«Уолдо», «Неприятная профессия Джонатана Хога» и другие истории

Из «помела» выбрался кто-то, на вид довольно молодой. Уолдо присмотрелся. Кто-то незнакомый – возможно, он где-то видел это лицо. Нажим в одну унцию, и это лицо перестанет быть лицом, но Уолдо четко держал свое серое вещество под контролем и рукам воли не дал. Незнакомец повернулся, как бы собираясь помочь вылезти другому прибывшему. Да вот и другой. Но это же дядя Гэс! Вот старый дурак! Надо же, сообразил: приволок с собой совершенно чужого человека! И ведь знает же! Знает, как Уолдо относится к чужим.

Тем не менее команда на открытие замка была подана и прибывшие впущены.

Гэс Граймс протиснулся в люк, подтягиваясь от одного поручня до другого и натужно пыхтя, как обычно, когда попадал в невесомость. И как всегда, сам себе объяснил: это не от чрезмерного усилия, это диафрагма жестковата стала. Следом скользнул в люк Стивенс, всем своим видом демонстрируя безобидную гордость землеройки за то, как он отлично справляется с космическими условиями. Едва оказавшись в приемной, Граймс замер на месте, рыкнул и обратился к поджидавшему гостей манекену в полный рост:

– Уолдо, привет.

Кукла слегка повернула голову и повела глазами:

– Рад видеть, дядя Гэс. Хоть бы позвонили, прежде чем выбираться. Я бы вам на обед что-нибудь вкусненькое припас.

– Не стоит хлопот. Вряд ли мы проторчим тут так долго. Уолдо, это мой друг Джимми Стивенс.

Кукла уставилась на Стивенса.

– Как поживаете, мистер Стивенс? Добро пожаловать во «Фригольд», – произнесла она деревянным голосом.

– Как поживаете, мистер Джонс? – ответил Стивенс и с любопытством воззрился на куклу. Кукла выглядела на диво живой. В первый момент Стивенс и принял ее за живого человека. Некое «разумное факсимиле». Если вспомнить, ему доводилось о ней слышать. Мало кто видел Уолдо собственной персоной, все больше разглядывали картинку на экране. А те, кто являлся в «Инвакол» – ой, слава богу, вовремя вспомнил: не в «Инвакол», а во «Фригольд», – те, кто являлся во «Фригольд» по делам, слышали только голос Уолдо и довольствовались видом этого чучела.

– Дядя Гэс, без обеда я вас не отпущу, – объявил Уолдо. – Уж придется вам остаться. Вы у меня нечастый гость. Я сейчас что-нибудь быстренько соображу.

– Раз так, то, может, мы и останемся, – смилостивился Граймс. – А насчет меню не беспокойся. Ты меня знаешь. Я что хочешь разжую.

Стивенс от души поздравил себя с блестящей мыслью толкнуться со своими тяготами к доку Граймсу. Пяти минут не прошло, и на тебе! – Уолдо настоятельнейшим образом уговаривает их остаться и пообедать. Добрый знак.

Он не обратил внимания на то, что приглашение относилось только к Граймсу, а светлая мысль распространить местное гостеприимство на них обоих высказана отнюдь не хозяином дома.

– Ты где, Уолдо? – продолжил беседу Граймс. – В лаборатории?

И сделал недвусмысленное движение, чтобы пройти дальше в дом.

– Да вы не утруждайтесь, – поспешно сказал Уолдо. – Уверен, вам будет удобнее там, где находитесь. Минутку, я сейчас раскручу приемную, чтобы вы могли сидеть, как привыкли.

– Уолдо, ты что, не в себе? – вспылил Граймс. – Ты же знаешь: есть вес, нет веса – это мне все равно. А вот компания твоей болтливой куклы мне вовсе не улыбается. Я приехал повидать не ее, а тебя.

Настойчивость старшего друга слегка удивила Стивенса; он как раз подумал, что раскрутка была бы со стороны Уолдо очень уместной любезностью. В невесомости ему было чуточку не по себе.

Ответное молчание Уолдо неприятно затянулось. Наконец он заговорил, и повеяло холодом.

– Вот уж о чем не может быть и речи, дядя Гэс. Кто-кто, а вы-то должны же это знать.

Граймс ему не ответил. Вместо ответа он взял Стивенса за локоть:

– Джимми, пошли. Отваливаем.

– Док, да вы что! С чего?

– Уолдо вздумал игры играть. А я ему в этом не компания.

– Но-о-о…

– Пошли-пошли. Уолдо, открой шлюз.

– Дядя Гэс!

– Слушаю.

– Ваш спутник – вы за него ручаетесь?

– Естественно. Иначе я бы его не привел, дурья твоя башка.

– Я у себя в мастерской. Дорога открыта.

– Так-то, сынок. Вали за мной, – подмигнул Граймс Стивенсу.

И Стивенс потащился вслед за Граймсом на манер рыбы, плывущей за товаркой, по пути во все глаза разглядывая сказочное жилище, в котором оказался. И про себя заметил, что место было единственным в своем роде, такого он в жизни не видел. Здесь начисто отсутствовало представление о верхе и низе. Космические корабли и даже космические станции хоть и находятся постоянно в состоянии свободного падения по отношению к любым внутренне ощутимым ускорениям, но тем не менее неизменно строятся с мыслью о верхе и низе; вертикальная ось корабля определяется направлением действия его ускоряющего привода; а верх и низ на космических станциях определяются по радиусу относительно оси раскрутки.

Очень немногие полицейские и военные суда имеют два и более направления ускорения; когда такой корабль совершает маневр, его персоналу приходится закрепляться и закреплять все подвижные предметы. На некоторых космических станциях искусственная тяжесть за счет вращения обеспечивается только в жилых секциях. И тем не менее существует общее правило: человек привык к чувству веса, и во всем, что сделано его руками, это подразумевается. Так обстояло всюду, кроме дома Уолдо.

Землеройке очень трудно обойтись без ощущения веса. По-видимому, этого требует инстинкт, с которым мы рождаемся. Любой, кто рассуждает о корабле, находящемся на околоземной орбите, склонен считать, что «низ» находится в той стороне, где Земля, и, стало быть, обращенную к Земле стенку корабля считает полом, на котором можно стоять и сидеть. Это совершенно ошибочное мнение. У того, кто находится внутри свободно падающего тела, ощущение веса и, соответственно, ощущение «верха» и «низа» отсутствует. За исключением того, которое вызвано собственным полем тяготения корабля. Но что касается последнего, ни дом Уолдо, ни любой мыслимый космический корабль пока что не строятся такими массивными, чтобы им оказалось присуще поле тяготения, ощутимое для человеческого тела. Хотите верьте, хотите нет, а это так и есть. Чтобы человек ощутил свой вес относительно корабля, последний должен быть размером с хороший планетоид.

Случается, возражают, что тело, вращающееся вокруг Земли по замкнутой орбите, не является свободно падающим. Такая точка зрения характерна для людей, живущих на поверхности Земли, и совершенно ошибочна. Свободный полет, свободное падение и движение по околоземной орбите – это равнозначные термины. Луна постоянно падает на Землю; Земля постоянно падает на Солнце, но результирующий вектор их суммарного движения направлен так, что не дает им приблизиться к своим хозяевам. Так что как бы то ни было, а это свободное падение. Спросите у любого астрофизика или специалиста по баллистике.

Там, где есть свободное падение, ощущение веса отсутствует. Чтобы человеческое тело ощутило вес, на пути действия поля тяготения должно находиться препятствие.

Кое-какие из приведенных рассуждений промелькнули в голове Стивенса, пока он, подтягиваясь на руках, пролагал путь в мастерскую Уолдо. Дом Уолдо был построен безо всякого учета соображений о «верхе» и «низе». «Пола» в нем не было; мебель и аппаратура крепились к любой из стен. Палубы и платформы располагались под любым удобным углом, каких бы размеров и формы ни были, потому что не предназначались ни для хождения, ни для стояния. Точнее говоря, это были не палубы, а сферические рабочие поверхности. И вдобавок необязательно было крепить приборы к этим поверхностям; довольно часто, когда к аппаратуре требовался доступ со всех сторон, она висела в воздухе, закрепленная лишь легкими ремнями или штангами.

Вид у этой мебели и аппаратуры был непривычный, часто непривычным было и назначение. Большая часть предметов мебели на Земле угловата и по крайней мере на девяносто процентов предназначена только для одного – для того, чтобы тем или иным образом препятствовать действию ускорения земного притяжения. Большая часть мебели в домах на поверхности Земли – и под нею – это статические механизмы, противостоящие силе тяжести. Все столы, стулья, кровати, диваны, вешалки, полки, шкафы et cetera предназначены только для этой цели. А у остальной мебели и аппаратуры эта цель непременно стоит на втором месте и в большой степени определяет конструкцию и массивность.

А в доме Уолдо никакой нужды не было в этой угловатой массивности, такой необходимой на Земле, и поэтому многие предметы вокруг обрели сказочное изящество. Всякие запасы, сами по себе массивные, оказалось удобно держать по отдельности в пластмассовых прозрачных чехлах толщиной с яичную скорлупку. Громоздкие аппараты, которые на Земле неизбежно пришлось бы ставить на фундаменты и снабжать кожухами, здесь витали в воздухе на легких эластичных растяжках или просвечивали сквозь пленку толщиной в стрекозиное крыло.

И повсюду были парные «уолдо», побольше, поменьше и в натуральную величину, с телевизионными объективами.

Было очевидно, что Уолдо может воспользоваться отсеками, через которые лежал их путь, не покидая своего креслица. Если вообще пользовался креслицем. Вездесущие «уолдо», хрупкость мебели и прихотливое использование всех стен в качестве рабочих или укладочных поверхностей придавали всему вокруг безумно фантастический вид. Стивенс чувствовал себя так, будто попал в Диснейленд.

Но жилых секций им по дороге пока что не попалось. Стивенс терялся в догадках, на что могут быть похожи личные апартаменты Уолдо, и силился представить себе, как и чем они обставлены. Стульев нет, ковров нет, кровати нет. А что есть? Может быть, картины? И как-то надо было схитрить насчет бокового освещения, чтобы не жмуриться, куда ни обрати взгляд. Аппаратура связи могла не отличаться от обычной. Но на что похож здесь умывальник? Как выглядит стакан, из которого пьют? Как бутылка с заглушкой? Или вообще нет нужды в сосудах? В голову не приходило никаких решений. Ясно было одно: даже опытный инженер стал бы в тупик перед лицом затруднений, диктуемых здешними условиями.

Как соорудить приличную пепельницу, когда нет силы тяжести, которая удержала бы на месте окурки и пепел? А курит ли Уолдо? Предположим, он любитель разложить пасьянс; как он находит управу на карты? Может быть, пользуется магнитным столиком и намагниченными картами?

– Джим, вон туда.

Держась одной рукой за поручень, Граймс указал другой на входное отверстие одной из неопознаваемых поверхностей. Стивенс проскользнул в указанный люк. И не успел глянуть по сторонам, как пришел в изумление, заслыша злобное басовитое рычание. Вскинул взгляд – прямо по воздуху на него несся огромный мастиф, пасть разинута, клыки оскалены. Передние лапы раскинуты, как бы обеспечивая равновесие в полете, задние – поджаты под впалое брюхо. Судя по виду и голосу, псина явно собиралась растерзать чужака в клочья, а потом знатно пообедать.

– Бальдур!

Голос раздался откуда-то из-за собаки. Та убавила свирепости, но полета прервать не могла. И тут на добрый десяток метров вымахнул «уолдо» и ухватил пса за ошейник.

– Увы, сэр, – продолжил тот же голос. – Мой друг не ждал, что вы появитесь.

– Бальдур, как жизнь? Ну как ты себя ведешь! – укорил пса Граймс. Пес взглянул на него, заскулил, замахал хвостом. Стивенс осмотрелся, поискал, откуда исходит голос. И нашел.

Он оказался в огромном сферическом помещении; в самом центре этого помещения находился заплывший жиром человек. Уолдо.

Уолдо был одет без претензий: трусы, маечка… На руках у него были металлические перчатки до локтя – задающие «уолдо». Пухлое лицо, двойной подбородок, ямочки на щеках, гладкая кожа – он выглядел как исполинский ангелочек, витающий над каким-нибудь святым. Но взгляд у него был отнюдь не ангельский, лоб и череп – явно принадлежали взрослому мужчине. Уолдо глаз не сводил со Стивенса.

– Позвольте представить вас моему питомцу, – произнес Уолдо усталым фальцетом. – Бальдур, дай лапу.

Пес протянул переднюю лапу. Стивенс торжественно пожал ее.

– Позвольте ему обнюхать вас.

«Уолдо» на ошейнике дрогнул и дал собаке возможность приблизиться к Стивенсу. Удовлетворившись, животное одарило слюнявым поцелуем запястье Стивенса. Только тут Стивенс отметил, что шерсть у пса преимущественно белая, но с большими коричневыми пятнами вокруг глаз, и мысленно назвал пса «собакой с глазами, как чайные блюдца», вспомнив сказку про солдата и огниво. Он даже пробормотал что-то вроде «Хороший мальчик!» и «Славный песик!». Услышав это, Уолдо посмотрел на него с легким отвращением.

– Сэр, к ноге! – скомандовал Уолдо, когда церемония знакомства закончилась. Пес внезапно выставил лапу, уперся ею Стивенсу в бедро, перевернулся в воздухе, оттолкнулся и поплыл по направлению к хозяину. Чтобы удержаться на месте, Стивенсу пришлось судорожно схватиться за поручень. Граймс оттолкнулся от люка, а закончил полет возле бруса поблизости от хозяина дома. Стивенс направился следом.

Тем временем Уолдо не торопясь разглядывал Стивенса. Не сказать чтобы это была откровенная грубость, но было в этом взгляде что-то отчасти раздражающее. Стивенс почувствовал, что медленно наливается краской, начиная с затылка; чтобы оградить себя от этого, принялся с особым вниманием обозревать помещение. Оно было просторное, но производило впечатление загроможденного из-за скопления, скажем так, хлама поблизости от Уолдо. Вокруг него под разными углами, так чтобы экраны были против глаз, реяло с полдюжины телевизоров разного размера. Три из них имели объективы для двусторонней связи. Между телевизорами плавали различные панели управления, некоторые – очевидного назначения, как, например, очень сложная панель включения освещения с рубиновыми сигнальными огоньками на каждую цепь, панель голосового синтезатора, телевизионная мультиплексная панель управления, что-то напоминающее распределительную панель питания, правда, дизайн ее был очень необычен. Но было по крайней мере полдюжины панелей, которые полностью поставили Стивенса в тупик.

К стальному кольцу вокруг рабочего пространства было прикреплено несколько пар «уолдо». Две пары величиной с кулачки макаки были снабжены телескопическими удлинителями. Именно одним из этих «уолдо» воспользовался Уолдо, чтобы схватить собаку за ошейник. К сферическим стенам тоже были прикреплены «уолдо», включая одну пару такого исполинского размера, что не понять было, зачем такие нужны. Их пальцы были растопырены, и Стивенс на глаз прикинул, что от кончика мизинца до кончика большого пальца будет примерно метра полтора.

На стенах было изобилие книг, но книжных полок не наблюдалось. Книги, казалось, росли на стене, как капустные кочаны. Стивенс сперва пришел в изумление, а потом подумал – и правильно подумал, как выяснилось позже, – что этот фокус проделан благодаря магнитикам на корешках.

Автоматизированное освещение было устроено по-новому, очень сложно, но зато удобно для Уолдо. Однако вряд ли его можно было назвать удобным для посетителей. Разумеется, прямого света не было; источники света были со всей тщательностью направлены так, чтобы ни один не бил в глаза, куда бы Уолдо ни повернул голову. Но светильники, расположенные у него над головой, чтобы хорошо видеть все, на что вздумается бросить взгляд, буквально слепили любого, кто оказался бы лицом к Уолдо. Стоило Уолдо повернуть голову, одни светильники загорались, другие гасли – чтобы свет всегда шел сзади. Кажется, эта схема называется «электрический глаз». И Стивенс взялся прикидывать, как бы попроще осуществить такую схему.

А Граймс не стал церемониться:

– Уолдо, черт подери! Уйми эти свои лампочки. У нас вот-вот головы заболят.

– Прости, дядя Гэс.

Уолдо вынул из перчатки правую руку и коснулся пальцами панели управления. Блики пригасли. Свет теперь шел с той стороны, куда никто из них не смотрел, но стал ярче, потому что площадь светильников уменьшилась. Рябь огней на стенах складывалась в приятные узоры. Стивенс попытался проследить за волнами огней, но это оказалось непростой задачей – ведь они были настроены так, чтобы их не было видно. Удалось это только тогда, когда он перестал вертеть головой и стал двигать одними глазами. Ага, значит, переключениями света управляет движение головы; движения самого глаза слишком малы для этого.

– Ну что, мистер Стивенс, как вам мой дом? Интересно? – несколько свысока улыбнулся Уолдо.

– Очень! Очень-очень! Думаю, это самое замечательное место из всех, где мне пришлось бывать.

– И что же тут такого замечательного?

– Ну-у, полагаю, отсутствие определенной ориентации. А еще – замечательные механические новшества. Полагаю, я не слишком заземлен, но не проходит ожидание пола под ногами и потолка над головой.

– Мистер Стивенс, это просто результат функционального дизайна. Живу в особых условиях – вот и дом мне нужен особый. Новшества, о которых вы говорите, состоят главным образом в устранении ненужных деталей и добавлении новых удобств.

– Правду сказать, самое интересное, что я здесь вижу, это вовсе не дом.

– Неужели? А что, если не секрет?

– Это ваш пес Бальдур.

Заслышав свое имя, пес вскинулся и огляделся.

– Мне никогда еще не попадались собаки, способные сладить с невесомостью.

Уолдо улыбнулся, и впервые в его улыбке проглянуло что-то ласковое и теплое.

– Да, Бальдур настоящий акробат. Он попал сюда совсем щенком.

Он подался вперед и потрепал пса за уши, и внезапно стало видно, насколько он слаб, насколько его жест не соответствовал размерам псины. Движения пальцев оказались настолько вялы, что еле-еле взъерошили жесткую шерсть, едва сдвинули с места огромные уши. Но он, казалось, этого не замечал или не обращал на это внимания. Повернувшись к Стивенсу он произнес:

– Что Бальдур! Вам бы глянуть на Ариэля.

– Что за Ариэль?

Вместо ответа Уолдо коснулся панели синтезатора и раздался мелодичный свист на три тона. На стене у них «над» головами послышался шорох, и оттуда устремилась к ним желтая крошка – кенар. Кенар несся в воздухе, сложив крылья. Будто камушек. Лишь у самой груди Уолдо он распахнул крылышки, зачерпнул ими воздух, сделал несколько взмахов, распустил хвостик, прекратил полет, снова сложил крылышки и завис. Не совсем, однако, завис, а позволил движению воздуха медленно-медленно снести себя к самому плечу Уолдо, выпустил свои шасси и уцепился коготками за хозяйскую майку.

Уолдо переменил позу и погладил птичку кончиком пальца. Та прихорошилась.

– Ни одна птица, вылупившаяся на Земле, не способна научиться летать таким манером, – объявил Уолдо. – Я знаю. У меня их полдюжины передохло, прежде чем я убедился, что они совершенно не способны перестроиться. Слишком велики зрительные бугры в мозгу.

– И что с ними происходило?

– У человека это назвали бы острым тревожным психозом. Они пытались летать, и собственное замечательное искусство вело их здесь к полной катастрофе. Естественно, все, что они делали, здесь не годилось, а понять это они были не в силах. В конце концов птицы прекращали попытки летать и вскоре после этого умирали. От разбитого сердца, как сказал бы поэт, – улыбнулся одними губами Уолдо. – Но Ариэль – гений среди птиц. Он вылупился из яйца уже здесь и безо всякой посторонней помощи изобрел совершенно новые способы полета.

Вытянув палец, Уолдо предложил пташке новый насестик, который та приняла.

– Ариэль, погостил и будет. Ступай домой.

В ответ кенар завел «арию с колокольчиками» из «Лакме».

Уолдо ласково встряхнул птичку:

– Нет, Ариэль. Тебе пора спать.

Кенар подобрал лапки, на секунду-другую завис над пальцем, сделал несколько сильных взмахов крыльями, чтобы выйти на курс и набрать скорость, и пулей устремился туда, откуда прилетел, сложив крылышки и поджав лапки.

– Джимми не просто так прилетел. Ему надо кое о чем поговорить с тобой, – вступил в разговор Граймс.

– Доставьте удовольствие, – неохотно ответил Уолдо. – Но может быть, сперва пообедаем? Аппетит не нагуляли, сэр?

Возможно, Уолдо сытого легче будет уговорить, чем Уолдо голодного, подумал Стивенс. Вдобавок его собственный средний отсек информировал, что неплохо бы одолеть килокалорию, а то и две.

– Еще как нагулял.

– Отлично.

Обед так обед.

Стивенс так и не сумел прийти к окончательному выводу, то ли сам Уолдо приготовил пищу с помощью своих бесчисленных тезок, то ли эту важную работу исполнила прислуга, избегавшая попадаться на глаза. При теперешних способах приготовления пищи Уолдо и сам мог бы справиться с этим делом; он, Стивенс, управлялся без труда, так же как и Гэс. Он просто взял себе на заметку при первой же возможности спросить у дока Граймса, держит ли Уолдо в доме прислугу, и если держит, то какую именно. Да потом оно как-то позабылось.

Обед прибыл в небольшом пищевом контейнере, воздвигшемся между ними на конце длинной раздвижной пневмоштанги. Пневмоштанга тихо вздохнула и замерла. На сами блюда Стивенс почти не обратил внимания – и так было понятно, что они сытны и вкусны, – все его внимание было приковано к утвари и способам сервировки. Уолдо пристроил свой бифштекс прямо перед собой в воздухе, отделял от него дольки кривыми хирургическими кусачками и отправлял в рот с помощью изящных щипчиков. Жевал он с большим трудом.

– Давно уже нельзя достать хорошие бифштексы, – заметил он. – До чего жесткое мясо! Бог свидетель, я на плату не скуплюсь. Но и на жалобы потом – тоже.

Стивенс не ответил. Бифштекс, доставшийся ему, был, по его мнению, уж слишком мягок, просто таял на зубах. Управлялся он с ним с помощью ножа и вилки – правда, нож был излишен. Было очевидно, что Уолдо не ожидает от гостей перенятия своих бесспорно лучших приемов и столовых принадлежностей. Стивенс ел с тарелки, зажатой между коленями, для чего по примеру Граймса пришлось прямо в воздухе сесть на корточки. Сама тарелка с рабочей стороны была продуманно снабжена маленькими шипами.

Напитки были сервированы в крохотных упругих пузырях, снабженных наконечниками. Ну как в рожках с сосками для младенцев.

Наконец пищевой контейнер со скорбным вздохом унес посуду и столовые приборы.

– Курите, сэр?

– Благодарю.

Тут-то и увидел Стивенс, как устроены пепельницы для невесомости. Они представляли собой патрубки с колоколообразными приемниками на конце. Достаточно было небольшого подсоса, чтобы пепел, стряхиваемый о край колокола, исчезал в мгновение ока безо всяких затрат внимания.

– А теперь к делу, – снова вступил в разговор Граймс. – Видишь ли, Джимми работает одним из главных инженеров в «Норт-Америкэн пауэр-эйр».

– Что?

Уолдо выпрямился и замер, грудь его вздымалась и опускалась. Он обратился к Граймсу так, словно никакого Стивенса рядом в помине не было:

– Дядя Гэс, неужели вы хотите сказать, что привели служащего из этой компании в мой… дом?

– А ты не кипятись. Расслабься. Черт подери, сколько тебе говорено: не напрягайся, не давай ничему взвинтить свое кровяное давление.

Граймс подгреб поближе к хозяину дома, на допотопный лекарский манер схватил за запястье и стал считать пульс.

– Та-а-ак. Дыши медленнее. Ты что задумал? Одуреть от избытка кислорода?

Уолдо силился освободиться. Прежалостное зрелище: старик был в десять раз сильнее, чем он.

– Дядя Гэс, вы…

– Заткнись!

На несколько минут воцарилась тишина, неприятная по крайней мере для двоих из трех присутствующих. Граймс не обращал на это никакого внимания.

– Вот так-то, – сказал он наконец. – Теперь получше. Послушай, что я тебе скажу, и не выпрыгивай из штанов. Джимми – хороший парень и в жизни не сделал тебе ничего худого. И вел себя здесь пристойнейшим образом. У тебя нет права хамить ему, на кого бы он ни работал. По-хорошему ты обязан перед ним извиниться.

– Да будет вам, док, – запротестовал Стивенс. – Боюсь, что я проник сюда под фальшивым флагом, мистер Джонс. Весьма сожалею. Это не входило в мои намерения. Я с самого начала пытался объяснить, но…

Лицо Уолдо оставалось непроницаемым. Видимо, он очень старался совладать с собой.

– Ничего, мистер Стивенс. Сожалею, что вспылил. Согласен, мне не следовало переносить на вас дурные чувства, которые испытываю к вашим нанимателям… Однако, Бог свидетель, никакой любви я к ним не питаю.

– Знаю. Тем не менее мне жаль это слышать.

– Меня обжулили, вам понятно? Обжулили! Посредством такого омерзительного лжезаконного мошенничества, какого свет не…

– Уолдо! Не увлекайся!

– Прости, дядя Гэс. – И Уолдо продолжил, стараясь не повышать голоса: – Вам известно о так называемых патентах Хатауэя?

– Безусловно.

– «Так называемые» – это мягко сказано. Этот человек был у меня просто слесарем. Эти патенты принадлежат мне.

По мере того как Уолдо продолжал рассказ, делалось ясно, что его версия имеет под собой основания – и Стивенс это почувствовал, – но в то же время пристрастна и неубедительна. Возможно, Хатауэй и впрямь работал в доме по найму обычным слесарем, как утверждал Уолдо, но тому не было никаких доказательств. Ни контракта, ни каких-либо записей. И оформил на свое имя несколько патентов – единственные, которые оформил, и по своему полету очень напоминавшие затеи Уолдо. А потом скоропостижно скончался. Его наследники, действуя через адвокатов, продали эти патенты фирме, с которой Хатауэй вел переговоры.