bannerbanner
Танец с Тенью
Танец с Тенью

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

– А какими ветрами в мой шкаф занесло такого наглого гнома?

Нужно было срочно что-то с этим делать, а Ди лишь разбирал смех, и боевое настроение никак не возникало.

– Так сиятельная Арина собственной персоной шарахнула меня в Сумерки одной левой, приказав «сидеть как мышь» до вашего пробуждения. А мыши обычно в шкафах и сидят.

«Ага, уже «вашего» – отлично, давим дальше».

– Думаешь, и мыши тоже за девушками подглядывают?

Гном закатил к потолку озорные глаза, сцепил руки за спиной, качнулся с носков на пятки и заметил:

– Вы решили низвестии меня до статуса лабораторной мыши в руках подруги вашей – сиятельной сьерры Арины? Если я не исполню все пункты ее длинного списка своевременно, то закончу жизнь, крутя колесико в клеточке.

– Давишь на жалость?

– Немного совсем. Я, скорей, констатирую. Предлагаю заключение взаимовыгодного партнерства. Я исполняю возложенные на меня обязанности вашего личного помощника, а вы ей меня не сдаете.

Он улыбался искренне и заразительно. Улыбка гнома действовала словно энергетик, бодря и улучшая настроение. Личный помощник, говорите?

– Пункт «обаять» мы из списка вычеркиваем.

– Да? А я уж было галочку поставил. По рукам?

Гном протянул Венди неожиданно большую и крепкую руку. Секунду подумав, она вложила в нее пальцы.

– По рукам. Что там по списку?

Леонид подошел к большому платяному шкафу, легко дотронулся до темной массивной двери, развернув ее зеркальной стороной к Венди.

Напрасно вот он это сделал. Колоритный образ облезлой швабры, продемонстрированный ей вчера портальным зеркалом в Москве, стал еще живописней.

Синяк сполз на щеку, распухшая бровь угрожающе нависла над глазом. Полосы глубоких царапин покрылись кровавыми корками, стягивая кожу. Роскошная шевелюра кипенно-белых волос, еще вчера заплетенных в ажурные косы, представляла собой две грязные банные мочалки. Мокрая футболка недвусмысленно облепила тонкий девичий стан, подчеркивая все его немногочисленные и скромные выпуклости. Венчали всю эту унылую композицию очень грязные джинсы и босые ноги.

«Н-да… хорошо, что Лер меня сейчас не видит. И хорошо, что я в «Артеке». Тут практиканты через одного из тренировочных боев такие живописные выходят. Самое мне тут место».

Тот факт, что старый друг Лер частенько видал ее в куда худших видах – слегка утонувшую, немного упавшую с крыши, замерзшую и с воем оттаивающую, вывернутую наизнанку многодневной морской качкой, тяжело раненную, из последних сил и неудачно обратившуюся, голую и босую – ее совершенно не смутил.

– Нравится? – ехидно спросил гном. – А отчего не морфируете? Регенерация же…

– Можно просто на «ты», разрешаю. Только никаких «красавиц» с «малышами». Это все на память о драке с суккубом. Их травмы так просто не лечатся. Придется долго еще красоваться, и будут потом еще шрамы.

Гном посмотрел на Ди с несомненным уважением. Внезапно.

– За что же тебя она так, если не секрет?

– Это я ее «так». Не секрет. За свою любовь, – сказала и поразилась.

Так просто оказалось это произнести. Впервые в жизни Ди заговорила о любви. И не страшно. И мир вдруг не рухнул.

– Ого. А я знаю способ все это вылечить. Быстро и безболезненно. Давай-ка тебя приоденем, покормим и восстановим твою красоту. Если уж любовь, то грех красотень эту прятать. И пусть облезет та суккубиха от зависти.

Говоря это, гном ушел в шкаф с головой. Оказалось, что, имея немалый размер снаружи, изнутри это мебельное чудо и вовсе было бесконечно огромно. Настоящая гардеробная с ассортиментом гипермаркета одежды. Все размеры, фасоны и расцветки. Леонид проявил себя настоящим деспотом с наклонностями топ-модельера. Но вкусом рыжий обладал безупречным, и, посопротивлявшись для вида несколько минут, Венди отдалась в его руки, не знавшие пощады.

Спустя полчаса Ди была уже одета в прекрасный песочного цвета брючный костюм из тонкой бархатистой ткани и тончайшую блузку. Волосы были расчесаны, разобраны «волосинка к волосинке», даже как-то почищены. На ступнях удобно сидели мягкие мокасины. Она себе уже даже немножечко нравилась.

А к ее рельефному лицу гном начал даже привыкать.

* * *

Позавтракав в кафе на набережной, недалеко от фонтана, они направились в центр Гурзуфа. На свежеотремонтированном здании висела леденящая кровь вывеска:

«Лазарет».

И ниже: «Ялтинская городская больница номер один, поликлиника номер два».

Гном повел Венди именно туда, и ее богатое воображение тут же услужливо нарисовало ржавые кровати, крашеные деревянные полы, стальные шприцы, ночные горшки и эмалированные утки.

Несмотря на обманчивую внешность юной девушки, практически девочки, Ди прожила очень долгую жизнь и повидала немало этих самых «лазаретов». Возвращаться в тот век не хотелось. Но гном был неумолим.

Внутри ничего похожего на выдуманный Ди «лазарет» не нашлось. Коридоры еще пахли свежей краской, всюду сновали улыбчивые люди в красивых голубых костюмах. На уютных диванчиках сидели редкие больные.

Венанди с гномом поднялись на второй этаж, к двери с чарующей надписью:

«Терапевт. И. Я. Аманс».

Ди поперхнулась от смеха. Затейливый такой в Гурзуфской поликлинике терапевт. Гном недоуменно на нее покосился.

– Леонид, он исполняет обязанности терапевта или любовника?

Гном удивленно поднял бровь. Не получив ответа, он поднял вторую.

– Аманс – это латынь, дорогуша, в переводе – «любовник».

– А, ну да, он же инкуб. Настоящий волшебник, доктор наук, поймать его на приеме невозможно. Я лично попросил его сегодня быть, завтра он в «Артеке», но там будет не пробиться. А потом усвистит опять в Москву до конца месяца, и все. Фьюить. Так что тебе повезло несказанно.

Ди вдруг поплохело. Даже голова закружилась от нахлынувших недавних воспоминаний.

– Снова инкуб?! Ты думаешь, мне было их недостаточно?

– Серый же он. И он же почти твой коллега, неужели не слышала?

– Слышала пока только об одном «светлом» инкубе. Очень серьезно сомневаюсь в самом факте его существования. А нельзя меня просто чем-нибудь «помазать и пройдет»?

– Тебя не муха крылышком стукнула, Ди. Тебя лапой шарахнула суккубиха вне категории. Иди, не трусь, он с разбегу не бросается, без разбору не кусается.

Осторожно постучав и не услышав ответа, Венди приоткрыла дверь.

Кабинет был оглушающе пуст. Никаких обещанных волшебных докторов с их говорящими фамилиями не наблюдалось. Был только стол с симпатичной зеленой лампой и кактусом возле. Стул, неожиданно роскошный, весь резной, с ножками в виде кряжистых деревьев. И больше ничего. Никаких кушеток, стульев для осмотра пациента, непременных нынче везде компьютеров на столе. Не было даже стопок карт пациентов – по старинке. Обязательной в кабинете терапевта толстой медсестры со сварливым характером тоже не было.

Куда она вообще попала?

– Диана Яновна, если не ошибаюсь?

«Да что ж за мода у них тут такая на невидимок!» – только успела подумать, как в шаге от нее из Сумерек вышел высокий мужчина.

Да. Несомненно, инкуб, только у них и бывают такие вот внешние данные. Когда увидел лишь раз – и тут же пал к ногам без чувств и без сомнений. Внешность – как лопата у могильщика. Странные ассоциации.

Доктор был невероятно красив яркой и очень чувственной красотой. От таких мужчин во все времена и на всех континентах женщины просто теряют рассудок. И голос: низкий, вибрирующий, он задевал самые тонкие струны женских душ. Как пишут в бульварных женских романах – «и бабочки порхали в животе».

Венди уже имела опыт общения с племенем демонов похоти и знала, чего можно от них ожидать. Точнее, чего ожидать от себя. И отреагировала на все представшее перед ней великолепие вполне профессионально. То есть никак.

– Здравствуйте. Это вы тот самый, практически легендарный И.Я.?

– Ипполит Янусович, очень даже приятно. Ах, оставь, ну какой «легендарный»? Аве, Ветерок. Присаживайся.

Она замерла. Похолодела. Один человек в этом мире называл ее так. Только один и только наедине. Не может этого быть. Не верить. Случайное совпадение звуков. Нет.

– Простите?

– Болит?

Доктор не просто смотрел на ее лицо своими ясными, цвета спелого меда глазами, он смотрел ей в душу. Глубоко. Туда, где действительно болело.

– Очень. – Не было смысла врать.

Он все знал. Все равно, что пытаться скрыть аппендицит от пристально смотрящего в твое разрезанное тело хирурга.

– Лечить? – Немного приподнял светлые брови. – Ты уверена?

– Облегчить.

Он смотрел на нее с таким теплым и нежным участием. Так смотрят на больных и блохастых котят, подкинутых в коробке на порог дачи.

– Ты не знаешь, почему у него не получилось, а она смогла?

– А вы?

Этот вопрос мучил ее с того самого момента, как на ее лице появилась выразительная метка от удара когтей губастой и грудастой суккубихи. Он не ответил.

– Скажи, а ты знаешь о своем клейме? Как так вышло? Носить метку Минервы непросто. Так долго – смертельно опасно.

Он снова лучезарно улыбнулся. Если бы не ужасающий смысл его слов, Ди обязательно бы улыбнулась в ответ.

– Клеймо? Метка? Быть того не может. Нас… меня осматривали миллиарды раз все наши лекари. Никто не видел? Только вам открылось?

– Знаешь… Эти штуки теперь называют имплантаты. Бывает ведь так: прижилось все отлично, годами сидит, никаких неудобств. А потом по каким-то причинам вдруг резко его организм отторгает. В твоем случае причиной отторжения может быть что угодно. Теперь вот – болит и ломает. Сама ощущаешь?

Клеймо Минервы. Да, она ощущала. И его, и боль. Почему сейчас, не вчера, а сегодня и вдруг? Венди ясно вспомнила искаженное яростью лицо суккуба. Та била ее изо всех сил, наотмашь и… не могла ударить. Метка Минервы работала щитом, прикрывая от страшных ударов…. А потом вдруг «сломалась».

– Отчего он не заживает?

– Это вовсе не то, что сейчас тебя волнует, не лги себе.

«Откуда он знает? Менталист? И сейчас он читал мои мысли?» Ее разум метался, как мотылек у ночной лампы.

– Не трясись. Я читаю эмоции, это часть моей работы. И сядь наконец.

– Меня волнует другое. Сказать не могу. Не получается. Болит.

Она подошла к роскошному стулу и упала на него без сил. Дрожали колени. Все тревоги и сомнения, тягостно мучившие ее в последние несколько дней, будто упали на голову плотным мешком и душили, давили, дышать не давали.

– Закрой глаза. Посмотри в себя. Видишь?

– Пусто.

– Позови-ка того, кого больше всего хочешь сейчас видеть.

– Тихо.

– Неужели все так безнадежно, Ветерок?

Прозвучавшее прозвище это полоснуло как меч. И она позвала. Того, кто так вот ее называл. В ком отчаянно нуждалась. Сначала робко, потом всей душою, всем сердцем, открываясь навстречу неведомым раньше чувствам. Так безнадежно и больно.

Ди вдруг ощутила: к ней медленно кто-то подходит. Услышала знакомые шаги. Шуршание знакомой старой кожаной жилетки. Запах. Этот запах. Он всегда пах лесом. Сосновым, солнечным, с мхами и ветром в вершинах вековых деревьев.

– Не вздумай открывать глаза и ничего не говори! – Прямо над ее головой раздался голос Ипполита. Зачем говорить? Ведь она не могла перепутать. Точно знала: тот, кого Ди так звала, – он пришел, не оставил.

Нежные прикосновения шершавых пальцев на щеке. Погладил опухшую бровь, пальцы дрогнули, словно жалея.

Секунда – и легкое, как взмах крыльев бабочки, прикосновение горячих губ на саднящем лице. Боль сразу и вдруг отступила. Еще касание губами – ниже, к подбородку. Лишь краешек губ. Дорожка из едва ощутимых прикосновений. Пальцы остановились на подбородке.

Его дыхание становится все громче. Снова касание губами, нос к носу. Слегка потерся своим выдающимся горбатым профилем о щеку. Сколько раз она разглядывала его лицо? Сколько раз улыбалась украдкой… Держит рукой подбородок.

А Венди забыла, что нужно дышать. И думать забыла, лишь в мыслях пульсировал зов: «Лель, Лель, мой Олель».

Горячие, сухие, обветренные губы осторожно, будто боясь спугнуть, нашли ее рот.

Касание, словно стук в дверь.

– Можно?

Ее мир неотвратимо и окончательно переворачивался. Их мир.

– Да! – Она сама потянулась навстречу поцелую. Сама. Первый в ее жизни такой поцелуй. Немыслимо. Непостижимо, отчаянно.

С той минуты, как Ди принесла клятву в храме Минервы, она ни разу не пыталась ее нарушить, никогда не хотела. Решив оставаться в могучей ипостаси служительницы Девы, уверенно шла дорогой своей Богини. Сова – ее символ, жертва во имя чистого знания, без сомнений и сожалений. А теперь вот пришло время расти. Как учили служительницы богини: «Первую жизнь дева посвящает богине – прекрасной и чистой, стремительной и беспощадной. Вторую жизнь женщина вольна посвятить роли возлюбленной и супруги, матери и наставницы, должна служить богине жизни, рачительной и мудрой, всесильной и милосердной. Третья жизнь женщины должна быть отдана богине смерти – старухе, повелительнице тайн и вершительнице судеб».

Пора была ей выходить во «взрослую» жизнь. «Да здравствуют любовь и вечность!»

Она призналась вдруг себе самой, что этот поцелуй был лучшим, что она испытывала в своей долгой и весьма насыщенной жизни инфинито. Был?

Мгновение – и ничего не осталось. За секунды долю до конца Ди открыла глаза, пронзенная мыслью о том, что это все – морок. Шалости демона похоти. Но даже этой самой малой доли хватило, чтобы Венди успела увидеть глаза. Его глаза. Те самые, завораживающие, со всполохами пламени в зеленом мху. Необыкновенные. Поцелуй был самый настоящий, и целовал ее именно тот, кого звало ее сердце. Ее Лель, ее Олель.

– Страшно? – Доктор протягивал ей зеркало.

Из него на Венди смотрела… богиня. Она словно засветилась изнутри. Темные глаза полыхали льдистыми искрами, волосы блестели, светились белыми бликами и струились крупными волнами. Перламутровая кожа. Линии тела словно все округлились, сменив подростковую угловатость на непередаваемую прелесть юной женственности. От раны суккуба не осталось и следа.

– Что со мною? И как?

– В учебниках ты можешь прочесть, что физические повреждения, полученные темными демонами похоти, могут быть излечены лишь поцелуями демонов же, только якобы светлых. – Доктор мыл руки под краном в углу кабинета.

От этих слов Ди дернулась, как от удара. Перед глазами все померкло.

– Так это все вы?! – Она вдруг подпрыгнула и зашипела, как дикая кошка.

– Ты меня не дослушала. – Он был совершенно спокоен и даже насмешлив. Словно только что просто сделал укол или поставил градусник. – Не верь учебникам. Их авторы ничего не понимают в любви. Я мог быть лишь его проводником. Но и целовал тебя не он сам, а лишь те его чувства, которые ты звала. Приходил к тебе не он. Приходила его любовь. Ты понимаешь?

– А он сам это видел? – Это все нужно было понять и уложить в голове.

– Не знаю. Не злись, я не знаком с ним лично, не могу все так быстро понять. Может, он просто решит, что это лишь сон или мысли его улетели: «Слегка размечтался».

– А… Что это сейчас, вот со мной?

Ипполит рассмеялся заразительно, сверкая медовыми глазами и белозубой улыбкой, обнажая неожиданные ямочки на небритых щеках. Он остановился за спинкой стула, нависая над Ди. Огромный, пышущий мужественной силой и какой-то озорной радостью. Уже успевший стать своим, таким родным и близким. Ему хотелось верить. Именно таким и должен быть иной доктор. Настоящим.

– А с тобой, малышка, случилась неизлечимая ничем болезнь – любовь.

– Я…

– Нет. С моей посильной помощью, конечно, но снял с тебя клеймо Минервы именно он. Отныне ты свободна. Теперь ты вот такая. Любуйся и учись быть новой Венди. Иди, тебя ждут. И не ври себе больше.

Он устало улыбался, снова смотря на нее своими волшебными глазами.

– Спасибо. Вы великий доктор, Ипполит Янусович.

– Беги, Ветерок. Впереди у тебя большая дорога, большое дело и большое счастье. Ступай. – Он махнул рукой, встряхнул копной золотистых волос, развернулся и снова отступил в Сумерки.

Венди вышла из кабинета, осторожно закрыв за собой дверь, и задумчиво посмотрела на гнома, терпеливо ожидающего под дверью окончания приема. Тот, окинув ее очень внимательным взглядом, лишь присвистнул.

– Молчи. Я снова есть очень хочу.

– Пойдем. Хотя я бы, наверное, даже крепенько выпил.

Они молча спустились по лестнице, ведущей от больничного здания к улице, гном поймал такси и куда-то ее повез. Ди было сейчас совсем неважно куда. Слишком много мыслей. Нужно было все переварить и разложить по полочкам. Но сначала – поесть. Как настоящая птица, она привыкла заедать стрессы и волнения. Самое время было подкрепиться.

4. Зверь по дороге домой

18.05. Ночь. Москва-Санкт-Петербург

"Человек, в сущности, дикое, страшное животное. Мы знаем его лишь в состоянии укрощенности, называемом цивилизацией, поэтому и пугают нас случайные выпады его природы." Артур Шопенгауэр

Уже выйдя из кабинета начальства, Лер понял, что идея «махнуть хвостом», обернувшись росомахой на выходе, была весьма эффектной, но не практичной.

Если бы он собирался покинуть Москву прямо сейчас, то самый короткий путь лежал через стационарную портальную в подвале Инквизиции. Портальная сеть была удобным изобретением иных, не требовала энергии для погружения в Сумерки, гарантировала быстроту перемещения, безопасность и точные координаты прибытия. Только в условиях ее использования был целый список: «С целью безопасности». И животная ипостась азеркинов¹ в нем не значилась.

А это значило, что придется либо топать через всю Москву домой на четырех лапах, там одеться прилично, собраться и возвращаться на Лубянку, либо пройти через портал «в чем мать родила» и разгребать проблемы по мере поступления.

Первый вариант был практичным и правильным. Второй – безумным и неприличным. Само собой разумеется, Лер выбрал именно его. Не из-за тяги к эксгибиционизму, конечно – оборотней вообще не напрягал их обнаженный вид. Просто ему не хотелось оставаться в Москве больше ни минуты.

Прочь отсюда как можно дальше и быстрее.

Ноги сами несли его в подвал. Бетонный пол, окошко дежурного. Как назло, дежурила новенькая девушка – практикантка, судя по тонким чертам лица и неокрепшей душевной организации – ведьма. Судя по растерянному виду – только что заступившая на дежурство в портальной.

Голый, потный, волосатый молодой мужчина, оттиравший мокрое лицо от прилипших к нему темных завитков собственных волос, громко чертыхавшийся (судя по тону) то ли на греческом, то ли на латыни, практически до обморочного состояния ее впечатлил.

Закрыв лицо руками, нервно всхлипывая, она придвинула к нему журнал «Техника безопасности портальной сети», ткнув тонким пальчиком в графу «Инструктирован». Гуло поставил в потертом журнале широкий взмах подписи, хищно улыбнулся практикантке, чем вызвал еще более громкий всхлип: «Подглядывает, чертовка!» – и шагнул за зеркальную дверь портала, мельком взглянув на свое по-звериному могучее, покрытое россыпью синяков и ссадин тело.

«В Питер. Настроение как раз подходящее». Скрипнула дверь, заискрил контур портальной.

Переступая через порог выхода, Лер снова обратился. Его зверь был огромен и темен. Лишь редкие рыжие искры украшали черную шкуру росомахи.

Высшие антропоморфы физически многократно превосходят обычных, «тотемных» зверей своего вида. Гуло в своей животной ипостаси был размером с очень крупного волка.

Выскользнув из здания Управления Уголовного Розыска на проспекте Римского-Корсакова, в котором Питерское отделение Инквизиции занимало весь обширный подвал и первый этаж, Лер двинулся в сторону Васильевского острова. Его путь лежал по улицам «культурного центра Северной столицы», но жителей этого города так просто не удивить банальной черной тенью, бегущей по сумрачным линиям улиц.

Пора белых ночей еще не наступила, город был непривычно пустынен и темен. Санкт-Петербург – город Сумерек.

Накрапывал дождь, нестерпимо пахло асфальтом, крысами, бензиновым духом автомобилей и черемухой. Северный май. Гуло снова пожалел, что предпочел путешествие зверем. Лапы ныли от соприкосновений с асфальтом, шкура намокла. Звуки спящего города, не тревожащие человеческий слух, росомахе казались нестерпимо громкими. Прогрохотал новый трамвай. Шарахнулся неурочный прохожий, выводивший на ночную прогулку свою трусливую мелкую дворняжку, еще долго терзавшую слух Гуло писклявым лаем в спину.

Последний мост он пролетает широким галопом, успев поймать несколько вспышек телефонных камер из проезжающих мимо машин. Горожанам будет что завтра утром обсудить. Если не забудут.

Набережная, крутой поворот в сквер. Теперь можно скрыться в дебрях Васильевского острова, двигаясь дворами и проскальзывая в ниши подворотен.

* * *

Васильевский остров был его вторым домом. Давно, уже очень давно Венди пришла в голову шальная идея, радостно поддержанная Ладоном, и они рванули в Питер «учиться в Университет».

К его величайшему изумлению, поступила тогда не только она, Гуло тоже прошел бешеный конкурс, пусть одним из последних по списку, но был зачислен.

Зачем?

Ди вообще постоянно училась, следуя, скорее, импульсам интуиции, нежели руководствуясь разумом. Вот захотелось ей тогда. И непременно на геофак.

Романтика, глубокие знания, новые друзья. А он, как всегда, был рядом. Поначалу все именно так и было. А дальше их закрутил водоворот студенческой жизни, галимая, голодная романтика смутных лет. Когда выживали, торгуя сигаретами, моя подъезды и разгружая вагоны со спиртом. Весело, оглашенно, не оглядываясь.

Именно тут впервые в жизни Гуло увидел полные любви девичьи глаза, смотревшие на него, как на центр вселенной. Никогда до тех пор никто так его не любил. Первая красавица факультета, редкая умница по имени Надежда. Чуть не половина мальчишек курса была в нее безнадежно влюблена. Вторая половина была лучшими друзьями Нади.

Яркая, веселая. Она все умела, никогда не унывала. Что эта девушка нашла в смуглом, вечно сутулящемся, словно скрывая могучий разворот широких плеч, неразговорчивом Гуло? Об этом знают лишь Мойры.

Рядом с ним она и сама замолкала, словно гасла. Лишь старалась находиться ближе да беспомощно заглядывала в глаза своими серыми глазами, как само питерское небо. Он всегда отводил взгляд. Она человек. Сильная, смелая, смертная. Достойная любви. Которую он не мог ей дать. Не принадлежа себе и будучи лишь Тенью.

Ди не понимала, что с ними происходит, удивленно наблюдая за Гуло и не пытаясь вмешаться.

Она сама давно привыкла быть в центре внимания. Будучи практически полной противоположностью Надежде – спокойной, уверенной в каждом своем слове и движении, женственной и невозмутимой, – Ди быстро нашла с ней общий язык, они сразу подружились. У них даже масти были контрастны – темноволосая, сероглазая Надя и Ди с ее кипенно-белой копной непослушных вихров и фиолетово-темными миндалевидными глазами – отголоском древнего Синташта́.

Жили девушки в одной комнате общежития, на втором этаже, в самом конце длинного, темного коридора. Две кровати, стол с настольной лампой, два стула, пирамида из «гостевых» табуреток, собранных однокурсниками, зеркало на стене, старый шкаф и рейка с крючками на входе – вот и весь нехитрый скарб их маленького дома.

Комната номер тринадцать, конечно же. Разве Венди могла поселиться по другому адресу?

Тот факт, что в Университет они с Венди поступали по документам на одну фамилию, снимал все возможные вопросы и недомолвки. Брат, просто брат. И забота о Ди была совершенно естественной и привычной. Непривычна для него была своя жизнь, вдруг заигравшая яркими красками.

Свои друзья, настоящие, надежные, проверенные временем и невзгодами. Верные, лишних вопросов не задающие. Девушка, всегда встречающая его улыбкой и светом в глазах. Любого: уставшего, грязного, несчастного, пьяного, голодного, – его всегда там ждали и любили. И ничего не просили взамен.

Был ли он счастлив тогда? Бесконечно. Сидя на крыше пятиэтажного дома на Васильевском с гитарой в руках и в компании себе подобных, горлопаня лихие песни на весь район, а потом идя через огромный город босиком, неся на плече Венди, сбившую о камни мостовых босые ноги.

Полевые практики и вскоре последовавшие за ними экспедиции. Самолеты, вертолеты, вездеходы, палатки и спальники. Алюминиевые кружки и пластиковые миски. Обязательный прямоугольник сидушки на поясе, именуемый нежно «напопником» – удобное изобретение двадцатого века, ставшее опознавательным знаком среди «своих», тех, кто видел мир за пределом незримой сети улиц. Протертые до дыр сапоги и кеды, застиранная до белизны энцефалитка и северный загар. Связки сушеных грибов и рыба, вялявшаяся прямо в палатках. Запах человеческого пота и дыма, невыветриваемый и несмываемый месяцами.

На страницу:
2 из 5