Есть женщины от природы наделенные врожденным инстинктом власти. Стремление властвовать составляет смысл их жизни. Это занятие им никогда не надоедает. И дело не в масштабах власти. Такие личности не претендуют покорить какие-то особые административные высоты, хотя, при случае, делают завидную карьеру. Просто распоряжаться окружающими, помыкать ими, разводить и сводить по собственному усмотрению является их предназначением. Без этого они жить не могут!

А. Г. Звягинцев

Глава 1

Конклюдентные действия[1]

Вот тогда и возникло это смятение от непонимания происходящего, пугающее своей необъяснимостью, смутностью, сознанием собственной беспомощности. И запомнилось, и уже не оставляло его никогда.

Мальчик был еще маленький, лет десяти, и жил летом на даче с дядей и тетей, у которых своих детей не было. Они души в нем не чаяли и баловали, как только можно. А родители его в это время отдыхали в Болгарии.

Как-то днем в послеобеденную жару, когда дядя и тетя возились в саду, мальчик пробрался на маленькую веранду – влез в окно, чтобы его не заметили, – и пристроился там с книжкой, которую накануне перед отъездом привез отец. Дверь он старательно закрыл, а шторы задернул, чтобы его не нашли. И поэтому – а может, книжка оказалась интересной – он сначала ничего не услышал. А потом было уже поздно.

Сначала он просто не мог понять, что происходит. В большой комнате слышались невнятные, приглушенные голоса, шарканье ног, какая-то возня. Мальчик поднял голову и стал вслушиваться. Страх сразу вошел в него, потому что голоса были чужие, а он был один. И вдруг ему в голову пришла страшная мысль, что эти люди сделали что-то плохое с дядей и тетей, а теперь ищут его. И сердце у мальчика заколотилось сразу во всем теле, сотрясая его. А потом он непослушными пальцами зачем-то чуть отодвинул занавеску, прикрывавшую стекло на двери, и приник к образовавшейся щели и одним глазом. И увидел в комнате дядю и тетю.

Но страх не ушел, он вцепился в мальчика еще сильнее, потому что увиденное было непонятно и жутко. Дядя молча тянул тетю за руки, а она упиралась и что-то говорила ему сдавленным, свистящим шепотом, оглядываясь на распахнутую входную дверь. Только тут мальчик вдруг разобрал слова: «Олег, ты что! Не надо! Ты с ума сошел… Валька же тут! Войдет сейчас!»

Услышав свое имя, мальчик невольно закрыл глаза. Это все из-за него! Ему нельзя видеть то, что он может увидеть сейчас!

Но он все равно открыл глаза и увидел, как дядя захлопнул входную дверь и стал подталкивать тетю куда-то в угол. Она упиралась, продолжая что-то непрерывно шептать, но он не отпускал ее ни на секунду. А потом они пропали с глаз, и что-то тяжело заскрипело там, в комнате…

Мальчик вжался щекой в холодное стекло, вывернув голову, и на мгновение увидел, что они оба лежат на диване, и вдруг услышал странные, жуткие стоны тети…

Страх сотрясал его все сильнее. А стоны были невыносимы. Еще немного, и он закричит сам, понял мальчик, и тогда они его обнаружат! Но бежать можно было только мимо них, а он понимал, что этого делать нельзя. Ни за что!

Вдруг он вспомнил, что оставил окно открытым. Занемевшее от страха тело не слушалось мальчика, но он дополз до окна, отдернул штору и увидел верхушки елок на фоне синего, до рези в глазах ослепительного неба и с какой-то оглушительной ясностью услышал радостный гомон птиц. Он поднялся с колен, лег животом на подоконник и вывалился головой вперед, обдирая колени, из окна на траву.

Не обращая внимания на боль, он добежал до беседки и затаился там. В голове его что-то клокотало, больно било в виски, и страх не оставлял его. Он сидел там и чего-то ждал. Мальчик не думал о том, что увидел. Он только знал, что видеть это ему было нельзя. Еще он сразу решил про себя, что никогда и никому не признается в том, что все-таки видел это.

И тут он услышал шаги. Кто-то спустился с крыльца и пошел к беседке. Мальчик сразу понял, кто это идет. Они все знают, подумал он. Слышали, как я лез в окно, потом зашли на веранду, увидели книгу и сразу поняли, что я все время был там, все видел и слышал.

Что же он теперь со мной сделает?

Дядя стоял на пороге беседки и внимательно глядел на мальчика, который не мог поднять глаза. Потом он сел рядом, и мальчик испуганно втянул голову в плечи. На соседней даче вдруг громко заиграла музыка.

– А мы тут тебя потеряли, – каким-то странным, хриплым голосом сказал дядя. – А ты вот где спрятался.

– Я не прячусь, – стал торопливо оправдываться мальчик.

– Я знаю. Это я так, к слову, – объяснил дядя, глядя куда-то далеко-далеко. – Чего тебе прятаться? Зачем? Ну, беги.

На пороге беседки мальчик почему-то обернулся, дядя смотрел на него как-то странно – то ли с усмешкой, то ли извиняясь. Он как будто хотел сказать что-то, объяснить, но не решился. То ли просто не нашел слов. А тетя, неожиданно веселая, раскрасневшаяся, возилась на большой веранде с грибами, которые они набрали утром, и даже что-то напевала, тихо улыбаясь.

Прошло немало лет, мальчик вырос и многое узнал о том, что случается с мужчиной и женщиной, и все-таки случившееся тогда на даче так и осталось в его памяти навсегда. Догадались ли они, что он все видел? Что пережили, если догадались? Что подумали о нем? Этого он так и не узнал. И не узнает уже никогда.

Глава 2

Злонамеренное соглашение[2]

Выбравшись из метро на Сухаревской, там, где к пятикупольной церкви Троицы в Листах приделали очередной торговый центр с «Макдоналдсом» и, рискуя сломать ноги на узких обледенелых тротуарах, заставленных бесчисленными машинами, я углубился в сретенские переулки.

Я шел на работу. Меня вызвал шеф. Сам Бегемот. У него было для меня дело. Чисто конкретное. Он не мог поручить его никому другому. Такое вот мне собирались оказать высокое доверие.

Вообще-то по паспорту Бегемот значился Макогоновым Георгием Венедиктовичем, и в школе мы его сначала звали просто Макогоном. Но потом я первый в классе прочел «Мастера и Маргариту». Всякий раз, когда в великом романе на сцене появлялся толстяк с кошачьей физиономией и круглой головой, поросшей густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть, я видел перед собой, как живого, нашего классного мудилу Макогона. И уже не мог называть его иначе, а за мной последовали остальные, потому что в классе я был авторитетом, а Макогон им не был. Он был мудилой – именно так его называли, когда о нем заходила речь. «А где этот мудила?» или «Чего ждать от этого мудилы?» – говорил кто-то из ребят, и все знали, о ком речь. Об этом мудиле Макогоне, превратившемся в мудилу Бегемота.

Потом я понял, что с Бегемотом вышла ошибка – в великом романе он был обаятельный, а Макогон своей необъятной прыщавой рожей внушал отвращение, и прежде всего нашим девчонкам, особенно когда, сопя и потея, он пытался полапать их. Но было поздно – кличка Бегемот приклеилась к нему так, что уже не отодрать. А на самом деле он был похож на жирного, тупого, самодовольного гангстера, с серой обвислой кожей на морде, сальными губами и толстыми волосатыми пальцами, без которого не обходится ни один боевик про итальянскую мафию.

Хотя никаким мафиози Бегемот, честно говоря, не был. Просто, повзрослев и окончательно превратившись в ходячий бочонок, облаченный в костюм и галстук, Бегемот скоро понял, что быть неотразимым остроумным красавцем ему не суждено, а потому придется быть таким, каков он есть на самом деле. То есть жирным, грубым и циничным. Возможно, он поначалу и погоревал немного по этому поводу, но потом быстро сообразил, что жить таким существом вполне даже можно. Его манеры в комплекте с лоснящейся физиономией и трехслойным затылком, видным даже из-за ушей, производили на людей куда более сильное впечатление, чем старания быть галантным, изящно шутить и говорить умные вещи. С тех пор он сопел, чмокал губами, без зазрения совести пучил свои глазенки в любой компании и отпускал женщинам откровенные пошлости прямо в глаза. Причем с нескрываемым удовольствием.

И дела его пошли в гору. Потому что хотя он и не был киношным гангстером, но, как выяснилось, не был и подлинным мудилой. В настоящей жизни он разобрался куда быстрее, чем многие наши школьные и университетские гении, чьи таланты вдруг оказались мало кому нужны, когда они повзрослели.

Наконец я пробился сквозь ледяные колдобины к старинному одноподъездному зданию, в котором теперь среди множества других агентств, представительств и никому не ведомых фирм размещалась контора Бегемота. Предъявив верзиле в черном костюме с какой-то идиотской нашивкой на рукаве свой такой же идиотский пропуск, который на моих глазах наскоро соорудила секретарша Бегемота, я поднялся на второй этаж.

Здесь в коридоре стоял огромный, как шкаф, автомат, выдававший кофе – от эспрессо до капучино. Я скормил шкафу червонец, который он долго переваривал с утробным завыванием, и с привычным удовлетворением нажал кнопку «капучино», хотя рядом с ней значилась цена – 15 рублей. Аппарат вздрогнул, напрягся и все-таки выдал мне стаканчик, в котором поверх кофе плавала шапка белой сливочной пены. Как-то я случайно открыл, что этот шкаф плохо разбирает, сколько денег ему скормили, и с тех пор с тихой радостью пользовался его доверчивостью.

– Эх ты, дурачок, – ласково сказал я, дал ему щелчка в холодный металлический лоб и со стаканчиком капучино поднялся на третий этаж во владения Бегемота.

Симпатичная, тоненькая, как художественная гимнасточка, секретарша – всякий раз при виде ее невольно думалось, что если эта скотина Бегемот заставляет девочку отдаваться ему, то хлеб свой она зарабатывает непосильным трудом, – особо доверительным голосом сообщила, что «он только что про вас спрашивал». То ли я ей нравился, то ли по привычке, она всегда кокетничала со мной напропалую. Но я никак не реагировал, потому как чувствовал себя рядом с ней настоящим «папиком», и подозревал, что и она так считает про себя. А кокетничает на всякий случай, сразу сообразив своим быстрым умишком, что Бегемот относится ко мне не так скотски, как к другим сотрудникам своего богоугодного заведения.

У девушки были широко расставленные глаза – верный признак того, что пусть умишко у нее и небольшой, но холодный и расчетливый, а ценит она только то, что можно использовать практически.

Несколько лет назад, когда Бегемот вдруг, к моему изумлению, оказался главным редактором журнала, он при первой же нашей встрече сообщил, что у него две бухгалтерши и обе главные. Понятно, мне надо было тут же спросить его, зачем ему две бухгалтерши и обе главные. Я спросил. Бегемот радостно затрясся, заклекотал, задыхаясь от смеха, и сообщил: «А я с одной живу, а с другой…» Он сделал паузу, мутные глазки его выпучились, как у настоящего бегемота, и, помирая от довольства собой, он закончил: «А с другой… тоже живу!»

За сим великим откровением последовала минута моего молчания, в течение которой он пытался своими короткими ручонками удержать от выпадения из штанов свой разволновавшийся от лающего смеха живот.

– Ну ты и скотина, – пробормотал я.

– Ага! – радостно подтвердил он. – Угу. Еще какая скотина!

В его широком, как ведро, лице всегда было что-то азиатское, казахское или монгольское. В школе он даже как-то поведал нам, что мать его была родом из среднеазиатских баев. Бабушку же его носили на носилках рабы, а дед содержал целый гарем и вообще пользовался любой женщиной, которая ему нравилась. И никто из подданных не смел возразить, а только радовался такой чести.

Молодой женщине оказаться в подчинении такого типа, который в юности сильно недобрал по женской части, радость, конечно, невеликая, подумал я, глядя на девочку-секретаршу с голым, несмотря на зимнее время, животиком. И вдруг заметил, что она вовсе не выглядит заморенной и изможденной непосильными трудами и унижениями. Скорее даже наоборот – весьма довольной и цветущей. Или в этой толстой скотине Бегемоте осталось что-то человеческое, или я, как всегда, слишком хорошо думаю о женщинах. У этой девочки были короткие и крепкие зубы, цвета слоновой кости, а такие умеют добиваться своего, если надо, не считаясь ни с чем. Здоровье у них обычно такое, что вполне позволяет продвигаться все дальше и выше.

Утешившись этим нехитрым умозаключением, я вошел в кабинет.

Перед Бегемотом, натурально, красовался навороченный ноутбук и лежали три мобильника. Не отрывая свой начальственный взор от экрана, он рассеянно кивнул мне. Усевшись напротив него, я стал дожидаться, пока мудила перестанет корчить из себя занятого делами босса. Можно было и подождать. Согласно главной армейской мудрости «солдат спит, а служба идет». В данном конкретном случае мне шла зарплата, которую от своих щедрот положил мне Бегемот.

Глава 3

Исчисление сроков[3]

Наши пути разошлись сразу после школы. Я поступил в университет на юридический, а Бегемота родители определили в какой-то новомодный платный институт, владельцы которого якобы обучали студентов экономике, а на самом деле просто собирали с них деньги и жили на них в свое удовольствие. Но студенты не жаловались, потому что тоже жили в свое удовольствие, не забивая себе головы премудростями наук, в полной уверенности, что после окончания института им понадобятся вовсе не знания, а совсем иные умения. После института я оказался в прокуратуре, где постигал таинства профессии следователя, а Бегемот, открывший в себе призвание дельца, менял фирмы и банки, нигде особенно не задерживаясь, в надежде наткнуться на настоящий нефтеносный участок. Мы с ним практически не пересекались. Он вдруг прорезался, когда я уже покинул прокуратуру и неожиданно для себя оказался специальным корреспондентом еженедельной газеты «Эхо», где в отделе права работал мой приятель Женька Веригин.

– Ку-ку, Валек, это Бегемот! – прохрюкал он. – Ты мне нужен. Записывай адрес.

Никогда раньше Бегемот не разговаривал со мной таким тоном. Не решался.

– А ты уверен, что тебе нужен именно я?

– Ты-ты! – опять закатился он. – Кто же еще?

– Кто тебя знает. Слушай, Бегемот, а ты теперь кто? Извини, что-то давно о тебе ничего не слышал…

– Милый, так и я узнал, что ты теперь журналюга, только вчера. И сразу звоню! Ты оцени!

– Оценил. Так кто ты все-таки, Бегемот?

– Генеральный директор и главный редактор журнала «Элитарный клуб»! – торжественно провозгласил он. И помолчал, милосердно дав мне время пережить услышанное. – Слышал про такой?

– Краем уха. А что тебе от меня надо? У меня вроде бы другой профиль.

– Валечка, профиль у нас теперь у всех один – за который деньги дают. И другой профиль нам не нужен. Давай приезжай, и я тебе сделаю предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Почему-то я поехал. То ли из любопытства, то ли от нечего делать. Теперь не вспомнишь, чего меня к нему тогда понесло.

Это был не край Москвы, конечно, но и не самое веселое ее местечко. Заводской район, панельные девятиэтажки, первые этажи и подвалы которых уже давно стали обживать и приспосабливать под собственные нужды оборотистые ребята. Вместо всяких жэков, дэзов и дворницких кладовых в них открывались турагентства, приемные нотариусов, стоматологические клиники и ресторанчики. Помещение, которое оттяпал у чиновных жуликов Бегемот, было не чета затопленным подвалам и убогим дворницким комнатенкам. В советские времена там располагался вытрезвитель, в котором был даже «красный уголок». Именно в этом уголке Бегемот и расположил свое логово.

Там было все, что надо для заведений такого сорта. Кожаные диваны и кресла, фикусы размером с лесное дерево, огромный компьютер и стеклянный шкаф с какими-то масками, кубками, дипломами, гжельскими поделками, которые выдавались за подарки восторженных поклонников и почитателей. А еще все коридоры бывшего вытрезвителя были завалены пачками разных номеров журнала, судя по всему, не находившего сбыта.

Когда Бегемот принялся излагать мне историю рождения своего предприятия, я сразу понял, что не услышу ничего нового. Эти проекты тогда вылуплялись и пропадали, как торговые палатки у станций метро. Мужики, у которых от запаха больших денег приключался ступор в мозгах, решили, что каждый приличный бизнесмен должен иметь свое издание, потому что это круто и можно печатать собственные фотографии и рассуждения. А также фотографии дружбанов, жен, партнеров, любовниц, собак и кошек. Что тоже, на их взгляд, было прикольно.

Некоторые из них, более развитые, говорили, что таким манером нужно создавать и поддерживать круг своих – круг преуспевающих людей, они же основа нового российского общества. Чтобы влиятельная зарубежная общественность знала, что в стране есть не только униженные и оскорбленные, но и люди, которые устроились вполне удачно и прочно, а потому не надо драматизировать ситуацию в нашем отечестве. Наиболее продвинутые и романтичные мечтали создать собственное влиятельное издание, которое будет доносить нужные идеи на самый верх, а заодно создавать новым хозяевам жизни благопристойный имидж за рубежом.

В общем, всплывшая наверх биомасса хотела, чтобы ее воспринимали в качестве элиты. А Бегемот в своем издании должен был выдавать соответствующее удостоверение. По существу, он торговал индульгенциями, как вечно пьяный монах-католик накануне Реформации.

Собственно, еженедельник, в котором я тогда служил, являлся новоделом такого же рода. Но наш владелец был бизнесменом-мечтателем и потому хотел влиять, а хозяин Бегемота оказался, судя по всему, любителем красивой жизни, то есть хотел блистать и утирать бегемотовским журналом носы своим недругам и завистникам.

– В общем, он хочет, чтобы журнал стал клубом для своих. Сюда к нам будут приходить знаменитости, а он через них будет обделывать свои черные дела, – ухмыльнулся Бегемот. – А может, ему достаточно будет потереться об их знаменитые бока, чтобы тут же кончить от счастья.

Тут он расплылся в своей фирменной улыбке, от которой девки в нашей школе падали в обморок.

– Ему это действительно так нужно? – удивился я.

Улыбка Бегемота перешла в индюшачий клекот, заменявший ему смех.

– А может, он думает, что у знаменитых баб между ног все не так устроено? – пропыхтел он.

– Поперек, что ли? – хмыкнул я.

И тут же пожалел о своих словах. Не хватало мне еще с Бегемотом обсуждать такие темы – потом стошнит.

Зато Бегемот чуть не задохнулся от счастья.

– Поперек, – задыхался он. – Поперек! Подожди, а это как?

– Ладно, хватит пошлостей, – сурово сказал я, все еще злясь на себя за то, что пошел на поводу у этого скота. Неужели на меня подействовало то, что он теперь начальник и я невольно пытаюсь ему соответствовать, если не сказать хуже? – Давай выкладывай, чего тебе надобно, старче?

Видимо, я вложил в свой голос соответствующие чувства, потому что Бегемот сразу заткнулся. А потом посмотрел на меня оценивающе, и что-то жесткое и злое сверкнуло между его покатым лбом, заросшим кошачьим волосом чуть ли не до бровей, и пористыми, как целлюлитные бедра немолодой бабы, щеками.

– Злой ты стал, Валентин, – вдруг печально протянул он. – Нехорошо. Ты раньше добрый был, в юности.

– В юности я людей за решетку не сажал. Так что…

– Ладно, проехали, – неожиданно четко сказал Бегемот. – Есть предложение. Босс тут раскинул мозгами и придумал такую штуку. Раз, говорит, у нас клуб для избранных, то должны быть люди, которым мы отказываем от членства в нашем клубе.

– То есть?

– То есть мы заводим рубрику «Список нежелательных лиц» или что-то вроде того и печатаем там соответствующие материалы на соответствующих людей. Типа: мы не хотим их видеть у нас потому и потому… А вести эту рубрику за очень хорошие бабки предлагается тебе.

– Спасибо за высокое доверие, – хмыкнул я. И поинтересовался: – Ну и кто же будет составлять проскрипционные списки?

– Я, – не моргнув глазом, сказал Бегемот.

– Ой-ой-ой!

– Ну, мы с тобой, – пожал плечами Бегемот. – Если для тебя это так важно.

– А твой босс?

– А он будет списки смотреть и ставить галочку красным карандашом рядом с фамилией, против которой он не возражает. Ну и что тут такого? А в вашей газетенке разве не так? А на телевидении не так? А везде не так? Ты лучше спроси, сколько я тебе денег положу.

– Да я представляю.

– Чего ты представляешь? А ты представляешь, что можно будет потом брать деньги, чтобы не печатать компромат? Ты представляешь, какие можно будет брать деньги?

Тут я чуть не сказал ему, что в прокуратуре я мог брать такие деньги, которые ему, толстомордому обалдую, и не снились, но, слава богу, вовремя остановил себя. Не хватало еще перед Бегемотом выпендриваться.

– Я сразу о тебе подумал, – осчастливил меня признанием Бегемот. – Ты же юрист, значит, знаешь, как подать материал, чтобы нас в суд не потащили. А потом у тебя с прокуратуры источники остались, связи. Тебе же это делать – как два пальца…

Признаться, у меня уже тогда был повод поразмышлять над предложением, но спешить нужды не было. Чтобы выиграть время, я коварно предложил выпить. В результате наш первый после долгой разлуки бизнес-ланч закончился тупой пьянкой, которая лишь чудом не переросла в настоящий бардак.

В ответ на мое тихое предложение пропустить по рюмочке Бегемот немыслимо оживился, засуетился и выволок откуда-то из-под себя целый ящик настоящего французского коньяка. Им, насколько я уразумел из показаний Бегемота, расплатилась с журналом за рекламу некая разорившаяся фирма, вынужденная рассчитываться с кредиторами своими активами, а они-то и заключались в ящиках с вином, ликерами и коньяком.

После первой же рюмки стало ясно, что мой ход был абсолютно точен – Бегемот опьянел сразу, в мгновение ока, еще не донеся первую рюмку до рта. Так пьянеют люди, пребывающие в многодневном запое. Мне оставалось лишь влить в него еще немного, чтобы он отключился окончательно. Но, прежде чем отключиться, он проявил себя во всем блеске и великолепии.

Сначала он нудно перечислял, какие актрисы и певицы побывали у него вот на этом самом диване и что он там с ними проделывал.

– У меня тут очередь, как за пивом при Советах, – бормотал он, пуская пузыри. – Но я добрый, я никому не отказываю.

Тут он уставился на меня, икнул и сказал:

– Секретаршу позвать? Давай-давай, она у меня всегда наготове, как пионер… Будь готов – всегда готов… К борьбе за дело коммунистической партии… Нет, ты понимаешь – коммунистической партии! К борьбе! Сейчас мы тут прямо и поборемся, все вместе, а?

– Лучше выпьем, – еле отбился я.

Спорить с пьяным – последнее дело, самое лучшее – попытаться его отвлечь. Но Бегемот, видимо, был принципиально зациклен на развратных действиях.

– Старичок, ты сугубо не прав. Лучше и то, и другое. И пожрать, и родину продать. И туда, и сюда. Ты не смотри, что она такая на вид, если ее взять за…

– Верю-верю.

Его сальности удалось пресечь, лишь плеснув еще жидкости в стаканы.

– Просто она не в моем вкусе, – попробовал я успокоить его.

– Обидеть хочешь? – прищурился Бегемот. – Что, я твои вкусы не знаю? У нас тут и на этот вкус, и на тот… На любой.

Он выбрался из-за стола, добрел до дивана, плюхнулся на него, потом вытащил из кармана мобильник и набрал номер так быстро, что остановить его не удалось.

– Алло, это ты? – мерзким голосом промычал он. – А это я. Так, давай быстро в душ и сюда – трахаться будем. У меня тут мужик сидит обалденный, мой друг, увидишь – сразу оргазм. А потом еще раз. Еще много-много раз…

Бегемот спрятал телефон и посмотрел на меня с ушлым видом – мол, теперь не отвертишься. Было очевидно, что идея исчерпала себя и время визита подошло к концу. Без всякой жалости я налил ему полный стакан. Через пару минут он закатил глаза и захрапел.

Я выбрался из кабинета и сказал секретарше, молодой блондинке в очках, которая вовсе не выглядела, на мой взгляд, необузданной нимфоманкой, что начальника лучше какое-то время не беспокоить. Она застенчиво кивнула, и я чуть не спросил ее, какая же нелегкая занесла ее во владения этого чудища, но сдержался. Что я мог предложить ей взамен? К тому же она вдруг сняла очки-хамелеоны, и я сразу заметил, что у нее «мерцающий» взгляд. А такие люди склонны к интригам за спиной других. Но не потому, что они злы, а потому что им не хватает душевного равновесия, они легко впадают в отчаяние или возбуждение и в таком виде могут натворить многое. Так что Бегемот мог ждать от нее сюрпризов. Но это уже меня не касалось.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5