Полная версия
Заклейменный
– Разве я не говорил, что работа мне нужна сегодня? Хочешь, чтобы было так же, как в прошлый раз?
– Нет… Пожалуйста…
Коренастый мальчишка не дослушал, ударил провинившегося «глистика» по лицу. Тот не сделал даже попытки защититься.
Мерзко. Мерзко! Мерзко!!! Мои руки сжались в кулаки. Не знаю, кто мне был больше противен – мучитель или тот, кто позволял себя мучить. Ну их за Врата. Пусть разбираются. Не мое дело. Заступаться за отверженного в тот момент, когда сам только-только начинаешь подниматься со дна – глупость неимоверная. А этот дурачок сам виноват.
И все же… Рен бы не стал рассуждать, кто прав, кто виноват – для него это не имело значения. Рен бы ни на секунду не задумался о последствиях – этим всегда приходилось заниматься мне. Он делал то, что считал правильным. А происходящее под каштанами – неправильно. Значит…
– Проси прощения, Глистик, по-хорошему проси! Тогда, может, и простим тебя… Да, господа?
Крепыш повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей и встретился взглядом со мной. Удивился.
– Вы что-то здесь забыли, господин малявка?
– У вас есть претензии к моему другу, господа? – поинтересовался я спокойно.
– Ха! Глистик, ну и дружка ты себе завел! Это вообще кто, мальчик или девочка? – хохотнул приятель коренастого.
– А я его знаю, – сказал другой парень, высокий и нескладный. – Это тот самый Натаналь, про которого слухи ходят… Паршивая овца в благородном семействе.
– Ага! Тот самый! Это ты, что ли, на улицах милостыню просил? Бродяжка…
– В данный момент это не имеет значения, – ответил я, стараясь, чтоб мой голос звучал ровно. – Я задал вопрос: у вас есть претензии к моему другу? Если нет – то мы с ним пойдем.
Троица парней загоготала. А Глистик еще сильнее вжался в ствол дерева, глядя на меня со страхом и надеждой. Страха было больше, и это взбесило меня сильнее, чем насмешки.
Я подошел и взял его за руку.
– Пошли отсюда.
Он взглянул на меня, потом на своих мучителей, дернулся, остановился. Ох, как мне самому захотелось его треснуть!
– Никуда он с тобой не пойдет, малявка, – крепыш перестал смеяться, смотрел на меня серьезно. – Ты ведь не собираешься бросить своих приятелей, Глистик? Конечно же, нет… Потому что знаешь: иначе с тобой произойдет много плохих вещей. Ты же моя собственность, да, Глистик? Ну-ка скажи это. Давай. Скажи: «Я твой раб»…
Это стало последней каплей.
Настоящее искусство – уничтожить человека словами. Как это принято в семье Натаналей. Но я не хотел говорить. Я хотел драться.
Я ударил. Без предупреждения. Без замаха. Короткий удар в подреберье, а потом, когда он согнулся – в основание шеи. Таким ударам не учат благородные сьё-рукопашники на домашних тренировочных площадках. Таким ударам учит Кириг-кровопийца, прошедший все каторги королевства от Шуу-Бей до Рудников Смерти.
Боль в голове прошла, словно лечебный энерго-эксплантат вложили. Двое дружков крепыша бросились на меня, но это не имело значения. Тепло. Я чувствовал тепло.
«Бей… Убей… Боль… Страх… Тепло… Дай мне это тепло. Не можешь другое – дай это. Дай. Хочу. Разорви… Боль – тоже наслаждение. Дай им боль. Убей! Тебе нравилось…».
– Заткнись, тварь! – закричал я, вцепившись руками в голову, пытаясь вырвать вновь навалившуюся боль.
И пропустил удар. Хороший удар. Крепкий. Спасибо тебе, враг… Боль от удара привела меня в чувство. И драка снова стала дракой – обычной, подобной многим другим дракам. Без голосов в голове. Без желания убивать. И это было хорошо – забыть обо всем и драться. Как обычно.
Впрочем, хорошей драки не получилось. Двое прихвостней коренастого даже на роль статистов не сгодились – когда я пришел в себя от удара, то все, что от них осталось – это мелькающие между деревьев спины, да крики о том, что надо «позвать школьного целителя, чтобы успокоил этого бешеного». И чего они так испугались? Я и ударить-то толком успел… Или успел? Не помню… Все равно – трусы.
Коренастый драться умел. И, пожалуй, любил. Наверное, один из лучших янотан-бойцов в своем классе. Но я совсем не собирался драться по принятым в янотан-бое правилам. Потому что ариши-борьба, которой я хорошо успел обучиться на улицах, правил не признает. В переводе с орынского «ариши» значит «подлый бой». А сейчас я был достаточно зол, чтоб драться так подло, как только можно. И еще подлее.
Все закончилось достаточно быстро: он лежал под деревом, держась за живот, сплевывал кровь, а я стоял над ним.
– Ну, ты и дикий, – выдохнул он, и мне показалось, что в этих словах не только презрение, а еще и что-то другое, похожее на уважение.
– Дикий? Разве? – я усмехнулся. – Ты еще плохо знаешь, насколько диким я могу быть. Но если у моего приятеля, – я кивнул в сторону все так же застывшего возле дерева Глистика, – будут неприятности из-за тебя – узнаешь. Тогда я буду говорить с тобой не так, как сейчас. Не как бродяжка Нель, а как будущий глава рода Натаналей. Понял, маркиз зу Триннелин, сын Старшего Дворцового Распорядителя? Мой дед хорошо отзывается о твоем отце. Пока хорошо. Но… Я, на месте членов вашей семьи, не стал бы искать себе врагов…
Я ударил наугад – несколько случайных воспоминаний, сопоставлений, знание общих тенденций дворцовых интриг: место распорядителя всегда было должностью шаткой. Но по тому, как побледнел мой противник, какой злостью вспыхнули его глаза, я понял, что поразил цель.
– Счастливо оставаться, сударь. Помните, о чем я вам сказал, – я повернулся ко все еще стоящему столбом Глистику. – Идем…
Я так и не знал его имени, поэтому взял за руку и повел подальше от побежденного и озлобленного маркиза. А то еще, несмотря на мое предупреждение, отыграется на бедолаге за все.
Глистик пошел за мной покорно и продолжал идти даже после того, как я отпустил его руку.
Так мы добрались до фонтана, в центре которого сама Великая Марра лила воду благоденствия из рога изобилия. Я сел на край, подставил саднящие пальцы под прохладные струи. На душе было неспокойно. Что я только что сделал? Спас человека? Ха и еще раз ха! Для этого человека подобные ситуации привычны. Может, порой ему приходилось и туго, но ведь рабская жизнь – то, что он сам себе выбрал. А я своим эгоистичным вмешательством лишь создал ему проблемы. Вот и все. Надо быть честным: я дрался не из-за него. Я дрался из-за Рена. Потому что он полез бы в драку на моем месте. Но он начал и закончил бы ее по-другому. Не так, как я. Я сунулся в драку, презирая Глистика. А Рен сделал бы то же самое из уважения к нему. И Рен знал бы, что можно сказать сейчас… Нет. Не «знал бы», он бы просто сказал. Не думая. Но это были бы те слова, которые могли разрядить обстановку. А я просто сидел и молчал, как дурак.
– У тебя кровь на лице, – Глистик первым нарушил молчание.
Я провел рукой по скуле. Ага, кровь. Такая ерунда. Я зачерпнул воду из фонтана, умылся. Снова молчание. На урок, что ли, пойти? Так еще пятнадцать минут большого перерыва. Лучше уж здесь посидеть, чем в классе среди ледяного молчания. Этот парень хоть живым кажется: стоит, мнется, вздыхает по-человечески…
– Я не представился. Ирго Олиен Кри-Трассет…
Кри-Трассет… Я вспомнил заученный наизусть должностной дворцовый перечень.
– Твой отец – один из младших дворцовых распорядителей? Ясно… Папаша под началом маркиза зу Триннелина служит, а сынок перед маленьким маркизиком выслуживается… Начинаем карьеру со школьной скамьи, да?
Ну, давай же, скажи что-нибудь! Возражай, злись…
– Ты меня презираешь? – спросил он вдруг тихо, но с едва сдерживаемым отчаянием. – Ну и презирай! Я сам себя презираю! Но тебе не понять… Ты – Натаналь! У тебя от рождения статус чуть ли не выше королевского! И что бы ты ни делал, как бы ты себя ни вел – ты все равно будешь Натаналем! Ты не понимаешь, что это такое – постоянно заботиться о своем положении, по миллиметру продвигаться вверх! Унижаться, выслуживаться… Мой отец начинал простым слугой во дворце, сумел выдвинуться… Но ты не знаешь, какой ценой… Не знаешь, чего мне стоило попасть в эту школу…
– Не знаю, – прервал я его, пока он не разрыдался, а он был близок к этому. Чего-чего, а быть свидетелем такого его унижения мне совсем не хотелось. – Я действительно этого не знаю. Но я знаю кое-что другое… Мой прадед даже не был дворянином. Он торговал сукном в Порт-Геридоне. И мой дед, всесильный Королевский Советник, не в Марре учился. Три класса публичной школы – вот и все его образование. Путь от мелкого лавочника до регента при несовершеннолетнем короле не менее тернист, чем от лакея до младшего дворцового распорядителя, тебе не кажется? И хотя потом он получил титул от самой королевы Онеллы, женился на принцессе крови, он все равно лишь выскочка. И я считаю своим предком не только короля Киора Великого, но и простолюдина-суконщика из Порт-Геридона. Я никогда не забуду, откуда на самом деле ведет начало наш род. И ту цену, которую дед заплатил за свое возвышение, буду помнить. Потому что вся наша семья до сих пор расплачивается… И я тоже.
Я совсем не хотел говорить обо всем этом, но так получилось. Впрочем, все к лучшему: во всяком случае, во время моей речи Глистик успокоился… Глистик? Нет. Ирго.
– Я не знал, – произнес он, опускаясь рядом со мной на край фонтана. Я только плечами пожал. О прошлом Старика мало кто знает – не принято это, говорить о низком происхождении Королевского Советника. Мы снова помолчали.
– Послушай… – Ирго опять заговорил первым. – Почему ты вмешался?
– Не знаю, – сказал я почти зло. – Вмешался, и все. Наверное, не надо было. Я только хуже сделал, да?
– Нет! – ответил он резко. – Я давно хотел прекратить это! Но… Я не мог… сам… Я жалок, да?
– Ага, – ответил я честно. – Но, знаешь, наверное, не все могут быть победителями. Есть сильные, есть слабые. Ну и что? Это не имеет значения… – я поднялся. – Пойду я. Урок сейчас начнется.
– Подожди! – он тоже поднялся. Выше меня на целую голову и старше на три года. И при этом он смотрел на меня «снизу вверх»… Мне не по себе стало от такого взгляда. – Ты тогда назвал меня «другом»… Это просто так, да?
«Тудум», – сказало сердце. Но я лишь усмехнулся.
– А ты хотел бы дружить с изгоем? С бродяжкой и нищим? С тем, кто находится в своей семье на положении раба?
– Да, – он смотрел прямо на меня.
«Это потому, что я Натаналь?» – хотел спросить я. Но не спросил. И не потому, что такой вопрос можно посчитать оскорблением. А потому, что я не хотел знать ответа. Даже если и так – какая разница?
– Ну, значит, мы друзья, – я улыбнулся. – Увидимся!
Его лицо прояснилось, и я почувствовал тепло. Настоящее тепло – первый раз за восемь месяцев.
* * *– Нель, а это правда, что ты милостыню просил? – смущаясь, спросил Ирго.
Мы сидели рядом возле фонтана Марры. Мы не договаривались встретиться здесь, просто я решил придти сюда во время большого перерыва. Он, видимо, тоже. Приветствие, несколько дежурных фраз, а потом – вот такой вопрос…
– Правда, – ответил я беззаботно. И это смутило его еще больше.
– Прости, я не хотел тебя обидеть… Но никак в голове не укладывалось…
– Да я и не обиделся. Хорошо, что ты прямо спросил… Остальные только таращатся на меня, как на чудо завратное, от нездорового любопытства чуть не трясутся, сплетни перешептывают… А что тут такого? Ну, просил… И на ярмарках выступал, народ песнями и фокусами потешал… И работал в поле за миску похлебки… И уголь на баржи грузил… И рыбу потрошил… Ну и что?
– Это же… Это же, наверное, такое унижение… – Ирго покраснел, как рак во время варки. Он был таким забавным, что я не выдержал и рассмеялся.
– Унижение – это быть вынужденным вести себя любезно с тем, кого ненавидишь. А милостыню просить – это что-то среднее между игрой и искусством. Думаешь, это так просто? Или ты считаешь, что если встанешь на улице с протянутым картузом и заладишь: «Подайте, люди добрые, сиротке на пропитание», так тебе сразу золотых монет навалят? Как бы нет так – только пинка хорошего заработаешь. Для того чтобы заставить человека с деньгами расстаться, нужно быть хитрым, умным и обаятельным. Это даже интересно – суметь переиграть другого человека, заставить его сделать то, что тебе нужно. Почти то же самое, чем вы все тут каждый день занимаетесь. Только интереснее.
Ирго смотрел на меня ошарашенно, а потом вдруг улыбнулся.
– Ты странный. Еще более странный, чем о тебе говорят.
– А что, много говорят? – я усмехнулся.
– Спрашиваешь! Вся школа как улей гудит. Твое положение очень двусмысленное: с одной стороны – Натаналь, внук самого регента, почти принц. С другой – все знали, чем ты занимался, да и кузены твои тебя ненавидят… Никто понять не может, как к тебе относиться. Либо заискивать, либо бойкот объявить…
– Бедняги! – я снова засмеялся. – Какая дилемма! Могу только посочувствовать.
Мне и в самом деле стало весело. Еще вчера мысли о происходящем вокруг меня вызывали злость. А сегодня было легко и спокойно. Потому что впервые за восемь месяцев я мог сидеть и болтать с другим человеком. Как с другом. Все проблемы казались мелкими и смешными.
Ирго головой покачал.
– Нет, в самом деле – странный.
– Это вы все странные. Вот ты, например… Неужели тебе никогда не хотелось по роже маркизику съездить?
Ирго наклонил голову – так, что челка почти закрыла лицо. Зря я, наверное, об этом заговорил… Или не зря? Просто я хочу понять его. Понять человека, который захотел быть моим другом.
– Дело не в том, хотел или нет. Это невозможно… – сказал он, наконец.
– Очень даже возможно. Я же вчера…
– Ты – это ты! – оборвал он меня резко. – Неужели не понимаешь? Кто я, и кто он! Если бы мы были взрослыми, я и на дуэль его вызвать не мог бы! То есть он такой вызов проигнорировал бы – не стал руки пачкать… Его статус выше моего!
– Ударь меня, – я поднялся и посмотрел на него в упор.
– О чем ты?
– Мой статус еще выше. И что? В драке это не важно. Хочешь убедиться? Давай! Или тебе нравится, когда тебя унижают? Может, ты сам все начал? Бегал за господином Тринеллином, прислуживал ему, когда он даже не просил, сам к нему в рабы записался ради будущей карьеры? Не так ли все было, Глистик?
Он ударил – вполне себе ощутимо. Классический такой выпад, как мастера янотан-боя на уроках учат. Неплохо для начала. А я его жалеть не стал. Хотел я его еще вчера треснуть? Хотел. Вот и пусть получит. Заслужил он. И за свой затравленный взгляд, и за нытье про статус, и за то, что позволял себя Глистиком называть. Пусть разозлится по-человечески!
И Ирго разозлился! Слава Яно-Воину, не совсем его затюкали. После удара в живот он взвыл и, забыв все заученные позиции и приемы, начал молотить кулаками, куда попало… Попало – в нос. Бо-о-ольно! Прямо искры из глаз посыпались!
– Нель! Прости… Твое лицо… – он остановился, посмотрел на меня чуть ли не с ужасом.
– Все хорошо, – я прижал руку к кровоточащему носу. Наверное, все же стоило увернуться… Ну да ладно, пускай.
– У тебя кровь…
– А то я не знаю! Проклятье! Хорошо бьешь. Видишь – можешь, если захочешь. И статус тут совсем ни при чем.
– Перестань! Надо что-то делать… Может, школьного целителя позвать?
– Может, сразу еще и школьного инквизитора? Я же сказал: все хорошо.
И я, задержав дыхание, сунул голову прямо в фонтан. Бр-р-р. Холод. Но иногда и холод может быть приятным. Я вспомнил, как раньше, поздней осенью или ранней весной, мы с Реном с визгом ныряли в ледяную речку, соревнуясь, кто дольше сможет продержаться под водой, а потом скакали по берегу у костра, как соллийские дикари, пытаясь согреться. Никогда это не повторится… Никогда… Так горько от этого…
Посторонняя сила рванула меня вверх.
– Ты что делаешь?! – Ирго держал меня за плечи и смотрел безумным взглядом. – Утопиться вздумал?
– Ага. Внук Королевского Советника утонул в школьном фонтане… Ты больший бред слышал? – я рассмеялся, отряхивая воду с волос «собачьим способом», так что брызги во все стороны посыпались.
Ирго вздохнул.
– Как ты на урок пойдешь? В таком виде…
– А что такого? Отец приказал мне не пропускать занятий. Но он ничего не говорил про то, что мой внешний вид должен быть безупречным. И про то, что опаздывать нельзя, тоже не говорил. Потому это не имеет значения.
В первый раз я косвенно упомянул Клеймо Повиновения. И Ирго это понял, и смутился, словно я заговорил о чем-то непристойном. Ну конечно, о таких вещах не принято говорить, хотя они могут щекотать воображение. Лучше сделать вид, что ничего не слышал. Именно так Ирго и поступил.
– Все-таки ты ненормальный, – подвел итог он.
– Передумал со мной дружить?
– Нет. Это я боюсь, что ты передумаешь. Или все шуткой окажется, – он покраснел и отвернулся. – Сам посуди: кто ты, и кто я…
– Вот только не надо опять про статус, – сказал я, насупившись. – Я же говорил: это не важно. Мой лучший друг вообще простолюдин.
«Бывший лучший друг», – мелькнуло в голове, и стало больно. Друг, которого я предал.
– Я не про статус. Но… Ты же видел, какой я… Жалкий… И сегодня… Ты же верно угадал: не Тринеллин начал меня унижать, я сам стал перед ним пресмыкаться. Хотел, как лучше… Такой, как я, не достоин уважения. Тогда почему?! От безысходности? Потому что все остальные тебя игнорируют?
А он оказался проницательнее, чем я думал, этот мой новый друг. И гораздо честнее меня.
– Может быть, и от безысходности. Ну и что? А может, потому что ты здесь единственный живой человек. Да и какая разница? Я же не спрашиваю тебя, почему ты решил со мной подружиться, – сказал я. И прикусил язык. Но было уже поздно.
Ирго смотрел на меня, и я знал: он прекрасно понял, что я имел в виду. А потом он отвернулся и сказал, обращаясь к статуе Марры.
– Вчера я рассказал отцу о том, что познакомился с тобой. Он обрадовался. Каким бы ты ни был – ты Натаналь. «Будь с ним любезным, – сказал он мне. – Дружба с Натаналем – это шанс для нашей семьи. Он может помочь твоей карьере». А я… Мне еще никогда не было так противно, как после этих слов. Потому что я сам об этом же думал. Но… Это не главная причина! А теперь презирай меня, сколько хочешь.
Я вздохнул, коснулся рукой его плеча.
– Хватит уже, ладно? Я презираю только одного человека – моего отца. Ну, может еще и дядьев с кузенами. И все. А ты – вообще лучший человек, которого я видел за последние восемь месяцев.
– А дедушку ты тоже презираешь? – спросил он, с дрогнувшей нервной усмешкой в голосе, все так же не поворачиваясь.
– Нет, деда я ненавижу. Но уважаю. Старик – это сила. Он знает, чего хочет и всегда идет прямо к цели, ни с кем не считаясь, ни на кого не оглядываясь. Всегда играет только по своим правилам. А остальные перед ним на цыпочках ходят, слово вставить боятся. Это по-настоящему противно. Мой отец держит в руках всю внешнюю торговлю, один дядя маршальским жезлом размахивает, второй – казной ворочает, третий… А впрочем, чего говорить, ты и так знаешь… Знатные господа все, казалось бы… А на самом деле – марионетки в руках дедушки. Горло друг другу готовы перегрызть за его подачку. Хоть и рассуждают целыми днями про величие нашей семьи. Как мне все это надоело!
– И ты поэтому сбежал? – Ирго, наконец, повернул ко мне свое покрасневшее лицо.
– Не знаю… Нет, наверное. Я о таких вещах еще не думал… Я же совсем маленьким был.
– Тогда почему?
Эх, хороший вопрос…
И в самом деле, почему я сбежал? И как жил до того, как сбежал? Как все объяснить, если я и сам до сих пор не понимаю?
Натаналь всегда должен быть первым – это я усвоил раньше, чем начал ходить и говорить. Первым в музыке и танцах, первым в фехтовании и верховой езде, первым в беседах и науках… Вместо детских игр и веселья – постоянные занятия. Вместо сказок – чтение книг по праву и изучение основ законодательства (то, что я должен буду занять должность Королевского Прокурора, решили еще до моего рождения). Впрочем, игры тоже были, и учитель для них специальный имелся. В семье Натаналей поощрялись игры-соревнования, два раза в год проводились семейные турниры, где я, мои братья и кузены пытались продемонстрировать свое превосходство во всем. Учиться побеждать – вот главное.
Так я и жил до восьми лет. Может, и счастлив был бы. Если бы не ночные кошмары. Если бы не постоянный холод, от которого нет спасения… Впрочем, возможность получить немного тепла имелась – нужно побеждать. Быть первым. Быть лучшим. И тогда отец мог похлопать меня по плечу и сказать: «Молодец». И старший брат Норг мог растрепать мои волосы и улыбнуться. Но это были такие крохи! А я жил ради этих крох.
О том, что может быть по-другому, к семи-восьми годам я начинал догадываться. Из случайно услышанных разговоров прислуги, из «никчемных» рыцарских романов, из которых мне удавалось прочитать тайком страницу-другую, из баллад, которые менестрели исполняли во время праздников…
А потом была поездка в Порт-Геридон. Дед взял меня и моих братьев – Ниора и Норга – на празднование сорокалетия окончания Орынской войны. В первый раз я покинул поместье. И первый раз увидел море. Нет, два моря – море воды и море людей. На первом плясали солнечные блики, и ветер наполнял тугие паруса фрегатов и баркентин. Второе шумело и гоготало, пестрело тысячами красочных нарядов. С небывалым удивлением я смотрел, как безудержно могут веселиться люди, как они смеются, танцуют, обнимают друг друга… Это был короткий миг, а потом карета въехала в Форт, где проводились скучные официальные торжества. Но тогда я не слушал поздравительных речей, а пытался понять и осмыслить только что сделанное открытие: бывает по-другому!
Наступила осень. Мне почти исполнилось девять – значит, пришло время для поступления в младшую ступень школы Марры.
Усаживаясь в карету, чтобы ехать на первый в жизни школьный урок, я и понятия не имел о том, что через несколько часов сбегу. Я даже не думал об этом, пока из окна не увидел группу ребят, спешивших на занятия в публичную городскую школу. Три девчонки-подружки о чем-то переговаривались, постоянно прыская со смеху. Мальчик и девочка чуть постарше шли, взявшись за руки. К ним подбежал другой мальчишка, дернул девочку за косу, получил легкого тумака, после чего все трое со смехом понеслись друг за дружкой по мощеной дороге. И я почувствовал тепло, оно меня словно огнем обожгло. Но это было чужое тепло.
На урок я не пошел. В суматохе распределения первогодок по классам я улизнул на задний двор, перелез через забор и отправился, куда глаза глядят.
У меня не было никаких планов, никаких мыслей о том, что будет дальше. Я знал только одно: я не хочу возвращаться.
«Прелесть» уличных скитаний я понял первой же ночью, когда, голодный и продрогший, устроился ночевать под рыночным прилавком. А «всю полноту жизни» ощутил на следующий день, когда, едва не завывая от голода, пытался утащить булку с пекарского лотка. Били меня, как я понял потом, после многих побоев, не сильно: разбили лицо о брусчатку площади, пнули несколько раз в живот и отпустили с миром. В этом был один плюс: от боли мне есть расхотелось. Тогда я думал, что умру. И был готов умереть – умереть, но не вернуться домой.
Не знаю, как все могло бы повернуться дальше… Может быть, убедившись, что на улицах, как и в поместье Натаналей, царит бесконечный холод, я признал бы правоту отца и вернулся. Но мне повезло – я встретил Рена. И понял, что такое настоящее тепло.
Дальнейшая жизнь не была похожа на сказку: и голодать приходилось, и замерзать, терпеть побои и унижения, выполнять тяжелую работу, драться жестоко и беспощадно. Но я все равно был счастлив. Потому что больше не был один. И не имело значения, насколько тяжела жизнь. Главное – рядом был Рен. Был…
– Не знаю, – еще раз повторил я. – Сбежал, и все. Думаешь, так много радости – быть Натаналем?
– А что, много радости, в том, чтобы бродяжничать? – спросил Ирго неожиданно серьезно.
– Нет, не много… Если бы я один был, вообще никакой… Но я же был не один.
– Это ты про своего друга-простолюдина?
– Да. Его зовут Рен, мы бродяжничали вместе два с лишним года. Он стал для меня семьей – больше, чем семьей… Но дело не только в нем. Разные встречи в дороге случались. От некоторых людей ноги уносить приходилось. С другими из одного котелка хлебали. А иногда и то, и другое вместе – вначале ноги уносишь, а потом хлеб-соль делишь. Или, что хуже, – вначале хлеб-соль делишь, а потом не знаешь, как ноги унести… По-всякому бывало. Но, знаешь, иногда такие люди встречались замечательные. Гадов всяких я и не помню. Что там – затрещину получишь, убежишь да забудешь. А те, с кем сдружился, навсегда в памяти остаются. И кажется – вокруг только хорошие люди и были.
Я говорил, но смотрел не на Ирго, а на струи воды. И видел родные до боли лица…
Вот дядюшка Реффен – гоняет нас метлой из господского сада, чтобы яблоки не воровали. А потом сам же нас этими яблоками угощает, да про свою молодость рассказывает: про битву при Корранте, про осаду Порт-Геридона и поход на Онский полуостров…
