В самом сердце художественной литературы заключен парадокс, по крайней мере, так показывает мой опыт: в то время как средством литературы является язык, чья основная функция – общение, я могу писать удовлетворительные произведения, лишь полностью исключая эту функцию.

Объясню. Как автор я создаю из слов некое произведение, однако слова лишены смысла до тех пор, пока их не оживляет сознание читателя. Каждое повествование ведется автором и читателем совместно, и оно остается неполным до тех пор, пока не появляется читатель и не интерпретирует написанное.

Каждый читатель подходит к тексту со своим собственным восприятием, представлениями о реальности, приобретенными ранее познаниями относительно того, каков наш мир и каким он быть должен. Все это постигается через опыт, хотя у каждого конкретного человека своя собственная история встреч с неумолимой реальностью. Именно благодаря этим боевым шрамам оценивается достоверность сюжета; глубина персонажей измеряется по шкале воспоминаний о реальных событиях; правдоподобность каждого повествования сопоставляется со страхами и надеждами, живущими в сердце.

Хорошее повествование не может быть похоже на строгий юридический документ, проводящий читателя по узкому мостику, переброшенному через пропасть бессмысленного. Скорее оно должно быть безлюдным домом, голым садом, пустынным берегом океана. Читатель приходит со своим тяжелым багажом, бережно лелеемыми личными вещами, семенами сомнения и мировоззрением, схемами человеческой природы и корзинами веры, поддерживающей его силы. Он поселяется в повествовании, исследует все укромные закутки, переставляет мебель в соответствии со своими вкусами, покрывает стены набросками своей внутренней жизни и тем самым превращает его в свой дом.

Как автор я нахожу попытку построить дом, который удовлетворил бы любого воображаемого будущего обитателя, сковывающей, ограничивающей, парализующей. Гораздо лучше построить здание, в котором я сам буду чувствовать себя дома, умиротворенный балансом между реальностью и искусственностью языка.

Однако опыт показал, что именно тогда, когда я наименее настроен на общение, результат максимально открыт для интерпретации; именно тогда, когда меня наименее заботит удобство моих читателей, они с наибольшей вероятностью сделают мое повествование своим домом. Лишь сосредоточившись исключительно на частном, я получаю возможность достичь общего.

Таким образом, отбирать рассказы для этого сборника было во многом проще, чем отбирать рассказы для моего дебюта «Бумажный зверинец и другие рассказы»: исчезло давление от попытки «преподнести товар лицом». Вместо того чтобы ломать голову над тем, из каких рассказов получится «лучший» сборник для воображаемого читателя, я решил остановиться на тех рассказах, которые больше всего нравятся мне самому. В этом неоценимую помощь мне оказал мой редактор Джо Монти, которому удалось сплести разрозненные сюжеты в единое повествование, чего не смог разглядеть я сам.

Надеюсь, каждый из вас найдет в этом сборнике рассказ, в котором почувствует себя как дома.

Призрачные дни

НОВАЯ ПАСИФИКА, 2313 ГОД

Мисс Корон указала на доску-экран, на которую вывела отрывок кода.

– Давайте составим дерево вызовов этой классической функции на языке «Лисп», рекурсивно вычисляющей n-й член последовательности Фибоначчи.

Оуна внимательно смотрела на Учительницу, отвернувшуюся к доске. Мисс Корон была без шлема. Ее платье оставляло открытыми руки и ноги, что, как она объясняла детям, было «красивым» и «естественным». Умом Оуна понимала, что ледяной воздух в классе, от которого у нее самой и у остальных детей даже при непродолжительном пребывании без защитного облачения случилось бы переохлаждение, идеально подходит для Учителей, и все же от этого зрелища она непроизвольно поежилась. От прикосновения к внутренней стороне герметичного термокостюма ее чешуя зашуршала, и этот шорох громкими отголосками отозвался в шлеме.

– Рекурсивная функция работает подобно вложенным друг в друга матрешкам, – продолжала мисс Корон. – Для того чтобы решить общую задачу, рекурсивная функция вызывает сама себя, решая частный вариант той же самой задачи.

Оуна пожалела о том, что не сможет вызвать частную версию самой себя, чтобы решить свои проблемы. Она мысленно представила, что у нее внутри есть «Оуна послушная», которой доставляет радость написание алгоритмов на классических языках программирования и изучение поэзии на архаичном английском языке. Это позволило бы ей освободиться от нудных занятий и полностью сосредоточиться на таинственной цивилизации Новой Пасифики, на давным-давно исчезнувших коренных обитателях планеты.

– Но какой смысл изучать мертвые языки программирования? – спросила вслух Оуна.

Все дети в классе разом обернулись к ней, и золотистый блеск чешуи у них на лицах ослепил ее даже сквозь два слоя стекла – в шлемах у них и в шлеме самой Оуны.

Оуна мысленно поругала себя. По-видимому, вместо «Оуны послушной» она почему-то вызвала «Оуну-бунтарку», из-за которой постоянно попадала в неприятности.

Оуна обратила внимание на то, что сегодня на обнаженном лице мисс Корон особенно яркая косметика, однако губы Учительницы, накрашенные ярко-красной помадой, практически исчезли, превратившись в тонкую линию, когда она постаралась сохранить улыбку.

– Мы изучаем классические языки программирования для того, чтобы понять образ мышления наших далеких предков, – сказала мисс Корон. – Вы должны знать, откуда вы.

Она произнесла «вы» так, чтобы показать, что она имела в виду не одну только Оуну, а всех детей колонии Новая Пасифика. Покрытая чешуей кожа, переносящие высокие температуры внутренние органы и кровеносные сосуды, шестидольные легкие – все это было позаимствовано у местной фауны. Внедренная в организмы детей чуждая биохимия позволяла им дышать за пределами Купола, жить на этой горячей ядовитой планете.

Оуна понимала, что ей нужно замолчать, но, подобно тому как рекурсивные функции на блок-схеме мисс Корон должны были возвращаться в точку вызова, она не могла удержать «Оуну-бунтарку».

– Я знаю, откуда я: я была рассчитана компьютером и выращена в пробирке, после чего росла в стеклянном питомнике, куда закачивался воздух снаружи.

– О, Оуна, я… Я имела в виду совсем другое. – Голос мисс Корон смягчился. – Новая Пасифика находится слишком далеко от наших родных миров, и за нами не пришлют спасательный корабль, потому что никому и в голову не придет, что мы выжили в «червоточине» и теперь застряли здесь, в противоположном конце галактики. Вы никогда не увидите прекрасные парящие острова Тай-Винн и восхитительные эстакады Пеле, изящные города-деревья Поллена и кишащие жилые соты Тирона: вы полностью отрезаны от своего прошлого, от остального человечества.

Выслушав – в миллионный раз – эти туманные легенды о чудесах, которых она оказалась лишена, Оуна почувствовала, как у нее на спине чешуя встала дыбом. Она терпеть не могла подобную снисходительность.

Но мисс Корон продолжала:

– Однако когда вы овладеете «Лиспом» в достаточной степени, чтобы читать исходные тексты программ первых автоматических разработчиков на Земле, когда вы изучите архаичный английский и сможете понимать Декларацию о новой судьбе, когда вы познакомитесь с культурой и обычаями и насладитесь всеми хранящимися в Библиотеке голограммами и симуляторами, тогда вы в полной степени поймете блистательность и величие наших предков, нашей расы.

– Но мы не люди! Вы создали нас по образу и подобию растений и животных, живущих здесь. Мы больше похожи на вымерших коренных обитателей Новой Пасифики, чем на вас!

Мисс Корон молча смерила Оуну взглядом, и та поняла, что попала в точку. В этой правде мисс Корон не желала признаваться даже самой себе. В глазах Учительницы эти дети никогда не будут в полной мере хорошими, никогда не будут настоящими людьми, хотя именно они и олицетворяли будущее человечества на этой негостеприимной планете.

Шумно вздохнув, мисс Корон продолжала, как будто ничего не произошло:

– Сегодня День памяти, и я не сомневаюсь, что вы порадуете Учителей своими презентациями. Но давайте сначала закончим наш урок. Для того чтобы вычислить n-й элемент, рекурсивная функция вызывает себя и вычисляет (n-1) – й и (n-2) – й элементы, чтобы сложить их друг с другом, каждый раз возвращаясь все дальше назад, решая предыдущие варианты той же самой задачи… Таким образом, прошлое, – закончила мисс Корон, – шаг за шагом накапливаясь через рекурсии, становится будущим.

Прозвенел звонок, и урок наконец закончился.

* * *

Даже несмотря на то что времени на еду в этом случае оставалось меньше, Оуна и ее друзья никогда не ленились проделать долгий путь пешком, чтобы пообедать за пределами Купола. Есть внутри означало бы выдавливать из тюбиков пасту через специальные клапаны в шлеме или возвращаться в вызывающие чувство клаустрофобии резервуары в дортуаре.

– Что собираешься делать? – спросил Джейсон, откусывая кусок похожего на пчелиные соты плода, смертельно ядовитого для Учителей, однако все дети его просто обожали. – Джейсон обклеил свой термокостюм белыми керамическими плитками, чтобы сделать его похожим на старинный скафандр со старых картинок. Рядом с ним стоял флаг – звездно-полосатое полотнище Американской империи (или Американской республики?) – его артефакт. Вечером на собрании по случаю Дня памяти Джейсон собирался рассказать про Нила Армстронга, первого человека, побывавшего на Луне. – Костюма ведь у тебя нет.

– Не знаю, – сказала Оуна, стаскивая с головы шлем и снимая термокостюм. Она полной грудью вдохнула горячий свежий воздух, свободный от удушливого химического запаха фильтров системы рециркуляции. – И мне все равно.

Каждый, кому предстояло выступить с презентацией на собрании, должен был быть в костюме. Две недели назад Оуне выдали артефакт: маленькую плоскую металлическую пластинку с грубой поверхностью размером с ладонь, имеющую форму детской лопатки. Она была темно-зеленого цвета, с короткой толстой рукояткой и двусторонним лезвием, тяжелее, чем можно было бы предположить по внешнему виду. Это была семейная реликвия, принадлежащая мисс Корон.

– Но эти артефакты и рассказы имеют для Учителей такое большое значение, – сказала Тэлия. – Они будут крайне недовольны, если ты не проведешь исследования.

Тэлия приклеила свой артефакт (белую фату) на шлем и надела поверх термокостюма кружевное белое платье, чтобы можно было разыграть классическую свадьбу вместе с Далем, покрасившим свой термокостюм в черный цвет в подражание женихам, которых он видел на старых голограммах.

– Кто может поручиться, что все эти рассказы правда? Мы ведь никогда не сможем туда попасть.

Оуна положила лопатку на стол, чтобы та впитывала тепло солнца. Она представила себе, как мисс Корон протягивает руку к лопатке (бесценной реликвии из мира, который больше никогда не увидит) и вскрикивает, прикоснувшись к горячему металлу.

«Вы должны знать, откуда вы».

Сама Оуна предпочла бы использовать эту лопатку, чтобы раскопать прошлое Новой Пасифики, ее планеты, где она была дома. Ей хотелось узнать историю аборигенов гораздо больше, чем знакомиться с прошлым Учителей.

– Они цепляются за свое прошлое, словно мерзкий клейкий лишай! – воскликнула Оуна, давая выход вскипающей в груди злости. – И тем самым внушают нам, что мы плохие, неполноценные, что мы никогда не станем такими, как они. Но сами они не выживут здесь и часа!

Схватив лопатку, она с силой зашвырнула ее в лес из белодревов.

Джейсон и Тэлия промолчали. После нескольких неловких мгновений они встали.

– Нам нужно готовиться к собранию, – пробормотал Джейсон.

И они направились обратно в Купол.

Какое-то время Оуна сидела одна, рассеянно считая пролетающие над головой крылатые челноки. Вздохнув, она встала и пошла в лес искать лопатку.

Если честно, в такие теплые, погожие осенние дни Оуне больше всего хотелось находиться на улице без термокостюма и шлема, бродить по зарослям белодревов среди шестиугольных стволов, уходящих в небо, под колышущимся зеркальным пологом серебристо-белых шестиконечных листьев, слушая их загадочный шепот и смех.

Она смотрела на танцующих в воздухе мошек – они бешено молотили своими шестью прозрачными ярко-голубыми крылышками, выписывая в воздухе узоры, которые, она была уверена, представляют собой своеобразный язык общения. Купол был построен на месте древнего города аборигенов: и тут и там среди зарослей возвышались курганы – груды угловатых обломков, оставленных загадочными коренными обитателями этой планеты, полностью вымершими за тысячелетия до прибытия корабля с колонистами, пустынные развалины, наполненные призрачной тишиной.

«Не очень-то они и старались», – подумала Оуна. Учителя никогда не проявляли особого интереса к аборигенам, поглощенные лишь тем, чтобы вбить детям в голову всякий мусор о старой Земле.

Оуна ощущала лицом и телом солнечное тепло, ее белая чешуя переливалась в ярких лучах всеми цветами радуги. Полуденное солнце было таким жарким, что там, где тень от белодревов не прикрывала землю, закипала вода и лес был наполнен струйками белого пара. Хотя Оуна не могла забросить лопатку далеко, отыскать ее в густых зарослях было непросто. Оуна продвигалась медленно, внимательно изучая каждый торчащий из земли корень и каждый перевернутый камень, каждую груду древних обломков. Ей хотелось надеяться, что лопатка не сломалась.

Ну вот, наконец!

Она поспешила к лопатке, которая лежала на груде обломков, устроившись среди метелок травы, смягчившей ее падение. Под ней скопилось облачко пара, в котором она словно бы плавала. Оуна наклонилась к ней.

Пар обладал запахом, с которым Оуна еще никогда не сталкивалась. Под его воздействием зеленый налет, покрывавший лопатку, частично растаял, обнажив блестящий золотистый металл. До Оуны внезапно дошло, какой же древний этот предмет, и она, смутно вспомнив рассказы про религию на уроках культуры и обычаев, подумала, не является ли лопатка какой-нибудь ритуальной утварью.

Впервые она задумалась, могли ли предположить предыдущие владельцы лопатки, что она однажды окажется за миллиард миллиардов миль от дома, на древнем чужеродном кургане, в руках девочки, имеющей мало общего с человеческой расой.

Завороженная запахом, Оуна потянулась за лопаткой, сделала глубокий вдох и потеряла сознание.

ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД

На карнавал по случаю Дня всех святых Фред Хо решил нарядиться Рональдом Рейганом[1].

В первую очередь потому, что маска продавалась в магазине распродаж. Также можно было надеть отцовский костюм, который тот надевал всего раз, в день открытия ресторана. Для родителей Фреда потрясением стало уже то, что он шел на карнавал.

Еще в брюках были глубокие карманы, куда можно было спрятать подарок. Тяжелый и угловатый, древний сувенир в форме лопатки согревался сквозь тонкую ткань теплом его бедра. Фред надеялся, что Кэрри использует его как пресс-папье, повесит в качестве украшения на стену или даже, воспользовавшись отверстием в рукоятке, превратит в курительницу благовоний (от нее частенько пахло сандаловым деревом и пачули).

Заехав за Фредом к нему домой, Кэрри помахала рукой его родителям, которые стояли в дверях, сбитые с толку и настороженные, и не махали в ответ.

– Выглядишь ты классно, – сказала Кэрри. Ее маска лежала на приборной панели.

Фред испытал облегчение от того, что она одобрила его наряд. И не просто одобрила. Сама Кэрри нарядилась Нэнси Рейган.

Фред рассмеялся, стараясь придумать какое-нибудь подходящее замечание. Но когда он наконец остановился на «Ты выглядишь прекрасно», они проехали целый квартал, и было слишком поздно. Поэтому Фред просто сказал:

– Спасибо за то, что пригласила меня на карнавал.

Снаружи школа была украшена оранжевыми вымпелами, пластмассовыми летучими мышами и бумажными тыквами. Фред и Кэрри надели маски и вошли внутрь. Они танцевали (ну, вообще-то, танцевала Кэрри, Фред по большей части лишь старался ей подражать).

Хотя двигался он по-прежнему стесненно и неуклюже, маска помогала не переживать по поводу самого главного навыка для выживания в американской школе – умения быть таким, как все.

Скоро лица у них начали потеть под резиновыми масками. Кэрри пила один стаканчик приторно-сладкого пунша за другим, однако Фред, решивший не снимать маску, лишь качал головой. Но когда началась песня «Я буду всегда тебя любить», они уже были готовы покинуть погруженный в темноту спортивный зал.

Снаружи стоянка была заполнена привидениями, Суперменами, инопланетянами, ведьмами и принцессами. Все приветливо махали «президентской чете», и та махала в ответ. Фред упорно не снимал маску. Он умышленно шел медленно, наслаждаясь вечерней прохладой.

– Эх, если бы День всех святых был каждый день! – сказал Фред.

– Зачем? – удивилась Кэрри.

«Никто меня не узнаёт, – захотелось сказать ему. – Никто на меня не пялится». Но вместо этого он сказал:

– Мне нравится быть в маскарадном костюме.

Фред произнес это медленно и старательно, и ему показалось, что он не услышал в своем голосе акцента.

Кэрри кивнула, как будто поняла его. Они сели в машину.

До появления Фреда в средней школе Ист-Норбери еще никогда не было ученика, для которого английский язык не был родным и который мог оказаться нелегальным иммигрантом. По большей части к нему относились дружелюбно, однако тысячи улыбок, перешептываний и жестов, самих по себе вроде бы безобидных, постоянно напоминали: «ты здесь чужой».

– Ты волнуешься по поводу встречи с моими родителями? – спросила Кэрри.

– Нет, – соврал Фред.

– Маме просто не терпится с тобой познакомиться.

Они подъехали к белому ранчо, перед которым раскинулся безукоризненно подстриженный газон. На почтовом ящике у входа было написано «Уайенн».

– Это твой дом, – сказал Фред.

– А ты, оказывается, умеешь читать! – пошутила Кэрри, выходя из машины.

Направляясь к дому, Фред чувствовал в воздухе запах моря и слышал шум волн, набегающих на берег. На крыльце стоял фонарь из тыквы.

«Сказочный домик, – подумал Фред. – Американский замок».

* * *

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Фред, стоя в дверях кухни.

Миссис Уайенн («Зовите меня Кэмми») сновала между столом, используемым как место для нарезки-перемешивания-раскладывания, и плитой. Одарив Фреда мимолетной улыбкой, она снова принялась за работу.

– Не утруждай себя. Иди лучше поболтай с моим мужем и Кэрри.

– Я правда могу помочь, – настаивал Фред. – Я разбираюсь в готовке. У моих родителей ресторан.

– О, знаю. По словам Кэрри, свинина му-шу[2] там просто объедение. – Оторвавшись от работы, миссис Уайенн обернулась, и ее улыбка стала еще шире. – А ты хорошо говоришь по-английски!

Фред никак не мог взять в толк, почему все считают таким важным упомянуть об этом. В голосах людей звучало удивление, и он не знал, что отвечать.

– Спасибо.

– Правда, очень хорошо. Ну а теперь ступай. Я сама управлюсь.

Фред вернулся в гостиную, жалея о том, что нельзя было остаться в таком привычном тепле кухни.

* * *

– Это просто ужасно, – сказал мистер Уайенн. – Какие они храбрые, эти студенты с площади Тяньаньмэнь[3]. Настоящие герои!

Фред молча кивнул.

– А твои родители, – продолжал мистер Уайенн, – тоже были диссидентами?

Фред замялся. Он вспомнил, как его отец читал китайскую газету с фотографиями многолюдных протестов в Пекине, которую бесплатно раздавали в китайском квартале в Бостоне.

– Глупые юнцы! – воскликнул он, красный от возмущения. – Родители потратили на них столько денег, а они позируют перед фотографирующими их иностранцами, вместо того чтобы учиться! Чего они хотят добиться? Избалованные, начитались американских книг! – Затем отец повернулся к Фреду и погрозил ему кулаком. – Если ты только посмеешь выкинуть подобный фортель, я хорошенько тебя отлуплю, чтобы впредь думал головой, а не задницей!

– Да, – наконец сказал Фред. – Вот почему мы перебрались сюда.

Мистер Уайенн удовлетворенно кивнул.

– Америка – замечательная страна, правда?

Если честно, Фред так и не мог взять в толк, почему однажды родители разбудили его среди ночи; почему они плыли на лодке, ехали на машине, затем на автобусе, потом поднялись на большой корабль; почему на протяжении многих дней они сидели в темном трюме, где его постоянно тошнило от качки; почему после высадки на берег они прятались в кузове грузовика, до тех пор пока не оказались в грязных трущобах китайского квартала Нью-Йорка, где какие-то люди разговаривали с его отцом угрожающим тоном, а тот лишь молча кивал; почему отец однажды объявил, что они теперь другие люди и у них другие имена и ни в коем случае нельзя вступать в разговоры с иностранцами и полицией; почему несколько лет они жили в подвале ресторана, в котором работали, и бесконечно обсуждали, как заработать достаточно денег и расплатиться с суровыми людьми; как они, наконец, переехали в Ист-Норбери, этот городок на побережье Новой Англии, где, как сказал отец, нет китайских ресторанов, а американцы слишком глупы, чтобы понять, что повар из него никакой.

– Да, сэр, замечательная, – вслух произнес Фред.

– И ты держишь в руках лицо великого человека, – сказал мистер Уайенн, указывая на маску Рейгана у него в руках. – Истинный борец за свободу.

После той недели в июне отец каждый вечер подолгу о чем-то разговаривал вполголоса по телефону. И вдруг он объявил Фреду и его матери, что им нужно вызубрить новую «легенду» про то, что они якобы были связаны со студентами, погибшими на площади Тяньаньмэнь, разделяли те же самые идеалы и были безнадежно влюблены в «демократию». В разговорах все чаще стало упоминаться выражение «политическое убежище», и все готовились к беседе с иммиграционными чиновниками в Нью-Йорке, чтобы наконец узаконить свое пребывание в Америке.

– Тогда мы сможем остаться здесь и заработать кучу денег, – удовлетворенно заявил отец.

Раздался звонок в дверь. Кэрри встала и взяла вазочку с конфетами.

– Кэрри просто обожает приключения, – сказал мистер Уайенн. Он понизил голос. – Вечно пробует что-нибудь новенькое. В ее возрасте бунтарский дух – это естественно.

Фред кивнул, не зная, как понимать эти слова.

Лицо мистера Уайенна потеряло свое дружелюбное выражение, словно с него спала маска.

– Пойми, у нее сейчас такой период. И ты – лишь часть… – он неопределенно махнул рукой, – часть того, чем Кэрри пытается воздействовать на меня. Все это несерьезно, – добавил он. Однако тон его был абсолютно серьезным.

Фред ничего не сказал.

– Я просто хочу, чтобы не было никакого недопонимания, – продолжал мистер Уайенн. – Людям свойственно общаться в своем кругу; надеюсь, ты согласишься.

В прихожей Кэрри ахнула, притворяясь, будто ее напугали гости, затем громко выразила восхищение их маскарадными костюмами[4].

– Не пойми превратно то, как Кэрри к тебе относится.

Кэрри вернулась в гостиную.

– Почему такая тишина? – спросила она. – О чем это вы тут сплетничали?

– Я просто попросил Фреда рассказать про свою семью, – сказал мистер Уайенн, и его лицо снова стало приветливым и улыбающимся. – Ты знаешь, что они были диссидентами? Очень мужественные люди.

Поднявшись на ноги, Фред сунул руку в карман и стиснул маленькую бронзовую лопатку. В эту минуту ему очень захотелось швырнуть ее в лицо мистеру Уайенну, почему-то очень напомнившее лицо его собственного отца.

Однако вместо этого он сказал:

– Извините, я не догадывался, что уже так поздно. Мне пора идти.

ГОНКОНГ, 1905 ГОД

– Цзючжун! – снова громко окликнул Уильяма отец. Он не сдерживал свой голос, в отличие от соседки, которая пыталась успокоить ребенка, страдающего коликами.

«Ну почему в Гонконге все кричат? На дворе двадцатый век, а все ведут себя так, будто по-прежнему живут в деревне».

1 2 3...9 >

На страницу:

Перейти

1 из 9

Другие книги автора