие панцирные твари – нет.

Вот откуда хруст стоял.

Я поморщился. Большинство юрких трупоедов трусливо скрылись от меня в черном зеве прохода в отсек. Вряд ли они боялись, имея такие зубы и безразличие в мутноватых глазах. Скорее действовали по привычке и по желанию убраться с глаз непонятного существа. На поляне остались самые смелые и голодные. Один такой как раз доедал моего сержанта.

– Ну-ка! – я замахнулся на тварь палкой, имея твердое желание отогнать падальщика от мертвого товарища. Признаться, мне еще и водолазный тесак на поясе приглянулся, да и я вдруг понял, что могу разглядеть нашивку с именем на груди погибшего. Тогда узнаю, как звали сержанта. Может, вспомню что-нибудь полезное. Лишняя информация мне не помешает.

Только тварь почему-то решила, что я покушаюсь на ее ужин. Недоверчиво задрала морду в сторону острого конца палки, с удивлением посмотрела на меня и, широко разинув зубастую пасть, пронзительно заверещала, высовывая длинный черный от крови язык.

Клич моментально поддержали, и уже добрая сотня распахнутых пастей было обращено в мою сторону.

Я инстинктивно отшатнулся, пугаясь от неожиданности.

А потом ко мне вернулась ненависть. И я решил – ну что может сделать маленький трупоед против хорошей палки с расщепленным концом? Зато я добуду нож и узнаю, как звали сержанта. И двинул по раскрытой пасти наотмашь.

И не попал.

Панцирная тварь ловко извернулась и сомкнула челюсти на молодом деревце, впиваясь в ствол до сердцевины. Раздался знакомый хруст. И конец деревца сразу полегчал. Падальщик упал, перекусив ствол, и злобно посмотрел на меня, видно испытав при ударе с землей неприятные ощущения. Секундная пауза. Глаза блеснули жаждой мести и, выплюнув кусок дерева, трупоед засеменил ко мне, смешно переставляя маленькие ножки.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Полная версия

Чёрные короли. Свинцовые небеса

Другие книги автора