IНет света в комнате, но в сумраке тенейСпросонья шепоток детишек тем слышней;С ребенком шепчется ребенок оробелый,Едва колышется над ними полог белый;Птиц в небе тяготит густеющая мгла,Так что дрожат у них от холода крыла,И Новый год идет в тиши настороженной,Окутан мантией своею заснеженной;Смеется, плачет он, поет, хоть сам продрог…IIПод белым пологом чуть слышный говорок.Детишки шепчутся, как шепчутся ночами,Едва разбужены невнятными речами.Они дрожат, едва заслышав резкий звукРассвета зимнего, столь явственный вокруг,Что, кажется, металл звенит в стеклянной сфере…В холодной комнате, как в ледяной пещере,Сквозняк, особенно пронзительный в углу;Одежды мрачные пылятся на полу —Приметы траура; здесь, видно, скорбь витает;И, значит, в комнате кого-то не хватает,Неужто малышам не улыбнулась мать,Чтобы могли они спокойно задремать?Вам хочется спросить: а по какой причинеВчера забыла мать раздуть огонь в камине,Ушла, не подоткнув пуховых одеял,Хотя мороз ночной за окнами стоял,Как не предвидела рассветной лютой стужи,Благословить забыв детей своих к тому же?Кто, кроме матери, гнездо для них совьет,Чтобы не знать им бурь и тягостных забот,Как пташкам, чей приют – обветренные ветки,Среди которых сны прекрасные не редки!Как холодно в гнезде! Где перышки, где пух?Испуганы птенцы – и жалуются вслухВ дыханье ледяном безжалостной метели.IIIВы угадали, да, птенцы осиротели.Нет больше матери, отец в краях чужих;Лишь нянька старая заботится о них.Их мысли смутные пока еще не четки,Но пробуют они перебирать, как четки,Воспоминания о прошлых временах,Четырехлетние, в промерзнувших стенах.Ах, утро дивное! Во сне подарки снились;Чудесный сон и явь теперь соединились!В прозрачном золоте конфеты с мишурой,Игрушки разные, беспечный, пестрый рой,То пляшущий вокруг в роскошном, звучном блеске,То исчезающий под сенью занавески.Проснешься поутру, глаза себе протрешь,И сразу чувствуешь, как этот мир хорош;Волос не причесав, бежишь ты в нетерпенье;В твоих глазенках свет, в сердечке детском пенье;И ты, растроганный малейшим пустяком,К дверям родительским подкравшись босиком,В одной рубашке к ним врываешься, ликуя,И на твоих губах отрада поцелуя.IVЗвучавшие не раз прекрасные слова!Неужто минули навеки торжества?В камине поутру горел огонь, бывало,И пламя комнату в морозы согревало;Плясали отблески, а это добрый знак,Когда на мебели поблескивает лак;Обычно без ключей пылился шкаф просторный;Стоял он запертый, коричневый и черный.Где ключ? Не странно ли? Недвижно шкаф стоит,Он тайны дивные, наверное, таит;В шкафу диковинок, пожалуй, целый ворох;Недаром слышится оттуда смутный шорох.Опять родителей сегодня дома нет,Неосвещенный дом камином не согрет;Потеряны ключи от незабвенной сказки.Нет ни родителей, ни радости, ни ласки.И вправду к малышам неласков Новый год.В пустынной комнате расплачутся вот-вот;Глазенки синие увлажнены слезами;В них можно прочитать: пора вернуться маме!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .VИ снова малыши заснули в тишине,Но, безутешные, не плачут ли во сне?Дышать им тяжело, у них распухли веки;Сердечко детское не заживет вовеки.Но ангел осушить им слезы поспешилИ в этом тяжком сне отрадный сон внушил;Такой отрадный сон, что губы трепетали,И, кажется, они блаженно лепетали.Им снилось, что поднять им головы пора,Что начинается другая жизнь с утра,Что взор блуждающий рассеял заблужденьеИ в розовом раю настало пробужденье.Для них поет очаг в сиянии дневном,Радушно небеса синеют за окном,Преображается земля полунагая,Оцепенение сквозь сон превозмогая,Как будто солнце к ней, возлюбленной, пришло,Вся в красном комната, в которой так тепло!Одежды темной нет уже вблизи постели,Не дует больше в дверь, не дует больше в щели,Волшебница была здесь только что, да-да!Два крика радостных послышалось тогда.Луч розовый сверкнул, пробившись очень кстати,И что-то вспыхнуло у маминой кровати.Два медальона там на коврике лежат,Веселый перламутр и сумрачный гагат,Посеребренные, но каждый в черной раме;На них читаются два слова: «НАШЕЙ МАМЕ!». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Перевод В. Микушевича

Sensation

Ощущение

Один из голубых и мягких вечеров…Стебли колючие и нежный шелк тропинки,И свежесть ранняя на бархате ковров,И ночи первые на волосах росинки.Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,И сладко в сумерках бродить мне голубых,И ночь меня зовет, как женщина в объятья…Перевод И. Анненского

Ощущение

В вечерней синеве, полями и лугами,Когда ни облачка на бледных небесах,По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами,С мечтами в голове и с ветром в волосах,Все вдаль, не думая, не говоря ни слова,Но чувствуя любовь, растущую в груди,Без цели, как цыган, впивая все, что ново,С Природою вдвоем, как с женщиной, идти.Перевод В. Левика

Ощущение

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,Ступая по траве подошвою босою.Лицо исколют мне колосья спелой ржи,И придорожный куст обдаст меня росою.Не буду говорить и думать ни о чем —Пусть бесконечная любовь владеет мною, —И побреду, куда глаза глядят, путемПрироды – счастлив с ней, как с женщиной земною.Перевод Б. Лившица

Влечение

Направлюсь вечером я прямо в синеву;Колосья соблазнят мечтателя щекоткой;Коснется ветер щек, и я примну траву,Беспечно странствуя стремительной походкой.Пойду, не думая о том, чего не жаль;Впервые утолив мой пыл нетерпеливый,Кочевника прельстит изменчивая даль:Природа, я в пути любовник твой счастливый!Перевод В. Микушевича

Soleil et chair

Солнце иплоть

IОчаг желания, причастный высшим силам,На землю солнце льет любовь сблаженным пылом;Лежавший на траве не чувствовать не мог:Играет кровь земли, почуяла свой срок;Душе своей земля противиться бессильна,По-женски чувственна, как Бог, любвеобильна;Священнодействие над ней лучи вершат,И потому вземле зародыши кишат.Произрастает все,Но как мне жаль, Венера,Что минула твоя ликующая эра,Когда, предчувствуя любовную игру,От вожделения кусал сатир коруИ нимфу целовал потом среди кувшинок;Мне жаль, что прерван был их нежный поединокИ розовая кровь зеленокудрых рощУтратила для нас божественную мощь,Вселенную свою вливая вжилы Пану,Так что козлиными копытами полянуТоптал он, звучную свирель поцеловав,И почва, трепеща взеленых космах трав,Вздымалась, чуткая, исмертного качала,Как море, где берет любовь свое начало,И как на песнь вответ немые дереваКачают певчих птиц, пока любовь жива.Мне жаль, что миновал Кибелин век бесследно,[1]Когда владычица на колеснице меднойИз града одного вдругой держала путьИ, по преданиям, ее двойная грудьЖизнь вечную лила, питая человека,Который ликовал, вкусив святого млека,И, как дитя, играл, обласканный спелен,Душой ителом чист, астало быть, силен.«Я знаю суть вещей», – теперь твердит несчастный,А сам он слеп иглух, бессильный ибесстрастный;Нет более богов, стал богом человек,Но без любви сей бог— калека из калек.Когда бы приникал ксосцам твоим, Кибела,Как прежде, человек, чтоб кровь его кипела,Когда бы до сих пор ему была милаАстарта нежная, которая всплыла,[2]Свой розовый пупок явив средь пены белой,Благоухая там, где море голубело,И, черноокая, торжествовала впредь,По-соловьиному сердца заставив петь.IIЯ верую втебя, морская Афродита,Божественная мать, однако где защита,Когда привязаны мы кскорбному кресту?Я верю вмрамор, вплоть, вцветок ивкрасоту.– Да, жалок человек, подавлен, озабочен;Одежду носит он, болезненно порочен;Его прекрасный торс попорчен втолкотне;Подобно идолу вбезжалостном огне,Искажена теперь былая стать атлета,Который хочет жить хоть вкачестве скелета,Уродством клевеща на прежний стройный мир;Твой лучший замысел, твой девственный кумир,Когда бы женщина вскудели нашей скуднойВновь приобщила нас кбожественности чудной,Чтобы могла душа, как прежде, превозмочьТемницу бренную, земную нашу ночь,И, несравненная, сравнилась бы сгетерой,Но нет! смеется свет над гордою Венерой,Как будто красота ее заклеймена!IIIО, если бы вернуть былые времена!Все роли человек сыграл вземной юдоли —И вблизком будущем, возжаждав прежней воли,Кумиры сокрушив, низвергнув их закон,Постигнет небеса, откуда родом он.Восторжествует мысль над суеверным страхом,И вчеловеке бог, порабощенный прахом,Восстанет, обожжет сиянием чело —И, убедившись, что прозревшему светло,Вернешь ему размах исилы дашь для взлетаТы, ненавистница ветшающего гнета;Возникнешь снова ты средь солнечных морейС неотразимою улыбкою твоей,Безмерную любовь распространяя вмире;И затрепещет мир, уподобляясь лире,В ответ на поцелуй, который ты сулишь!– Возжаждал мир любви, ты жажду утолишь.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Воспрянет человек смечтой своей свободной,И светоч красоты извечно первороднойВ нем бога пробудит, чей храм— святая плоть;Готовый скорбь свою былую побороть,Захочет человек исследовать природу,Чтоб кобылица-мысль почуяла свободуИ снова, гордая, решилась гарцевать,И сверой человек дерзнул бы уповать.– Зачем отверзлась нам лазурь немою бездной,Где звезды втолчее родятся бесполезной?Когда бы, наконец, мы вознеслись туда,Увидели бы мы огромные стадаМиров, спасаемых впустыне безучастнойПремудрым пастырем, который волей властнойВ эфире движет их, вверяя свой глаголТому, кто верою сомненье поборол?Так, значит, мысль— не бред, иесть умысли голос?А человек, созрев, как слишком ранний колос,Куда скрывается? Быть может, вокеан,Где всем зародышам свой срок навеки дан,Чтоб воскрешала всех всвоем великом тиглеПрирода, чью любовь еще не все постигли,В благоуханье роз не распознав себя?Незнанье нас гнетет, беспомощных губя,Химеры душат нас встремленье нашем рьяном;Из материнских недр, подобно обезьянам,Мы вырвались на свет, аразум против нас,И от сомнения он страждущих не спас.Нас бьет сомнение крылом своим зловещим,И унего вплену мы вужасе трепещем.. . . . . . . . . . . . . . . . .Отверзлись небеса, итайны больше нет;Воспрянул человек, узрев желанный светВ неисчерпаемом роскошестве природы;И человек поет, поют леса иводыТоржественную песнь отом, что лишь любовьСпособна искупить отравленную кровь.. . . . . . . . . . . . . . . . . .IVО, блеск духовных сил вгармонии телесной,О, возвращение любви, зари небесной,Когда, повергнув ниц божественный народ,Прекраснозадая ималенький ЭротВ белейших лепестках стопами прикоснутсяК Цветам икженщинам, не смеющим очнуться,О Ариадна, ты, следящая стоской,Как парус движется по синеве морской,Вдаль унося корабль сТезеем укормила,Пусть ночь одна тебя, невинную, сломила,Не плачь, но посмотри на тигров ипантер,Которые влекут, коням подав пример,По виноградникам фригийским колесницу,И брызжет черный сок, приветствуя возницу.– Вот Зевс, великий бык; на шее убыкаЕвропа голая, чья белая рукаСредь синих волн дрожит на крепкой вые бога;Он смотрит искоса, как млеет недотрога,Ланитою клонясь под сень его чела;Зажмурилась она икак бы замерла;Ей первый поцелуй исладостен, истрашен,А шелк ее волос волнами разукрашен;Вот лебедь влотосах, предчувствуя полет,Под олеандрами мечтательно плывет;Крылами белыми ласкает лебедь Леду.Киприда шествует ипразднует победу;Округлая, под стать роскошным бедрам, грудьМогла бы осветить во мраке ночи путь;Живот ее как снег стемнеющей ложбиной:А вот идет Геракл, одетый шкурой львиной,И разве не клицу подобный ореолТому, кто до небес, не дрогнув бы, добрел?Под летнею луной, вся взолоте, нагая,В ночном разрозненном сиянье, не мигая,Хотя вголубизне лучатся волосаИ освещает мох пустынные дубровы,Дриада смотрится внемые небеса…Селена белая раскинула покровыНад ложем сумрачным, где, погруженный всонВ ответ на поцелуй молчит Эндимион.[3]Навек расплакался родник вночи лазурной;Нет! Нимфа скорбная над молчаливой урнойО неком юноше прекрасном слезы льет;Любовью втемноте повеяло свысот,И вот уже влесах священных, где садитсяНа мраморные лбы снегирь, чтобы гнездитьсяНа изваяниях вбеззвучном царстве сна,Послышалась богам всемирная весна.Перевод В. Микушевича

Ophélie

Офелия

IНа черной глади вод, где звезды спят беспечно,Огромной лилией Офелия плывет,Плывет, закутана фатою подвенечной.В лесу далеком крик: олень замедлил ход…По сумрачной реке уже тысячелетьеПлывет Офелия, подобная цветку;В тысячелетие, безумной, не допеть ейСвою невнятицу ночному ветерку.Лобзая грудь ее, фатою прихотливоИграет бриз, венком ей обрамляя лик.Плакучая над ней рыдает молча ива.К мечтательному лбу склоняется тростник.Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.Порою, разбудив уснувшую ольху,Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.IIОфелия, белей и лучезарней снега,Ты юной умерла, унесена рекой:Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбегаО терпкой вольности шептаться стал с тобой?Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?Что услыхала ты самой Природы голосВо вздохах сумерек и жалобах дерев?Что голоса морей, как смерти хрип победный,Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?Свобода! Небеса! Любовь! В огне такогоВиденья, хрупкая, ты таяла, как снег;Оно безмерностью твое глушило слово —– И Бесконечность взор смутила твой навек.IIIИ вот Поэт твердит, что ты при звездах ночьюСбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.И что Офелию он увидал воочьюОгромной лилией, плывущей по реке.Перевод Б. Лившица

Офелия

IСредь волн, где звезды спят ночами на просторе,Плывет Офелия, как лилия в цвету,В своем изысканном девическом уборе…В далеких слышится лесах: «Ату, ату!»За веком век плывет Офелия в печали,Белея призраком всю ночь среди реки;Напевы грез ее еще не отзвучали,Чуть слышно вторят им во мраке ветерки.Как лепестки цветка, покровы ветром свиты,Утопленнице грудь целует он в тиши;К ней с плачем на плечо склоняются ракиты,И трогают ей лоб седые камыши.Во тьме плывет она, кувшинки раздвигая,И слышен трепет крыл из хрупкого гнезда,Когда дрожит ольха, своих жильцов пугая,А с неба падает поющая звезда.IIОфелия, как снег, осталась ты прекрасной;Ты, бедная, мертва; унес тебя поток,Нет, это резкий вихрь Норвегии ненастнойОсвободил тебя, хоть был к тебе жесток;Он волосы тебе скрутил, волнуя водыВсемирным отзвуком таинственных речей,Так что расслышала ты жалобу природыВ рыданиях дерев и в трепете ночей;Он сокрушил твою святую человечностьОжесточеньем бурь и колкой стужей шхер;И у твоих колен почуял бесконечностьВ немом безумии твой бледный кавалер.Любовь, свобода, свет! От них нам нет защиты;Ты, синеокая, прозрела в страшном сне;Пыталась молча ты бежать от жуткой свитыИ таяла, как снег, в безжалостном огне.IIIИ говорит поэт, что ночью на простореТы в поисках цветов былых сквозь темнотуВ твоем изысканном девическом убореЗа звездами плывешь, как лилия в цвету.Перевод В. Микушевича

Bal des pendus

Бал повешенных

С морильной свешены жердины, Танцуют, корчась и дразня, Антихристовы паладины И Саладинова родня.Маэстро Вельзевул велит то так, то этакКлиенту корчиться на галстуке гнилом,Он лупит башмаком по лбу марионеток:Танцуй, стервятина, под елочный псалом!Тогда ручонками покорные паяцыДруг к другу тянутся, как прежде, на балу,Бывало, тискали девиц не без приятцы,И страстно корчатся в уродливом пылу.Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!Подмостки широки, на них – айда в разгул!Понять немыслимо, сражению иль танцамАккомпанирует на скрипке Вельзевул.Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,Вся кожа скинута долой, как скорлупа,Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломыНа обнаженные пустые черепа.По ним – султанами сидит воронья стая,Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,И кажется: в броню картонную, ристая,Оделись рыцари – вояки хоть куда.Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,Жердина черная ревет на голоса,Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,И адской алостью пылают небеса.Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,Что четки позвонков мусолят втихаря:Святош-молельщиков отсюда гонят взáшей!Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмосткаСкелет невиданной длины и худобыВлетает, словно конь, уздой пеньковой жесткоПод небо алое взметенный на дыбы;Вот раздается крик – смешон и неизящен,Мертвец фалангами по голеням стучит, —Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащенК бряцанью костяков – и пляска дальше мчит. С морильной свешены жердины, Танцуют, корчась и дразня, Антихристовы паладины И Саладинова родня.Перевод Е. Витковского

Le châtiment de Tartufe

Возмездие Тартюфу

Рукой в перчатке он поглаживал своюСутану, и форсил, не оставляя втунеСердечный жар, и был сусален, как в раю,И верой исходил, вовсю пуская слюни.И вот настал тот день, когда один Злодей(Его словцо!), пока гундосил он осанну,Бранясь, схватил плута за шкирку без затейИ с потных прелестей его сорвал сутану.Возмездие!.. Сукно разорвано по швам,И четки длинные, под стать его грехам,Рассыпались, гремя… Как побледнел святоша!Он молится, сопя и волосы ероша…А что же наш Злодей? Хвать шмотки – и привет!И вот святой Тартюф до самых пят раздет!Перевод М. Яснова

Le forgeron

Кузнец

Тюильри, 10августа 1792года

Рука на молоте, могуч, широколоб,Величествен ипьян, он хохотал взахлеб,Как будто рев трубы внем клокотал до края,—Так хохотал Кузнец иговорил, вперяяВ живот Людовика Шестнадцатого взгляд,В тот день, когда народ, неистовством объят,Врывался во дворец быстрей речной стремнины,Засаленным рваньем стирая пыль слепнины.Король еще смотрел заносчиво, но потУкрадкой вытирал ичуял эшафот,Как палку— битый пес; арядом эта шельма,Уставив на него презрительные бельма,Такое говорил, что пробирала дрожь!«Тебе не знать ли, сир, что мы за медный грошБатрачили на всех, безропотны икротки,Покуда наш кюре нанизывал на четки[4]Монеты бедняков, пред Богом павших ниц,А наш сеньор влесах травил зверье иптиц?Тот плетью нас лупил, аэтот— крепкой палкой,Пока не стали мы под стать скотине жалкойИ, выплакав глаза, пошли за кругом круг.Когда же полземли вспахал наш нищий плугИ каждый лег костьми на барском черноземе,—Тогда подумали они онашем домеИ стали по ночам лачуги наши жечь.Вот невидаль: детей, как пироги, испечь!Нет, яне жалуюсь. Считай, что все— забава,И можешь возразить: ты ввел такое право…И вправду, чем не рай, когда виюньский знойВ амбар въезжает воз, нагруженный копнойОгромной? Идождем листы всадах примяты,И от сухой травы исходят ароматы?И вправду, чем не рай— поля, поля кругом,И жатва, игумно, забитое зерном?Да что там говорить! Коль ты силен имолод,Скорее горн раздуй ипой, вздымая молот!Себе любой из нас ипахарь, икузнец,—Когда ты человек, иесли щедр Творец!Но это все уже давным-давно приелось…Теперь-то яумен, имне по нраву смелость,Ведь если молот есть ипара крепких рук,Что ждать, когда придет сиятельный индюкС кинжалом под плащом игаркнет: “Марш на поле!”?А ежели война— пусть сам воюет вволю!Нет, он опять ко мне: теперь отдай сынка!Что ж, япростолюдин. Аты король. Пока.Бубнишь: “Я так хочу!” Авот по мне, так глупо,Что взолоте твоя роскошная халупа,Что ходят гоголем, напялив галуны,Твои бездельники, спесивы ипьяны.Ублюдков наплодив, ты отдал им на откупЧесть наших дочерей, мечтая: “За решетку бОтправить голытьбу!” Амы хребтом своим,Собрав по медяку, твой Лувр озолотим!Ты будешь пить да жрать, все слаще, все жирнее,—А прихвостням твоим висеть унас на шее?Нет! Мы прогнали прочь постыдный страх иложь,Продажным никогда Народ не назовешь.Пусть пыль столбом стоит там, где тюрьма стояла:Здесь было все вкрови, от кровли до подвала,И это— наша кровь! Что может быть верней,Чем исступленный вой поверженных камней?И он поведал нам, как жили мы втемнице.Послушай, гражданин: то прошлое ярится.Как башни рушились от боли озверев!Он был сродни любви— наш ненасытный гнев.И детям протянув отцовские ладони,Мы вместе шли вперед, мы были словно кони,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Кибела – в древне-греческой мифологии богиня плодородия.

Астарта – греческий вариант имени богини любви и власти Иштар, заимствованной греками из шумеро-аккадского пантеона через культуру финикийцев.

Эндимион – сын Зевса, награжденный Юпитером вечной юностью и постоянным сном.

Кюре – католический приходской священник во Франции и Бельгии.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

На страницу:

Перейти

1 из 1