Горчаков. Статский советник

– Еще какая. – Настасья чуть добавила газу, обгоняя автобус. – Броня спереди в полтора раза толще, чем на первой модели. Другая подвеска, высота меньше на полметра, щиты закруглены…

– Пушка вместо пулемета, – напомнил я.

Шестопалов чуть ли не с самых первых дней буквально бредил идеей усилить вооружение боевой машины. Они с Судаевым даже выкупили несколько списанных полковых орудий, укоротили ствол и попытались втиснуть здоровенную замковую часть под броню. Насколько я помнил, получилось так себе – для экипажа и топливных баков стало катастрофически мало места. Дело явно шло к разработке пушки уменьшенного калибра специально под панцер.

Но – шло. Императорская армия уже выкупила всю первую партию машин, подписала договор на вторую и с явным интересом присматривалась к третьей. Впрочем, рассчитывать на чудо пока, увы, не приходилось.

– А вот мотор – барахло. – Настасья будто прочитала мои мысли. – Дымит, масло ведрами съедает… Еще и клинит. Три раза за месяц перебирали.

– Клинит – это плохо, – вздохнул я. – Мне-то другое рассказывали.

– Но едет хорошо. Что есть – то есть. От первых моделей убегает, как американский «Мустанг» от трактора, – только солярку заливай. – Настасья улыбнулась и покачала головой. – Крутится, с места рвет, чуть ли не прыгает! Стену сломает, если надо… Одна беда – ненадежный пока очень. Надо доводить до ума.

– Надо. Только на это год уйдет. А их бы прямо сейчас в Варшаву, хотя бы штук сорок… – мечтательно проговорил я. – И хрен теперь поймешь, что делать. То ли вторую модель лепить, то ли эту в срочном порядке.

– Корпус у третьей лучше, и ходовая тоже. – Настасья на мгновение задумалась. – А другой двигатель и потом можно воткнуть. Все равно они у панцеров через месяц – под замену, если ездить.

– Точно! А еще можно бак переставить с… Так! – Я откинулся на спинку и рассмеялся. – Насть, ну что такое? Сама же вчера говорила – ни слова про работу! А теперь чего?

Вместо ответа Настасья нахмурилась – и вдруг вдавила тормоз с такой силой, что машина с диким визгом покрышек заметалась по дороге. Ремень безопасности впился в плечо, и я от неожиданности едва не влетел лицом в торпеду. Первой мыслью было вцепиться в руль и вывернуть хоть куда-нибудь; впрочем, Настасья неплохо справилась и без меня. Она делала что-то немыслимо-странное – но явно делала это сознательно.

Машина еще несколько раз вильнула по асфальту, съехала на обочину и там остановилась, подняв в воздух целое облако пыли. И пока я пытался сообразить, что вообще происходит, Настасья уже отстегнула ремень и развернулась ко мне. Вид у нее при этом был такой, будто я то ли сказал, то ли сделал что-то… явно не то. Зеленые глазищи метали молнии, щеки раскраснелись, а ноздри раздувались так, что веснушки заплясали даже на скулах.

– Правильно, благородие! Ну́ ее, эту работу! – выдохнула Настасья.

И вдруг обхватила мою голову руками, притянула к себе и поцеловала. Неловко, едва не укусив за губу, – но с такой страстью, что не ответил бы на такую ласку, пожалуй, лишь покойник. Не знаю, сколько это продолжалось, – дорожная пыль вокруг успела улечься, а в машине стало даже жарче, чем было раньше.

– Уф-ф-ф, – выдохнул я, чуть отстраняясь. – Вот это выходной… Что такое на тебя нашло, Насть?

– Да ничего, благородие! Надоело уже просто. У тебя целый год – то народники, то панцеры, то крейсер, то Зеленая Роща, то еще чего… А теперь вот – война. – Настасья сердито фыркнула. – Я даже не знаю, куда ты уедешь дальше. Может, вообще на фронт, к Варшаве. Не знаю, вернешься ли… вообще ничего не знаю!

– Ну… если тебе станет легче – я тоже не…

– И ты не знаешь! – Настасья схватила меня за рубашку на груди. – Никто не знает. Поэтому я и решила: лучше уж… вот это – чем вообще никак. Понимаешь?

Целый год мы старательно изображали деловых партнеров, работали бок о бок, решали немыслимо сложные вопросы, продавливали вплоть до министерства все, что можно было продавить, вдыхали жизнь в рабочие союзы, грызлись с собственными поверенными за чужие пенсии. Настасья поднялась от простой крестьянской девчонки до первого человека на всех фабриках, принадлежавших фамилии Горчаковых. Я из бестолкового недоросля-лицеиста стал наследником рода и камер-юнкером, доверенным лицом самого императора.

Но вместе с нами росла и стена, разделявшая нас. Тонкая, почти прозрачная – но оттого не менее прочная. Мы сами возводили ее, в четыре руки укладывая ледяные кирпичики один за одним… ровно год, чуть ли не день в день. Жили каждый своей жизнью, стали чужими, не задавали лишних вопросов. Наверное, так было удобнее – мне-то уж точно.

И вдруг эта самая стена исчезла. Не осела, растаяв в пламени Настасьиных поцелуев, а с тихим звоном пошла трещинами и осыпалась, будто ее и не было вовсе. Остались только мы вдвоем – и день, который еще не закончился. Может, всего один – зато наш, целиком и полностью.

– Не знаю, как ты – а я больше ждать не собираюсь, благородие, – всхлипнула Настасья, забираясь лицом куда-то мне под мышку. – Иначе точно не дождусь.

Я промолчал, просто не нашел нужных слов, и несколько минут мы просто сидели, обнявшись. Мимо проносились машины, неторопливо пылили грузовики… один водитель даже собрался было остановиться узнать, в чем дело, – но, видимо, сообразил, что мы прекрасно обойдемся и без него. Я бы, пожалуй, провел так хоть целый день, однако Настасья зашевелилась под боком, неуклюже ткнулась губами мне куда-то между шеей и ключицей и снова устроилась в кресле.

– Ладно, благородие, – вздохнула она. – Поехали.

– Куда?

– В город… ко мне. Только давай ты за рулем, ладно? – Настасья вдруг отвела глаза и густо покраснела. – У меня руки дрожат.

Глава 4

На кухню я выходил на цыпочках – Настасья еще спала. Крепко, можно сказать, мертвым сном – как и положено спать человеку, у которого позади был нелегкий день… и нелегкая ночь. Конечно, часа через два с небольшим ее уже ждали на Путиловском, потом на совете инвесторов, потом у поверенного… но еще хоть немного отдыха она точно заслужила.

А уж позавтракать я смогу и сам – тем более что есть почему-то до сих пор не хотелось.

Так что я вскипятил чай – прямо в кружке, магией, чтобы не шуметь плитой и чайником, – и уселся за стол у окна. Солнце уже поднялось над крышами. Ржавыми, угловатыми и абсолютно одинаковыми. Они нестройными рядами выстраивались до самой зелени вдалеке. Ничего примечательного я так и не разглядел – да и вряд ли стоило ожидать каких-то особенных видов с кухни маленькой квартирки на рабочей окраине.

Настасья могла бы позволить себе жилье куда солиднее, но то ли экономила, то ли стеснялась – а скорее просто не желала тратить даже лишней минуты на дорогу из Елизаветина или откуда-нибудь из центра города. По сравнению с коммуналками на нижних этажах, в которых ютились по несколько семей, однокомнатная квартира под крышей считалась чуть ли не императорскими покоями, но (на мой вкус, конечно же) выглядела скромнее некуда. И все же мне тут нравилось. За несколько месяцев стены будто успели запомнить Настасью, перенять ее привычки и буквально стать родными. Все лежало на своих местах. Чисто, аккуратно, прибрано – хозяйка явно не позволяла себе разводить пыль по углам, хотя наверняка появлялась дома только к ночи.

Рабочие дворы за окном еще даже не начали просыпаться – кругом было настолько тихо, что я через открытую форточку даже смог услышать бормотание радио у кого-то из соседей. Не очень отчетливо, конечно: немного мешал легкий ветерок над крышами, да и сам простенький аппарат иногда сбивался, будто заикаясь, и щедро насыпа́л помех. И все же большую часть слов мне удалось разобрать.

Похоже, какой-то очередной новостной выпуск – в последнее время они переполнили все радиостанции, включая музыкальные. Даже беззаботную молодежь теперь куда больше волновали новости: политика, реформы Государственного совета, армия, экономика. Но в первую очередь, разумеется, война. И именно о ней сейчас и говорил диктор. До нас с дедом слухи с фронта доходили обычно на день-два быстрее, чем по официальным каналам, да и основания… скажем так, доверять источникам, были куда солиднее. Так что ничего неожиданного я не услышал.

Армия рейха продвинулась еще дальше на восток и заняла практически весь левый берег Вислы. Пока держалась только Варшава – слишком уж хорошо местные вояки укрепили город. И слишком много в столице Царства Польского было Одаренных. Тем не менее даже им сейчас приходилось несладко: германские генералы не только согнали туда чуть ли не пару сотен панцеров, но и активно использовали авиацию. Не привычные могучие дирижабли, которые без особого труда могли сбить опытные боевые маги, а аэропланы. Крохотные юркие машины, одинаково хорошо годившиеся и для разведки, и для расстрела пехоты на марше, и даже для забрасывания бомбами окопов и укреплений.

Конечно, и у рейха счет потерь шел на десятки единиц и воздушной, и наземной техники, однако дед рассказывал, что часть аэропланов оказалась таинственным образом практически неуязвима к магии. Как именно – догадаться несложно.

Впрочем, по радио об этом почему-то предпочитали умалчивать. Вряд ли не знали – скорее получили строгое указание сверху не разводить панику. Так или иначе расклад сил пока выглядел не то чтобы удручающе, но уж точно не радостно: рейх каким-то образом смог подготовиться к войне, наклепав целую тучу современной смертоносной техники, включая гигантов вроде того же «Бисмарка», а штаб императорской армии либо знал обо всем этом слишком мало, либо не знал вообще.

Кто-то в военной разведке обделался по полной. Впрочем, я скорее поставил бы на то, что и тут поработали Орловские прихвостни. Среди названных Куракиным предателей было немало армейских чинов, и теперь Багратион…

– О чем задумался?

От неожиданности я едва не подпрыгнул. Видимо, радиола где-то за окном заглушила шаги, и Настасья прокралась на кухню незаметно. Оборачиваясь, я ожидал увидеть ее в простыне (а может, и вообще в чем мать родила), да только она уже успела спрятать всю красоту под халат. Не самый длинный, но скорее не соблазнительный, а забавный: из недорогой ткани, ярко-красный, с какими-то китайскими мотивами. Бамбук, панды в соломенных шляпах и бессовестно-толстые человекоподобные тигры в свободных шароварах.

Впрочем, даже такое Настасью ничуть не портило – наоборот, добавляло какой-то уютной притягательности. На мгновение мне даже захотелось вышвырнуть из головы новости из-под Варшавы и всякие мысли о войне, а заодно и плюнуть на работу и совещания, оставить на подоконнике кружку с чаем, подняться и…

Вот только выражение лица Настасьи ни к чему подобному, увы, не располагало. Она нахмурилась, подперла плечом дверной проем и смотрела так, будто застукала меня за чем-то предосудительным.

– Новости слушаешь, да?

– Да так… Чай пью. – Я неопределенно пожал плечами. – Сижу. Не хотел тебя будить.

– Я тоже все время слушаю, благородие. Иногда даже ночью просыпаюсь. – Настасья поджала губы и шумно выдохнула через нос. – Если бы не работа – наверное, вообще бы уже умом тронулась… Страшно!

– Сейчас всем страшно, Настюш. – Я поднялся со стула. – Все будет хорошо. Может, не сразу – но точно будет.

– А ты? Уедешь в Варшаву? – Настасья шагнула навстречу и ткнулась мне в грудь рыжей макушкой. – Тебя ведь могут затребовать в армию… Ты очень сильный, я знаю, поэтому могут!

– Ну… пока не затребовали, – усмехнулся я. – Правда, в моем случае спокойная жизнь не светит даже в столице.

– Вот этого я и боюсь. Ты у меня такой, благородие: вечно куда-то да влезешь. А мне только сидеть да ждать. – Настасья задрала голову и посмотрела мне в глаза. – Ты хоть немного представляешь – что дальше?

– Дальше?..

Я чуть отстранился и прислушался. Ничего не изменилось – все так же молчали ржавые крыши за окном и все так же бормотало соседское радио. Возникшее странное чувство относилось вовсе не к шуму – да и шума на самом деле никакого и было. Просто за мной приехали.

Или?..

Нет. Все-таки приехали.

– А дальше, Настюш, мне придется тебя покинуть. – Я осторожно пригладил непослушную рыжую шевелюру. – Потому что где-то через пять минут около твоего дома остановится машина, в которой сидит мой дед. И он будет очень недоволен, если меня придется ждать. Я из вредности поворчу, но потом сдамся и поеду с ним… неважно, куда. По делам.

На мгновение показалось, что Настасья сейчас обидится. Но мои слова, похоже, вызвали у нее больше любопытства, чем справедливого возмущения.

– Как это так, благородие? – недоверчиво спросила она. – Все расписал, раз и два. Ты что, еще и будущее видеть научился?

– Нет. – Я заставил себя выпустить Настасью из объятий и поплелся в прихожую – надевать ботинки. – Деда почувствовал Даром. А про остальное – догадался. Старик просто так не приедет.

– Ясно.

В голосе Настасьи все-таки прорезалось недовольство – которое она, впрочем, оставила при себе. Неловко поцеловала на прощание и даже попыталась улыбнуться, закрывая за мной дверь. Шагая по лестнице, я пару раз на полном серьезе думал плюнуть на все и вернуться хотя бы еще ненадолго, но с деда сталось бы вытащить меня из квартиры силком.

Он сидел в машине один, на месте пассажира. Скорее всего, уже отпустил шофера: я ни разу не видел, чтобы дед водил сам. Может, вообще не умел – но спрашивать я, понятное дело, не собирался. Так или иначе, он дожидался меня в одиночестве, а это означало, что поехать мы можем только в одно место.

– Мог бы и побыстрее, – беззлобно проворчал дед.

– Ну… Имею же я право на личную жизнь, в конце концов.

– Нет. Не имеешь. Как наследник рода Горчаковых и человек, который сейчас обладает бо́льшим влиянием, чем любой министр, – не имеешь. – Дед откинулся на спинку сиденья. – Впрочем, если уж на то пошло, я бы не отказался от здоровых рыжеволосых бастардов.

– Дед!

– Вот именно, что дед. А пора бы уже стать и прадедом – а у тебя на женитьбу нет ни времени, ни, похоже, желания. Страна вступила в войну, и одному Богу известно, чем это все закончится. – Дед протяжно вздохнул. – Случись что – незаконнорожденный наследник все-таки лучше, чем вообще никакого.

– Ты хоть представляешь, насколько это отвратительно звучит? – усмехнулся я, заводя мотор. – Мы едем в…

– Да. Именно туда, – кивнул дед.

О конечной точке он не любил говорить – даже наедине. То ли считал, что нам уже пора бы учиться общаться исключительно ментально, то ли настолько опасался слежки или чего-то в этом роде.

Впрочем, как раз тут я его стремление к секретности полностью разделял.

– Может, и отвратительно, – продолжил дед. – Но сейчас любой сильный Одаренный моложе моего возраста рискует загреметь на фронт. Со всеми вытекающими.

– Думаю, Павлу я пока еще нужнее здесь. – Я вывернул руль, выезжая из двора на дорогу. – Хотя некоторые наследники родов сейчас рвутся за Вислу добровольцами.

– Надеюсь, ты не собираешься последовать их примеру? – фыркнул дед.

Я уже задавал себе этот вопрос – не раз и не два. И не то чтобы ответ мне нравился, однако другого не было – да, пожалуй, и быть не могло.

– Нет. Не собираюсь. – Я крутанул ручку, чуть опуская стекло. – Хоть пылкие барышни в кулуарах теперь легко бросаются словами вроде «трус» или «предатель».

– К черту пылких барышень. – Дед сердито засопел. – Ты полководец, а не солдат – нравится тебе это или нет. И принесешь в тысячу раз больше пользы, оставаясь в столице. Я уже не говорю, что сейчас даже Одаренный первого класса может поймать пулю и совершенно идиотским образом скончаться, попав под «глушилку»… В общем, мне приятно слышать, что пример покойного графа Орлова тебя хоть чему-то научил.

– Именно так. Хотя отбиваться от болтунов с каждым днем все сложнее. Можно сказать, война сейчас становится модной, – поморщился я. – Даже его величество на приемах щеголяет в мундире гвардейского егерского полка.

– Вот как? А что ты сам обо всем этом думаешь? – Дед прищурился, глядя на меня – и вдруг махнул рукой. – Впрочем, ладно… Ты ведь понимаешь, ради чего я оторвал тебя от столь приятных дел?

– Нет, – пожал я плечами. – Но вариантов немного.

– Как обычно. Только на этот раз все куда серьезнее. – Дед пригнулся ко мне и чуть понизил голос, точно нас могли подслушать: – Кажется, я теперь знаю, как делают штуковины, которые могут превратить меня в бездарную столетнюю развалину!

Глава 5

Бывшая фабрика Штерна изменилась не так уж сильно. Исчезла родовая эмблема на воротах, разбежались немцы из высшего руководства… и, пожалуй, все. Те же самые здания из темного кирпича, впитавшие сажу из труб. Те же рабочие в робах, тележки, какие-то ящики… Даже заказы и продукция – те же. Оружие для императорской армии и кое-какая мелочевка.

Мы с дедом выкупили разорившееся предприятие еще зимой. Старший из Штернов, разумеется, не удосужился приехать из Мюнхена лично – прислал документы через поверенных. Не торговался, сбросив семейное достояние буквально за бесценок… но замести следы все-таки успел. Андрей Георгиевич со всей службой безопасности так и не смог ничего отыскать: то ли вывезли сами немцы, то ли утащил в застенки Третьего отделения Багратион, когда расследовал загадочные обстоятельства гибели прошлого владельца.

Впрочем, сегодня нас интересовали вовсе не события чуть ли не годичной давности. Дед неторопливо шагал к зданию в самом дальнем конце фабричной территории. Раньше там располагался не то склад, не то вообще чуть ли не свалка. Поэтому и выглядела двухэтажная постройка совсем задрипанной и жалкой – даже по сравнению со своими не самыми приглядными соседками.

Толковый хозяйственник подобного бы точно не потерпел. Непременно приказал бы навести порядок, отремонтировать покосившиеся двери, вставить стекла, прибраться, подкрасить, что следует, – а потом использовать полезные квадратные метры для дела. Местный директор, разумеется, был толковым хозяйственником – других мы с дедом не держали.

Но любой, кто приближался к двери развалюхи более чем на пятнадцать шагов, всякий раз вспоминал о каком-нибудь деле. Не просто важном, а к тому же еще и требующим незамедлительного завершения. Маляры убегали замазывать надписи на заборе, плотники уносили инструменты в цех по соседству, а сам директор, наверное, мчался проверить, не забыл ли закрыть сейф с документами на второй ключ.

Дедово плетение не давало сбоев – и он наверняка подстраховался и вторым, и третьим, и даже четвертым контуром. Кое-какие не получалось даже нащупать, хоть магия пятого класса в последнее время давалась мне почти без труда, и я уже понемногу присматривался к четвертому. Почти безупречная маскировка… от всех. Простые смертные обходили здание стороной, а сильным Одаренным в такой дыре делать было нечего.

– Может, все-таки расскажешь, что за озарение с тобой приключилось? – поинтересовался я, догоняя деда.

Тот будто сбросил полвека разом – шагал так бодро, что то и дело забывал опереться на любимую трость. Давненько я уже не видел деда таким суетливым, встревоженным – но одновременно и довольным. Его лицо буквально сияло. Одному Богу известно, сколько старик просидел в развалюхе на задворках фабрики, пытаясь разобраться с загадкой покойного графа Орлова.

И, похоже, все-таки разобрался.

– Имей терпение. – Дед открыл дверь и отошел в сторону, пропуская меня вперед. – О таких вещах не стоит говорить на улице.

Да, внутри определенно было безопаснее – я почти физически ощущал, как плетения запредельной мощи буквально отре́зали нас от всего внешнего мира. Усилиями деда древнее полуразвалившееся здание стало почти таким же схроном, как подземелья Зимнего или Петропавловской крепости. Мы могли бы устроить тут что угодно… ВООБЩЕ что угодно – а люди снаружи не услышали бы даже звука. И даже мышь не смогла бы пробраться в…

– Тихо! – Дед резко остановился на месте и поднял руку. – Не двигайся… И готовь Щит.

Сам он от подобного, впрочем, воздержался. Я ощутил расходящуюся во все стороны мерную пульсацию Дара, но на защитные плетения или боевую магию это походило мало. Дед то ли не чувствовал реальной опасности… то ли заметил то, что попадало скорее в другую категорию проблем.

– Эх-х-х, – протяжно вздохнул он, с негромким стуком опуская кончик трости на пол. – Хватит тебе уже прятаться. Выходи давай, Петр Александрович… Ну правда, чего ты? Как маленький, ей-богу.

Несколько мгновений я тупо пялился в темноту перед нами, а потом темнота ожила. Зашевелилась, будто сползаясь из дальних углов, сплелась в клубок – и вытянулась в высокую фигуру в черном.

– Ну как так-то, Александр Константинович? У меня маскировка на уровне первого класса, а вы ее…

Вид у Багратиона (насколько я вообще мог разглядеть в полумраке) был не то чтобы удивленный или раздосадованный – скорее какой-то обиженный. Как у нашкодившего гимназиста, которого поймали с папиросой за углом и отодрали за уши. Бояться его светлости, конечно же, было нечего – хоть дед и застукал его, что называется, с поличным.

А вот гордость пострадала. И еще как.

– Пора бы уже запомнить, что деление на магические классы по сути своей весьма относительно. – Дед усмехнулся и поучительно погрозил Багратиону пальцем. – В отличие от опыта, которого у меня, кстати, ровно вдвое больше.

Его светлость не ответил – только молча склонил голову и насупился пуще прежнего. Наверняка за годы государевой службы в высших чинах он успел отвыкнуть от ощущения, когда тебя отчитывают, а ты при этом вынужден если не каяться, то хотя бы держать язык за зубами. Дед же, напротив, явно искренне наслаждался конфузом своего извечного противника, но настоящего напряжения между ними не было… как и вражды.

Равный разговаривал с равным. Багратион в свои сорок пять с хвостиком успел набрать побольше силы, чем дед, причем заметно побольше. А вот в умении пользоваться родовой магией пока еще уступал. Видимо, поэтому и не смог вскрыть дедову защиту и просто поджидал нас, укрывшись маскировочным плетением. А теперь еще и попался.

– И что прикажешь с тобой делать? – Дед ловко перехватил трость и сложил руки на груди. – Ладно уж, пойдем. Покажу тебе свои… петербургские тайны.

Я едва не уронил челюсть на пол. А Багратион, похоже, удивился и того больше. Вряд ли он ожидал, что все получится так просто… и одновременно – так странно. Но мы не ослышались: дед действительно приглашал проследовать за собой нас обоих.

– Пойдем-пойдем, – повторил он. – А что еще делать? Не покажу – так ты мне потом внука поедом есть будешь.

Багратион снова отмолчался – но на его лице на мгновение мелькнуло недовольство, будто добиться цели столь неожиданном способом почему-то оказалось ниже светлейшего достоинства. Хотя возражать, разумеется, не стал – пошел за нами, спустился по лестнице в цоколь здания и терпеливо ждал, пока дед распустит очередные сторожевые плетения.

И только когда магия распалась, вокруг зажегся свет – самый обычный электрический. Его хватило достать даже до самых темных и грязных углов помещения, заваленных каким-то железками – то ли останками древних станков, то ли просто неудачными заготовками. Но на них, понятное дело, не смотрел никто: и меня, и уж тем более Багратиона занимала огромная машина посередине.

Когда я был здесь в последний раз, она выглядела раза в полтора меньше, зато теперь оккупировала чуть ли не половину цоколя, возвышаясь до самого потолка. Толстенные провода в изрядном количестве еще оставались неподключенными и просто валялись по полу, но бо́льшая часть уже заняла свое место, протянувшись к каким-то коробам с надписями. Кажется, в основном на английском, хотя и пару немецких слов я точно разглядел. Коробы крепились к здоровенной раме, а она в свою очередь удерживала механизмы и панели с кнопками. Однако самой важной деталью установки, конечно же, была похожая на телескоп штуковина, нацеленная узкой частью вниз, на что-то вроде круглого алюминиевого столика диаметром в метр. В темноте все это можно было бы принять за гигантский сверлильный станок или фрезу.

Но никакой фрезой здоровенная железяка из подвала усадьбы Зеленой Рощи, ясное дело, не была.

Я мог только догадываться, кого привлекали к восстановлению поврежденной электрики и механизмов – и что случилось с работягами после этого. С деда вполне сталось бы покопаться в чужих головах, чтобы убрать лишние воспоминания… если не похуже.

Чего уж там – я и сам вдруг засомневался, что был здесь четыре раза за все время, а не пять или шесть.

Багратион явно был впечатлен: перед тем, как заговорить, он несколько раз прошелся туда-сюда, разглядывая машину едва ли не со всех сторон. Не знаю, какие мысли успели прийти ему в голову и что его светлость при этом почувствовал, поскольку даже сейчас глава Третьего отделения собственной его величества канцелярии не изменил себе: никаких эмоций я не смог ни прочитать по лицу, ни даже почувствовать Даром.