Улица Светлячков

Кейт все бы отдала, лишь бы ее хоть раз пригласили на такую вечеринку.

Горошинка ткнулась носом в ее колено, фыркнула.

– Знаю-знаю, размечталась.

Со вздохом Кейт слезла с изгороди и, напоследок похлопав кобылу по шее, пошла обратно к дому.

Несколько дней спустя, после ужина, состоявшего из печенья и сладких кукурузных хлопьев, Талли отправилась прямиком в ванную. Там она целую вечность стояла под горячим душем, затем тщательно брила ноги и подмышки, затем сушила голову феном, долго и обстоятельно, пока волосы, разделенные пробором пополам, не сделались безукоризненно прямыми и гладкими. Покончив с этим, она подошла к шкафу и уставилась внутрь, гадая, что надеть. Это первая в ее жизни вечеринка старшеклассников – выглядеть нужно на все сто. Из средней школы больше никого не позвали, только ее. Потому что она – особенная. Ее пригласил на свидание сам Пат Ричмонд, главный красавчик футбольной команды. Дело было в среду, они тусовались в закусочной, Талли со своими друзьями, он – со своими. Хватило одного взгляда. Пат тут же отделился от группы парней и направился в ее сторону.

Талли, увидев это, едва не хлопнулась в обморок. Музыкальный автомат заиграл «Лестницу в небеса»[14]. Романтичнее не придумаешь.

– Я могу влипнуть в неприятности только за то, что решился с тобой заговорить, – сказал он.

Талли, изо всех сил пытаясь выглядеть взрослой и умудренной опытом, ответила:

– А я люблю неприятности.

Он улыбнулся так, как никто и никогда не улыбался ей прежде. Впервые в жизни она поверила, что все, кто называет ее красавицей, ни капли не преувеличивают.

– Хочешь пойти со мной на вечеринку в эту пятницу?

– Попробую освободить вечер. – Талли ответила фразой, которую как-то услышала из уст Эрики Кейн в сериале «Все мои дети»[15].

– Заеду за тобой в десять. – Он наклонился ближе: – Если, конечно, тебя отпускают гулять так поздно.

– Улица Светлячков, дом семнадцать. И я гуляю когда захочу.

Он снова улыбнулся.

– Кстати, я Пат.

– Талли.

– Ну, Талли, увидимся в пятницу, в десять.

Она до сих пор сама себе не верила. Предыдущие два дня только и думала, что о первом своем настоящем свидании. До этого она гуляла с парнями разве что в компании или ходила на школьную дискотеку. Но тут дело совсем другое, Пат вообще, считай, взрослый мужчина.

Они ведь могут полюбить друг друга – Талли в этом не сомневалась. И тогда, взявшись за его руку, она перестанет чувствовать себя такой одинокой.

После долгих терзаний она наконец выбрала наряд на вечер.

Джинсы клеш с низкой посадкой, трикотажный розовый топ в обтяжку с большим вырезом, открывающим грудь, любимые туфли на пробковой платформе. Красилась она почти час, наносила косметику слой за слоем, пока отражение в зеркале не сделалось по-настоящему сногсшибательным. Ей хотелось, чтобы Пат увидел, какой красоткой она может быть.

Прихватив материну пачку сигарет, она вышла из комнаты.

В гостиной мать, оторвавшись от журнала, уставилась на нее мутным взглядом:

– Эй, уже пощщти десять, ты куда собралась?

– Один парень на вечеринку позвал.

– Он у нас?

Ага, конечно. Так я его и пригласила зайти.

– Мы у дороги договорились встретиться.

– А-а. Ну ладно. Будешь возвращаться – не сильно шуми, я уже спать лягу.

– Хорошо.

На улице было темно и прохладно. По небу мерцающей дорожкой тянулся Млечный Путь.

Талли остановилась на обочине у почтового ящика и стала ждать, переминаясь с ноги на ногу, чтобы хоть немного согреться. Голые руки покрылись мурашками. Кольцо настроения на среднем пальце из зеленого стало фиолетовым. Она попыталась припомнить, что это значит.

На холме по другую сторону дороги стоял, сияя в темноте, уютный соседский домик. Из окон топленым маслом разливался свет. Наверное, сидят сейчас за большим столом, играют в «Монополию». Интересно, что они скажут, если взять и заявиться однажды в гости – просто позвонить в дверь, мол, здрасте?

Послышался гул мотора, затем вдали сверкнули фары. Тут же напрочь забыв о семье из дома напротив, она выскочила на дорогу и принялась махать.

Зеленый «додж-чейнджер» затормозил с ней рядом; казалось, машина вся вибрирует, пульсирует звуком. Талли залезла на пассажирское сиденье. Музыка играла так громко, что она сама себя не слышала.

Улыбнувшись ей, Пат ударил по газам, и они с космической скоростью рванули вперед по тихой проселочной дороге.

Вскоре Пат свернул на грунтовку, и Талли поняла, что они на месте. Посреди огромного поля несколько десятков машин с горящими фарами образовали широкий круг. Кто-то оставил включенным радио: Bachman-Turner Overdrive орали из динамиков, что «заняты делами»[16]. Пат припарковался неподалеку, у небольшой рощицы за оградой.

Везде тусовались старшеклассники – вокруг костра, вокруг огромных бочонков с пивом, оставленных прямо на траве. Земля была усыпана пластиковыми стаканчиками. Чуть поодаль, возле амбара, какие-то парни играли в тач[17]. Стоял конец мая, то есть до лета еще жить и жить, и почти все были в куртках. Талли пожалела, что не оделась потеплее.

Пат, крепко держа ее за руку, пробрался сквозь толпу парочек к одному из бочонков и налил им обоим пива.

Талли взяла протянутый ей стакан и следом за Патом вышла из освещенного фарами круга. Отыскав тихое местечко, Пат расстелил на земле свою спортивную куртку и жестом предложил ей сесть.

– Я когда тебя в первый раз увидел, глазам не поверил, – сказал он, усаживаясь рядом и отхлебывая из стакана. – Ты самая красивая девчонка в городе. Все парни тебя хотят.

– Но пришла-то я с тобой, – ответила Талли, улыбаясь. Она тонула в темных озерах его глаз.

Пат сделал огромный глоток, поставил полупустой стакан на землю и, наклонившись, поцеловал Талли.

Ее уже целовали раньше, несколько раз, в основном на дискотеках, – дождавшись медляка, парни начинали суетливо, нервно искать ее губы своими. Никакого сравнения. Губы Пата творили волшебство. Она блаженно выдохнула его имя. Когда Пат, подавшись назад, взглянул на нее, его глаза лучились чистой любовью.

– Я так рад, что ты пришла.

– И я.

Он опрокинул в рот остатки пива и поднялся:

– Надо заправиться.

Пока они стояли в очереди к бочонку, Пат, повернувшись к ней, вдруг нахмурился:

– А ты чего не пьешь? Я думал, ты умеешь по-настоящему отрываться.

– А то!

Талли нервно улыбнулась. Она еще ни разу не пробовала алкоголь, но не отказываться же, нельзя, чтобы Пат подумал, будто она какая-нибудь отличница-недотрога, это ему точно не понравится, а она страшно, отчаянно хотела ему нравиться.

– До дна, – сказала она и в один присест осушила стакан. Тут же, не сумев сдержаться, рыгнула и смущенно рассмеялась.

– Кайф, – одобрительно кивнул Пат и налил им еще по пиву.

Со вторым стаканом было проще, пиво уже не казалось таким мерзким, а к третьему она совершенно перестала чувствовать вкус. После пива она с готовностью хлебала дешевое вино из бутылки, которую откупорил Пат. Целый час они сидели на его куртке, прижавшись тесно-тесно друг к другу, пили и болтали. Он без конца трепался о каких-то своих друзьях, которых она даже не знала, но, впрочем, какая разница. То, как он смотрел на нее, как держал ее за руку, – вот что по-настоящему важно.

– Пойдем, – прошептал он ей на ухо, – потанцуем.

У Талли, едва она поднялась на ноги, закружилась голова. Она никак не могла удержать равновесие и, пока они танцевали, без конца спотыкалась. А потом и вовсе растянулась на траве. Пат засмеялся, схватил ее за руку, помог подняться и повел в укромное, романтичное местечко среди деревьев. Талли, хихикая и спотыкаясь, ковыляла за ним следом и лишь вздохнула, когда он вдруг обернулся, обнял ее и поцеловал.

Ей было так хорошо, по всему телу разливалось тепло, кожу покалывало. Она прижималась к Пату, точно кошка, наслаждаясь этим чувством. Вот сейчас он прервет поцелуй и, чуть подавшись назад, посмотрит ей в глаза и скажет: «Я люблю тебя», прямо как Райан О’Нил в «Истории любви».

Может, она даже назовет его мажором[18], признаваясь в любви в ответ. И своя песня у них будет – «Лестница в небеса», конечно. Они станут всем рассказывать, что познакомились, когда…

Язык Пата разжал ее губы, проник в рот и принялся орудовать внутри, точно инопланетный зонд. Ей больше не было хорошо, ей было странно, неприятно. Она хотела сказать: «Хватит», но ничего не получилось, звука не было, Пат словно высосал весь воздух из ее легких.

Руки шарили по ее телу – скользили по спине, по талии, дергали на ней лифчик, пытаясь расстегнуть. Послышался омерзительный хлопок, и туго натянутые бретельки вдруг ослабли. Рука добралась до ее груди.

– Не надо… – пролепетала Талли, пытаясь отцепить от себя его руки. Она совсем другого хотела. Она хотела любви, романтики, волшебства. Хотела, чтобы ее любили. А вовсе не… этого.

– Нет, Пат, не надо…

– Да ладно ломаться, Талли. Сама знаешь, что хочешь.

Он толкнул ее, и она упала на спину, прямо на землю, больно ударившись головой. На мгновение перед глазами все поплыло. А когда мир вернулся в фокус, Пат уже стоял на коленях у нее между ног. Ее ладони, сложенные вместе, он одной рукой прижимал к земле.

– Вот это мне по вкусу, – сказал он, раздвигая ей ноги.

Задрал топ, уставился на ее обнаженную грудь.

– О да…

Накрыл одну из ее грудей рукой, больно ущипнул за сосок. Потом рука скользнула вниз, под пояс ее джинсов, в трусы.

– Не надо, пожалуйста… – Талли вся извивалась, отчаянно пытаясь вырваться, но это, казалось, только сильнее его возбуждало.

Пальцы скользнули ей между ног, резко толкнулись внутрь, задвигались в ее теле.

– Ну же, детка, расслабься, тебе понравится.

Талли почувствовала, как по щекам побежали слезы.

– Не надо…

– О-о да… – Он навалился на нее, придавил к мокрой холодной траве своим весом.

Слез было так много, что она сама чувствовала на губах их соленый вкус, но Пату, похоже, было все равно. Его поцелуи переродились во что-то совсем иное – склизкое, сосущее, зубастое; но боль, которую они причиняли, вдруг показалась едва ощутимой, когда по животу ударила пряжка его расстегнутого ремня и в тело резко вонзился его член…

Она крепко зажмурилась, не чувствуя ничего, кроме этой боли, разрывавшей плоть между ног, царапавшей внутренности.

А потом все кончилось. Пат скатился с нее, улегся рядом, прижал ее к себе, поцеловал в щеку, как будто то, что произошло между ними, называлось любовью.

– Эй, да ты плачешь. – Ласковым движением он убрал волосы с ее лица. – Ты чего? Я думал, ты хочешь.

Она не знала, что ответить. Как и все девочки, она частенько представляла себе, как именно лишится девственности, но ни разу в ее грезах это не происходило вот так. Она уставилась на него, не веря своим ушам.

– Хочу? Вот этого?

Морщинка досады расчертила пополам его гладкий лоб.

– Хорош, Талли, пойдем танцевать лучше.

От этого его тона – почти робкого, будто он и вправду не мог взять в толк, с чего она так взбеленилась, – стало только хуже. Она, видно, поступила плохо, вертела перед парнем хвостом, а как дошло до дела – сдала назад. Вот что бывает с девчонками, которые такое себе позволяют.

Еще с минуту он лежал рядом, глядя на нее, затем поднялся и натянул штаны.

– Как знаешь. Короче, мне выпить надо. Пошли.

Талли отвернулась, легла на бок.

– Отвали.

Она чувствовала, что Пат еще рядом, смотрит на нее.

– Ну, блин, ты так на меня вешалась, я подумал, ты хочешь. Нельзя делать вид, что на все готова, а потом обламывать. Пора взрослеть, малолеточка. Сама виновата.

Ни слова не говоря, Талли закрыла глаза и испытала облегчение, когда он наконец ушел, оставил ее в покое. В кои-то веки она была рада остаться одна.

Лежа на голой земле, она чувствовала себя разбитой, уничтоженной, но мучительнее всего было осознавать, что она сама в это вляпалась по глупости. Примерно через час она поняла, что вечеринка на исходе – машины потихоньку разъезжались, гудя моторами, с шорохом разбрасывая гравий из-под колес.

А она все лежала, никак не могла заставить себя пошевелиться. Сама виновата – с этим не поспоришь. Тупая малолетка. Любви ей захотелось.

– Дура, – прошипела она, сумев наконец приподняться и сесть.

Медленно оделась, встала. Но, едва выпрямившись, почувствовала, как подкатывает тошнота, и ее тут же вырвало – прямо на любимые туфли. Когда рвотные позывы отступили, она наклонилась, подобрала сумку и, прижав ее к груди, тяжело заковыляла обратно к дороге.

В такой час машин совсем не было. Вот и хорошо. Хотя бы не придется никому объяснять, почему у нее в волосах застряла куча сосновых иголок, а туфли заляпаны рвотой.

По пути домой она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что случилось, – вспоминала, как Пат улыбался ей, приглашая на вечеринку; как нежно поцеловал ее в самый первый раз; как говорил с ней – будто она что-то для него значила; а потом вспоминала того, другого Пата, его грубые лапы, настойчивый язык, цепкие пальцы, его твердый член и резкие движения, которыми он раз за разом загонял его внутрь.

И чем больше она думала об этом, тем плотнее смыкалась вокруг нее стена одиночества.

Если бы она могла довериться кому-то, все рассказать. Возможно, стало бы легче, хотя бы чуточку. Да только поговорить было не с кем.

Мало ей двинутой матери, мало того, что отца она в глаза не видела, – теперь обзавелась еще одним секретом, который придется хранить подальше от чужих глаз. Люди ведь скажут: надо было головой думать, прежде чем идти на вечеринку со старшеклассником.

Приближаясь к дому, она шла все медленнее. Ей казалась невыносимой одна мысль о том, чтобы вернуться туда, остаться один на один со своим одиночеством – в этом доме, который должен был служить ей убежищем, но никогда им не был, с этой женщиной, которая должна была любить ее, но никогда не любила.

Серая соседская лошадь подошла к изгороди и тихонько заржала.

Талли перешла дорогу и поднялась по склону холма. Остановившись у изгороди, она вырвала из земли пучок травы и поднесла к лошадиной морде.

– Держи, мой хороший.

Лошадь понюхала траву и, фыркнув, потрусила прочь.

– Она морковку любит.

Талли резко вскинула голову и увидела соседскую девчонку, сидевшую на изгороди чуть поодаль.

Несколько минут прошло в молчании, тишину нарушало лишь тихое ржание старой кобылы.

– Поздно уже, – сказала соседка.

– Ага.

– Мне нравится тут сидеть по ночам. Звезды такие яркие. Иногда, если очень долго смотреть в небо, начинает казаться, что они парят вокруг, как светлячки. Может, поэтому улицу так назвали. Ты, наверное, думаешь, что я совсем ненормальная, раз несу такую чушь.

Талли хотела ответить, но не смогла. Где-то глубоко-глубоко внутри ее била тяжелая, крупная дрожь, и все силы уходили на то, чтобы стоять спокойно.

Девчонка – Кейт, так ее вроде бы звали – грациозно соскользнула с изгороди. На ней была безразмерная футболка с «Партриджами»[19], рисунок весь потрескался и начал отслаиваться. Она подошла ближе, чавкая резиновыми сапогами по грязи.

– Выглядишь не очень. – Из-за зубной пластинки во рту звук «ш» получился свистящим, шепелявым. – И от тебя блевотиной воняет.

– Я в порядке, – ответила Талли, каменея.

– Точно? В порядке?

Талли, к собственному ужасу, разрыдалась.

Кейт на мгновение замерла, разглядывая ее сквозь свои задротские очки в толстой оправе. А затем, ни слова не говоря, крепко обняла.

Талли дернулась, почувствовав прикосновение, – оно было неожиданным, непривычным. Хотела было отстраниться, но не смогла заставить себя сдвинуться с места. Она и не помнила, когда ее в последний раз вот так обнимали, и вдруг поняла, что всем телом прижимается к этой странной девчонке и боится разжать объятия, будто Кейт – ее единственный якорь, без которого ее унесет далеко-далеко в открытое море, туда, откуда нет возврата.

– Она поправится, обязательно поправится, – сказала Кейт, когда рыдания потихоньку стихли.

Талли, нахмурившись, подалась назад. Она не сразу поняла, о чем речь.

Рак. Кейт решила, что она переживает из-за матери.

– Хочешь, поговорим об этом? – сказала Кейт и, достав свою пластинку, положила ее на поросшую мхом опору изгороди.

Талли уставилась на соседку, не моргая. В серебристом свете полной луны она вгляделась в зеленые глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, и, увидев в них лишь безграничное сострадание, так мучительно захотела открыться, что ее едва не затошнило. Только она понятия не имела, с чего начать.

– Пойдем, – сказала Кейт и повела ее вверх по холму к крыльцу дома. Усевшись на ступеньку, она подтянула колени к груди, спрятала ноги под подолом своей заношенной футболки. – У моей тети Джорджии был рак. Отстой, конечно. Она облысела совсем. Но зато выздоровела.

Талли села с ней рядом, поставила сумку на землю. Блевотиной и правда здорово воняло. Она закурила, чтобы хоть как-то замаскировать запах.

– Я только с вечеринки, которую на речке устраивали, – вырвалось у нее.

– В смысле, с вечеринки старшеклассников? – На Кейт, судя по голосу, это произвело большое впечатление.

– Меня Пат Ричмонд пригласил.

– Из футбольной команды? Ого! Мне мама не разрешит и в одну очередь в столовке со старшеклассником встать. Она чокнутая просто.

– Никакая она не чокнутая.

– Она считает, что восемнадцатилетние парни офигеть какие опасные. Называет их «членами на ножках». Скажешь, не бред?

Талли отвернулась, обвела взглядом поле и сделала глубокий вдох. Она поверить не могла, что собирается рассказать обо всем соседской девчонке, но правда жгла изнутри. Если не вытряхнуть ее наружу – сгоришь дотла.

– Он меня изнасиловал.

Зеленые глаза Кейт впились в ее лицо, Талли это чувствовала, но продолжала сидеть неподвижно, глядя прямо перед собой. Ее стыд был настолько огромным, настолько неодолимым, что невозможно было заставить себя повернуться, увидеть его отражение в чужих глазах. Она ждала чего-то, каких-то слов – что ее обругают, назовут дурой, – но Кейт все молчала. В конце концов Талли не выдержала и искоса взглянула на нее.

– Ты в порядке? – спросила Кейт.

Эти простые слова заставили Талли заново пережить случившееся. В глазах защипало, все вокруг расплылось бесформенными пятнами.

Кейт снова обняла ее. И Талли, впервые с раннего детства, позволила себе найти утешение в чужих объятиях. Наконец отстранившись, она попыталась улыбнуться.

– Я тебя чуть в слезах не утопила.

– Надо кому-нибудь рассказать.

– Нет, ни за что. Все только скажут, что я сама виновата. Это секрет, ладно?

– Ладно, – нахмурившись, неохотно согласилась Кейт.

Талли вытерла глаза и, вспомнив про свою сигарету, сделала очередную затяжку.

– С чего ты ко мне так добра?

– Показалось, что тебе одиноко. А я знаю, каково это, уж поверь.

– Знаешь? Но у тебя же есть семья.

– Им приходится меня любить. – Кейт вздохнула. – А ребята в школе от меня шарахаются, как будто я заразная. Раньше у меня были подруги, но… Хотя ты вообще, наверное, не понимаешь, о чем я. Тебя-то в школе любят.

– Хочешь сказать, вьются вокруг и делают вид, будто меня знают.

– Я бы и на такое согласилась.

Повисла тишина. Затянувшись в последний раз, Талли потушила сигарету. Они с Кейт ужасно разные – будто бы составлены из одних контрастов, совсем как залитое лунным светом поле перед домом, – и все же с ней так просто. Талли едва не заулыбалась – и это сегодня-то, в худший день ее жизни. Такое что-нибудь да значит.

Они просидели на крыльце почти час, то говорили, то просто слушали тишину. Ничего важного не обсуждали – никаких больше секретов, обычная болтовня.

В конце концов, когда Кейт зевнула, Талли поднялась на ноги:

– Пора мне валить.

Они вместе дошли до конца подъездной дорожки. Кейт остановилась у почтового ящика.

– Ну пока.

– Пока.

Талли на мгновение замешкалась, чувствуя себя ужасно неловко. Ей хотелось обнять Кейт на прощанье, может, даже прижать к себе покрепче и объяснить, что без нее эта ночь была бы куда ужаснее, – но она так и не решилась. Проявлять уязвимость опасно, уж этому мать ее научила, а унижения ей на сегодня хватило, больше не вынести. Развернувшись, она пошла к дому. И, едва оказавшись внутри, отправилась прямиком в душ. Пока плети горячей воды хлестали ее по плечам, она думала обо всем, что случилось, – обо всем, чему она позволила случиться, просто потому что хотела сыграть крутую девчонку, – и плакала. А потом выключила воду, выключила слезы, тут же застрявшие тугим комом в горле, и, собрав все воспоминания об этом вечере, затолкала их в дальний угол подсознания – туда же, где хранила детские воспоминания о матери, раз за разом бросавшей ее. И дорогу к ним постаралась поскорее забыть.

Глава пятая

После того как Талли ушла, Кейт еще долго лежала без сна. Затем сбросила одеяло и вылезла из постели.

На первом этаже она нашла все, что требовалось: небольшую статуэтку Девы Марии, церковную свечу в красном стеклянном подсвечнике, коробок спичек и старинные бабушкины четки. Притащив все это обратно в спальню, она устроила небольшой алтарь у себя на комоде и зажгла свечу.

– Господи, – попросила она, склонив голову, сложив ладони в молитве, – пожалуйста, позаботься о Талли Харт и помоги ей справиться с этим несчастьем. И еще, пожалуйста, пусть ее мама выздоровеет. Я знаю, Ты сможешь им помочь. Аминь.

Затем она несколько раз повторила молитву к Деве Марии и отправилась обратно в постель.

Всю ночь ей снилась Талли, их разговор, и она ворочалась с боку на бок, гадая, что ждет ее утром. Стоит ли подойти к Талли в школе или издалека улыбнуться ей? Или, может, надо притвориться, что ничего не было? У популярности есть свои правила, тайные законы, которые пишут невидимыми чернилами, чтобы никто, кроме девчонок вроде Талли, не мог прочитать. Меньше всего Кейт хотелось облажаться и выставить себя на посмешище. Она слышала, что иногда популярные ребята тайком общаются с задротами – например, если родители дружат, – здороваются с тобой, улыбаются и все такое, но только когда вы не в школе. Может, у них с Талли как-то так все и будет.

В конце концов она бросила бесплодные попытки уснуть и встала. Надела халат, спустилась на первый этаж. Отец, сидевший в гостиной с газетой, поднял на нее взгляд и улыбнулся:

– С добрым утром, Кейти Скарлетт! Иди обними своего старика.

Кейт забралась к нему на колени, прижалась щекой к грубой шерсти его рубашки.

Отец заправил ей за ухо прядь волос. Он выглядел усталым – работал очень много, брал двойные смены на заводе «Боинга», чтобы накопить на ежегодную семейную вылазку на природу.

– Как в школе дела?

Он это вечно спрашивал. Однажды, давным-давно, Кейт честно ответила: «Не очень, пап», ожидая, что отец поддержит, даст совет ну или хоть как-то отреагирует, но он промолчал. Услышал то, что хотел услышать, а не то, что она сказала. Мама говорила, это из-за того, что он так вкалывает на заводе.

Кейт могла бы и обидеться на его рассеянность, но почему-то лишь сильнее его полюбила. Отец никогда на нее не орал, не просил быть повнимательнее, не напоминал, что она сама кузнец своего счастья. Это мама вечно поучает, а отец просто любит ее, несмотря ни на что.

– Отлично, – ответила она и широко улыбнулась, чтобы вышло поубедительнее.

– Еще бы, – отец поцеловал ее в висок, – ты же у нас первая красавица в городе, скажешь нет? Не зря тебя мама в честь такой известной героини назвала.

– Да уж, у меня со Скарлетт О’Хара невероятно много общего.

– Посмотрим, – усмехнулся отец. – Тебе, юная леди, еще жить и жить.

Кейт посмотрела ему в глаза:

– Думаешь, я буду красивая, когда вырасту?

– Кейти, – ответил он, – ты уже красавица каких поискать.

Она сберегла эти слова, припрятала в кармашке – как те круглые полированные камушки, которые носят с собой и гладят, чтобы успокоиться, – и, пока собиралась в школу, то и дело прикасалась к ним, перекатывала на ладони.

К тому моменту, как она собралась, дом опустел. «Школьный автобус Маларки» уже уехал.

Она так нервничала, что пришла на остановку намного раньше обычного. Каждая минута тянулась целую вечность, а Талли все не было, она не появилась, даже когда автобус тряско выкатился на дорогу и затормозил у остановки.

Уронив подбородок на грудь, Кейт поднялась по ступенькам, плюхнулась на сиденье в первом ряду.

Все утро в школе она искала Талли глазами, но так и не увидела. Во время обеда, проскочив с подносом мимо группы популярных ребят, которые потехи ради то и дело пролезали к раздаче без очереди, она уселась за один из длинных столов в дальнем углу. В противоположном конце столовой школьники смеялись, пихали друг друга, болтали, но здесь, в резервации для изгоев, стояла удручающая тишина. Кейт, как и остальные обитатели резервации, сидела, упершись взглядом в поднос.