Полная версия
Королевская кровь. Темное наследие
– Слышал, – хмуро сказал Игорь. Огляделся, взял стул и сел вплотную к кровати, вглядываясь в бледное лицо напарницы. Выглядела она довольно бодро, несмотря на заострившиеся скулы и синяки под глазами, а отросшие черные волосы, взъерошенные после сна, делали ее похожей на ежа. – И про ее величество слышал. Свенсен приходил, рассказал.
Напарница внимательно взглянула на него.
– Себя вините, шеф? Вы думаете, если бы были рядом, смогли бы помешать?
Игорь помолчал.
– Полина, – произнес он суховато, – это моя ответственность перед той, кому я служил. И мой личный долг. С которым я не справился.
Люджина словно потускнела, положила пирог на тарелку.
– Вы сделали всё, что было в ваших силах, Игорь Иванович, – медленно и осторожно сказала она. – Откуда у вас к сорока семи годам столько остаточного перфекционизма? И, знаете, я почему-то уверена, что ее величество вернется. В ней столько воли и любви, что другое и представить невозможно.
– Мать ее была такой же, – тихо проговорил Игорь. – Однако погибла.
– Но ее величество Полина-то жива, – строго возразила Люджина. – Да и Бермонт теперь за нее отвечает – и он всё сделает, чтобы жену вернуть. Вы посмотрите с другой стороны. Хоть и потрепаны, но все мы живы.
– Действительно, – Игорь легко улыбнулся. – Я ведь не поблагодарил вас, Люджина. Я вам, наверное, килограмм двадцати мышц стоил. Вы меня спасли.
– А вы – меня, – ворчливо ответила северянка. – Хотя, честно говоря, зря вы поскакали сломя голову меня выручать, вместо того чтобы дождаться группу захвата. Куда это годится?
– Вы бы не продержались, Дробжек, – возразил Стрелковский. – Несмотря на виртуозное владение табуреткой.
Капитан усмехнулась, оглядела его с ног до головы. Некоторое время они так смотрели друг на друга – он перевел взгляд с осунувшегося лица на тонкие руки, наклонился и стянул с нее одеяло. В больничном костюме Дробжек действительно выглядела очень исхудавшей. Но не так страшно, как представлялось. Он скользнул взглядом по ногам, выше, остановился на опавшей груди, и Люджина ссутулилась, прикрылась рукой.
– Ушла красота-то, Игорь Иванович, – сказала она чересчур бодрым тоном.
– Мне хватит, – ответил он серьезно. – Буду вас откармливать, Люджина. Еще пару дней полежите – и домой. И беречь себя, – он коснулся ладонью ее живота и осторожно, неуверенно его погладил. Северянка неожиданно покраснела.
– Сообщили уже, Игорь Иванович? Вы не думайте, я не планировала… так. Вы не беспокойтесь.
– Что за глупости, Люджина? – недоуменно спросил Стрелковский. Дробжек прерывисто вздохнула, подергала воротник зеленой больничной рубашки и прямо взглянула на него.
– Я не забеременела специально, чтобы привязать вас, – четко проговорила она. – И если вам это ни к чему, то я спокойно уеду к матери и не буду вам мешать.
– Люджина, – сказал он терпеливо, – я еще в своем уме. Естественно, вы не планировали. Вы вообще не способны на хитрость. Жить вы будете со мной, в моем доме, растить нашего ребенка. И если вы вздумаете уехать, я очень рассержусь. Мы же всё обговорили.
– Дело в том, Игорь Иванович, – спокойно пояснила Люджина, – что раньше вы были свободны в своих решениях. А сейчас чувствуете ответственность. И благодарность. Я хочу, чтобы вы понимали: вас это никак не обязывает.
– Боги, Дробжек, – Стрелковский раздраженно качнулся на стуле, – ешьте лучше ваш пирог и молчите. Когда вы начинаете показывать свою независимость и готовность исчезнуть в любой момент, у меня возникает желание вас отшлепать.
Она хмыкнула, и в звуке этом отчетливо прозвучало: «Ну попробуйте». Открыла рот, чтобы что-то возразить, но не успела – Игорь аккуратно пересел к ней на кровать, подтянул к себе и обнял.
– Черт, – сказал он ей в шею, проводя ладонью по боку, – я чувствую ваши ребра. Я как-то привык уже к тому, что вы мягкая, Дробжек, и я не рискую ушибиться о кости или сломать пальцы, обнимая вас. Будет повару работа. Вы вставать сейчас можете?
– Могу, – голос ее был тихим. Игорь гладил по выступающему позвоночнику кончиками пальцев, и северянка замерла, положив голову ему на плечо. – Но руки-ноги трясутся. Восстановлюсь. Мышцы нарастут. Главное, чтобы не жир.
– Ну, будете еще мягче, – Игорь не удержался, сжал ее грудь – увы, и правда стала меньше, – и капитан ответила смешком:
– Потеряли любимую игрушку, полковник?
Напряжение и неловкость последних минут вдруг испарились, стало весело.
– Ничего, – сказал он, с неким даже озорством заглядывая в ворот рубахи, – кормить будете – вырастет. Хотя и так, – Игорь погладил мягкое полушарие, снова сжал, и глаза Люджины потемнели, губы приоткрылись, – хорошо. Дробжек, – твердо произнес он ей в губы, – больше никаких перестрелок, никаких заданий. Будете сидеть дома.
– Вы такой смешной, Игорь Иванович, – пробормотала она снисходительно. – Все время думаете, что я хрустальная. Не развалюсь. Я пока еще сотрудник Зеленого крыла. И уходить не собираюсь.
Он стиснул ее сильнее.
– Тогда будете в кабинете сидеть, Дробжек. Или в отпуск отправлю долгосрочный. Или вообще уволю.
– А это уж как вы пожелаете, Игорь Иванович, – согласилась северянка весело. – Ваше право. Я тогда обратно к полковнику Тандаджи попрошусь.
Скрипнула дверь. Они повернули головы – на пороге стоял Тандаджи собственной персоной и разглядывал их с каменным выражением на лице.
– Выздоровление идет полным ходом, как я погляжу, – с едва заметным ехидством произнес он. Капитан покраснела, отстранилась, и Стрелковский, с укоризной посмотрев на тидусса, пересел обратно на стул.
– Доброго дня, полковник, – невозмутимо поздоровался Игорь, – присаживайся. Какими судьбами?
– Пришел лично убедиться, что вы не при смерти, – Тандаджи аккуратно сел на стул, сложил руки на коленях. – Убедился. Теперь надо дождаться выписки.
– Мне говорят, еще дня три минимум, Майло, – с сожалением ответил Игорь. – Разве что ты раньше организуешь нам транспортировку в Рудлог.
– Организую, – легко согласился Тандаджи. – Запрос одобрили, так что сегодня вечером или завтра с утра переведут вас в Иоаннесбург. В Королевский лазарет.
– И нужно что-то решать с гвардией.
Тидусс едва заметно улыбнулся.
– Решили уже. Гвардия остается в замке по личному распоряжению Бермонта. Он сказал: «Жена у меня есть, королева у страны есть, не вижу причин отзывать гвардейцев». Я поставил Осинского командиром, будут при королеве, заодно и сведения нужные соберут. А тебя, Игорь Иванович, работа ждет. Судя по всему, – он взглянул на красную Дробжек, – в кабинет ты вернуться уже можешь. Хотя бы на полдня. Вот из лазарета и будешь ходить. А то я как-то привык уже к тому, что работа по внешней разведке на тебе и что я могу периодически ночевать дома. И, честно скажу, сейчас дел очень много. Супруга меня две недели почти не видит и грозит взорвать Управление – она несколько взбудоражена из-за беременности. А мне очень не хотелось бы привлекать ее за терроризм.
– Серьезная угроза, – кивнул Игорь с улыбкой. – Завтра я буду в Управлении, Майло. А капитан, ты уж извини, пока на работу не выйдет. Может, и вообще не выйдет.
– Сначала напиши запрос на перевод в твое подразделение, – ледяным тоном сказал тидусс. – А потом уже решай. А вы, капитан, – обратился он к Люджине, – не хотите ли остаться на оперативной работе? В службе внутренней безопасности?
– Я, господин полковник, с Игорем Ивановичем останусь, – твердо сказала Дробжек.
– Конечно, – сухо ответил тидусс и удовлетворенно качнул головой. И добавил с иронией: – Но если он вас уволит, приходите ко мне. Для вас место всегда найдется. Вы отлично справляетесь с самыми сложными заданиями.
Стрелковский сощурился, Тандаджи ответил ему невинным и равнодушным взглядом. Дальше разговор зашел о текущих делах. Господа полковники сильно увлеклись импровизированным совещанием и еще долго бы общались, если бы в палату не заглянул врач и непререкаемо не приказал посетителю удалиться, а пациентам – разойтись по своим койкам. И не испугали старого доктора ни ледяное недовольство одного рудложского полковника, ни раздражение другого. Его дело – лечить, а эмоций за свою жизнь он насмотрелся столько, что они уже не трогали.
Глава 2
12–18 декабря, ИоаннесбургМарина
Мое горе имело вкус злости и табака, стучалось в виски головной болью, выворачивало наизнанку и склеивало ресницы солью – но слезы не приносили облегчения. Отсутствие Полины ощущалось как нехватка дыхания, невозможность вдохнуть полной грудью. Мы жили, привычно чувствуя друг друга, как младенец в утробе матери ощущает биение ее сердца, – только мы слышали вибрации пяти родных сердец. И без одного из них было страшно, тягостно и непривычно.
Видимо, за семь прошедших лет наша связь стала крепче – или мы стали сильнее? Когда ушла мама, ощущения были куда терпимее – или из-за переноса первый удар смазался. В понедельник же, во время операции, которая, по счастью, подходила к концу, меня будто ударило лопнувшей струной – только боль была намного сильнее. Сразу пришло осознание, что Полины на Туре больше нет, окружающее поплыло – и я только успела шагнуть в сторону, чтобы не свалиться на склонившегося над пациентом Эльсена.
Похоже, я стоила главврачу немало седых волос. Когда я очнулась от резкого запаха нашатыря в подсобке для медперсонала, рядом собрались чуть ли не все виталисты больницы, охранники, бормочущие в рации, и сам Новиков, нервно осведомившийся, как я себя чувствую.
Как будто мне вырвали кусок души.
Слезы текли сами по себе, и мне душно и мерзко было находиться среди людей.
– Нашатырь очень едкий, – я едва смогла выдавить из себя первые слова: горло схватывало, и хотелось рыдать, орать и крушить все вокруг. – Все в порядке, Олег Николаевич. Голова почему-то закружилась. Могу я пойти домой?
– Конечно. – Главврач нервно потеребил пуговицу на халате. – Эльсен настойчиво попросил отправить вас отдыхать. Может, вам взять несколько дней в счет отпуска, Марина Михайловна? Я приставлю к Сергею Витальевичу другую сестру.
Моих сил хватило поблагодарить обеспокоенных коллег, попросить не оставлять других пациентов без внимания и, не переодеваясь, добрести до «уголка принцессы», откуда меня забрал Кляйншвитцер.
Трясти меня начало уже в его кабинете, и флегматичный придворный маг как-то ловко и настойчиво заставил выпить склянку со знакомой успокоительной настойкой. Видимо, во дворце она пользовалась большой популярностью, и запасы всегда были под рукой.
Зелье мне не помогло – я лишь отупела и оглохла на пару минут, которых хватило, чтобы дойти до Семейного крыла, – и там уже, за спинами гвардейцев, охраняющих вход в коридор, я начала хватать ртом воздух. Голова снова закружилась, я прислонилась лбом к прохладной стенке и заплакала.
Мне срочно нужны были родные, и я, пошатываясь, пошла по коридору, вытирая мокрые щеки, и одну за другой распахивала двери покоев сестер, отца. Хоть кого-то теплого, своего рядом, чтобы обнять, найти опору!
Но везде было пусто. До студии, где наверняка сидели Каролина и отец, добираться сил не осталось. У последней двери – в детскую – я остановилась. Там взволнованно причитала няня, что-то ровно и успокаивающе говорил Мариан, а мальчишки рыдали в два голоса.
Только меня там не хватало. Я развернулась и пошла к себе. Прогнала горничную, забралась с ногами на кровать и начала судорожно звонить сестрам. Телефон мгновенно намок, и я слушала звонки, всхлипывала и оттирала его ладонью.
Открылась дверь: ко мне вбежала испуганная, растерянная Алинка. Губы ее дрожали, и я притянула ее к себе, заставив сесть рядом, обхватила, не переставая звонить, – и сестренка тоненько завыла мне в плечо.
Ответила Ани.
– Мы уже во дворце, Марина, – голос старшей был сдержанным и немного злым. – Сейчас будем. Отцу я позвонила.
Все собрались в моей комнате. И отец с Каролиной, и крепко обнимающий Василину Мариан. Кажется, только за счет мужа она и держалась – оперлась на него, прильнула, словно желая раствориться. И, вытирая с лица слезы и почему-то поглядывая на молчащую Ани, рассказала о том, что произошло в Бермонте.
– Луциус утверждает, что она в коме, а не умерла, – с неожиданной твердостью добавила Василина. – Тело осталось живо, хоть и ушло в звериную ипостась, значит, душе есть куда вернуться. Я верю, что так и будет.
Что нам оставалось, кроме веры?
– Просто проклятие какое-то, – горько сказала я. – Может, и правда кто-то из предков провинился, а мы теперь расплачиваемся?
Ани остро взглянула на меня и задумчиво опустила глаза.
– Можно навестить ее? – жалобным голосом спросила Алинка и сняла очки. Глаза ее были красными, веки – припухшими. Впрочем, мы все, кроме Ани, Мариана и отца, прижимавшего к себе Каролину, выглядели не лучше.
Василина покачала головой.
– Пока нет, Алиш. После полнолуния я договорюсь с Демьяном о визите. Он обещал держать нас в курсе, но сейчас у него в стране такая политическая ситуация, что не до нас. И мы с Марианом уезжаем в поместье. Полнолуние послезавтра, не хочу лишних тревог.
– Я продержусь здесь, Василина, – мрачно произнес Бай-дек. – Нет нужды, если это не вовремя.
– Дети ведь тоже почувствовали, – кротко ответила она. – Им там будет спокойнее. Поедем, Мариан.
– Но почему Пол так поступила? – расстроенно спросила Каролина. И снова Василина бросила на Ани быстрый взгляд, и снова от старшей повеяло холодом. Поругались? Что же там произошло такого, о чем нам не рассказывают?
– Потому что Демьян ей так же дорог, как и мы, Кариш, – вдруг сказала я сипло. – А ради любимого человека можно многим пожертвовать. Хотя я бы очень желала, чтобы она выбрала другой путь. Васюш. – Сестра подняла на меня несчастные глаза. – Только не вини себя. Мы все упертые. Если Поля так решила, то никто не смог бы ей помешать.
– Любовь – очень страшная вещь, – пробормотала Каролина.
И я не могла с ней не согласиться.
* * *Мариан и Василина уехали утром, забрав с собой мальчишек и Мартинку. А я заставила себя пойти на работу. Были плановые операции, Эльсен надеялся на меня – как я могла оставить его? Старый хирург, когда я пришла, одобрительно хмыкнул и приказал готовить операционную. И я готовила – с гулкой головой и сухими глазами, – и подавала инструмент, и курила в перерывах, и заливалась кофе – и в минуты, когда эмоции захлестывали с головой, твердила себе: «Она жива. Вернется. Обязательно».
Волна отчаяния откатывалась, чтобы через несколько часов – или минут – вернуться снова, и внутри росло уже знакомое напряжение, заставляющее скрипеть зубами и думать о качелях над бездной. О том, что позволит мне стряхнуть его безопасно для окружающих.
По этой же причине я не хотела никого видеть. Старательно сдерживала свой злой язык с родными. Избегала Кати, хотя обещала встретиться с ней. И Мартина – но он, послушав мой бесцветный голос, настойчиво произнес:
– Я позвоню в воскресенье. И если услышу опять эти безнадежные ноты, приду выколупывать тебя из скорлупы.
– Мне просто нужно побыть одной, Март, – вздохнула я жалобно. – Не обижайся. Я сейчас в неадеквате. Могу сорваться и натворить такого, что ты меня не простишь никогда.
– Я? – иронично удивился блакориец. – Девочка моя, даже если ты мне голову откусишь, я тебя пойму. Я и сейчас понимаю, – добавил он серьезно. – Трудно улыбаться и шутить, когда все внутри болит. Но я могу просто помолчать с тобой. Звони, когда понадобится, Марин.
Он действительно понимал.
* * *В четверг я вернулась домой уставшей донельзя. Меня встретил Бобби, которому душевные терзания хозяйки не помешали радостно гавкать и тяпать за пальцы на ногах, просясь погулять. Пришлось выходить в парк.
Подросший пес носился под фонарями по снегу, распугивая синиц, слетевшихся к кормушкам, прыгал на деревья, лаял на прогуливающихся придворных, которые почтительно кланялись мне и приседали в реверансах, обследовал подсвеченный разноцветными огнями ледяной городок, по традиции построенный на зиму и обожаемый Василиниными детьми. А я брела следом, кивая в ответ на приветствия и задумчиво разглядывая расходящиеся в разные стороны дорожки. Так и жизнь. Рано или поздно приходит момент, когда надо выбирать свой путь. Станешь на него – и не свернуть больше. Вот и Пол когда-то давно выбрала свой. И думала ли она, что закончится он так? А если бы знала – стала бы что-то менять?
«Вряд ли. Жизнь не так важна. В конце концов, важно только то, ради чего ты живешь и ради чего готова умереть».
А ради чего живешь ты, Марина?
У меня не было ответа.
* * *По возвращении меня ждал букет от Люка. Радостный, составленный из солнечных ромашек и небесно-голубых васильков. Пах он летом и немного – больницей, и я, стянув перчатки, обхватила его и с наслаждением вдохнула тонкий успокаивающий запах под недоуменным взглядом горничной.
– Что, Мария? – спросила я.
– Слишком простые цветы для вас, моя госпожа, – чуть сварливо ответила горничная.
Что бы она понимала в цветах.
Я достала телефон – там ожидаемо светилось сообщение.
«Немного радости для тебя».
* * *Я уже переоделась к ужину и расслабленно курила, поглядывая в телевизор. Диктор вещал с серьезностью проповедника, сюжеты радовали позитивом и ударным оптимизмом, а я невольно улыбалась, косясь на яркий букет.
До тех пор, пока не замелькали на экране кадры из Дармоншира. Ангелина и Люк в какой-то больнице, затем они же – на выставке цветов. Он держит мою сестру за руку, склоняется к ней, улыбается, глядит на нее, сощурившись, что-то говорит журналистам – о, как хорошо я знала этот взгляд и этот голос!
Восхищение в его глазах было неподдельным. И сестра смотрела на него так, как ни на одного мужчину на моей памяти. С приязнью. И одобрением.
Внутри полыхнула злость – я сжала зубы, схватила пепельницу и с яростью швырнула ее в экран. По стеклу побежали трещины, со звоном посыпались вниз осколки, телевизор замерцал и погас, а я вытащила из вазы букет, распахнула окно – в лицо ударило холодом и снежной пылью – и выбросила. И на ужин не пошла. Побоялась наговорить Ангелине гадостей. Разве она виновата, что я ревную? Безумно ревную. Безумно!
Змей Кембритч как почувствовал мое состояние – завибрировал на столике телефон, взорвался гулкими басами и ритмами, ускоряясь звуками рок-песни «Полночная дорога». Я успела возненавидеть ее, а Люк все не унимался – и я сердито нажимала на «отклонить вызов», пока не разозлилась окончательно и не выключила телефон.
* * *В пятницу после работы Мария передала мне запечатанный конверт. Внутри был плотный лист бумаги с какими-то странными цифрами и знаками. Маленькая визитка, на голубом фоне которой был изображен пушистый белый одуванчик. И подпись «Суббота, 11 утра».
Я раздраженно смяла конверт, поискала взглядом мусорную корзину.
«Неужели выбросишь?»
Я с досадой шлепнула рукой по гладкой поверхности тумбочки. Любопытство, мой вечный спутник, уже просыпалось, мягко шелестело внутри, привлекая в союзники знакомые трепет и предвкушение.
«Нет. Конечно нет».
Внутренний голос обидно хмыкнул, но промолчал. А что говорить: и так знаю, кто моя самая большая слабость в этом мире.
Моих скудных познаний хватило, чтобы обнаружить среди знаков где-то виденные магические символы. И я, зажав в руке лист бумаги, пошла к нашей всезнайке.
Алинка была в спортзале – красная, мокрая, подтягивалась на перекладине. С большим, надо сказать, трудом. Увидела меня, выдохнула с облегчением и спрыгнула на пол.
– В понедельник зачет по физкультуре, – пожаловалась она, – а до нормы трех раз не хватает. Десять нужно. И вообще, старалась-старалась, а все равно недотягиваю.
– Все ты сможешь, ребенок, – я постаралась, чтобы голос звучал ободряюще. – Я к тебе за консультацией. Это что такое?
И я сунула ей послание от Люка.
– Это же координаты для Зеркала, – недоумевающе объяснила Алишка. – Так их записывают, если маг не бывал в месте, куда нужно открыть переход, и никого из знакомых людей там нет.
– Понятно, – протянула я. – А открыть сможешь по ним?
– Ты что, – с ужасом сказала сестричка, – мы только на третьем курсе будем учиться их строить. Тогда и приходи. – Она помрачнела. – Если я не вылечу до этого времени, конечно.
– Ребенок, – я погладила ее по плечу, – я вот вряд ли смогу хотя бы раз подтянуться. И ты еще полтора месяца назад не могла. А сейчас семь раз! Да ты почти чудо совершила. Только разозлись – вот увидишь, и пробежишь быстрее всех, и перекладину от усердия погнешь. Я уже тебя боюсь – мне кажется, для тебя невозможного не существует.
– Скажешь тоже, – улыбнулась сестренка грустно, и в улыбке этой я увидела отголосок нашей общей тоски.
– Много раз скажу, – я дернула ее за косичку. – И вообще, уходи-ка ты из этой комнаты пыток, ужин через полчаса.
– Сейчас, – Алина вздохнула. – Еще раз попробую. Или два.
Из зала я вышла под ее сдавленное пыхтение.
Зигфрида я поймала, когда он уже одевался, спеша улизнуть от нас на выходные. Но магу не повезло. Он посмотрел на меня почти обреченно и послушно взял координаты.
– Сможете открыть? – спросила я. – Мне нужно туда завтра к одиннадцати.
– Смогу, – голос был несчастным.
Ну извините, господин Кляйншвитцер, все претензии отправляйте в Дармоншир.
– Тогда я зайду к вам с утра? – уточнила я.
– Конечно, ваше высочество, – сказал самый грустный маг на Туре, и я поспешила удалиться, пока меня не замучила совесть.
* * *Хорошо, что Ангелины не было за ужином – задерживалась в Теранови. Она бы точно поняла, что со мной что-то не так. Меня просто потряхивало от возбуждения. Мариан с Васей еще не вернулись с Севера, а младшие сестренки и отец легко приняли мое объяснение, что завтра я еду на ипподром. Тяжесть и вялость как рукой сняло – и лишь тихий голос внутри укоризненно шептал мне, что я в очередной раз сбегаю от проблем, что не время пускаться в приключения. Я была с ним согласна. Но если не отвлекусь, точно убью кого-нибудь – и лучше пусть это будет Дармоншир. Заслужил.
Суббота, 17 декабряУтром еще более печальный, чем вчера, Зигфрид открыл Зеркало – и я шагнула в огромный серый ангар. Прямо передо мной были распахнутые высокие двери, и за ними сверкало бесконечное заснеженное поле. А на нем ярким полосатым пятном выделялся подпрыгивающий на снегу воздушный шар.
– Вам точно сюда, моя госпожа? – с сомнением спросил Кляйншвитцер. – Я могу подождать вас.
Я огляделась – натянутые от потолка до пола наискосок тросы, высокий помост, маты внизу, полки с какими-то сумками. Сердце застучало быстрее. Не может быть. Я всю жизнь об этом мечтала.
– Точно, Зигфрид, – уверенно сказала я. – Идите. Я позвоню.
Он исчез в Зеркале, а ко мне со стороны шара уже шагал какой-то человек. Низенький, плотный, с обветренным загорелым лицом.
– Здравствуйте, леди. Меня зовут Рич Са́мкинс. Я владелец этого клуба.
Говорил он по-инляндски, чуть картавя.
– Позвольте ваш пригласительный?
Я поколебалась и протянула ему «визитку» с одуванчиком.
– О, да, да! – воскликнул он. – Сейчас, одну минуту! Костюм, и потренируем посадку!
Начался инструктаж. Я скользила вниз по тросам, послушно сгибала ноги, пробегала вперед – и все смотрела в открытые двери, за которыми виднелось затянутое легкими облаками голубое небо. И, случайно повернув голову, наткнулась взглядом на выходящего из Зеркала Люка. Он поклонился, усмехнулся со своим обычным дерзким прищуром. Ничего не сказал. Просто стоял и смотрел на меня, а я сжимала зубы от его присутствия – и потом, когда он отошел в сторону и стал переодеваться, не могла не глядеть на его крепкие плечи и спину, на линию позвоночника, уходящую под ремень брюк. Худощавый, жилистый. Великолепный.
Еще через полчаса мы стояли напротив друг друга в корзине поднимающегося воздушного шара. Самкинс быстро повторял уже выученные наизусть инструкции. Не паниковать. По правилам шар опускается пустым, поэтому прыгать придется в любом случае. Свободное падение – с трех километров, длительность сорок секунд, считать до тридцати, затем дернуть кольцо. Если не дернуть – у новичков парашют раскрывается принудительно. Даже если не раскроется, снизу подхватит маг.
