Нечисть

Наконец дошли до Пяти углов, двинулись в направлении «Пушкинской». Рядом шло большое количество народа, было понятно, что конечная цель у всех одна – митинг. Кто-то нёс российские флаги, у кого-то были самодельные транспаранты. В толпе время от времени звучали выкрики:

Россия будет свободной! Долой самодержавие!

Он нам не царь!

И всё в таком духе. Многие снимали происходящее на камеры своих смартфонов.

Показалась Пионерская площадь перед ТЮЗом, толпа невольно затормозила, упёршись в живую стену Росгвардии: «космонавты» успели выставить заслон. Демонстранты начали рассасываться по площади, ища неоцепленные места. В толпе понеслось нестройное скандирование:

Россия будет свободной! Россия будет свободной!

Женя с Колей и Игорь с Дашей, сами того не заметив, оказались в авангарде колонны протестующих. Прямо перед ними развернулась цепь гвардейцев, которых всё прибывало: со стороны набережной Фонтанки подъезжали всё новые «Уралы». Из-за спин «космонавтов» неслось привычное: «Граждане! Данное мероприятие не согласовано с властями! Просьба разойтись! В противном случае вы можете быть задержаны и подвергнуты административному наказанию! Граждане!..»

Толпа митингующих скандировала в ответ: «Позор! Позор!..»

Внезапно гвардейцы по приказу двинулись на демонстрантов. Коля схватил Женю за руку, они сделали сцепку. Их примеру последовали и остальные. И тут из-за их спин в «космонавтов» полетели камни. Женя сама не поняла, кто вдруг решил атаковать стражей порядка.

Дальше начался хаос: «космонавты» в ярости кинулись на протестующих, те бросились врассыпную. Лихо замелькали чёрные дубинки и ботинки казённого покроя. Раздался визг, краем глаза Женя увидела кровь: кому-то рассекли голову.

Коля потянул её за собой, стараясь увести с передовой, но протиснуться сквозь толпу оппозиционеров, которых всё прибывало со стороны Загородного, оказалось непросто. Люди в панике наталкивались друг на друга. Именно в этот момент цепь гвардейцев вклинилась в колонну манифестантов…

Женя увидела, как чёрные страшные тени настигли их, разметав первые ряды колонны, а в следующий миг почувствовала сильный удар по голове. Ноги сами подкосились на заледенелом асфальте, и она полетела на землю. Где-то рядом падали другие люди, падали и «космонавты», оступаясь на наледи…

Уже на земле она увидела одного из них: при падении с гвардейца слетел шлем, он дико шарил глазами по сторонам, в ужасе крича: «Пацаны! Пацаны! Помогите!» Но тут новый удар в голову погасил сознание девушки, огромный чёрный космос нахлынул и поглотил Женю…

…Штатно отработал тормозной двигатель, затем на какое-то время пропала связь – корабль вошёл в верхние слои атмосферы. Когда связь восстановилась, Женя услышал, что приземление идёт в точности с заранее проведёнными расчётами. Теперь его вели с Земли.

Женина миссия в космосе была завершена, он возвращался домой. Вместе с ним возвращались опытные образцы, результаты многомесячных исследований и кое-что ещё… Кое-что, что сидело глубоко внутри него…

Он столкнулся с этим, работая в открытом космосе. Чужеродный разум, проникший в него, захвативший сознание. Более высокоразвитая тварь, способная поглощать твою личность. И скрывать это от остальных.

Он знал, что на Земле его встретят с почестями, скорее всего, наградят. Так было всегда, и именно за это он любил эти возвращения, потому что только это и могло подсластить горечь расставания с космосом. Космос никогда не отпускал тех, кто в нём побывал хоть раз, космос всегда звал назад…

Но теперь все награды планеты Земля были неважны. Они меркли в сравнении с тем, что он получил, в сравнении с тем, что обосновалось в нём…

Раскрылся парашют, Женя почувствовал, как дёрнуло спускаемый аппарат. Ощутил, как тут же снизилась скорость спуска. Он возвращался домой…

Женя очнулся в отдельной палате Мариинской больницы. Голова и плечо были замотаны бинтами, из руки торчал катетер, подключённый к капельнице.

Поморгал глазами, затем осторожно пошевелил головой, руками, пальцами ног – вроде всё было в порядке. Значит, жив и даже относительно здоров. Он улыбнулся. Вспомнил митинг и своё падение. Всё этот гололёд виноват…

За дверью палаты внезапно раздались шаги, затем она с лёгким скрипом отворилась. Заглянула молоденькая медсестра:

– А, очнулся уже? Хорошо. Тут к тебе посетители, – поведала она, затем, сделав очень серьёзное лицо, пояснила: – Начальство! С телевидением!..

Через минуту в палату вошли командир батальона, с ним какой-то генерал и ещё несколько человек в гражданском. Следом за ними просочились корреспонденты государственных телеканалов.

Затем Женю долго поздравляли с тем, что он, наконец, пришёл в себя, желали скорейшего выздоровления и обещали наградить. Корреспондент одного из телеканалов долго пытал его разного рода вопросами, на которые Женя давал односложные ответы. В конце спросил, как сам Женя относится к нынешним протестам, на что тот ответил: «Для меня важно, чтобы всё было строго в рамках закона».

На этом посещение было окончено. Члены делегации, в которой помимо гвардейского руководства оказались заместитель губернатора и несколько чиновников из городского правительства, поочерёдно пожали Жене руку и под вспышки фотоаппаратов удалились восвояси. Он вновь остался один.

Ему принесли поесть, он с большой охотой смёл порцию больничной еды. Затем визит нанёс сослуживец Коля.

– Ну ты как тут? – спросил с порога.

– Нормально, – улыбнулся Женя.

– Слышал, руководство тебя сегодня навещало…

– Было дело…

Коля посмотрел на Женю с некоторой долей зависти:

– Говорят, квартиру тебе дадут…

Женя махнул рукой:

– Вот дадут – тогда и поглядим.

Коля вздохнул.

– А этих гадов с камнями сейчас по камерам вычисляют, – он злобно хрустнул костяшками пальцев, – вычислят, никуда не денутся…

– Ага. Не денутся… Чтоб знали, мрази…

– Нашего брата трогать нельзя!

– Нельзя!

После этого ещё минут пятнадцать поговорили и Коля засобирался к себе в общагу. Напоследок пожелал товарищу скорейшего выздоровления.

– Поправлюсь, куда ж я денусь, – рассмеялся Женя.

Когда Коля ушёл, он с облегчением вздохнул. Квартира – это, конечно, хорошо. Даже очень хорошо, если дадут. Но всё же утомили его сегодняшние посетители, сильно утомили. И былая служба внезапно предстала в новом свете. Как он там сказал корреспонденту? Главное, чтобы всё было строго в рамках закона. Вот именно.

Женя улыбнулся сам себе. В голове его созрел план.

Награду он, само собой, получит. Квартиру или хотя бы медаль… Лучше, конечно, квартиру. А потом… потом напишет рапорт об увольнении. Надоело, устал. Хотя даже не в этом дело…

Он, понятное дело, никому сегодня этого не сказал и точно никогда не скажет после, но… Там, на митинге, кое-что случилось. Падая на землю, он столкнулся взглядом с девушкой, из манифестантов, – и что-то произошло. Он не мог объяснить точно – что именно, но, кажется, теперь глубоко внутри он не был гвардейцем Женей. Вот так. Как будто чужая, инородная жизнь поселилась в нём, когда он отключился и провалился в свой тёмный, таинственный космос…

И сейчас в палате Мариинской больницы была только оболочка того старого гвардейца Жени. Тогда как внутри он теперь был двадцатилетней оппозиционеркой Женей, студенткой факультета политологии Санкт-Петербургского государственного университета, которую вероломно отоварили дубинкой по голове на несогласованном митинге.

Дерьмобомба

Денис посмотрел на часы и понял: пора. Он закрыл книгу, отложил её в сторону. Жаль, дочитать не получится. С другой стороны… он давно уже всё понял. Слова ничего не значат, и любой финал так или иначе предсказуем. Поэтому к чёрту слова, к чёрту книги.

Он встал с дивана, потянулся, затем принял упор лёжа и сделал пятьдесят отжиманий от пола. Чтобы снять напряжение. Дать своему внутреннему страху и агрессии выйти наружу, превратиться в кинетическую энергию мышц. Поднялся, встряхнул руками, ощущая в них приятное покалывание. Принялся одеваться.

Натянул на себя потёртые «левайсы» и джемпер защитного цвета, купленный полгода назад в «Военторге». Сверху накинул поношенный бомбер, обулся в видавшие виды кроссовки. Прямо в кроссовках прошествовал через комнату на лоджию и достал оттуда не менее потрёпанный рюкзак, в котором увесисто булькнуло разлитое по пластиковым бутылкам содержимое.

Опасный груз. А так и не скажешь. Ну мало ли что там булькает у парня за спиной? Может, затарился бухлом в «Красном и белом» и чешет теперь на пикник в компании друзей-товарищей. Тем не менее, на общественном транспорте Денис решил не ехать. Вызвал такси в приложении сетевого агрегатора на смартфоне.

Когда машина такси приехала, ещё раз окинул взором своё съёмное жилище, без особого сожаления мысленно с ним попрощался и вышел из квартиры, заперев её на замок. На лифте спустился вниз и закинул ключ от квартиры в почтовый ящик – чтоб его арендодателю не пришлось потом долго искать. Хотя, наверное, первым делом квартиру посетит не арендодатель, а сотрудники спецслужб… Да и по барабану!

Денис вышел из парадной в тёплый апрельский день, пахнущий испарениями ещё не успевшей просохнуть земли и дымом жжёной травы, который ветер нёс из-за КАДа. Поискал взглядом своё такси. Вот оно, возле крытого навесом ПУХТО.

Сел в автомобиль на заднее сиденье, положил рюкзак в ноги. Так вероятность того, что водитель будет лезть с разговорами, снижалась. Говорить ни с кем не хотелось. Да и о чём говорить? Какой смысл во всех этих словах, когда ты решился на последний шаг? Когда провёл черту между собой и остальным человечеством… Совсем скоро слова потеряют всякое значение…

Они тронулись. Ехать из Кудрово в центр Петербурга по навигатору такси предстояло где-то с полчаса. Достаточно, чтобы ещё раз всё обдумать, обмозговать…

Впрочем, Денис давно всё для себя решил. Сегодня он покончит не только с собой, он положит конец надменному лицемерию сильных мира сего, сильных мира Слова. Того самого Слова, которое абсолютно бесполезно после смерти…

Слова что-то да значат только для живых. За чертою небытия слова стираются, рассыпаются на отдельные звуки и гаснут, неспособные быть услышанными, неспособные отозваться эхом в человеческих душах… Тишина и молчание обретают там свою утраченную в мире живых власть.

Денис был писателем. Не по профессии, по призванию. Работал он самым обычным клерком, просиживающим штаны по восемь часов кряду (за вычетом обеда) с понедельника по пятницу в душном и пыльном офисе; мечты о заработке писательским трудом давным-давно были благополучно похоронены. Столкнувшись с суровой реальностью, Денис понял, как трудно, а подчас и невозможно сделать писательство профессией в наше время, когда пишет примерно каждый десятый. Когда тематические сайты с возможностью бесплатной публикации завалены километрами текста разной степени удобоваримости, терабайтами ненужного информационного мусора.

С мечтой о писательской карьере он приехал в Петербург из небольшого старинного городка в Псковской области три года назад. Тогда он был неопытен и наивен. Думал, что в большом городе с его возможностями и социальными лифтами ему удастся пробиться в закрытый для обычного провинциала мир литературной богемы… Конечно же, его ждало разочарование…

Потому что никаких возможностей и лифтов не существовало. Да и закрытый мир на поверку оказался жалкой компашкой пафосных снобов и душных вампиров, сосавших минкультовские гранты и варившихся в собственном соку. Богема обернулась горсткой самовлюблённых стареющих дам и невзрачных, одержимых сумбурными идеями мужчин. Они не могли ничему научить, не могли ничего дать. Всё, что они умели – рвать и врать. Себе, окружающим, всем.

Писал же Денис о людях своего круга: провинциалах, маргиналах, выходцах из самых низов. О грузчиках и кладменах, о рэйверах и панках, о ментах и сидельцах, об офисном пролетариате и работниках сферы сетевого секс-бизнеса. Его герои не были интересны «советским писателям», как он сам их называл, из литературных кружков, ютящихся по районным библиотекам, которые были заняты лишь выбиванием денег у городского правительства на свои никому не нужные премии и мероприятия да ностальгией по доперестроечным временам, когда их книги, бывало, издавались тысячными тиражами. Не были они интересны и модным современным писателям, постигающим дзен за полторашкой вишнёвого «Блейзера» перед концертом Альбины Сексовой в «Ионотеке» или за созерцанием объектов современного искусства в «Эрарте» и рассуждениями об объектно-ориентированной онтологии в курёхинском центре. Все эти люди, за какими бы высокими словами они не прятались, были заняты решением лишь своих приземлённых проблем и отстаиванием шкурных интересов. На искусство в целом и литературу в частности им было плевать. Так понял Денис.

Потерпели фиаско и его попытки издаться. Без связей, без людей, способных замолвить за тебя словечко в редакциях, соваться в крупные издательства оказалось бессмысленно. Они просто не обращали внимания на молодых писателей вроде Дениса, предпочитая осваивать откровенно коммерческие проекты и переиздавать классику. Ну а мелкие издательства не хотели связываться по другой причине: в затее издавать никому не известного автора из провинции им виделись лишь серьёзные финансовые риски, идти на которые они не были готовы. Этих издателей можно было понять, только легче от этого Денису не становилось. Его не печатали.

Кое-как он издал сборник рассказов на собственные деньги, сэкономленные за два с половиной года житья в Петербурге. Но серьёзных литературных дивидендов это ему не принесло. Полтора десятка читателей из числа знакомых и друзей – нет, не о такой аудитории мечтал Денис. Все надежды на признание и литературную славу разбились о неприступные скалы реальности, в которой приветствовались только откровенные фрики или махровые конъюнктурщики. Денис махнул рукой на писательство.

Однако обида засела глубоко внутри. И вскоре родился план.

Ты можешь жить в уродливой и убогой действительности, принимая её такой, какая она есть, думая, что не в твоих силах что-то изменить. И не пытаясь что-то менять… Так ведь и делает большинство. Поэтому, собственно, действительность и остаётся уродливой и убогой, не меняясь к лучшему.

А можешь попытаться что-то ей противопоставить… Объявить войну, если хочешь, вступить в конфронтацию. Показать, что тоже не пальцем делан. Что ты – не тварь дрожащая, а тот, кому дано право…

Денис выбрал второй вариант. В его голове созрел план мести. Мести миру литературных снобов и словоблудов, из-за которых, согласно глубокому убеждению Дениса, литература и оказалась в итоге никому не нужна, выброшена на периферию общественных интересов, из-за которых литературе в конечном счёте была уготована лишь смерть. Денис же знал, как снова принести в литературу Угрозу.

Угрозу, которую она утратила…

И сегодня он это сделает…

Денис нервно коснулся рюкзака, пощупал сквозь материю его содержимое. Пластиковые бутылки со смертоносным содержимым. Ощущая пальцами их округлые формы, Денис преисполнился спокойствия. Он это сделает. Он заставит относиться к литературе по-новому…

Наконец приехали. Денис рассчитался, поблагодарил водителя за поездку и выбрался из автомобиля. Уверенным движением закинул рюкзак за спину. Огляделся по сторонам.

Он стоял на набережной канала Грибоедова, в самом сердце исторического Петербурга. Здесь неподалёку сегодня вечером должна была состояться литературная дискуссия, в которой планировала принять участие целая плеяда именитых литераторов. Тех, кто задавал курс кораблю современной отечественной литературы. Тех, кто, по мнению Дениса, вёл его подобно печально известному «Титанику» навстречу айсбергу. Тех, кто своими лицемерием, снобизмом и банальной ограниченностью был повинен в том, что этот корабль однажды пойдёт ко дну…

На это сборище он и держал свой путь.

Неторопливым шагом Денис добрался до расположенного в старинном особняке культурного центра, где должно было пройти мероприятие. Выкурил по пути сигарету, полюбовался красивым весенним вечером, полным розоватых и сиреневых оттенков. Своим последним вечером…

Затем вошёл в здание культурного центра. Он знал, что на входе не будет никаких охранников и рамок металлоискателей – ничего такого, деятели культуры – кому они нужны? Хотя, если подумать, именно эти люди и были сегодня ответственны за то, что мир медленно катится в пропасть… Не политики, не святоши, не дельцы и воротилы бизнеса. Вначале было Слово. С гибелью Слова начал умирать и мир. Впрочем, может, так и было задумано…

Никаких мер предосторожности. Совсем. Поэтому Денис попал внутрь без каких-либо затруднений. Поднялся по красивой мраморной лестнице на второй этаж и прошёл в зал, где собирались гости.

Цвет литературного общества во главе с парой живых классиков, а также вечно ошивающиеся поблизости подхалимы с заискивающими глазами, шакалы Табаки, ищущие расположения Шерхана… кроме того несколько подающих надежды молодых авторов, ставленников этих самых живых классиков, и полтора десятка никому не известных писателей, которые пришли сюда в надежде завести нужные знакомства, обратить на себя внимание или же, как это по-простому называл про себя Денис, «поторговать ебалом».

Денис сел на свободное место в первом ряду – благо пришёл он заблаговременно. Прямо перед ним расположилась сцена, на которой были расставлены столы и кресла для участников предстоящей дискуссии. Поглядел по сторонам.

Одни и те же постные лица, мелькающие на всех более или менее значимых литературных мероприятиях. Могильщики. Те, кто без зазрения совести вколотит последний гвоздь в крышку гроба литературы…

Таких не жалко…

Совсем.

Пусть умрут.

Минут через двадцать пять объявили о начале. Сердце Дениса учащённо забилось. Вот он, час расплаты!..

Один из классиков начал свой спич, посвящённый проблемам современного текста. Мёртвые слова потекли тошнотворным потоком из его мёртвого рта.

Какие, к чёрту, проблемы современного текста? – хотелось кричать Денису – вы сами и есть проблемы! Чирьи на теле литературы…

Затем слово взял второй классик – и речь его была не менее уныла, чем речь первого. Денис с презрением смотрел по сторонам, видя, как восхищённо глядят на классиков их лизоблюды и многочисленные протеже… но хуже всех были молодые писатели, потому что они искали поддержки этих мёртвых людей. Денис ненавидел их всех. В том числе и за то, что сам до недавнего времени был таким же…

Потом кто-то из молодых принялся читать стихи. И это было омерзительно. Стихи звучали как тёмные заклинания, изрыгаемые ртом безумного мага. Денису хотелось заткнуть уши. Хотелось убежать отсюда на край света. Но он оставался на месте, он терпеливо ждал своего часа.

Наконец слово предоставили залу. Возбуждённые литераторы, жаждущие привлечь внимание сильных мира литературы, принялись один за другим тянуть вверх свои руки, а классики со сцены с видом удовлетворённых демиургов поочерёдно давали им такой шанс. Со стороны всё это выглядело как игра, как ужасная и порочная ярмарка тщеславия, где талант и ум не имели ровным счётом никакого значения. Где одни купались в лучах славы, а другие, словно уличные псы, надеялись на благосклонность первых в надежде урвать и себе местечко на сцене, под солнцем софитов, – не сейчас, не сегодня, но в счастливом призрачном будущем…

Денис поднял руку и терпеливо ждал своей очереди. Минуту, две, пять… И вот его заметили. Указали на него с надменной улыбкой. Одарили секундной благосклонностью…

Он поднялся, одной рукой прижимая рюкзак к животу, а другой нащупывая кнопку на смартфоне в кармане.

– Я хотел сказать, – начал Денис, заметно волнуясь, но тут же усилием воли подавил своё волнение, – хотел сказать… что все вы, – Денис посмотрел на сцену, затем обвёл взором притихший зал, выдержал паузу и наконец изрёк, – вы все – дерьмо!

И он нажал на кнопку.

Над Петербургом сгустились сумерки, на канал Грибоедова легла ночная тень. В его тёмной воде прямо напротив особняка, где располагался культурный центр, фантасмагорическими отблесками отражались синие и красные всполохи мигалок автомобилей специальных служб. Были здесь и пожарные, и скорая, и, само собой, полиция с ФСБ. Последние главным образом и руководили эвакуацией людей, а также осмотром места происшествия и сбором улик.

Майор Андреев курил возле крыльца, глядя, как врачи скорой выводят из особняка последних пострадавших. Пожарные уже тоже собирались, так как, слава богу, взрыв не вызвал обширного горения. По сути дела, он вообще не привёл ни к каким серьёзным последствиям кроме пары контузий и гибели самого подрывника. И одной деликатной детали…

К Андрееву подошёл его коллега по «антитеррору» капитан Остапенко.

– Ну что, Игорь, пойдём – посмотрим? – спросил он Андреева, протягивая тому тряпичную медицинскую маску.

– Пойдём, – майор отправил окурок в урну, затем принял маску из рук товарища.

Они неторопливо вошли в здание культурного центра и по мраморной лестнице поднялись на второй этаж. Прошли в актовый зал. Там уже работали криминалисты.

Первое, что почувствовал Андреев, входя в зал, – запах. Ужасный запах, который ни с чем нельзя было спутать. А затем он увидел и последствия взрыва.

Кресла в зале были опрокинуты, на сцене царил беспорядок: перевёрнутые столы, разбросанные бумаги, какое-то тряпьё. Между поваленных кресел лежало накрытое белой тряпкой тело подрывника.

Стены зала, сцена и кресла – всё было забрызгано дерьмом. Именно им и воняло в зале. Какой-то безумец взорвал дерьмобомбу – взрывное устройство, основным поражающим элементом которого были тщательно собранные фекалии.

Кто этот псих и с какой целью он совершил своё преступление – в этом без преувеличения дерьме теперь и предстояло копаться начальнику следственной группы Андрееву.

Он тяжело вздохнул и надел на лицо маску. Ночка предстояла бессонная.

Завод имени 100-летия Октября

Вечером накрыли стол. Директор сам спустился в цех и позвал работяг. Те только и ждали этого клича и охотно потянулись в бухгалтерию, где планировался небольшой сабантуй. Поминки – как окрестил их про себя Степан Ильич. Сам он был преисполнен мрачных предчувствий.

Оно и понятно: сегодня директор должен был объявить об участи их завода, который за последние десять лет и так ужался до размеров одного цеха, перебивающегося нечастыми заказами на изготовление металлоконструкций.

В последнее время дела шли всё хуже и поговаривали, что Михалыч – директор и нынешний владелец завода – собирается продать цех или привлечь сторонних инвесторов, что, по мнению Степана Ильича, означало одно и то же: конец производству. С этими невесёлыми мыслями он пошёл вместе со всеми в бухгалтерию.

Заводу Степан Ильич отдал больше сорока лет своей жизни. После ПТУ по распределению попал сюда сварщиком, потом прямо с завода ушёл в армию, а из армии двадцатилетний ефрейтор снова вернулся на завод. Вместе с заводом пережил развал Союза и лихие девяностые, когда цеха закрывались один за другим, а оборудование вывозилось и продавалось за бесценок. Начальства Степан Ильич пережил столько, что теперь и не сочтёшь. А сам в руководители никогда не лез. Хотя уж что-что, а своё дело знал туго. Да и завод знал, жизнь его рабочую. Изнутри что называется…

И вот что-то должно было случиться. Чуял Ильич нутром – этих перемен завод не переживёт. Продаст Михалыч цех, а новые хозяева производство свернут. Сдадут площади в аренду коммерсантам и будут рентой жить. А на простого рабочего им плевать. Молодых в менеджеров переоденут, а его, Степана Ильича, почётного сварщика, отправят на пенсию…

В бухгалтерии был накрыт большой стол, на котором громоздились пластиковые тарелки с колбасной нарезкой, бутербродами с красной икрой, открытые банки с маринованными огурцами, шпротами и маслинами. Между тарелок с закуской безмолвными часовыми высились бутылки с водкой.

Сели. Молодёжь принялась накладывать закуски, кто-то засуетился с выпивкой. Небольшое помещение бухгалтерии наполнилось шумом и гамом. Степан Ильич скромно примостился с краю, взял себе пластиковую тарелку с вилкой, подцепил пару кусков колбасы и маринованный огурец. Принял стакан с водкой от токаря Ромки. Через пару минут все умолкли и уставились на Михалыча.

Андрей Михайлович, владелец цеха, поднялся с пластиковым стаканом в руке. Обвёл взглядом всех присутствующих. Затем заговорил:

– Коллеги! Друзья! Все мы знаем, по какому поводу здесь сегодня собрались. Наш завод переживает не лучшие времена…

И всё в таком духе. Непродолжительную речь свою директор подкрепил лирическим отступлением, посвящённым трудному экономическому положению в стране, статистическими данными, касающимися деятельности их производства, и резюмировал коротко: