Полная версия
Отрочество
Назад шли шумно, сплошной переор, да хохот. И вспоминают – кто как играл, да как хотел, да вот завтра!
А у меня свои мысли. Удачно получилось, это да! Сразу интерес и всё такое. Косту ещё подключить, можно будет тогда матчи «Молдаванка – Пересыпь» проводить.
Вроде и хорошо, а с досадой вперемешку. Как к Мишке подступиться, до сих пор не придумал!
А потом чуть не споткнулся. Ссадины у ребят, а у меня мысли от этих ссадин! Побрататься, значица. А?! На крови.
Санька мне лучший друг, но больше уже брат. И второй будет. Небось не откажется!
Семьи у староверов хоть и дружные, но Мишка наособицу немножечко. Отец то ли женился вопреки родительской воле, то ли ещё што. Отдельно немножечко, а через него и на Мишку перешло. Не бросили его по сиротству, но так, с прохладцей.
И вот чем дальше, тем больше мне это нравится. Даже не только потому, што доктора и лечение, а – брат! Ещё один. Здорово, а?!
Пятая глава
Пышнотелая русоволосая женщина в юбочном купальничке с оборочками и рюшами, томно извивается передо мной в медленном восточном танце. Старая совсем, чуть не двадцать пять, но в паху стеснение. Красивая!
Губы красные облизывает, и томно так смотрит, а потом – раз! И ноги по сторонам раскинуты, а сама уже на нарах лежит, ногами дрыгает. Хохочет!
И не купальник уже на ней, а ночнушка подранная, с плеча сползающая. Да между ног мелькает такое себе… кустистое. Невнятное.
Бланш внезапно под глазом, и грудь голая, с соском розовым. Встала, идёт ко мне походкой танцующей, наклоняется к губам, целует страстно. Лицо лижет, усами щекочет, а изо рта несвежей рыбой несёт.
– Мрау? – вопросительно поинтересовалась красотка, отодвинувшись чуть назад. А потом раз! И в губы лижет.
Проснулся, тяжело дыша, да скинул устроившегося на груди кота. Вот оно и началось, ети его в качель! Половое созревание!
Сны жаркие… а ещё кот этот! Усатая фемина, надо же! И рыбой несёт, н-да…
Понимаю, што уже всё, не усну. Да и зачем? Небо потихонечку розовеет, птицы просыпаются, коты вон территорию не поделили. Орут!
Двинутся на палец-другой, шерсть вздыбят, и ну орать! Шипение, урчание какое-то, и снова – мра-а-у! Пока помоями сверху не шуганули.
Тихохонько, штоб не разбудить друзей, у которых ещё полчаса-час на сны, прошлёпал в гостиную, и умылся, сгоняя остатки липкого сна. Двор уже просыпается, но не весь и не шумно. Справные хозяйки по холодку спешат за водой. Вон, тётя Песя прошла.
Вот же ж! Водопроводчик хренов! Как бы ещё не прилепили прозваньице, с местных станется.
Знаю ведь ситуацию с водой, а как идея в башку лохматую втемяшилась, так и знания все вылетели. Мало того, так и Фиру будто заворожил! Ни тени сомнения, а?! Хотя с другой стороны, оно вроде как и хорошо. Для жизни. Не рассуждая, а? Верит просто в меня.
Местные-то воду для питья дождевую берут, сладкую, из цистерн подземных во дворах. По счёту! Расписано чётко, сколько вёдер жильцы взять могут. А тут я, с механизацией.
Щаз! Убеди, попробуй, нашего дворника, што тётя Песя только положенное накачивать будет!
Повздыхал, глядя на цистерну-колодец, потарабанил пальцами по давно облупившемуся подоконнику, сковырнул краску. Так себе настроение, если честно. Местные-то языкатые!
Да и немцы хороши. Хотя обычно за репутацию… хм… Слышалось што-то такое, про воду. Проводят вроде как на Старопортофранковскую, так может и за нас договориться?
А што?! У меня попёрло воодушевление. Я ж конкретики не давал! То есть думал за водопровод от цистерны до тёти Песи, но ничего ж не говорил! Или говорил? Да нет, точно нет! Тогда и до немцев я ходил, чисто на прицениться. А!?
Приценился за материалы, теперь можно и за работу дойти. Што, почём, как долго?
Внутри заскреблось сомнение – дескать, не слишком ли размахнулся, Егор Кузьмич? Одно дело полсотни метров труб провести, бак цинковый сделать да закрепить над печкой, ну и помпу с моторчиком. Другое – организовать такое себе серьёзное мероприятие.
А потом вспомнил за водопроводчика, и сомнения – прочь! Лучше надорваться, пытаючись, чем смехуёчки за спиной.
– … согрешил гордостью, сквернословием, унынием, честолюбием, нечистыми и дурными помыслами, соблазнами плотскими…
Соблазнами батюшка заинтересовался, да и начал выпытывать, разочаровавшись почему-то их незначительностью. Допытался зачем-то до Саньки с Мишкой в этом разрезе, но я так и не понял – где соблазны, а где они? С причудью батюшка, дурковатый.
– Сон, – он недовольно жевнул губами, – то грех для подростка простительный.
Потом выпытывать начал об отступлениях в вере, о злоумышлениях против властей. Ну… наговорил ему не того, што на самом деле, а как говорить положено. И всё равно епитимью влепил! За неискренность.
Из церквы я вышел постный-препостный, как сухарик ржаной. Подождал Саньку, переглянулись с ним матерно, да и домой.
Вот зачем навязывать, а?! И допрос этот, полицейский почти. Нешто я совсем несмышлёныш? Тайна исповеди, оно конечно и да, но ведь и доносить обязан, если злоумышляет кто, на государство и строй.
Тогда и тайна не такой уж тайной становится! Да и без доноса даже. Епитимьями так примучать можно, што ой!
– За тобой следить обязал, – безэмоционально сказал Санька, когда мы отошли метров на триста, – и духовному отцу…
Катнулись желваки на лице Санькином, усмешечка кривая выползла, да и будто разом! Скрепы осыпались.
В редакции «Одесских новостей» на меня глянули не без любопытства, но повели себя на равных, без снисходительно панибратства взрослых с ребёнком. Немножечко преувеличенно, как по мне, но пусть. Терпеть не могу снисходительный тон!
Сразу на ёрничанье и дураковаляние реакция идёт. С последствиями иногда. Сам всё понимаю, но осознаю обычно чуть потом.
– Недурственно, – хохотнул редактор, проглядев работы, – одесские типажи глазами понаехавшего.
Ничего такого, серьёзного, обычные бытовые сценки. Шаржированный Мендель, с недавним зовом домой.
«– Сына, домой!»
«– Мама, а я таки устал или шо?»
«– Ты хотишь кушать!»
Тётя Песя у плиты, в виде индийской богини с шестью руками. Ещё с десяток такого же.
– Годится! – довольно сказал Старков, – Интересная манера рисунка – очень простая, но суть ухвачена отменно.
Ссыпал гонорар в карман, да и распрощался. Теперь в «Одесский листок».
– Записки понаехавшего? – Поинтересовался Навроцкий, вчитываясь в текст.
– Шаржированные приключения москвича, шарахающегося по Одессе с выпученными глазами. Начинается с прибытия на вокзал и покупки местной прессы.
– Шарахающегося, – повторил редактор, он же владелец, усмехнувшись, – довольно точно подмечено. Сколько таких… кхе-кхе!
– Молодая, динамично развивающаяся компания ищет бухгалтера и коммерческого директора, – начал читать Навроцкий, – Нашедшему этих ублюдков – наша самая горячая благодарность.
– О-хо-хо! – он протёр выступившие слёзы, – Метко! По-нашему!
Вышел из редакции, как так и надо. Обыденно всё, чуть не до тошнотиков. Фельетон, карикатура, первые гонорары – настоящие, а не за якобы совместную статью с дядей Гиляем. И никак! Даже обидно немножечко.
Событие! А у меня настроения нет. С церквы ещё. Умеют же, а?
Сплюнув мысленно, начал спускаться, и завидел давешнюю барышню, с которой на вокзале тогда столкнулся.
– Мадемуазель! – и шляпой пол мету. Не так штобы и настроение появилось, а просто! Для форсу, перед самим собой больше.
– Месье, – девочка присела дурашливом реверансе, в глазах весёлые чортики, – какая приятная встреча! Снова видеть авантажного кавалера, преисполненного всяческих достоинств!
Подружки хихикают, ну да я им тоже шляпой соломенной тротуар подмёл, шутовски так.
– Мадемуазели… Позвольте загладить невольную позапрошлодневную вину, пригласив вас в этот жаркий день отведать мороженого?
Они немножечко так замялись, и я спохватился.
– Егор Панкратов! – прижимаю шляпу к груди, и глазки делаю. Ботинком ещё булыжники ковыряю, вроде как застеснялся весь.
Фырканье в ответ смешливое, с переглядками.
– Мария Никифирова, – барышня присела в книксене.
– Наталья Турбина, и глазками в ответ обстреливает. Вроде как и смешиночки, но и не так, штобы совсем. Возраст! Тренируется барышня.
– Елизавета Лопанович.
– Милые барышни, позвольте временно похитить вас в свой гарем для зверского угощения мороженным? По две… нет, по три порции! – я обвёл их глазами с самым суровым видом, – С шоколадом!
Смешинки… ну да тут как всегда! Што ни скажешь, всё либо на презрение и отворот носиков, либо на хи-хи. Возраст!
– А справится ли наш страшный похититель с содержанием такого гарема? Может, он ограничится менее суровым наказанием?
– Суровому похитителю нужно срочно избавиться от тяжести в карманах! – и мелочью звеню.
– В таком случае… – и тут они не выдержали, и ну смеяться!
– Избавьте нас от высокого штиля, достопочтимый сэр похититель, – запросила Мария пардону.
– Так это… мы завсегда рады! – мигом ссутуливаюсь, и чуть не нос рукавом, – Деревенские мы!
Со смешками и дошли до ближайшего скверика. Сидели так, шутили, и – отошёл! А ещё понимание пришло, што слишком я на Молдаванку зациклился. Город большой! Не в барышнях даже дело, а просто – шире надо жить!
Переоделся дома в нормальное, и не слушая Мишкиных возражений, потянул его с собой.
– На Пересыпь пойдём, к Косте, – сообщаю деловито, – я, ты, Санька, ещё несколько ребят с Молдаванки.
– А я-то здесь зачем?! – резковато отреагировал Мишка, – где я, а где… Брал бы Саньку, да ребят своих… молдаванских!
– Ты? – зашагиваю к нему, и глаза в глаза, – Ты мне как брат! Родней, чем иные родные бывают!
– Родные, – усмешка в ответ, чуть печальная, – бывает, что и родные…
– Но не кровные! Мы с Санькой побратались, и знаешь – родней родных!
– Вы… – и снова усмешка, грустная такая.
– Станешь мне… нам братом?! Кровным!
И такая радость жаркая полыхнула в ответ, што понял я, можно было и просто предложить. Без хитрых планов. Потому как што для сироты может быть выше семьи?
И сразу – дела все в стороны, да за Санькой сперва. Он как услышал, так и заулыбался. Ну и Мишка в ответ. Улыбаются, и стесняются улыбок своих. Вроде как не положено мужчинам чувства проявлять.
Вот пока не перестеснялись, я у тёти Песи вино и молоко взял, чашку эмалированную на кухне, и в катакомбы потащил их. Для таинственности и антуражу.
Огонь от лупы поджёг, так почему-то важно показалось. Солнечный огонь! Так, с факелом, в катакомбы и вошли.
Мишке любопытно – как же, впервые здесь! Глазами водит, но с вопросами сдерживается пока.
Я факел закрепил низенько, чашку на камень плоский поставил, и молока туда. Потом вина. Нож над огнём, и не думая долго – чирк себя по руке!
Закапала кровь в чашу. Ножик Саньке, он за мной вслед. Потом Мишка.
Пили молоко с вином и кровью, потому руками порезанными сцепились, клятвы всякие говорили. И такое всё – то ли от вина и антуража, то всамделищно, но будто за нашими плечами вся родня встала.
На много-много поколений назад. Улыбаются. Радуются побратимству нашему.
Так ли это, или мне привиделось, не знаю. Всё стало ясным и простым, што и никаких сомнений не осталось – мы теперь братья. Кровные.
Запястья перевязали.
А потом говорили, говорили…
«– Сеанс психоанализа» – выдало подсознание, и заткнулось. Всё было хорошо. Правильно.
Шестая глава
– В Москве нос воротил от уголовщины, а здеся пальчиком поманили, и только пятки сверкнули до самой Туретчины, – ворчит Санька, глядючи на мои сборы.
– Не пыхти! На Хитровке меня иначе видят! Как запомнили бегунком растерянным, с зарёванной мордой лица и испуганными глазами, так и осталось. Хоть обпойся потом, хоть обтанцуйся, хоть кулаки обтеши до костей о чужие физиономии!
Мишка молчит, но смотрит осуждающе, ажно досада берёт!
– На Москве, – повторяю в очередной раз, крутясь перед зеркалом и перемеряя вещи для цельного незапоминающегося облика, – меня разве што наводчиком видели. Ты, Егорка, пляши в домах богатых, да всё вызнавай, и будет тебе доля воровская! А оно мне надо?
– А здесь иначе? – пономарёнковскую иронию можно черпать ведром, – Даёшь экспроприацию экспроприаторов?
– Уф-ф! Миш-ша! На Москве меня только на вторых ролях видят, потому как другое у них в голове и не укладывается. А здесь – всерьёз!
– Денег мало? – приподнимает брови Мишка.
– Да нет же! – я останавливаюсь, расстроенный непониманием, – Просто – интересно! Проверить себя, понимаешь? Могу, не могу… Азарт, понимаешь? Вроде как шахматы, только по жизни!
Хмыканье, но уже с нотками вроде как и понимания. Задумчивое такое. Усиливаю напор…
– Мне уже заработанного – во! – стучу ребром ладони по горлу, – Не зажираться если, так хватит на всё провсё – на учёбу дальнейшую, ну и так, просто жить. Скромно если, но не нище – так, в плепорцию. А надо будет, так заработаю! Открытки, фельетоны, ещё што-нибудь придумаю. Потом, взрослым уже, больше возможностей.
– А это… – машу рукой, – сам скажешь, куда деньги от аферы запустить. На больницу там, на школу или ещё чего. А?!
– Боюсь я за тебя! Боимся! – поправился Мишка, оглянувшись на пригорюнившегося Чижа, – Аферы эти… Или как здесь говорят? Панамы?
– Панамы, – киваю, чуть расслабившись. Выговорились, и напряжение мал-мала ушло, – но чистые! Можно даже сказать – высокие!
– Это как? – удивился Санька, отставив тоскование.
– Ну… так! По закону не придраться, и в карманы беднякам не лезу. Да собственно, – чешу подбородок, – и ни к кому не лезу!
– Нешто так бывает? – задивился Мишка, и вижу – интересно стало!
– Ещё как! Сам вспомни – даже у бедняков бывает такое, што вот хочет он прогулять деньги, и всё тут! У одного взбрык временный, у другого характер. И прогуляет! Пропить не сможет, так рупь свой по грошику разменяет, и в толпе разбрасывать будет. А? То-то!
– А у богатых… – машу рукой, – и вовсе! Сыт, одет-обут, жильё есть, капиталец какой-никакой. Хочется себя порадовать, ну так и начинают! Одни в «Яр» идут, другие содержанок покупают. Часто даже и не нужны им эти содержанки! А просто, штоб была. Потому што могёт себе позволить!
– Это да, – согласился Санька. Мишка молча кивнул, припоминая рассказы клиентов, хвастающихся иногда чем-то подобным. Потому што могут!
– Ладно, – нехотя согласился Мишка с моими аргументами, – но…
Он молча тронул пальцем лежащий на столе браунинг, вопросительно глядя на меня.
– Какое ж приключение, да без оружия? – почти искренне удивился я.
– Гляжу я, доверяешь ты своему компаньону, – ехидно отозвался Мишка, на што Санька немножечко нервно хихикнул.
– Дяде Фиме? Пока я ему интересен – на все сто процентов!
«– Сто сорок шесть!» – вылезло из подсознания без дальнейших пояснений.
– А это, – показываю на пистолет, – для приключенистости и спокойствии с перевозчиком. Потому как тот хоть и да, но таки не сам дядя Фима!
– Всё! – прервал я споры, подшивая пистолет с внутренней части куртки. Так, штоб сорвать можно, но случайно не слетел. Наваха в кармане, спицеобразный стилет с напалечным кольцом вместо рукояти в брючном шве. Такой себе опасный и загадочный, што просто ой! Практически Дакота… или Оклахома? В общем, приключенец-приключенистый!
– С тётей Песей и Фирой договорился без подробностей. Просто – дела! Вы тоже легенду поддерживайте. Только што был, недавно ушёл, убежал ещё до рассвета ловить бычков. Ну, такое всё!
– Думаешь… – начал Санька.
– Не думаю! – прервал я его, присев на дорожку на скрипучий стул, – Но если можно предусмотреть, то значит – нужно!
– Дней… – я задумался, – пять так точно, но не больше недели. Вопросы порешать, может познакомиться с кем. Ну и так, экскурсии.
Санька порывисто вздохнул, он отчаянно хотел на Туретчину со мной, но уговорился, што в первый раз не стоит удивлять Бляйшманов незваными гостями, если приглашали конкретно меня. Обнялись, да и всё, сбежал вниз по ступенькам.
Кепку на глаза надвинул, от восходящего на горизонте солнца, походка ленивая, в углу рта зубочистка. Сам себе нравлюсь!
Дико немножечко, што белый день, ну то есть утро. Оно как-то в голове – хоть с Хитровки, хоть из прошлой жизни – такого рода дела обязательно по темноте должны быть!
Оно как бы и здесь таки да, но не всегда и не совсем. Если контрабанда из Туретчины или обратно, да на рыбацких баркасах и фелюках, то всё это в ночи обделывается. Даже если все давно куплены, то просто – штоб не провоцировать!
Но бывает и по-другому. Такой себе немолодой рыбак решил выйти порыбачить, и хоть обыщись его! Нету! Всей контрабанды один я. И кто его осудит, если он порыбачит в ночь у турецких берегов, а с утра продаст наловленное на рынках Стамбула?
– Зови меня дядя Хаим, – встав с дырявой бочки, щербато улыбнулся долговязый мужчина лет пятидесяти, двинув огромным кадыком на плохо выбритой шее, – племянник Шломо.
В голосе нескрываемое ехидство, но доброжелательное вполне, только чуть отстранённое. Служебное такое.
Заулыбался в ответ, и по дороге к причалу начал разговор на идише вперемешку с одесским. У дядюшки только бровь так – раз! И вверх. Чуть-чуть.
Поддержал разговор, и вроде как и ничего такого, но сразу – будто признал. Шаги свои аистиные чуть придержал, голову чуть ко мне довернул.
«– Язык как маркер свой-чужой».
А? Из подсознания с некоторым запозданием вылезли объяснялки.
Такой себе разговор, што вроде и ни о чём, если со стороны, но легенда проговаривается. Штоб если вдруг што, то не потеряюсь при вопросах о дядюшке. Не так штобы и нужно для перевозчика, но внушает! Серьёзный подход.
За разговорами и дошли потихонечку до фелюки, стоящей у причала. На палубе такой же кадыкастый хлопочет, один в один дядя Хаим, только што моложе разика в два.
– Моше, – коротко представился он, деловито сморкнувшись за борт, и больше не обращая на меня никакого внимания.
– Ахарай[1], да? – поинтересовался я, понаблюдав за плавными, тигриными движениями отца и сына. Не простые морячки, ох и непростые…
– Хм, – дядя Хаим с интересом глянул на меня, не прекращая работать с парусами.
– И это тоже, – сказал он после долгого молчания, выведя наконец судно в открытое море, – и это тоже…
Он замолк надолго, погрузившись в какие-то свои мысли. Несколько раз только поглядел на меня с прищуром, и молчанка. Потом снова разговорились, но так себе, ни о чём на одесском вперемешку с идишем.
Моше в основном отмалчивался, отвечая иногда односложно на вопросы отца. Такой себе молчун с нехорошим прищуром, от которого хочется держаться подальше.
Причалили две суток спустя, ранним утром, неподалёку от Галатского моста, у рыбного рынка Каракёй. Помог временной родне пришвартовать фелюку, и с превеликим облегчением ступил-таки на берег, щурясь воспалёнными глазами.
Ветер, солнце впополаме с водными бликами, солёные брызги, да бессонная ночь – вот и результат! И морда лица обгоревшая, хотя казалось бы, успел загореть. А оказалось, што только казалось.
Такое себе удовольствие, сильно ниже среднего. Ох и солон хлеб у рыбаков!
Пока я промаргивался и тянулся, дядя Хаим успел выпрыгнуть на берег и сговориться с продавцами.
– Шевелись… племянничек! – Подпихнул он меня, передавая корзину с рыбой, – Шустрей!
Ну я и зашустрил, тягая корзины с рыбой до прилавка. Нервенно, страсть! Всё время ожидаю подвоха – от дядюшки этого чортова, от турок… враги ведь исконные!
А потом дядя Фима подошёл, и у меня такое облегчение, што словами и не передать! Сразу дядя Хаим нормальным мужиком показался, сын его обычным молчуном, а турки… А што турки? Такие же люди, только в фесках.
Дядя Фима заторговался за рыбу, а потом и за меня, как носильщика. И таки заэксплуатировал! По дороге я головой обвертелся. Интересно, страсть! Другая страна, и даже немножечко – другой мир.
Но пока шли, корзина становилась всё тяжелее, и к району Хаскёя подошёл уже не я, а натуральный орангутанг с лапищами ниже колен.
– Читывал, – пользуясь отсутствием прохожих вблизи, делюсь впечатлениями с дядей Фимой, – шо труд сделал из обезьяны человека. Но сдаётся мине, шо ещё немножечко такого труда, и немножечко деградирую взад, в обезьяну!
– Немножечко-таки подожди деградировать, – попросил Бляйшман серьёзно, – мине тибе помогать нельзя, потому как удивление и репутация. Такое сперва запомнят, а потом и попомнят. Оно нам надо?
– Однако, – вылезло из меня чуть вскоре, – Маалем[2]? Мине пора протирать глаза, или уже можно радоваться за вас?
– Когда будет можно, я таки скажу, – рассеянно отозвался тот, – и это будет уже почти скоро! – А вот теперь можно! – разрешил он несколько сотен метров спустя, открывая двери дома, – Эстер! Золотце! Встречай племянника! Только не спеши обнимать его с разбегу, да и без тоже, он таки после моря и рыбы!
Парой часов позже, вымытый до скрипа, переодетый в чистое, едва успев перепрятать пистолет, и буквально нафаршированный едой, я выложил тёте Эстер все новости за Одессу. Они вроде как и без меня да, но видно – скучает женщина за город.
Ну и так – одно дело услышать, кто там и што у бывших соседей, и другое – обсудить с человеком, который рядышком живёт и понимает такие себе нюансы.
– Ты спать до завтра, или как? – осведомился дядя Фима, глядючи на зевающего меня.
– К… – я глянул на часы, – … трём часам пополудни разбудить. Самое то, штобы выспаться, но не переспать.
Пожилая усатая служанка проводила меня в небольшую спаленку, по-восточному пышную и поразительно безвкусно обставленную. А! Перина мягкая, клопов нет, а остальное – вкусовщина! Спа-ать…
Пять минут четвёртого меня безжалостно растолкали через служанку, подали кофе и умыться, да напомнили дорогу в нужник.
– В здравом уме и ясной памяти, – чуть зевая, кивнул я дяде Фиме, поджидающему меня в кабинете.
– Отчёт, – он положил на стол небольшую папку, и освободил место, отсев сбоку, – мы всё-таки компаньоны, и ты должен понимать, откуда и как мы добываем средства по твоей идее. Без подробностей, разумеется!
Бумаги написаны именно што для дилетанта. Никаких имён и всего такого, а просто – организации, к которым они применили метод, насколько он там вообще применим, и – деньги вообще, ну и моя доля в частности.
Полистал с умным видом, не ленясь задавать вопросы. Общее понимание ситуации появилось, а по части правдоподобности всё равно не проверить.
Врёт? Я глянул на дядю Фиму, в его лучащиеся честностью глаза, широко распахнутые, почти не мигающие. На лицо праведного человека. На руки, лежащие на коленях ладонями вверх и всю такую открытую-преоткрытую позу.
Безусловно! Но непохоже, што больше чем в два раза.
– Дядя Фима! Я не жадный! Но заглядывая вдаль, так скажу: зачем мне… это? – трясу пачкой бумаг, – Настоящие давай!
Бляйшман пожевал губами, потом хмыкнул – неожиданно весело и дружелюбно.
– Ты таки точно из наших! – убеждённо сказал он, на што я только пожал плечами.
– Вот… – пару часов спустя я отодвинул бумаги и прекратил расспросы, – теперь похоже на правду. Деньги…
Вопрос подвис в воздухе.
– … будут на твоём счету уже завтра, – лучась гордостью, ответил он.
– Ты таки не обижаешься? – поинтересовался он, приобняв меня за плечи и ведя к столовой.
– За што? Ничего личного, только бизнес! Но! – я остановился, ткнув пальцем в упругое пузо, – Мине не нравится тратить нервы и время на такие глупости!
– Есть, – шевелю пальцами, – схемы… Интересные! Но, дядя Фима! Утром – деньги, а вечером – схемы[3]!
Бляйшман часто заморгал, и неожиданно вытащил носовой платок, трубно высморкавшись.
– Эстер! Золотце! – сияя с видом отца, узревшего аттестат зрелости отпрыска, с приложенной к нему золотой медалью, – Наш Шломо стал таки совсем взрослым! Он таки понял за деньги, и не постеснялся спорить!
Седьмая глава
– Шалом алейхем[4], – поприветствовал я Бляйшманов, заходя в большую столовую, по-восточному пышную и несколько аляпистую, с богато накрытым столом, – О! Я таки понимаю, шо вижу перед собой своего кузена Ёсю? Ни разу не виденного, но заочно горячо любимого?!
– А ты не верил, – непонятно сказал дядя Фима сынуле, – алейхем шалом[5]!
– Алейхем шалом, – почти синхронно выдохнули Эстер и Иосиф, тяжеловесно пристраивая грузные телеса на свои места.
Ёся Бляйшман оказался несколько рыхловатым и ни разу не атлетичным, но довольно таки рослым молодым парнем, обрастающим неровной, несколько облезлой юношеской бородкой. Близоруко щурившийся и сутулившийся, он глядел на меня сквозь пенсне вполне себе доброжелательно, и если мине таки не показалось, то с лёгким таким оттенком весёлого удивления.
