В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

«Отобьют, отобьют ее от меня, – мелькало у него в голове. – Нужно как можно скорей утешить ее – все, все для нее сделать, что она просит. Ротонду, лошадей… все, все».

Второе отделение представления кончилось. Костя бросился на сцену. Надежда Ларионовна была в уборной и переодевалась. Он побежал к дверям ее уборной. У дверей стоял уже геморроидальный человек, помахивая золотым пенсне, и сквозь дверь переговаривался с Надеждой Ларионовной.

– Пришел повергнуть вашим милым ножкам мое искреннее спасибо за то истинно художественное наслаждение, которое вы доставили вашим исполнением, – говорил он. – Прелестно, прелестно. Я объехал всю Европу, но сочетания такой грации и такой пластики ни у одной исполнительницы не видал.

– Мерси вам. Очень мерси, – отвечала из уборной Надежда Ларионовна.

Костя зверем посмотрел на геморроидальнаго человека, постучал в дверь уборной и крикнул:

– Надежда Ларионовна! Вы скоро? Мы можем сейчас ехать ужинать.

– Ах, отстаньте вы, пожалуйста! Ну чего вы пристаете!

Какая-то судорога сжала горло Кости, и он чуть не заплакал, до того был обиден ему подобный ответ при постороннем человеке. Костя пожевал губами, собрался с силами и опять произнес:

– Но однако ведь вы же обещались ехать?

– Ну и дожидайтесь.

Наконец Надежда Ларионовна распахнула дверь уборной.

Она уже стояла переодетая из костюма в обыкновенное платье. В глубине уборной Костя увидал тетку Надежды Ларионовны. Та суетилась, завязывая в узел костюм. Там же в уборной сидела и Лизавета Николаевна – рослая, полная брюнетка, несколько южного типа, очень нарядно одетая, в бриллиантовых серьгах, в бриллиантовой брошке и в таких же браслетах и кольцах. Костя подскочил к Надежде Ларионовне и хотел ей что-то сказать, но она отстранила его рукой и раздраженно проговорила:

– Погодите… Ну, чего вы!.. Дайте мне поговорить со знакомым. Вы видите, мне делают визиты…

Она кивнула на геморроидального человека и подошла к нему, подавая руку. Тот тотчас же приложился к руке ее и раза три, как говорится, взасос чмокнул ее…

– Положительно прелестно, божество мое! Среди русских исполнительниц я не видал и не слыхал ничего подобного, – проговорил он и прибавил: – Поверьте, что все это вам говорит не неопытный юноша, а человек опыта, человек бывалый, которого, так сказать, уже и жизенная моль подъела.

Костя злился. Он подошел к Лизавете Николаевне, поздоровался с ней и заговорил о чем-то бессвязно, глупо, то и дело направляя свое ухо, дабы слышать разговор Надежды Ларионовны с геморроидальным человеком. Наконец тот кончил, поклонился еще раз, приложился к руке Надежды Ларионовны и стал уходить со сцены.

Надежда Ларионовна подошла наконец к Косте и Лизавете Николаевне. Вид ее был торжествующий.

– Ну что, Фатюй?! – сказала она, тронув пальчиком Костю по носу. – Видели вы, как меня публика-то любит! Как Пати какую-нибудь сегодня принимали. Вот вы и судите теперь – прежняя ли я Люлина. Нет-с, уж теперь мне без пары лошадей жить нельзя. Или потрошите вашего старика-дядю, чтобы мне стать на настоящую точку, или не смейте больше и на глаза показываться!

– Какая строгость! – проговорила Лизавета Николаевна и улыбнулась.

– С ихним братом без этого нельзя, – отвечала Надежда Ларионовна. – Ихнему брату распусти вожжи-то, так он и не почешется.

Костя стоял потупившись и бормотал:

– Все будет, все будет, потерпи только немножко.

– Ну, что ж вы стоите, как истукан бесчувственный! Приглашайте Лизавету Николаевну в ресторан ужинать. Да вот что… Не худо бы тройку взять и ехать куда-нибудь за город, да там и поужинать.

– В момент! – встрепенулся Костя. – Лизавета Николаевна, позвольте вас просить…

– С удовольствием, но ведь я не одна. При мне моя слабость… Я здесь с Адольфом Васильевичем, – отвечала Лизавета Николаевна.

– И Адольфа Васильевича всепокорно прошу, познакомьте меня с ним. Давно горю желанием познакомиться, – поклонился Костя.

– А вот пойдемте к нему. Он тут у самого входа на сцену и дожидается меня.

Лизавета Николаевна взяла Костю за руку и вывела со сцены. У дверей, ведущих на сцену, ходил по коридорчику сухопарый, горбоносый брюнет, франтовато одетый.

– Адольф Васильевич… Вот, познакомьтесь… Константин Павлыч… – начала она, подводя Костю к брюнету.

– Бережков… – отрекомендовался Костя.

– Шлимович, – процедил сквозь зубы брюнет.

– Вот Константин Павлыч и Надя Люлина едут за город и приглашают меня и, разумеется, тебя… – продолжала Лизавета Николаевна.

– Будьте добры для первого знакомства… – расшаркался Костя.

Шлимович подумал и ответил:

– Пожалуй. Прокатиться будет недурно.

– Так я сейчас пошлю за тройкой, – засуетился Костя. – Где Надежда Ларионовна? Лизавета Николаевна! Позовите Надю…

Но Надежда Ларионовна и сама показалась в дверях, выходящих со сцены. Сзади шла тетка и несла чемоданчик с костюмом.

– Ведь вас, Надюша, всего четверо, а в троечных санях могут уместиться и пятеро, так отчего бы вам и меня не взять с собой? – говорила тетка.

– Нет, нет! И думать не смейте! Вот еще выдумали.

Идите сейчас домой – вот вам и весь сказ, – отвечала Надежда Ларионовна и, обратясь к Косте, сказала: – Опять без дела стоите! Ну что ж вы! Познакомились с Адольфом Васильичем, так бегите в швейцарскую и велите швейцарам, чтобы они нам тройку привели.

Костя со всех ног бросился в швейцарскую.

Глава VIII

Тройка и ужин именно в загородном ресторане не шли в расчет Кости Бережкова. Он думал, что Надежда Ларионовна ограничится ужином в каком-нибудь ресторане «Вена» или в трактире «Малый Ярославец», как это было прежде и где цены сравнительно много дешевле, но она потребовала поездку на тройке и загородный ресторан. Денег у него было мало. Сегодня он не мог ничем попользоваться от дядиной лавки. Обстоятельства так слагались, что отделить что-нибудь из выручки незаметным манером для себя было решительно невозможно. Просить денег у старшего приказчика Костя не решался. Со старшим приказчиком они были не в ладах. Костя заглянул в бумажник. В бумажнике было всего шестьдесят рублей. Костя призадумался.

«Тройка, ужин… А вдруг она еще цыган потребует? – мелькнуло у него в голове. – Надо занять, надо у кого-нибудь занять, а то можно сконфузиться, ежели при расчете денег не хватит. Занять, занять… – повторял он мысленно. – Но у кого?»

Послав швейцара за тройкой к извозчику Булавкину, он, покуривая папироску, прохаживался по швейцарской и соображал, где бы занять денег. Положение было ужасное. Занять у Шлимовича на ужин, которым он же и будет угощать его, Шлимовича, было невозможно. Этим можно было испортить предполагаемый дальнейший более крупный заем. Взор Кости случайно упал на кассовое окно в швейцарской и на выглядывающую оттуда курчавую голову еврея-кассира.

«У него разве попробовать занять рублей пятьдесят?» – пробежало в голове Кости.

Медлить было некогда, и Костя, хоть и смущенный, подбежал к кассе.

– Я к вам, уважаемый Моисей Ильич… – начал он, обращаясь к кассиру. – Вот видите ли… Я сегодня не рассчитывал, совсем не рассчитывал, а мой кусок, эта самая Люлина, хочет ехать на тройке ужинать. А я не сообразил и не захватил… Денег в моем министерстве финансов только шестьдесят рублей. Дайте пятьдесят рублей до завтра или до послезавтра?

Кассир замялся, пожал плечами, растопырил пальцы рук, сделал кислую гримасу.

– Я не без процентов прошу, – продолжал Костя. – Возьмите за пятьдесят рублей ну, хоть шестьдесят, что ли. Да там я вам еще за кресло первого ряда должен, так туда же причтите. За кресло два рубля.

Гримаса исчезла с лица кассира.

– Ну, идите сюда в кассу и пишите расписку в шестьдесят пять рублей, – сказал он.

– Ну, вот спасибо, благодетель! – оживился Костя, юркнув в кассу. – Ей-ей, Моисей Ильич, не рассчитывал, что мой кусок задумает сегодня променаж за город, а то неужто бы я?.. – оправдывался Костя и сказал: – Ну, давайте сюда бумажку, и я черкну вам расписку. Вот шестьдесят рублей, у меня есть шестьдесят рублей, – раскрыл он бумажник и показывал деньги, – но разве можно с эдакими финансами ехать за город?

Расписка написана. Деньги вручены. Рукопожатие. Костя со всех ног бросился к Надежде Ларионовне.

– Где это вы, мальчик, пропадали? – встретила его та. – Никуда послать нельзя. Везде пропадете.

– Я за тройкой посылал… Сама же ты… – оправдывался Костя.

– Ну что же, привели тройку?

– Нет еще.

– Это ужас, как вы копаетесь! А мы здесь сидим и ждем. Ведите же нас в буфет, по крайности, и поите чаем да велите дюшесов подать.

– Сделайте одолжение. Адольф Васильич… Лизавета Николаевна… Пожалуйте в буфет, – засуетился Костя и повел их в буфет.

Через час компания неслась на тройке в «Аркадию». Морозная пыль, выбивающаяся из-под ног лошадей, так и обдавала Надежду Ларионовну. Надежда Ларионовна куталась в свое бархатное пальто, опушенное куницами, закрывала лицо муфтой и говорила:

– Хорош обожатель, нечего сказать! Не может хорошей теплой ротонды подарить и заставляет в пальтишке мерзнуть.

– Ах! – вздохнул сидевший против нее Костя. – Да ведь уж я сказал тебе, что будет у тебя ротонда.

– Когда? Когда морозы пройдут?

– Завтра, послезавтра все будет.

– Пора, пора вам Наде хорошую ротонду подарить, – поддакивала Лизавета Николаевна. – Певица такой успех имеет, такая любимица публики – и вдруг без меховой ротонды! Да будь Надя немножко поветренее, у ней завтра бы сразу две ротонды явились. Теперь она так себя через свой талант поставила, что всякий за честь считает хоть один пальчик ее поцеловать.

Костя молчал.

– И не диво бы, если человеку денег взять негде, – продолжала Надежда Ларионовна. – А то человек около денег и только не хочет постараться, не хочет похлопотать. – Боже мой! – проговорил наконец Костя. – Да ведь я сказал тебе, что у меня во время болезни дяди маленькое междометие насчет денег вышло. Ну, погоди чуточку… Всякий человек может быть несколько дней не при деньгах.

С банкирами случается. Ведь на ротонду нужно не сто, не двести рублей. Уж покупать, так покупать хорошую вещь.

– У кого денежное междометие, тот старается занять, чтобы утешить свой предмет, а ты и этого не хочешь. Чего ты боишься-то! Тебе дадут. Ты не нищий, не прощелыга. Прощелыги и те деньги достают, когда постараются. А просто ты ленивый мальчик. Робкий и ленивый. Попросту – дурак.

– Надюша! Зачем же так? И вдруг при всей публике! – конфузливо пробормотал Костя.

– Что такое: при всей публике! Здесь все свои. А конечно же дурак…

– Вовсе я не дурак. А понятное дело, если человек никогда не занимал, то ему дико и совестно. Да и кроме того… Минуточки свободной нет, пока дядя болен… Ведь он при смерти болен. Не ходит, не лежит, а только сидит. Просто отлучиться от него невозможно. Уж как я от него сегодня урвался – даже и не знаю. Все заставляет сидеть около себя, все заставляет божественные книжки ему читать. Знаешь, как я сегодня урвался? Хоть и совестно при Адольфе Васильиче говорить, а уж скажу, – кивнул Костя на Шлимовича. – Наврал ему, что сегодня надо идти в заседание конкурса одного несостоятельного должника. Узнает старик, что никакого заседания сегодня нет, – страх как рассердится, что я его надул, и никакого наследства не оставит…

– Пой, пой… – ударила его муфтой по носу Надежда Ларионовна. – Знаю я тебя. А я тебе вот что скажу – и это будет мой последний сказ: ежели на этой неделе у меня не будет всего того, что я прошу, то я тебя возьму да и брошу. Ты не веришь? Ей-ей, брошу. Плевать мне на тебя.

Ты думаешь, обожателей-то не найдется? Со всех сторон, батюшка, пристают, только стоит взглянуть на них поласковее. Видел, давеча у моей уборной изнывал брюнетик с бородавкой на щеке и в золотом пенсне? Так вот уж он давным-давно около меня увивается, и стоит мне только слово сказать, так и лошади у меня будут, и ротонда, и бриллиантовая брошка. Все, все будет. Стар он и неказист из лица, так ведь с лица не воду пить. Был бы добрый человек да баловал меня. Что мне такое лицо! Мне хоть бы песок да солил.

Лизавета Николаевна захохотала. Фыркнул и Шлимович.

Костя слушал и сидел как на иголках.

Наконец показались электрические фонари «Аркадии». Ямщик свистнул и погнал лошадей. Лошади понеслись вскачь и вскоре остановились у подъезда. Подбежали посыльные, какие-то люди в полушубках и передниках и начали высаживать из саней компанию. Костя выходил из саней тоже и чуть не плакал. Слезы давили ему горло. Нижняя губа тряслась.

Глава IX

Костя Бережков, Надежда Ларионовна, Шлимович и Лизавета Николаевна шли по зимнему саду ресторана «Аркадия». Перед ними в почтительной позе пятился задом поймавший их еще в прихожей круглолицый слуга – татарин во фраке и белом жилете с салфеткой под мышкой – и говорил:

– Отдельный кабинет вашим сиятельствам? Кабинет с роялем прикажете?

Костя лебезил около Надежды Ларионовны.

– Хочешь в кабинет, душечка, или желаешь ужинать в саду, чтобы музыку слушать? – спрашивал он.

– Конечно же, в кабинет. Что такое музыка? Музыка-то мне и у нас в театре надоела, – отвечала та.

– Кабинет! – скомандовал Костя.

– Пожалуйте, ваше сиятельство.

Компания очутилась в отдельном кабинете. Засуетились уж два лакея-татарина. Один сдергивал скатерть со стола и покрывал его свежею скатертью, другой зажигал канделябры.

– Чем просить прикажете, Адольф Васильевич? – обратился Костя к Шлимовичу. – Наденька… Лизавета Николаевна, чего прикажете?

– Всего, всего, – сказала Надежда Ларионовна. – Да уж угостите хоть раз-то в жизни по-настоящему. Пусть Адольф Васильич заказывает.

Шлимович сделал гримасу и, блеснув бриллиантовым перстнем, поскоблил пробритый подбородок.

– Съедим хорошенькую стерлядку, ежели не жаль денег, – отвечал он.

– Зажарить стерлядь! – крикнул Костя. – В сметане, Адольф Васильич, прикажете?

– Постойте, постойте. Кто же жарит стерлядь! Это ведь значит портить хорошее. Стерлядей разварных едят.

– Будто? Ну, так разварить.

– Ты вот что… Ты уж сам не суйся. Пусть Адольф Васильич один заказывает, – повторила Надежда Ларионовна. – Заказывайте, Адольф Васильич.

Были заказаны закуска, ужин и вина. Лакеи суетились, гремя тарелками. Лизавета Николаевна села за рояль и играла польку. Надежда Ларионовна отвела Костю в сторону и шепнула:

– Проси же денег у Шлимовича. Ведь затем и приехали.

– Погоди, Надюша. Просто язык не поворачивается. Пусть прежде подадут закуску. Хвачу я для храбрости рюмку-другую и уж тогда.

Подали закуску. Все подсели к столу.

– Адольф Васильич, по рюмочке… – предложил Костя. Выпили. Пили и дамы. Повторили, но Костя все еще не решался приступить к Шлимовичу насчет денег. Надежда Ларионовна дернула Костю за рукав и прошептала:

– Что ж ты?

– Сейчас.

– Пентюх! – обозвала она его презрительно и обратилась сама к Шлимовичу: – Костя хочет с вами о чем-то переговорить, Адольф Васильич, – сказала она.

– О чем? О чем? – спрашивал тот.

Костя смутился и покраснел.

– А разве Лизавета Николаевна ничего вам не говорила насчет меня? – спросил он, смотря в тарелку.

– Лизавета Николаевна? – протянул Шлимович. – Да, она говорила, что вы нуждаетесь в деньгах.

– Большая заминка насчет денег в нашем министерстве финансов. Изволите видеть, у нас все больше торговля в кредит, в кредит продаем, и деньги не всегда в кассе бывают. На наличные самые пустяки продаем.

– Знаю я торговлю вашего дяди.

– То есть получки есть, но они идут на оборот торговли. У дяди много свободных денег, но в оборот торговли он их не пускает. У него и дома, и все… но то само по себе… Свободные деньги отдельно, а торговые отдельно.

– Понимаю, понимаю.

– Попросту сказать, дядя его богат, как черт, но скуп и даже, можно сказать, скряга, – перебила Надежда Ларионовна.

– Скупенек-то скупенек, – согласился Костя. – Но все-таки он мне дает денег на житье и не запрещает, коли ежели в кассе достаточно. У дяди лавки отдельно, капиталы отдельно… Дома у него очень большой шкап, стоит около кровати… – Костя путался, но все-таки продолжал: – Ежели рассчитать дядины капиталы, то он и торгует-то только так… для прокламации.

– Как? – спросил Шлимович.

– Только для прокламации, чтобы какое-нибудь дело делать. Привык, ну и… А то ежели расчесть все его доходы по домам только… Ну, и значит, что для прокламации…

Серьезное лицо Шлимовича скривилось в улыбку.

– Я на его месте взял бы и плюнул на торговлю, закрыл бы лавочку. Ведь ежели бы мы кому-нибудь должны были, а то покупаем все на наличные, – рассказывал Костя. – У самих в кредите гуляет ужасть сколько, а сами… – Да говори ты прямо, – опять перебила его Надежда Ларионовна. – Ну чего ты о торговле-то Адольфу Васильичу размазываешь!

– Погоди, Надюша… Нельзя же вдруг… Надо все обстоятельно…

– Что «обстоятельно»! Мы не затем сюда приехали, чтобы о торговле слушать.

– Выпьемте, Адольф Васильич, еще по рюмке.

Выпили.

– По частям, конечно, можно из торговли брать, но в том-то и дело, что мне нужно теперь сразу побольше, – снова начал Костя. – Обратиться к старику – старик болен, можно даже сказать, при смерти… Сейчас разговоры: зачем? Почему? Да что, да как?.. Вы понимаете, Адольф Васильич?

– Да понимаю, понимаю.

– Вот оттого-то я к вам и обращаюсь. Не можете ли вы мне дать денег взаймы? – высказал наконец Костя.

Произошла пауза. Шлимович опять сделал гримасу, молчал и скоблил пробритый подбородок.

– Вот видите ли, – сказал он, растягивая слова. – Я сам денег не даю, я сам этим не занимаюсь.

Костя был облит как водой.

– Не занимаетесь? – проговорил он. – А мне сказали, что вы занимаетесь.

– Нет. Я комиссионер. Я подыскиваю таких людей, которые деньги дают, и свожу их с заемщиками, и, разумеется, беру за это комиссионные.

– Так, так… Так будьте добры порекомендовать меня. Я под вексель…

– Это уж само собой. Иначе нынче и не дают… Даже под вексель и без бланка-то трудно достать.

– Похлопочите уж, Адольф Васильич. Что нужно будет вам за хлопоты – я с удовольствием…

Костя схватил Шлимовича за руку и пожал ее.

– Сколько вам денег-то надо? – спросил Шлимович.

– Мне?..

Костя замялся и взглянул на Надежду Ларионовну.

– Да просите уже больше. Чего тут! – отвечала та.

– Просить можно, но можно ли достать – вот вопрос, – подмигнул ей Шлимович.

– Тут деньги верные. Он отдаст. Эдакий богатый дядя, да чтобы не отдать! Наконец, дядя – старик и при смерти. Умрет – все ему оставит.

– Сколько же вам надо? – повторил Шлимович, обращаясь к Косте.

– Дайте ему пять тысяч, – сказала Надежда Ларионовна.

– Нет, две, две… Две тысячи мне будет довольно, – подхватил Костя.

– Вот дурак-то! – всплеснула Надежда Ларионовна руками. – Да вы рассудите только: ведь вы должны мне ротонду меховую хорошую купить, должны брошку купить бриллиантовую…

– Позвольте, Надежда Ларионовна, – остановил ее Шлимович. – Я считаю так, что и две-то тысячи очень трудно будет мне достать для Константина Павлыча… Константин Павлыч? Так, кажется?

– Как ни зовите, лишь хлебом кормите. Но так, так. Достаньте, Адольф Васильич, две-то тысячи.

Шлимович снова поскоблил подбородок.

– Ежели и достану, то предупреждаю вас, что условия будут очень тяжелые, – отвечал он и опять сделал гримасу. – Я на все согласен. Только достаньте.

– Похлопочу и завтра же дам ответ. Только послушайте… Из разговоров ваших я успел заметить, что вам нужны деньги на меховую ротонду и на бриллиантовую брошку для Надежды Ларионовны.

– Вот, вот…

– Так зачем вам деньги? Я рекомендую вам лучше меховщика и бриллиантщика. Те продадут вам брошку и ротонду и возьмут с вас вексель, причтя к нему проценты. Разумеется, вы и мне за комиссию заплатите. Это гораздо проще будет. Проще и легче достать.

Костя задумался.

– Мне, Адольф Васильич, также и денег нужно. Я в деньгах нуждаюсь, – произнес он наконец.

– Денег? Вот денег труднее. Даже я так думаю, что без второго бланка совсем невозможно.

– Мне хоть бы рублей тысячу наличными. Ну, даже хоть пятьсот.

– Возьмите все товаром. Те же деньги. Вы человек торговый и должны это понимать. Возьмете товаром, то есть бриллиантами и мехами, – и продадите их. Ну, конечно, немного потеряете, так уж у хлеба не без крох – говорит русская пословица, – проговорил Шлимович.

– Бери, Костя, бери. Бери, коли дают, – пихала его в бок Надежда Ларионовна. – Главное уж то хорошо, что я ротонду и брошку сейчас же получу.

Костя чесал затылок.

– Ротонду и брошку я возьму, но, кроме того, мне денег надо, – пробормотал он.

– Ах, боже мой! Да не все ли равно, что деньги, что товар! – убеждал его Шлимович. – Чего вы стесняетесь-то! Ежели хотите, то я вам и покупщика потом найду.

– Да не надо нам и покупщика. Зачем продавать? Меха всегда пригодятся, – опять вставила свое слово Надежда Ларионовна и шепнула Косте: – Бери, Костя. Бери, коли дают. Денег потом где-нибудь в другом месте достанешь.

– Я согласен, – проговорил Костя. – По рукам и выпьемте!

Он протянул руку.

– Позвольте, позвольте… Выпить можно, но чтоб ударить по рукам, нужно прежде знать, будете ли вы согласны на условия займа, – откинулся на спинку стула Шлимович.

– Полторы копейки в месяц? – спросил Костя.

– Что? – усмехнулся Шлимович. – Полторы копейки в месяц – это мы считаем процентами коммерческими.

Нет, я так рассчитываю: если я вам за три процента в месяц достану товару, то и это будет уже хорошо.

– Три процента в месяц? – удивился Костя.

– А что же? Ведь вы не купец. По пяти берут.

– Соглашайся, Костя, соглашайся! Ну, что тут! – подбивала Надежда Ларионовна.

– Конечно же, соглашайтесь, – поддакнула Лизавета Николаевна и прибавила: – Ведь Адольф Васильевич еще ничего не знает. Если ему удастся для вас товару дешевле достать, то будет и дешевле.

Костя колебался.

– Ужасти какой несносный человек! – пожала плечами Надежда Ларионовна, бросив строгий взгляд на Костю.

– Согласен! – махнул рукой Костя. – Но когда я могу получить?

– Завтра ответ. Приду к вам в лавку и сообщу ответ, – сказал Шлимович и протянул руку к бутылке.

Глава X

Наутро Костя Бережков проснулся совсем без денег. Ста с чем-то рублей, которые были у него вчера в кармане, ему еле хватило рассчитаться за ужин и за вино. Надежда Ларионовна хоть и не требовала в кабинет цыган, но не удовольствовалась одной «Аркадией», а захотела прокатиться на тройке еще дальше – в «Озерки». В «Озерках» пили вино, и там также пришлось заплатить за три бутылки шампанского. Когда Костя на обратном пути подвез Надежду Ларионовну к дому, где она жила, в кармане его была только одинокая трехрублевка, которую он и отдал ямщику на чай.

– Ну, с Богом! А за тройку останется за мной. Послезавтра зайди сюда за деньгами. Получишь. Деньги будут у швейцара. Получишь и еще на чай! – скомандовал Костя.

Ямщик что-то хотел сказать, но только почесал затылок и тронул лошадей.

– Зачем же ты его отпускаешь? Он довезет тебя домой, – сказала Надежда Ларионовна.

– Я хотел, Надюша, к тебе… – робко заметил Костя и вошел было уже в подъезд.

– Нет, нет, ко мне нельзя теперь, – отстранила его Надежда Ларионовна. – Я уже сказала вам, чтоб без ротонды вы не смели ко мне показываться.

– Тише… Ну зачем ты при швейцаре-то? Швейцар слышит, – тихо заметил Костя.

– Плевать мне на швейцара! Уходите, уходите.

Костя не уходил и переминался с ноги на ногу.

– Ступайте же! – возвысила голос Надежда Ларионовна.

– Ну, прощай. До завтра.

Когда он вышел из подъезда, тройка уже уехала. В кармане у него не было даже мелочи на извозчика, и он поплелся домой пешком. Пьян он не был, но в голове его изрядно шумело. Что-то подмывало его вернуться обратно, позвониться в подъезд, ворваться к Надежде Ларионовне, но он побоялся окончательного разрыва с ней после такого скандала, а потому удержался. От борьбы с самим собой слезы душили его, подступали к нему к горлу.

– Что это за жизнь такая! Помилуйте… Такая жизнь хуже каторги. Нет, надо во что бы то ни стало доставать денег, – шептал он.

Утром, когда Костя явился к старику-дяде и поздоровался с ним, дядя подозрительно посмотрел на него и с одышкой проговорил:

– Что больно долго конкурсное-то заседание вчера продолжалось? Я не спал. Бьет двенадцать часов – тебя нет, бьет час – тебя нет, наконец, два – и все-таки не слыхать твоего звонка.

– Я, дяденька, по черной лестнице вернулся, через кухню, чтобы вас звонком не тревожить, но я не поздно вернулся.

– Врешь, около часу ночи заглядывала ко мне Настасья. Я спросил ее о тебе, и она сказала, что тебя еще нет дома.