Коко

– Майкл, мои «печальные глаза» тоже рады видеть тебя, – шепнул ему в ухо Биверс.

Пул деликатно отстранился, и его глазам предстал в увеличенном масштабе детальный вид крупных, перекрывающих друг друга желтоватых зубов Гарри Биверса.

А в это время Тина Пумо шагал перед ними по коридору взад-вперед, пряча свирепую ухмылку под густыми усами.

– Так ты спал, – спросил Пумо, – и не получал нашего сообщения?

– Виноват, можете меня расстрелять, – ответил Пул, улыбаясь Пумо.

Конор и Биверс отлепились от него и направились по отдельности к двери его номера. Пумо наклонил голову – в точности как Том Сойер, только не ковыряя носком ботинка ковер, – и проговорил:

– Черт, Майки, я бы тоже не прочь обнять тебя… – и обнял Пула. – Рад снова видеть тебя, дружище.

– Я тоже, – сказал Майкл.

– Давайте лучше зайдем внутрь, а то арестуют за организацию оргии, – предложил Гарри Биверс, стоя уже на пороге номера Майкла.

– Фу, противный, – схохмил Конор Линклейтер, тем не менее двинулся к дверному проему, глянув искоса на двух друзей. Пумо засмеялся, похлопал Майкла по спине, после чего выпустил из объятий.

– И что вы, ребята, поделывали с тех пор, как попали сюда? – спросил Майкл. – Помимо того что кляли меня на чем свет стоит?

Расхаживая по номеру, Конор ответил:

– Крошка Тина все парился о своем ресторане.

«Крошка Тина» было отсылкой к происхождению прозвища Пумо, которое поначалу было Тайни[16], когда он был маленьким ребенком в маленьком городке на севере штата Нью-Йорк, позднее поменялось на Тини и в конце концов – на Тина. Десяток лет проработав в различных ресторанах, Пумо сейчас имел свой собственный в Сохо: ресторан вьетнамской кухни. Несколько месяцев назад его заведение щедро расхвалили в журнале «Нью-Йорк».

– Представляешь, он уже два раза звонил куда-то. Он и Департамент здравоохранения, похоже, готовят мне бессонную ночку, – продолжил Конор.

– Да там на самом деле ничего серьезного, – заверил Тина. – Просто я выбрал неподходящее время, чтобы уехать. В ресторане оставались кое-какие дела, и я хочу убедиться, что все сделано как надо.

– Департамент здравоохранения? – переспросил Майкл.

– В самом деле, ничего серьезного. – Пумо растянул рот в бодрой улыбке, усы у него топорщились, радостные складочки в уголках глаз словно удлинились и сделались резче. – Дела у нас идут отлично. Почти каждый вечер аншлаг. – Он присел на краешек кровати. – Вон Гарри не даст соврать.

– Не дам, – сказал Гарри. – Ты воплощение истории успеха.

– Как вам отель, освоились? – спросил Пул.

– Сходили, взглянули на помещение для встреч ветеранов, побродили по отелю, осмотрелись, – рассказал Пумо. – Солидное намечается мероприятие. – Если есть желание, можем вечерком собраться посидеть.

– Тоже мне, солидное мероприятие! – сказал Биверс. – Куча мужиков собрались груши околачивать. – Он повел плечами, скинув пиджак на спинку стула, на котором сидел, и явив свету красные с белыми херувимчиками подтяжки. – Организации никакой, nada, rien[17]. Единственные, у кого здесь все более-менее организовано, – это Первая воздушная кавалерия[18]. У них есть свой выставочный стенд, они помогают ребятам своего подразделения найти друг друга. Да, мы осмотрелись здесь, но не уверен, что видели хоть кого-то из всей нашей чертовой дивизии. Мало того, нам отвели этот вонючий захламленный холл, который больше смахивает на школьный спортзал. Там, правда, тоже есть выставочный стенд – с «Диет-колой», если это кому интересно.

– Хм, школьный спортзал… – пробормотал Конор. Остановившимся взглядом он смотрел на прикроватный светильник.

Пул улыбнулся Тине – тот ответил улыбкой. Линклейтер поднял лампу и осмотрел внутреннюю часть абажура, затем поставил на место, провел пальцами по шнуру и, наткнувшись на выключатель, включил, а затем выключил ее.

– Да сядь ты уже, Конор, – попросил Биверс. – Ты меня нервируешь, когда вот так начинаешь возиться со всякой ерундой. Нам предстоит серьезный разговор, надеюсь, ты помнишь.

– Да помню, помню, – возмутился Конор, отворачиваясь от лампы. – А сесть, кстати, некуда: Тина занял кровать, а вы с Майклом – оба стула.

Гарри Биверс встал, сдернул со спинки стула свой пиджак и театральным жестом предложил Конору присаживаться.

– Если это поможет вам успокоиться, я с удовольствием уступлю свой стул. Это тебе, Конор, садись, – захватив свой стакан, он уселся на кровать рядом с Пумо. – Надеешься, что сможешь уснуть в одной комнате с этим типом? Он ведь наверняка до сих пор по ночам разговаривает сам с собой.

– Это наследственное, лейтенант, у меня в семье все разговаривают сами с собой, – сказал Конор. Он подвинулся вместе со стулом поближе к столу и принялся барабанить по столешнице пальцами, будто по воображаемым клавишам фортепьяно. – В Гарварде, полагаю, ведут себя несколько иначе…

– Я не учился в Гарварде, – вяло парировал Биверс.

– Майки! – с сияющей улыбкой Конор обратился к Пулу, будто только что заметил его. – Как же я рад видеть тебя! – Он хлопнул Пула по спине.

– О да! – подхватил Тина Пумо. – Как дела, Майкл? Давненько не виделись…

Сейчас Пумо жил с красавицей-китаянкой лет двадцати с небольшим по имени Мэгги. Ее брат работал барменом в «Сайгоне». До Мэгги у Тины была целая серия девушек, каждую из которых он, по его заверениям, беззаветно любил.

– Есть на уме кое-какие изменения, – ответил Майкл. – Забот полон рот, за день, бывает, так накрутишься, что ночью с трудом помнишь, чем занимался днем.

В дверь громко постучали.

– Обслуживание номеров, – пояснил Майкл и встал.

Официант вкатил тележку и расставил на столе бутылки и стаканы. Атмосфера в номере сделалась более праздничной, когда Конор открыл «Будвайзер», а Гарри Биверс налил в пустой стакан водку. Майклу не удалось поделиться с друзьями своим наполовину сформировавшимся планом продать практику в Вестерхольме и попробовать себя в каком-нибудь «суровом» районе – Южном Бронксе, например, – где детям действительно не хватает врачей. Всякий раз, когда дома он заводил разговор об этом, Джуди выходила из комнаты.

Когда официант ушел, Конор растянулся на кровати, перекатился на бок и спросил:

– Так, значит, видел имя Денглера? Там, на плите?

– Видел. Хотя кое-что стало для меня сюрпризом. Знаете, как его полное имя?

– М. О. Денглер, – ответил Конор.

– Не валяй дурака, – попросил Биверс. – Марк, если не ошибаюсь, – он взглянул на Тину, словно прося подсказки, но тот лишь нахмурился и пожал плечами.

– Мануэль Ороско Денглер, – объявил Майкл. – Сам себе удивляюсь, что не знал этого раньше.

– Мануэль? – поразился Конор. – Денглер был мексиканцем?

– Майкл, ты нашел не того Денглера, – со смешком проговорил Пумо.

– Черта с два, – отмел Майкл. – Там не просто один М. О. Денглер, там всего один-единственный с фамилией Денглер. И это наш.

– Мексиканец, значит, – задумчиво проговорил Конор.

– Кто-нибудь когда-нибудь слышал о мексиканцах с фамилией Денглер? Может, родители просто дали ему испанское имя. Кто знает? И кого это вообще волнует? Он был первоклассным солдатом, вот и все, что я знаю. Хотел бы я…

Не договорив, Пумо поднес к губам стакан, и все словно по команде умолкли, несколько секунд храня упругую тишину.

Линклейтер пробормотал под нос что-то невнятное, пересек комнату и уселся на полу.

Майкл встал, чтобы добавить в свой стакан свежих кубиков льда, и обратил внимание, что Линклейтер сидит, зажав меж коленей коричневую бутылку пива, привалившись спиной к стене, весь в черном – похожий на чертенка. Оранжевая надпись на его футболке была того же оттенка, что и его волосы. Конор смотрел на него с ответной загадочной полуулыбкой.

3

«Может, Боб Биверс и не учился в Гарварде или Йеле, – размышлял Конор. – Но несомненно побывал в таком заведении, где окружающие просто принимали все как должное». Конор полагал, что в Соединенных Штатах процентов девяносто пять людей всерьез озабочены лишь тем, где и как раздобыть денег, – их нехватка сводит американцев с ума. Они завязывали с выпивкой, пускались во все тяжкие и совершали грабежи: забвение, конфликт, забвение. Остальные пять процентов населения скользили над этой суматохой, как пена на гребне волны. Они ходили в школы, которые посещали их отцы, они вступали в брак и разводились, как Гарри женился и развелся с Пэт Колдуэлл. У них была работа, на которой они перекладывали с места на место бумажки и трещали по телефону. Сидя в кабинетах за рабочими столами, они наблюдали, как деньги текут в открытую дверь, возвращаясь домой. Даже работу свою они передавали друг другу: Гарри Биверс, который проводил за барной стойкой ресторана Пумо столько же времени, сколько и за рабочим столом, трудился в юридической фирме, которой руководил брат Пэт Колдуэлл.

Когда Конор был мальчишкой в Южном Норуолке, своего рода удивление и возмущенное любопытство заставляли его крутить педали своего старенького «швинна» по шоссе 136 до Маунт-авеню в Хэмпстеде. Жители Маунт-авеню были настолько богаты, что почти невидимы, как и их скрытые от посторонних взглядов дома: с дороги можно было рассмотреть лишь отдельные кусочки кирпичных или оштукатуренных стен. Могло показаться, что большинство этих стоявших на побережье особняков пустует и населяют их одни лишь слуги, хотя время от времени взгляд юного Конора подмечал очевидного жильца-владельца. Из своих кратких наблюдений Конор узнал, что хотя владельцы обычно носили такие же серые костюмы и синие рубашки, как большинство обитателей Хэмпстэда, иногда они красовались в рубашках разгульно-розового и кислотно-зеленого оттенков, уморительных галстуках-бабочках и тусклых двубортных костюмах. Происходящее напоминало сказку «Новое платье короля»: никому не хватало смелости сказать миллионерам-протестантам, насколько нелепо они выглядят. (Отчего-то Конор был уверен, что ни один из этих людей не может быть католиком.) Это ж надо, галстук-бабочка! Красные подтяжки с ангелочками!

Конор не мог не улыбнуться про себя: вот он я, почти без гроша в кармане, однако считаю преуспевающего адвоката достойным моей жалости. На следующей неделе у него работа – обшивка кухни гипсокартоном, за которую он может получить пару сотен долларов. Хотя Гарри Биверс, пожалуй, в состоянии заработать вдвое больше, просто сидя на барном стуле и болтая с Джимми Ла. Конор поднял глаза и встретился взглядом с Майклом Пулом – тот глядел на него с таким выражением, будто думал о том же.

Биверс как всегда припас в рукаве какую-нибудь ахинею, подумал Конор, но Майклу хватало ума не попасться на удочку.

Конор вновь улыбнулся про себя, вспомнив, как Денглер называл людей, которые никогда не испытывали страха и принимали все как должное, – мультяшными. Теперь мультяшные заправляли всем, они карабкались вверх, сшибая все на своем пути. В наши дни казалось, что половина посетителей «У Донована», любимого бара Конора в Южном Норуолке, имели дипломы MBA[19], пользовались муссом для волос и пили исключительно коктейли. У Конора было ощущение, что эти кардинальные изменения произошли все разом, что все эти новые люди только что выпрыгнули из экранов собственных телевизоров. И Конор почти жалел этих людей – настолько убогими и извращенными оказались их нравственные ценности.

Мысли о «мультяшках» удручили Конора. Ему захотелось как следует добавить, хотя он знал, что по количеству выпитого он уже близок к своей предельной норме. У них же встреча боевых друзей, разве нет? Тоже мне – сидят в гостиничном номере, как кучка старикашек. Он допил остатки своего пива.

– Майки, а налей-ка мне водки, – попросил он и ловко бросил пустую пивную бутылку в корзину для мусора.

– Молоток! – похвалил Пумо, отсалютовав ему стаканом.

Майкл приготовил Конору выпивку и пересек комнату, чтобы передать ему стакан.

– У меня тост, – объявил Конор и встал. – И мне чертовски приятно его произносить. – Он поднял стакан. – За М. О. Денглера. Даже если он был мексиканцем, в чем я сомневаюсь.

Конор отпил обжигающе ледяной водки и тотчас проглотил. Он почувствовал себя настолько лучше, что не медля допил остаток.

– Черт, я порой настолько отчетливо вижу всю ту хрень, что творилась с нами там, будто это происходило вчера. А что произошло именно вчера, хоть убей, припомнить не могу. В смысле, я о том парне, что заправлял клубом в Кэмп-Крэндалл, помните, он еще соорудил гигантскую стену из пивных ящиков…

– Мэнли, – рассмеялся Пумо.

– Мэнли! Долбаный Мэнли. И как вспомню, так сразу начинаю ломать голову, как он умудрялся добывать все это пиво там? А затем начинает вспоминаться всякая мелочовка – что и как он делал.

– Этот парень словно родился за барной стойкой, – вставил слово Биверс.

– В точку! Держу пари, у него сейчас свой маленький бизнес, в котором все выстроено как надо, а еще жена, дети, хорошая тачка, а к стене гаража прикручено баскетбольное кольцо…

Конор на секунду устремил взгляд в пространство, как бы наслаждаясь своим видением нынешнего образа жизни Мэнли. Где-нибудь в провинции или пригороде Мэнли катался бы как сыр в масле. Этот человек мыслил как преступник, не будучи на самом деле таковым, и потому, наверное, сейчас зарабатывал кучу денег, занимаясь чем-то вроде установки систем безопасности. Затем Конор вспомнил, что в некотором смысле именно с Мэнли и начались все их беды там, во Вьетнаме…

За день до того, как они вошли в Я-Тук, Мэнли отбился от колонны и оказался в джунглях один. Не отдавая себе отчета в том, что он всех демаскирует, Мэнли вдруг поднял страшный шум, словно запаниковавший шестифутовый шмель. Все в колонне замерли. Снайпер, известный по кличке Элвис, преследовал их уже два дня, и переполох, устроенный Мэнли, оказался именно тем, что было нужно снайперу для фарта. Конор уже давно понял, как уметь «раствориться» на фоне джунглей. В этой его способности было что-то мистическое. Конор мог становиться практически невидимым (и по себе знал, как это работает: дважды вьетконговские патрули смотрели прямо на него и – не замечали). Почти так же, как Конору, удавалось прятаться Денглеру, Пулу, Пумо и даже Андерхиллу, но Мэнли маскироваться совсем не умел. В ярости и готовый прибить Мэнли, если это только заставит того замолчать, Конор начал беззвучно пробираться через джунгли на шум. В течение ничтожной доли секунды он – нет, не услышал, а словно телепатически понял, что за ним по пятам следует Денглер.

Мэнли они обнаружили в зарослях: тот прорубался через зеленую завесу с мачете в одной руке и М-16 у бедра – в другой. Конор начал было бесшумно скользить к нему, раздумывая, не перерезать ли ему глотку, когда рядом с Мэнли материализовался Денглер и перехватил его руку, сжимавшую мачете. На секунду оба замерли. Конор прокрался вперед, опасаясь, что Мэнли может вдруг заорать, как только его отпустит «столбняк». И в этот момент услышал одиночный выстрел справа от себя, где-то под зеленым пологом зарослей, и увидел, как Денглер упал навзничь. Конор ощутил такой внезапный и глубокий шок, что почувствовал, как вмиг похолодели руки и ноги.

Вместе с Мэнли они повели Денглера обратно к колонне. Несмотря на то что выстрел сбил его с ног и кровотечение не останавливалось, ранение оказалось лишь поверхностным. Пуля вырвала из левой руки кусок плоти размером с мышь. Петерс заставил его лечь на землю, тампонировал и перевязал рану и объявил, что он способен передвигаться самостоятельно.

Не будь Денглер ранен, даже так легко, Я-Тук мог бы остаться просто очередной брошенной деревней на их пути. Вид страдающего от боли Денглера ожесточил всех, усилив нервозность и страх. Быть может, дурную службу сыграла их слепая вера в неуязвимость Денглера. Увидев его раненного и окровавленного на земле, Конор вновь испытал тот же шок, как и в момент ранения. После этого ничего не стоило сорваться, потерять контроль над собой и начать все крушить в Я-Тук. После этого изменилось все и никогда уже не было как прежде. Изменился даже Денглер – возможно, из-за огласки и военного трибунала.

Сам Конор постоянно пребывал под таким сильным кайфом, что до сих пор не в состоянии вспомнить кое-что из того, что происходило в течение нескольких месяцев между событиями в Я-Туке и датой его возвращения домой по демобилизации. Одно он помнил точно: перед самым заседанием военного трибунала он отрезал уши у мертвого северовьетнамского солдата и сунул ему в рот игральную карту с надписью «Коко».

Конор понял, что рискует снова впасть в депрессию. Он пожалел, что вообще упомянул Мэнли.

– Пополнить запасы! – скомандовал он и, подойдя к столу, подлил водки себе в стакан. Трое друзей продолжали смотреть на Конора и улыбались своему заводиле, зная его способность обеспечить хорошее настроение.

– За девятый батальон двадцать четвертого пехотного полка!

Конор проглотил очередную порцию ледяной водки, и в его сознании вдруг всплыло лицо Харлана Хюбша. Буквально через несколько дней после появления в Кэмп-Крэндалле этот бедняга из Орегона споткнулся о растяжку и его разорвало пополам. Конор так отчетливо помнил гибель Хюбша, потому что примерно через час после нее, когда они наконец добрались до другого конца маленького заминированного поля, Конор растянулся на поросшей травой дерновой плотине и вдруг заметил длинный спутанный моток тонкой проволоки, зацепившейся за шнурки его правого ботинка. Единственное различие между ним и Хюбшем состояло в том, что мина Хюбша сработала так, как должна была. Теперь Харлан Хюбш стал именем на плите Мемориала – Конор пообещал себе, что непременно отыщет его, как только они все придут туда.

Биверсу захотелось выпить за Железного Дровосека, и, хотя все присоединились к его тосту, Линклейтер знал, что из всех один Боб был искренен. Майкл Пул поднял тост за Си Ван Во, что Конору показалось забавным. Затем Конор заставил всех выпить за Элвиса. А Тина Пумо провозгласил тост за Дон Куччио – проститутку, с которой он познакомился в отпуске в Сиднее, Австралия. Идея выпить за нее так развеселила Конора, что тот, хохоча, привалился спиной к стене, чтобы не упасть.

Однако следом его вновь стали одолевать невеселые мрачные чувства. Ведь если принять действительность как она есть – он всего лишь безработный малоквалифицированный работяга, сидящий в компании с адвокатом, врачом и владельцем ресторана настолько модного, что его фотографии печатают в журналах.

Конор поймал себя на том, что пристально смотрит на Пумо, который выглядел так, словно сошел со страницы GQ[20]. Тина всегда отлично смотрелся – особенно в интерьерах своего ресторана. Конор заглядывал в его заведение раз-другой в год, но большую часть денег, как правило, оставлял в баре. В свой последний визит видел там соблазнительную миниатюрную китаяночку – должно быть, ту самую Мэгги.

– А скажи-ка, Тина, какое блюдо в твоем ресторане самое-самое? – язык немного подвел Конора, и «самое-самое» он произнес слегка невнятно, но, как ему показалось, остальные этого не заметили.

– Полагаю, утка по-сайгонски, – ответил Тина. – По крайней мере, на сегодняшний день оно у меня самое любимое. Маринованная жареная утка с сушеной рисовой лапшой… Нечто потустороннее!

– С тем самым рыбным соусом?

– Ты про соус Ныок-мам[21]? Само собой.

– Не понимаю, как можно есть такую гадость, – скривился Конор. – Помнишь, старина, ведь когда мы были там, мы точно знали, что это дерьмо несъедобно?

– Нам тогда было по восемнадцать лет, – ответил Тина. – Нашим представлением о классной еде был гамбургер с картошкой фри.

Конор не отважился признаться Тине, что его представление о классной еде по-прежнему не изменилось. Он принял самое верное, как ему показалось, решение – выпил залпом еще одну порцию водки… и совсем приуныл.

4

Однако скоро все опять стало почти как в старые добрые времена. Конор узнал, что наряду со всеми обычными жизненными трудностями Тине Пумо теперь приходилось иметь дело с новыми впечатляющими заморочками, вызванными тем, что Мэгги мало того, что моложе почти на двадцать лет и такая же сумасбродная, как и он, но к тому же и умнее его. Как только она переехала к Тине, тот стал ощущать «слишком большое давление» на себя. Подобное случалось с Пумо и прежде, однако в отличие от прежних романов разница состояла в том, что через несколько месяцев Мэгги исчезла. И вот теперь морочит ему голову. Она позвонила ему по телефону, но отказалась сообщить, где остановилась. Время от времени Мэгги оставляла ему зашифрованные сообщения на последней странице «Вилледж войс».

– Можете представить, каково это – читать последнюю страницу «Воис», когда вам сорок один год? – возмущался Пумо.

Конор представить не мог, поскольку ни одного номера «Виллидж воис» не читал. Он покачал головой.

– Каждая ошибка, которую ты когда-либо совершал с женщиной, здесь пропечатана черным по белому. Запасть на чью-то внешность: «Красивая блондинка в футболке с Вирджинией Вулф в „Седутто“. Мы едва-едва поговорили, и теперь я кусаю локти». «Уверена, у нас может получиться что-то необыкновенное. Позвони человеку с рюкзаком. 581-4901». Романтика идеализации: «Сьюки, ты— моя падающая звездочка. Жить без тебя не могу. Билл». Амурные страдания: «Сердце разрывается с тех пор, как ты ушла. Потерявший надежду из Йорквилла». Мазохизм: «Драчунья. Не терзайся, я тебя прощаю. Гриб-дождевик». Милота: «Твинки-какашка. Бьет баклуши и любит сладенькое». Неуверенность: «Мескит. Я все еще думаю. Маргарита». Там еще столько всего… Молитвы святому Иуде. Номера телефонов, по которым можно позвонить, если хочешь слезть с кокса. Избавление от облысения. Масса объявлений о приватных танцах. И регулярно, каждую неделю – «Евреи за Иисуса»[22]. Но в основном – все эти разбитые сердца, страдания и муки прекрасных двадцатилетних. И вот, Конор, представь, я должен пожирать глазами эту страницу и ломать голову, как над Розеттским камнем. И каждую среду утром лететь за этой газетенкой, едва она попадает на лотки, чтобы потом перечитывать страницу объявлений четыре или пять раз, потому что одного-двух раз мало: можно пропустить то, что ищу. Сначала мне надо распознать из кучи объявлений то самое, что от нее. Иногда она себя называет «Тайп-А», или «типичный представитель А», что означает Тайбэй, где она родилась, в другой раз – «Кожаная леди». Или «Молодая луна» – недавно она наколола себе татушку – полумесяц.

– А в каком месте? – поинтересовался Конор. Его немного отпустило, и он лишь чувствовал себя слегка пьяным. По крайне мере, он не так облажался, как Пумо. – На попке, что ли?

– Чуток пониже пупка, – ответил Тина. Судя по его виду, он явно пожалел, что заговорил о татуировке своей девушки.

– Мэгги набила татушку полумесяца прямо на киску? – решил уточнить Конор, пожалев, что не присутствовал в тату-салоне во время процесса. Хоть Конор и не был фанатом китайских девушек – все они напоминали ему Леди Дракон из «Терри и пиратов»[23],– он все же не мог не признать, что Мэгги более чем просто хорошенькая. Все в ней казалось таким привлекательно кругленьким, и каким-то непостижимым образом ей удавалось выглядеть гармонично с короткой панковской стрижкой и в одежке, купленной, казалось, уже изодранной.

– Нет, я же сказал, – раздраженно ответил Пумо. – Чуть ниже пупка. Большую часть ее закрывает низ бикини.

– Так это ж почти на киске! – упорствовал Конор. – И полумесяц на волосы заходит, да? А ты был там, когда этот тип делал ей татуху? Ей было больно, она плакала, да?

– Еще б я не был. Стоял, следил за ним, чтоб не отвлекался. – Пумо отпил глоточек из стакана. – Кстати, Мэгги и глазом не повела.

– Большая татуха? С полдоллара? – не успокаивался Конор.

– Если это так тебя колышет, попроси ее показать тебе.

– А что – возьму и попрошу! Ух, вот прямо вижу, как я это делаю.

Тут до слуха Конора долетели обрывки разговора Майкла Пула с Бобом Биверсом: что-то о Я-Туке и рядовом, с которым Пул разговаривал во время парада.

– Участвовал в боевых операциях? – спросил Биверс.

– Выглядел так, будто неделю назад с поля боя, – чуть улыбнувшись, ответил Майкл.

– И что, этот ветеран реально вспомнил все обо мне и сказал, что мне должны были дать Медаль Почета?

– Да, так и сказал. Медаль Почета тебе должны были вручить за то, что ты совершил, а потом отобрать за то, что распустил язык перед журналистами.

Впервые Конор слышал, как Биверс столкнулся с некогда широко распространенным мнением, будто он по дурости своей хвастался перед прессой произошедшим в Я-Туке. Само собой, Биверс повел себя так, будто об этом мнении слышит впервые.

– Да ну, бред, – возмутился Биверс. – Я могу почти согласиться с ним только в том, что касается медали Конгресса. Я горжусь всем, что делал там, как, надеюсь, и вы тоже. Если бы это зависело от меня, нас бы всех наградили. – Он опустил взгляд на свою рубашку на груди, разгладил складки, затем гордо вскинул голову, выпятив подбородок. – Зато люди знают, что мы поступили правильно. Это так же хорошо, как медаль в награду. Люди согласны с решением трибунала, даже если и забыли, что он когда-то имел место.