Полная версия
Рассказики
Рассказики
Алексей Еремин
© Алексей Еремин, 2023
ISBN 978-5-0060-0457-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Критическое глубокомыслие
Свобода воли как антитеза энтропии и экзистенциальному ужасу смерти.
Перед нами яркий поэтический манифест, в котором глубина осознания жизненной трагедии и тихая грусть, вполне традиционные для русской литературы, неожиданно находят выход.
«Медленно минуты уплывают в даль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И хотя нам прошлое немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди.
Припев:
Скатертью, скатертью
Дальний путь стелется,
И упирается прямо в небосклон.
Каждому, каждому
В лучшее верится…
Катится, катится
Голубой вагон.
Может мы обидели кого-то зря,
Календарь закроет старый лист.
К новым приключениям спешим, друзья…
Эй, прибавь-ка ходу, машинист!
Припев.
Голубой вагон бежит, качается,
Скорый поезд набирает ход…
Ах, зачем же этот день кончается,
Пусть бы он тянулся целый год!»
Классически лаконичное, но философски наполненное произведение, отражающее и острое чувство рефлексии лирического героя, и то решение, которое он находит для себя. Рассмотрим последовательно все строки стихотворения, что позволит сделать единственно верный и непротиворечивый вывод о характере и смыслах данного стихотворения.
«Медленно минуты уплывают в даль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И хотя нам прошлое немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди».
Первая же строфа ставит открыто и прямо вопрос о бренности бытия и необратимости потока времени, где минуты, подобно потоку электронов, уносятся вдаль. Особое внимание необходимо обратить на сочетание первой строки с эмоциональным ударением второй: «Встречи с ними ты уже не жди». Однако от данной драматической ситуации лирический герой, тем не менее, не впадает в пессимизм, потому что ещё остаётся надежда на будущее: «Лучшее, конечно, впереди».
«Скатертью, скатертью
Дальний путь стелется,
И упирается прямо в небосклон».
Заявленная в первом четверостишии тема бренности бытия здесь выходит на новый, уже трагический уровень. Бессмысленность бытия, несущегося подобно поезду. Символ рельс, как необратимости пути, символ неба, как смерти и загробной жизни. Автор не стесняется избитой метафоры жизни как пути, дороги, которая уходит в небо, как символ инобытия. Лирический герой произведения не только чётко осознаёт трагичность человеческого существования, но повторением стихотворной строфы снова и снова обращает внимание читателя – смотри, здесь первопричина моих действий.
Но глупое человеческое сердце не может не надеяться:
«Каждому, каждому
В лучшее верится»…
Автор подчеркивает, что несмотря на рефлексию относительно трагического конца человеческой жизни, им осознается, что время жизни еще есть, и впереди еще будут радостные минуты. Пусть разум и знает, что судьба неотвратима:
«Катится, катится
Голубой вагон».
Каков же выход, как жить, когда конец уже виден и неизбежен? Молиться, опустить руки, самому прервать свой путь?
В ситуации неизбежности смерти лирический герой выбирает деятельную позицию и свободу воли.
«Может мы обидели кого-то зря,
Календарь закроет старый лист».
Он говорит, что не стоит печалиться относительно прошлого, относительно неудач и обид, которые мы приносим другим людям, реализуя собственные желания – все их беды останутся в прошлом (с переворотом листка календаря). В конечном итоге и они неизбежно отправятся на небо в голубом вагоне, но пока есть время необходимо наслаждаться жизнью, искать приключений во все нарастающей интенсивности жизни:
«Жить без приключений нам никак нельзя,
Эй, прибавь-ка ходу, машинист!»
Сильное, ударное предложение, как клич, как слоган – давайте веселиться, давайте получать удовольствие от жизни, не обращая внимания на других! Жить надо ради своего удовольствия.
«Скатертью, скатертью
Дальний путь стелется,
И упирается прямо в небосклон.
Каждому, каждому
В лучшее верится…
Катится, катится
Голубой вагон».
Снова и снова автор повторят – да, жизнь конечна, дорога упрется в небосклон, но пока вагон катится, он будет набирать ход, лучшее есть:
«Голубой вагон бежит, качается,
Скорый поезд набирает ход…
Ах, зачем же этот день кончается,
Пусть бы он тянулся целый год!»
Лирический герой четко противопоставляет радость бытия смерти, – с набором скорости поезда конечная точка все ближе, но тем нужнее, необходимее моменты удовольствия. Здесь мы можем услышать отголоски застольной песни Вальсингама из пушкинского «Пира во время чумы»:
«Итак, – хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы!»
Лирический герой мечтает, чтобы наслаждения сопровождали его бытие сколь возможно долго (день радости растягивается на год – «пусть бы он тянулся целый год!»). Замечательная чёткая позиция, противопоставляющая безжалостной энтропии, экзистенциальному ужасу неизбежного конца, возможность, не обращая внимания на чувства и интересы окружающих, получать и длить удовольствие от жизни.
«Скатертью, скатертью
Дальний путь стелется,
И упирается прямо в небосклон.
Каждому, каждому
В лучшее верится…
Катится, катится
Голубой вагон».
Победоносное смирение.
Перед нами одно из самых мрачных, беспросветных, безысходных произведений русской литературы. Ничего удивительного, создавалось оно в эпоху тоталитарного угнетения, когда даже представить, что через несколько десятков лет наступит Перестройка, придут гласность, свобода слова, всерьёз было невозможно. Стихотворение написано в 1964 году Зинаидой Петровой. Для неё это произведение так и осталось вершиной, пиком, снова добраться до сияющих высот большой поэзии ей не пришлось. Как же случился этот прорыв, в сущности, у заурядной поэтессы. Генезис шедевров, при их различии, часто имеет общие черты. В данном контексте мы можем вспомнить и Иосифа Мандельштама, кто из декадентского манерного поэта, эпохой, силой обстоятельств был весь «переогромлен» в голос России и свободы, Блока, чей голос лирического поэта в эпоху войн и революций приобрёл эпическую силу в «Скифах» и «Двенадцати», Есенина, из поэта любви и природы, преображённого в последнего певца уходящей русской деревни…
Именно поэтому нельзя пройти мимо обстановки, в которой творила поэтесса. Страна вновь меняла курс, разворачивалась, как огромный неповоротливый лайнер, к более авторитарному правлению. Уже состоялся кровавый новочеркасский расстрел. Перемены витали в воздухе. 1964 – год разворота оттепели, год отстранения от власти Хрущёва. В этот роковой год беспросветность будущего, до того туманного, становится для поэтессы зримой. Крушение надежд пусть даже на ограниченную, но свободу, гениальное предвидение застоя – всё в этой колыбельной!
Вчитаемся в эти великие строфы.
«Спят усталые игрушки, книжки спят.
Одеяла и подушки ждут ребят.
Даже сказка спать ложится,
Что бы ночью нам присниться.
Ты ей пожелай:
Баю-бай.
Обязательно по дому в этот час
Тихо-тихо ходит дрема возле нас.
За окошком всё темнее,
Утро ночи мудренее.
Глазки закрывай,
Баю-бай».
Каким удивительным чутьем, какой силой откровения, пришло к ней это знание, это чувство времени?! После бурь революций, мировых войн, приходит время сна, – всё засыпает. Засыпай и ты. Потому что «за окошком всё темнее», нет отблеска света в сгущающейся тьме настоящего.
«В сказке можно покататься на луне.
И по радуге промчаться на коне.
Со слоненком подружиться
И поймать перо Жар-птицы.
Глазки закрывай,
Баю-бай».
Безграничный пессимизм, безграничное смирение перед тяжестью настоящего. Только уснуть и слушать сказки, вот всё, что остаётся. Только в сказке еще и можно промчаться на коне грандиозных кавалерийских атак гражданской войны в России, подружиться со слонёнком, – потому что кругом железный занавес и выбраться к реальным живым слонам уже никогда не получится, уже не осуществятся мечты, не свершится задуманное – то, что может дать перо Жар-птицы, исполняющее желания.
«Баю-бай, должны все люди ночью спать.
Баю-баю, завтра будет день опять.
За день мы устали очень,
Скажем всем: «Спокойной ночи!»
Глазки закрывай,
Баю-бай».
«Мы устали очень», остаются только сны.
Любому, сколь-нибудь знакомому с русской классической литературной традицией известно, что на протяжении столетий стилизованные колыбельные становились яркими, обличительными творениями. Достаточно вспомнить колыбельные Лермонтова, Некрасова, бесчисленные подражания им. В русле этой классической традиции движется и Зинаида Петрова, но в новой реальности, где свобода уже даже не мерцающая звезда во мраке, – сгущается беспросветная ночь.
Нельзя не отметить и влияние колыбельной Бальмонта, поэта хронологически и стилистически гораздо более близкого:
«Детка, хочешь видеть Рай?
Всё забудь и засыпай.
Лишь храни мечту свою,
Баю-баюшки-баю».
Не об этом ли говорит поэтесса, несмотря на морок, надо хранить мечту?!
Переоценить не только литературную, но и практическую ценность данного шедевра невозможно. Всевидящее око большого брата пропустило этот мрачный манифест пессимизма, прикидывающийся весьма успешно детской колыбельной. Десятки и десятки миллионов советских детей, каждый день слушали этот убаюкивающий стих. Могли ли они увидеть за фасадом детской песенки этот шедевр свободной, пусть и склонившей голову музы? Будем объективны и честны, конечно же нет. Но сотни повторений, помноженные на годы взросления, вбивали навсегда эту колыбельную в человеческую память. А когда бывшие дети взрослели, то они прозревали и вычитывали невозможные в детской песенке, кричащие императивы «должны спать», «глазки закрывай», «спи», «усни», которые так перекликались с подавляющим свободные стремления серым бытием эпохи застоя. Они узнавали безысходность своей жизни, зарифмованную кодой «спать-день опять», «должны спать». Они видели эту красную нить «бунтующих колыбельных» классической русской поэзии. Тогда эти бывшие дети понимали, что есть свободная мысль и чувство в стране! В пессимизме и смирении детской колыбельной они обретали силу, зная, что власть можно обмануть, что кто-то также, как и они, страдает по подавленной свободе, страдает в мороке вечного сна. Потому что даже констатация факта, свободная и честная, это борьба! И сказать нам сейчас, кто уничтожил Советский Союз, экономический кризис, кризис идеологии, война в Афганистане или колыбельная «Спокойной ночи малыши», мы уже никогда не сможем.
Но то, что это факторы равного значения, бесспорно!
Крепостная
В семнадцать лет, если ты рыжая, ростом выше всех мальчиков класса, ты уже знаешь одиночество. В лучших подругах у тебя такая же несчастная одноклассница.
Когда перед киносеансом к столику дешёвого кафе подошли двое молоденьких солдат, мы разрешили им подсесть. После фильма гуляли по центру Томска. Падал редкий снег, было морозно, но безветренно. То новое чувство волнения и радости я помню и сейчас.
Слава. Каждое воскресенье мы проводили вместе. Иногда у него случался выходной в компенсацию за превышение сверх установленной продолжительности еженедельной службы. Двадцать лет. Как я всё помню? Но помню. В такие дни я сбегала с уроков, и мы шли гулять, а потом в кафе, потому что это был наш праздничный день.
Одноклассники, которые видели нас, и подруга представляли, что у меня «взрослые» отношения, но ничего не случилось. Не случилось, скорее, из-за него. Я была внутренне готова, но он будто берёг, и не шёл дальше, хоть и мог, после запойных поцелуев до головокружения.
Сразу после Нового Года его отправили на войну. Слава сказал, что на пополнение в Грозный. Каждый вечер я смотрела новости по всем каналам, надеясь случайно увидеть его лицо. Каждое утро по дороге в школу и вечером перед сном заглядывала в почтовый ящик. Каждый день снимала телефонную трубку, проверяя, нет ли обрыва связи. Вечером третьего марта двухтысячного года папа сказал: – Дочка, тебя, – что-то в его голосе сорвало меня с места, в коридоре я влетела мизинцем в книжный шкаф, он распух, болел больше месяца, как оказалось, такая незначительная, кажется, косточка, но ходить без неё трудно!
Их только вывели из Грозного! Он жив! И не покалечен! И он отправил мне письмо! И сегодня напишет ещё одно, подробное! И он очень скучает!
На выпускном вечере неожиданно оказалось, что я не отверженная, длинная, рыжая, неуклюжая, а, напротив, любимая. Любимая одноклассником, который мне очень, очень нравился. Я услышала ещё одно признание от яркого мальчика из параллельного класса. Как же мы страдаем от неуверенности в себе в эти подростковые годы!
Мне удалось поступить в Томский университет на факультет журналистики, и здесь я снова почувствовала мужское внимание; ухаживания, цветы, приглашения в театр или на концерт. Но мне нужен был только мой Слава! Пусть я злилась, но умом понимала, во многом мама права: – Доченька, ты уже выросла из школьной любви. Он солдат, ты студентка. Никакого будущего у вас нет, прими это. Я понимаю, он хороший, добрый, но не надо жизнь свою под него подстраивать.
Не знаю, как бы сложилась наша судьба, сейчас понимаю, мама говорила мудрые слова, но в декабре ему дали отпуск на две недели. Влюблённый, богатый, худой, – таким он виделся мне в те недели. Никто из нас уже не мог противиться наивысшей близости.
Когда он уехал в часть, мы уже составили план жизни: я учусь в университете, он не продлевает контракт, покупает для нас квартиру, устраивается на работу, мы женимся.
Годы часто однообразны, как новобранцы в строю, но некоторые, как разряженный ветеран, с аксельбантами и блестящими медалями на груди, запоминаются. В 2002 году мы сделали ремонт в нашей квартире, сыграли свадьбу, и я проходила практику на томском телевидении.
Изначально своей темой в журналистике я выбрала образование, просто потому, что папа работал заместителем директора школы, мама заведующим учебной частью в лицее, поэтому проблемы образования (во множестве) и достижения (сильно меньше), были близки и понятны. На областном телевидении, как и везде, самой престижной считалась политическая журналистика, следом криминальная, потом светская, дальше другие, другие, а тема образования, несмотря на то, что Томск университетский город, стояла так далеко, как рядовой от маршала.
Практику я проходила под руководством пожилой женщины, которая, как оказалось, знала мою маму. Мы выезжали на совещания в областной комитет по образованию, снимали сюжеты об экзаменах, о выпускниках, которые выходили в эфир в конце новостного блока, когда зритель уже утомился и ему всё равно, что смотреть.
По завершении практики мне предложили совмещать работу на телевидении с учёбой.
Следующие годы вспоминаю как очень-очень счастливые. Трудно было и Славе устроиться в гражданской жизни, трудно мне учиться, работать, писать диплом, а затем возглавить подразделение, где все сотрудники были старше меня. Единственное, что огорчало, это драки. Удивительным образом моя внешность, которая в школьные годы оставляла сверстников равнодушными, притягивала мужчин. Муж даже на самые невинные знаки внимания реагировал резко, даже агрессивно. Самый ужасный случай, когда он один дрался с тремя здоровыми пьяницами. Одному он слома тогда переносицу, другому порезал ногу.
– Оружием может быть всё, даже тарелка.
В один волшебный день наш репортаж об успешных исследованиях Лаборатории экспериментальной и прикладной минералогии вышел на федеральном канале! Прекрасно помню чувство нереальности происходящего, когда я, прижавшись к груди Славы, слушая частый стук его сердца, понимала, что миллионы и миллионы людей сейчас смотрят наш сюжет, видят меня с микрофоном. Помню слезинки, повисшие на ресницах моего мужа, которые, я, конечно, не заметила.
В эти первые годы семейной жизни мы не расставались. В гости к друзьям, в путешествия, к родителям отправиться одному? Немыслимо! Слава отлично управлял автомобилем, потом я научилась, и каждый месяц мы куда-то путешествовали. То на Синий Утёс, то на Васюганские болота, то просто на Обь с палаткой, то на выходные погулять по Новосибирску и сходить в оперный театр, то к его маме и сестре в деревню. В отпуск мы ездили и на Алтай, и в Саяны, и на Урал, и на Байкал, даже во Владивосток. Летали за границу к тёплым морям, где я со злой ревностью наблюдала за женскими взглядами, которые как языки мороженое, облизывали его высокую мускулистую фигуру. Где бы мы не были, всегда и везде с ним я чувствовала себя в безопасности. Понимаю, для Славы жизнь складывалась тяжелее, я занималась любимым делом, а для него менеджер по продажам точно не мечта детства.
В 2009 году мне предложили вести рубрику об образовании на новостном федеральном канале. Слава знал, для меня это вакансия мечты.
Мы переселились в огромную Москву, сняли квартиру рядом с телецентром.
Первый год в новом коллективе, с требовательным начальством, с жёсткими регламентами стал испытанием. Но через полтора-два года насыщенная столичная жизнь втянула меня, как затягивали ноги Васюганские топи, с тем же чувством веселья и лёгкого страха. Мы освещали церемонии открытия новых учебных центров, торжества в честь выпускников, награждения отечественных учёных. Слава несколько раз сопровождал меня на торжественные выходы, где мы оба чувствовали неловкость. А когда в очередной раз, как в Томске, он заломил за спину руку бизнесмену, который излишне вольно, как мужу показалось, вёл себя по отношению ко мне, я прямо заявила, что сама могу за себя постоять, и, если он не может сдерживаться, ему лучше не выходить в свет, потому что это прямо вредит моей работе.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
