Про папу

Однако папа, будучи нежным подснежником, вырос в послевоенной Караганде, со всеми вытекающими последствиями в виде нищеты и шпаны на улице. Поэтому я, будучи шпаной великовозрастной, когда мне надо на папу повлиять, вспоминаю, что когда-то был байкером и плохим парнем, и начинаю, подбоченясь, лихо чего-нибудь ему заливать. Папа, моргая своими огромными, как у верблюжонка, глазами, внимает мне в эти минуты. А потом, попадая под дурное влияние, начинает мне подражать. Мне кажется, еще немного, и я научу его курить и тырить пирожки в магазине.

3 ноября 2016 г.

Опять дети гору фантиков у папы перед воротами набросали. Постоянно крутятся здесь, по составу мусора легко определить возраст негодяев. Играют неподалеку.

Выбрал самого старшего, лет шести.

– Мужик, иди сюда.

– А? Вы меня зовете?

Подошел, с ним еще две девочки, чуть помладше.

– Это вы мне тут перед воротами сорите?

– Нет, это Паша! Он знает, что дедушка один, и нарочно, он вон там живет…

– Передайте ему, что еще раз намусорит здесь – и я его поймаю и съем.

Дети смотрят на меня с уважительным ужасом. В нашей с папой семье – корейские корни, а кто знает, что могут есть корейцы. Слухи ходят очень нехорошие. Наконец одна из девочек, та, что поменьше, осторожно спрашивает.

– А вы его порежете сперва, на куски?

– Нет, целиком. Посажу в свою большую кастрюлю и сварю.

Дети разбежались, не испуганно, но от греха подальше. И только младшая девочка все оглядывалась на меня, с восхищением. Не любит Пашу, наверное.

4 ноября 2016 г.

Собака Белка меня не слушается.

И мне это на самом деле нравится.

Может быть, это с точки зрения собаководства и неправильно, но мне, как всегда, наплевать. Мне гораздо интересней собака Белка как мыслящее, самостоятельное существо, а не прусский солдат.

Выпал снег поверх опавшей листвы, гуляю с ней ночью по пустым заснеженным улицам нашего поселка. Время идти домой – пролетает на полном скаку мимо наших ворот.

– Белка! Домой!

Не снижая темпа бега:

– А?

– Сука такая!

– Ну прям уж…

Короткими перебежками удаляется от меня. Все как всегда – это, мол, игра.

– Я не шучу, между прочим!

– Та шо вы говори-и-ите…

Валяется в свежем снегу, отфыркиваясь, увлеклась и не успела отскочить – поймал жадными руками за хвост и заднюю лапу.

– Ну, скотина, погоди у меня…

– Хи-хи! И что будет?

Что-что… Как всегда. Треплю овчарку за холку, будто хочу ее постирать в зимнем воздухе, страшно рыча.

Собака Белка бултыхается в моем кулаке, закатив глаза под лоб и затянув одну ноту, как акын, забывший слова: «Ах-м-м-м…» – ожидая, когда эта ритуальная казнь кончится.

– Паршивка, обезьяна, тварюга…

Тащу ее за шкирку в сторону дома, запихиваю в ворота.

– Больше без поводка не пущу!

– Ой, сам веришь в то, что сказал?

– Нет, конечно.

Довольно отфыркиваясь, трется мордой о дворовый диван, о свой коврик, о мои колени.

– Если б ты знал, какой это кайф валяться в белом снегу!

Смотрю на мохнатую, усыпанную снежной крошкой, улыбающуюся морду. И сам улыбаюсь. Хорошо все-таки, что она меня не слушается.

Что в послушании хорошего? Да и разве я сам знаю, как надо…

Когда-то, когда у папы случился ночью гипертонический криз и он даже не мог позвать на помощь, Белка разбудила маму и повела ее за собой, к отцу.

Она это забыла давно, а я помню. Я уважаю тебя, собака Белка.

5 ноября 2016 г.

Моя двоюродная сестра, восточная красавица Саша, живущая в соседнем городе, прислала нам с папой в честь новогодних праздников круг корейской кровяной колбасы.

Вы знаете, что это такое? Если меня не пустят в рай за чревоугодие, то я покажу полкруга этой колбасы, это будет смягчающим обстоятельством. Полкруга, потому что другую половину сжую по дороге в рай. А эту съест ангел.

Делать ее очень сложно и долго. Она состоит из белого риса, черной свиной крови и разных пахучих травок. Она упругая и разваристая одновременно. Ее можно съесть ведро, только никто вам не даст столько. Мы с папой три дня ходили вокруг этого подарка и пихали его друг другу. Дипломатическая война шла с переменным успехом, я ее понюхал, а папа даже отъел кусочек. Он у меня уже маленький.

И теперь каждое утро папа оставляет мне колбасу на столе, в кастрюльке с крышечкой и запиской «Съешь колбасу».

Я ставлю колбасу в холодильник, вернется папа с работы, поужинает.

Наутро колбаса опять на столе.

– Почему ты не ешь, сгниет же.

– Папа, ты же знаешь, я никогда ее не любил.

Это наглое вранье. Нельзя не любить корейскую кровяную колбасу. Даже посмотреть на нее хватает, чтобы разыгрался аппетит.

– А почему ты не ешь?

– Сам ешь, мне не хочется, я на работе хорошо пообедал.

И наконец этот день настал. Я открыл крышечку утром, чтобы посмотреть на колбасу, и забыл закрыть…

– Ты что! Как ты мог!

– Папа, я торопился.

– О горе мне, о ужас!

– Папа, ну это всего лишь колбаса…

Папа бессильно и отчаянно машет рукой в воздухе, как подросток-танкист, обнаруживший, что, пока он был в школе, родители стерли его аккаунт в «Ворлд оф танкс».

Кошка Котася подошла к нам, дескать, чего вы орете, лизнула пол и, подняв голову, ясно сказала: «Еще». Папа держит в руках пустую колбасную кожицу за хвостик, как сдохшую от голода мышь. Смотрит на Котасю.

– Папа, не надо ее обижать, она не соображает…

– Эх… странно, кошки не едят эту колбасу.

Это правда. Там рис и разные травки. Кошки не едят сильно пахучее. Я погладил Котасю по твердой, костяной от старости голове. Она потерлась о мою руку, сказав по-кошачьи «спасибо». Конечно, она ее съела. Пока мы пихали ее с папой друг другу, эта колбаса пропиталась нашей любовью.

Наша любовь друг к другу оказалась сильнее любви к корейской кровяной колбасе.

6 ноября 2016 г.

Сегодня была прелестная ночь – старая, еще мамина кошка Котася, впавшая в старческий маразм, начала орать. Просто так. По причине маразма.

Орала всю ночь, завывая, как вмурованный в стену черный кошак Эдгара По, а к утру свернулась клубочком и мирно заснула. Зато тут же проснулась собака Белка, которую в такой холод после дождя мое сентиментальное германское гражданство не могло оставить в конуре и запустило в дом. Проснулась и, обнаружив, что начинается рассвет, решила, что в ее службу входит немедленно разбудить германского гостя, чтобы он не пропустил такую крымскую красоту. Ну и справить нужду ей захотелось заодно.

Уснуть, когда в тебя тыкаются чем-то твердым и мокрым, пусть даже из лучших побуждений, практически невозможно. Наверное, поэтому ни одна женщина, даже с самым бездарным мужчиной, во время этого процесса не заснула.

В общем, ночью я не спал ни минуты.

Надо сказать, что сегодня мне предстоит стоматологическая, но все-таки операция, которую в Германии делать слишком дорого, а в Крыму еще туда-сюда. Пустяк, но под небольшим наркозом.

Не спав ночь, решил хоть кофе попить, перед тем как отправляться в клинику.

И тут проснулся цветок души моей и свет моих узких глаз, мой нежный папа. Он плохо слышит, потому кошачьи завывания для него раз плюнуть, а против собаки в доме он протестовал сразу, поэтому проснулся папа в прекрасном настроении. Однако продлилось оно недолго. Папа узнал, что я собираюсь ехать в клинику – о, ужас – на такси!

С точки зрения папы, переться по утреннему морозцу до остановки, ждать там переполненную маршрутку, которая ходит в тот дальний район раз в полчаса, после еще час трястись в дороге и стоять в пробках, а после разыскивать с картой в руках неизвестную мне клинику – прекрасная подготовка к операции и завершение бессонной ночи. А все остальное – безалаберное, чисто европейское транжирство. На все мои сперва спокойные аргументы он, пафосно простирая руку, кричал: «Я поеду вместе с тобой!» – намекая, что он готов разделить со мной все трудности дороги. Мне уже казалось, что он готов сесть на телефон, лишь бы я не вызывал такси.

И тут я взорвался. Я сказал, что у него, как у всех интеллигентов, есть только мозг и совсем нет души. Что легче у нашей кошки найти совесть, чем у него сердце. Что он – робот Вертер. А я – приемный сын. И что эти жалкие копейки, которые я сэкономлю, на которые в безалаберной Европе даже в метро не проедешь, будут сниться ему всю жизнь, если я помру под ножом. Надо сказать, что после сегодняшней ночи мои нервы были несколько взвинчены и, боюсь, я повысил голос несколько более допустимого для разговора с отцом почтительного сына, пусть даже приемного. Кроме того, по поводу возможного летального исхода я несколько драматизировал, помереть в ходе сегодняшней операции я мог бы если только от злости.

Потрясенный моим эмоциональным всплеском, папа, как и положено интеллигенту, испугался ответственности, напоследок, правда, заметив, что мы с сестрой одинаковые – то есть чуть упрямей осла, и ушел досыпать.

Я же сейчас пишу эти строчки и готовлюсь заварить себе кофе. В доме наконец воцарилась тишина.

Однако, вот увидите, ненадолго. Если я знаю своего отца, он во сне наберется сил (а уехать я еще не успею), и мне придется выслушать еще более весомые аргументы в пользу маршрутки, сказанные теперь убедительным, задушевным голосом, каким обычно разговаривают с роженицами и буйнопомешанными.

Ах, как жаль, что нет уже мамы. Вот бы она ему врезала! Тут бы и ее любимой кошке досталось, потому что меня она любила даже больше нее.

На самом деле все в порядке. Просто папе уже семьдесят семь, а Котасе семнадцать. А мне, блин, сорок три. Ни туда ни сюда.

7 ноября 2016 г.

С мамой и папой жили две кошки. Когда родители только приехали в Крым, им принесли с рынка светлого котенка. Девочку. Ее назвали Муся. Она хорошо ела и была веселой, однако вскоре вымахала в настоящего рыжего крысолова с холодным взглядом рыси и складывала серых длиннохвостых врагов величиной больше самой себя рядами на пороге подсобки. Мама не нарадовалась на такую охотницу, и были они по характеру чем-то схожи. Муся из-за своей хищной и одновременно сдержанной натуры быстро превратилась в Мусяку, самурайское имя ей подходило больше. Мусяка вскоре родила дочку Котасю.

Характер Котаси тоже соответствовал ее имени. Видимо, пошла она в своего кота-отца, а сильные, жесткие женщины часто выбирают себе в мужья мягких мужчин. Котася только и делала, что ластилась, мурчала и спала на мягких подушках, и даже мышей толком не ловила. Мама говорила: «Котася очень ласковая кошечка, а Мусиного взгляда даже ветеринар испугался». А папа говорил «да надоели они обе» и «эй, ну-ка пошла!». Котася и Мусяка не дружили, уж больно характеры были разные. Но Мусяка всегда отходила от чашки с едой, когда к ней подходила Котася, уступая пищу дочке: отношения отношениями, но этикет и положенные церемонии она всегда соблюдала. Недаром Мусяку не только любили, но и уважали.

Шло время, сыпал редкий крымский снег на крышу дома родителей, раскрывались первые весенние цветы в мамином огороде, лопались августовские арбузы во дворе, ветер подметал камни у входа в дом желтой сентябрьской метлой. И так восемнадцать раз подряд. И ничего не менялось. Но еще через одну весну ушла из дома мама. Навсегда. Вы знаете, дом с мамой и дом без нее – это два разных дома, хотя папа вел хозяйство исправно и так же говорил живности, живущей в нем: «Эй, ну-ка пошла!» А еще через год сошла с ума самурайская Муся. От старости, такое бывает. В свои девятнадцать кошачьих лет она все так же ловила мышей, как и раньше, оставаясь отличным охотником, но вдруг стала чудить – с детства приученная к лотку, стала ходить в туалет как попало. Впрочем, в этом прослеживалась некоторая систематичность, так что, может, это и не было сумасшествием, слишком прицельно она досаждала отцу. Могла сходить на обеденный стол, например. Или в раковину с посудой. Я думаю, она хотела что-то сказать, но так как русским языком не владела, вынужденно перешла сразу к радикальным мерам.

Папа у меня очень пожилой человек, и ведение домашнего хозяйства и так давалось ему непросто, а тут еще и дальняя родня приехала издалека к нему в гости. И в три голоса стала убеждать его, что, мол, пора Мусю усыпить. Папа не соглашался, но ситуация стала невыносимой, поэтому он повздыхал, помучился и однажды поддался уговорам родни, которая, посадив Мусяку в корзину, вынесла ее в крымский июньский лес. Муся сама выпрыгнула из корзины и тут же скрылась из глаз в листве и зелени. Как и мама, навсегда.

Я не могу осуждать за отца за бездействие. Да и трудно осуждать человека за решение тягот, которые, в общем, должен был решить ты, будь ты рядом. Меня рядом не было. Но горечь в душе осталась.

– Папа, – сказал я тогда, – а если ты сойдешь с ума, мне тоже тебя отнести в лес и отпустить?

Папа осознал. Но что сделано, то сделано. И конечно, я папу не понесу в лес, и он это знает, тем более что он не кот и мышами не прокормится. Да и какой из него охотник.

И теперь состарилась Котася. Нет, раковина, к счастью, пока не превратилась в кошачий туалет. Она просто носится по ночам по дому и истошно орет. Это классическое проявление кошачьей деменции, если что. Хорошо, папа плохо слышит и не просыпается; впрочем, и он иногда кричит из спальни: «Кошка, заткнись!» Я же не кричу. Кошка все равно не понимает. Не высыпаюсь молча.

А вчера сидели с отцом на веранде, разговаривали, и вдруг в углу из щели снова показалась робкая мордочка мышки, на этот раз маленькой. Поняв, что мы добрые, выбежала на середину комнаты. Мыши как дети, чуть что – обнаглеют. Мы с папой посмотрели на сидящую на диванчике Котасю. Котася посмотрела на нас. Потом на мышь. Потом опять на нас. Дескать, что сидите, не ловите? И опять прикрыла глаза.

– Дармоедка, – сказал папа.

Я погладил Котасю по твердой голове. Она беззвучно открыла рот.

– Не дармоедка, а просто – Котася на пенсии.

Мышь я поймаю сам. Бутылочкой, есть такой способ. И выпущу ее в лес. Вдруг там Мусяка бродит…

8 ноября 2016 г.

Это фантастика! В Симферополе, впервые со времен Хрущева, таки сделали дороги! Дошли руки у Путина!

Я знал в этом городе каждую расколдобину. Помню, девять лет назад, когда мои друзья, байкеры-немцы, собирались ехать в Крым на мотоциклах, я поднял их на смех – «колеса донесете на себе, если сможете ходить». А теперь – трассы не хуже, чем в Германии, даже на окраине города. Асфальт очень хорошего качества к тому же…

Я не знаю, кто там прав, кто виноват в этом конфликте с Крымом, мне, в общем, начхать. Буду рубить всех, кто полезет грабить папин дом, не дай бог. Помню Куприна, как в одной из его повестей солдата-татарина, плохо понимающего по-русски, довели до того, что он взял ружье наперевес и на все попытки своих товарищей и даже своего начальства его успокоить отвечал только одним словом: «Заколу!» Вот так чувствую себя примерно.

* * *

Папа, разогнав домработниц, вел хозяйство один.

Судя по тому, что у собаки Белки утратилось человеческое выражение лица, а кошка Котася потеряла индивидуальность и стала обычной кошкой, я понял, что приехал вовремя. Папа раздарил все мамины домашние цветы, и я как-то впервые почувствовал, что ее нет в доме. Голые окна, облупившиеся рамы…

Что остается от нас? Дети, наверное, дети только. Это, конечно, не мы, но все-таки.

* * *

Зашел в парикмахерскую обрезать кончики, девушка-подмастерье уставилась на меня, потом сказала «садитесь» и первобытно добавила: «Может, мне на вас сесть?»

Дики и прекрасны крымчанки, так было всегда. Сказал ей, что я в отношениях.

9 ноября 2016 г.

– Сколько вы с матерью вбивали мне в мозг, что я раздолбай, а это генетика!

– Да ничего подобного, что ты орешь, вот, вот этот листок!

– Там старые пароли, выкини его.

– Да ничего не старые, разбираешься ты тут…

– Папа! Я столько раз с пеной у рта орал, чтобы ты выписал себе новые пароли на листочек и положил под компьютер. Орал?

– Да ничего ты не орал, выдумываешь мне.

Папа забыл оплатить интернет, и его отключили. Мы уже все оплатили, но интернет, подключенный снова, требует логин и пароль. Папа их забыл.

– Это генетика. Ну почему у меня такие родители!

– Ничего не генетика, вот, вот эти пароли.

– Это старые пароли!

– Ну и что!

Эта история уже была год назад, и я, полночи просидев на телефоне с поставщиком интернета, снова добился виртуальной жизни для папы. Новые пароли и логин мы записали на бумажку. Бумажку папа потерял. Хотя он уверяет, что ее украла домработница вместе со стаканом изюма. Я помнил папин пароль наизусть и хотел записать его снова, но папа сказал: «Запишешь ты, знаю я…» – и забыл об этих мелочах. Ну и я тогда пароль забыл, мне больше всех надо, что ли…

– Ты понимаешь, что пароль – это ключ от дверей в твой дом, и ты его потерял!

– Вот, у меня есть пароль от почтового ящика, набери, может, подойдет…

– Папа, это другая дверь!

– Какая дверь? Выдумываешь тут. Пароль – он и есть пароль.

После часа упорной войны компьютер удалось обхитрить, и папа виртуально ожил. Вот тебе твоя любимая певица Лежнева – слушай. Вот тебе Ютуб с твоим балетом Эйфмана.

…Собака Белка забилась в будку, и ни звука. Собаки не любят, когда в доме орут. А мы с папой, убедившись, что Лежнева на месте, пьем принесенное мной пиво. Мой лучший собутыльник, если что.

10 ноября 2016 г.

У нас семья анархистов. Последние дни ухожу, когда только встает солнце, и прихожу, когда его уже нет. На анализы всю кровь выкачали, всю мочу отобрали. Печень здорова? – здорова, а почки? А больше у вас ничего не болит, мужчина? Знаем мы вас, приехали тут из своих Германий и хотят наших российских женщин. Таков порядок въезда иностранца в Россию, я ведь уже как восемнадцать лет гражданин ЕС.

Семья мне усиленно помогает.

Кошка орет до утра, собака ночью взломала дверь и сожрала все, что нашла в доме. На мои слабые угрозы сквозь сон, что я сейчас встану и устрою живодерню на дому, не реагировала, только помахивала хвостом, дескать, хозяин, я знаю, что ты бог и ты этого не сделаешь.

Папа в шесть утра полез распутывать телефонный шнур и ругался так, что я решил, что я не сын главного конструктора в прошлом, а пасынок грузчика с пивзавода. Причем папа ругался в дверь моей спальни специально, потому что, конечно, телефонный шнур запутал я и должен быть наказан. Кому же еще путать шнур?

Сегодня, с головной болью, снова чуть не проспав, намерзся в длиннющей очереди, выходящей на улицу, с удовольствием наполнил им все пробирки своей кристально чистой немецкой мочой и, вернувшись домой, от души задал всем жару за вчерашний концерт.

Котася, как самая умная, скрылась под диван – маразм маразмом, а жопа-то болит. Остальным прилетело по первое число.

Собака Белка, обнаглев с ночи, зашла в жилые комнаты уже уверенным шагом, но, увидев мое лицо, с визгом бросилась во двор. И правильно, мой тапок едва-едва не долетел до ее задницы.

Папа, стоически стерпев все упреки, узнал, что в нем нет ни капли жалости и он пережил свой стыд, и был назначен дежурным по кухне. Варит чего-то.

А я пойду за пивом. Я его честно наорал.

11 ноября 2016 г.

Насилие иногда творит чудеса. Такая тишина в доме! Папа тихий как мышь, Котася онемела, собаки не видел до сих пор.

Сегодня впервые за эту неделю отоспался.

Смотрю на ноябрьское солнце в окне, пью кофе и думаю, что все-таки должен быть другой путь…

12 ноября 2016 г.

Так интересно наблюдать, как я изменился за столько лет жизни в Германии. Вот уж не думал, что стал немцем не только по паспорту, всегда считал себя если не носителем российского менталитета, то уж точно удачно примазавшимся.

У меня, оказывается, каждая вещь на своем месте, я знаю, где она, это очень удобно. Нет, очки могут лежать на зеркале, например, но тогда там их место. И если мне нужно их снять, то я иду к зеркалу. С резинкой для волос то же самое. Прежде чем помыть голову или потрясти кудряшками, я кладу ее на полку в ванной. Всегда. И все. И никаких.

Сегодня протягиваю руку – полочки нет. Вселенная рухнула, сбой матрицы, когнитивный диссонанс. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. «Папа, где моя полочка?!» – «А я ее в туалете приспособил». Как это так? Это же полочка для ванной, она сломается в туалете! Это же логично, нечего тут фантазировать.

Когда очки нужны мне, я не задумываясь иду к зеркалу, а когда очки нужны папе – папа растерянно ходит по всему дому и зовет их. И это мой рациональный папа-конструктор. Сделал ему коробочки для очков и телефона, по всему дому развесил, чтобы далеко не ходил. Посидел за компьютером – положи очки в коробочку, вот она. Пришел из магазина, вот коробочка у входа, как раз под рукой, положи телефон туда, будешь уходить – протянешь руку, возьмешь. В результате в этих коробочках либо пусто, либо Котася спит. А папины очки снова шастают по дому где попало.

«Папа, отдай мне кухню полностью, будем питаться здоровее и экономней по времени». Не отдает. Боится. Вдруг теперь каждый витамин встанет строем. Это я-то, в походах с удовольствием пожирающий доширак! Но то поход…

Да, это мелочи. Желание просчитать жизнь на два шага вперед, структурировать все, доверие продавцам и чиновникам – откуда во мне вся эта херня? Надо бросать эти привычки. В России жизнь не просчитаешь. Тут импровизировать надо.

* * *

У меня железные нервы. У меня железные нервы. У меня…

Дело в том, что у папы в доме завелись земляные блохи. Это маленькие таракашки такие, которые кусаются так, что у вас потом красные волдыри по всему телу. Папа к ним как-то привык – или они к нему и почти его не кусают, а тут появилось свежее мясо в моем лице, и блохи стали жрать меня так, что я стал кричать по ночам не хуже Котаси.

Сегодня решили травить. Папе какой-то идиот сказал, что нужно протереть все гладкие поверхности уксусной эссенцией, но уксуса в доме нет. Собрался в магазин, но папа зубами вцепился в мою куртку – уксус есть, его не может не быть, а мне, раздолбаю, лишь бы деньги потратить.

Ищи, никчемный сын! Обыскал весь дом, ради папы пойдешь искать не знаю что не зная куда. Уксуса нет.

Но его не может не быть! Второй час лицезрею зад собственного отца, затянутый в синее трико, папа на четвереньках ищет уксус, может, он в кошачьей чашке? Ну раз его нигде нет, значит, он там, головой думай.

– Всё, папа, найдешь – ты мне шалабан, не найдешь – я тебе.

– Ладно.

С первого щелчка вышибет ум у старика.

Чувствую, кончится тем, что кто-то из нас сдаст другого в детский дом.

С шалабаном, однако, придется подождать. Папа уксус так и не нашел, но не сдался, будет искать. Видимо, всю жизнь. Блохам тоже придется подождать.

13 ноября 2016 г.

Пришел домой уставший, замерзший и злой, наварил отцу его любимой пшенной каши. Придет, думаю, после работы с холода, а тут его любимая горячая каша! Зажарил сала с луком, заправил.

Папа кричал два часа. Да зачем столько наварил, да он знает, где пшенка (копеечная пшенка!) дешевле. Это я еще сало с луком успел влить в кашу до его прихода, а то отдельный скандал был бы.

Каши, однако, поел. С удовольствием. То-то мне и радость. Хорошо ест, не отдам его в детский дом. И в интернат для трудных подростков не отдам. Он же меня когда-то не отдал. В зоопарк не отдам тоже. Все звери с ужасом разбегутся, на фиг.

Зато кошка Котася вроде бы перевоспиталась. Вот что значит – вовремя по жопе. Орет и бегает днем. Уже несколько ночей тишина. Переместилась для ночлега из спальни отца ко мне. Прям над головой теперь спит, на подоконнике, и иногда спускает хвост прямо мне на лицо. По ночам я слышу уютное кошачье причмокивание во сне. Ей, наверное, ее мама, кошка Мусяка, снится.

Скоро зима.

14 ноября 2016 г.

Что-то ушло.

Я сидел сегодня за столом в любимом симферопольском баре «Бочка Патрика», созданном моим давним приятелем Игорем в стиле пещеры хоббита, и даже фотография дьяка Кураева, присевшего в уголке бара с кружкой темного пива, прекрасно дополняет интерьер. Есть люди – люди, есть люди-орки и люди-эльфы, а есть хоббиты. Я вот, например, человек-орк. А вот интересно, покрыты ли ножки у отца Дмитрия густой жесткой шерстью? Мысль эта так развеселила меня, что я разом познакомился с двумя прекрасными людьми: один – жизнерадостный татарин, врач, а другой – настоящий суровый викинг из Москвы, восстанавливающий исторические постройки.

Но хотелось побыть одному, и, помахав новым приятелям, я отошел к своему столу, как всегда, наблюдать и думать. После прохаживался среди радостной, восхитительно свежей молодежи, улыбался в воздух, было славно – и все-таки я прямо кожей ощущал, что нечто ушло. Чего-то очень не хватало во всем этом – в музыке, в смехе и простой радости субботнего вечера.