– Что ты опять притащил в типографию? – Торпу всегда было интересно, что принес сын, но по заведенной привычке он продолжал ворчать. – Очередные советы по обустройству сада?

– Отец! Я нашел сонеты Шекспира!

– Но, насколько я помню, он до сих пор жив, – съехидничал старик.

– Да, жив. Но при чем здесь это? – младший Торп пожал плечами.

– При том, что он никому не давал права публиковать сонеты. Шекспир писал их давно, лет пятнадцать-шестнадцать назад. Последние годы он сонеты забросил. К нему обращались многие с просьбой дать разрешение их опубликовать. Он был категоричен в своем отказе.

– Отец! Ты меня удивляешь. Многие из шекспировских пьес публиковали без его ведома. Да он и не единственный такой автор! Будто ты всю жизнь публикуешь лишь то, на что получаешь от авторов разрешение, – сын кипятился и не пытался скрыть раздражения, которое вызывали у него слова отца.

Торп с трудом встал из своего старого, выцветшего кресла и подошел к столу. Он осторожно взял в руки исписанные листки.

Возненавидь, когда любовь умрёт,Со всеми вместе. Будь моей бедою,И жалость ты не принимай в расчет,Когда стою с поникшей головою.Когда увидишь, что не плачу я,Не требуй победителю награды;И после бури нет дождливей дня,В который рай оборотился адом.Не будь последним, кто меня оставит -Ведь худшее свершится надо мною,Хочу почувствовать вначалеВсю боль, что заготовлена судьбою.И вот когда тебя я потеряю,Другую боль уже не ощущаю. 1

– Сонет номер девяносто, – произнес Торп медленно, прочитав его вслух, – это не его сонет, – он переворошил всю стопку. – Здесь их слишком много!

– О чем ты говоришь, отец? Что значит много? Сколько уж есть.

– Где ты их раздобыл? – спросил Торп, внимательно глядя на сына.

– Принесли добрые люди. Они же всплывали то здесь, то там. Я уже два года пытаюсь их собрать все вместе. И вот удалось! – молодой человек гордо махнул рукой в сторону стола.

– Не удалось, – отец снова просмотрел сонеты. – Шекспир написал около тридцати сонетов. Не более. Остальные написаны не им.

– А кем? И откуда ты знаешь, сколько он написал?

– Я всегда следил за его творчеством и даже издал пару пьес. Сонеты вращались в литературных кругах лет шесть. Их было немного. Я, как и ты, пытался их собирать. Но в 1599 году Шекспир бросает писать сонеты, – объяснял старик, – он не дает разрешение на их публикацию. Тобб, ты помнишь Тобба?

– Конечно! Наш главный издательский «пират», – Томас кивнул.

– Он попытался было издать сонеты. Году примерно в 1600 или 1601. Вышел большой скандал. Говорили, что только два сонета принадлежали перу Шекспира. Я думаю, больше. Но далеко не все. Ходили разговоры, что Шекспир сам распространял эти слухи, чтобы его не могли обвинить в публикации чужих сонетов под своим именем.

– Кому принадлежали остальные?

– Неизвестно. Но именно их таинственный автор настаивал на запрете публикаций. Тираж исчез из всех книжных лавок и из типографии Тобба, – Торп показал на стол. – Там тоже не его сонеты. Чьи, не знаю. Но мы с этим связываться не будем. Когда я расспрашивал Тобба про то издание, он сказал, что и говорить о нем не хочет. Был страшно напуган, и заверил меня, что ни одного экземпляра у него не осталось, включая рукопись, по которой он печатал книжку.

– Отец, ты не знаешь, кому принадлежат сонеты. Почему не самому Шекспиру толком объяснить не можешь. Все сонеты написаны одной рукой – мне достали рукопись. Ты видишь, они явно писались в одно время. То есть, Шекспир вполне мог захотеть их издать. Почему нет? Мог собрать все свои сонеты и переписать для типографии, – молодой человек был так красноречив и убедителен, что сам начинал верить в эту версию. – Поверь, мы лишь опередим других!

– Их печатать нельзя! – старик хлопнул рукой по столу. – Пока хозяин здесь я, это издание не выйдет, – сгорбившись еще больше, чем обычно, он вышел из комнаты.

По прошествии нескольких месяцев Торп-старший умер. Вскоре в типографии были отпечатаны свежие экземпляры новой книги. На ней было написано: «Уильям Шекспир. Сонеты».

Сонетов насчитывалось сто пятьдесят четыре…

Лондон, Тауэр, 1558 год

В тот день Лондон кишел людьми. Представители всех сословий, бедные и богатые, толстосумы из Сити и простые рыночные торговцы, старики и студенты высыпали на улицы города. Всюду висели флаги, разноцветные ленты и гобелены, призванные украсить убогие, грязные улицы, по которым двигалась процессия.

Порой ей казалось, что она выиграла войну, не меньше. Ведь именно так встречают армию победительницу – радостными выкриками, фейерверками, восхищенными взглядами, которыми одаривает тебя толпа. Она махала им рукой и улыбалась, пытаясь не обращать внимания ни на холодный, пронизывающий ветер, дувший со стороны Темзы, ни на начинавший накрапывать дождь.

Медленно они приближались к истинной цели своего пути, Тауэру. Мрачная башня возвышалась на фоне темного, покрытого тучами неба. Воспоминания обрушивались на нее, будто морской шторм, от которого не укрыться, не спрятаться – все равно накроет с головой, ударив всей своей силой о хрупкую деревянную палубу корабля. Многолетнее заточение в башне, где день и ночь сменяли друг друга со сводившей с ума монотонностью, казнь матери, которую не видеть позволяли лишь льющиеся из глаз слезы, и отчаяние, окутывавшее все ее существо сильнее и сильнее – вот, что запомнилось и придавало сил сейчас.

Елизавета гордо посмотрела на окружавших ее всадников. Кого из своей свиты она приблизит? Кого удалит с глаз долой? Кто станет ей верным другом? «У королевы не может быть друзей, – напомнила она себе, – существуют только враги, или те, кто на данный момент таковыми не является».

Совсем близко скакал Роберт Дадли, друг детства, несколько лет гулявший вместе с ней по внутреннему двору Тауэра и пылко смотревший на нее из тюремного окна напротив. Роберт поймал задумчивый взгляд Бэт и подмигнул ей игриво. Ее улыбка стала чуть шире и более искренней. Роберт слегка пришпорил коня и прогарцевал вперед. Он обернулся – королева смотрела ему вслед…

Наконец, процессия оказалась возле Тауэра. В пурпурной мантии, подбитой горностаем, Елизавета остановилась возле входа в свою бывшую тюрьму. Несмотря на холод и ветер она не спешила заходить внутрь. Когда-то она на коленях молила бога о пощаде и справедливости. Час пробил – теперь эта страна у ее ног. Нищая, униженная, страдающая Англия была не лучшим владением для монарха. Но ей было достаточно и этого.

– Божьей милостью поднимаюсь я на этот трон, – Елизавета окинула взглядом приближенных и шагнула в здание.

Даже те, кто считал ее незаконнорожденной самозванкой, увидев молодую королеву у входа в Тауэр, признавали ее королевское происхождение. Рыжие волосы Генриха, темно-карие, практически черные глаза Анны Болейн, дедовский нос с горбинкой, а главное – четко прочитывающийся жесткий и расчетливый характер, вкупе с хитростью и осторожностью, делали Елизавету достойной наследницей престола.

– А в Тауэре по-прежнему холодно, – заметила молодая королева: попытки хоть как-то прогреть помещения к ее приезду особым успехом не увенчались. Огромный зал отапливался одним камином. Да и каменные стены башни сохраняли холод гораздо лучше, чем тепло.

– Дворец во всю готовят к переезду, Ваше Величество, – заверил Елизавету один из придворных, – вы здесь ненадолго.

– Надеюсь, – усмехнулась королева и передернула плечами, с которых сползла горностаевая мантия. – Что ж, займемся более неотложными делами. Англия ждать не готова.

Постепенно комната заполнилась людьми. В зале воцарилось молчание. Елизавета снова посмотрела в сторону реки. «Мне нужно время. Время и мир. Очередную войну страна не переживет. Милостью божьей я вышла из тюрьмы и стала королевой. Милостью божьей Англия избежит войны и получит необходимую передышку».

Придворные продолжали молча смотреть на свою королеву. О положении дел в стране многие из них знали гораздо больше, чем их госпожа, потому что разоряли казну с усердием, достойным лучшего применения. Большинство были уверены: опытные французский и испанский короли переиграют двадцатипятилетнюю женщину, вошедшую на шаткий английский престол.

– Начинать мы собираемся с денежной реформы, – неожиданно твердо произнесла Елизавета.

– Предыдущие провалились, – подал кто-то голос.

– Вы имеете наглость сравнивать меня с предыдущей королевой, которая являлась наглой самозванкой? – голос Елизаветы зазвучал еще громче. – Пожалуй, этим мы и докажем, что не просто так взошли на трон, – слова эхом прокатились по холодному помещению. – Если мы здесь по воле всевышнего, то и реформы наши будут иметь успех. Если нет, – королева замолчала, но никто не смел вставить и слово в образовавшуюся паузу, – значит, самозванка – я, и место мое в Тауэре навеки!

Мантия снова сползла с оголенных плеч королевы, но она не стала кутаться в теплый мех, а продолжала стоять у окна, лишь слегка повернув голову в сторону своих поданных.

Вскоре зал опустел, и Елизавета осталась одна. Она ходила из одного конца комнаты в другой в тщетных попытках согреться и одновременно собраться с мыслями. Обещания, которые она так щедро раздавала, казались ей теперь не то, что трудновыполнимыми, они казались невыполнимыми вовсе.

– Что королевой во дворце, что узницей в темнице… Одна! – Елизавета прислонилась лбом к холодному камню. – О, нет. Я не позволю так просто согнать меня с трона!

Со всех сторон враги. Ей ли не знать этого? Ей ли не понимать, сколь хрупок мир на небольшом острове, в результате многочисленных интриг перешедшего в ее руки? Франция и Испания, главные враги английского трона, в предвкушении очередной игры. Елизавета будет прекрасным призом в случае выигрыша, невестой с чудесным приданным.

– Чтобы в этой игре выиграть мне, придется обвенчаться со своей страной. Ну что ж, чем голову на плаху, так лучше в одиночестве прожить остаток жизни, – Елизавета, стоя у окна, не могла оторвать взгляд от грязных вод Темзы. – Мужчины наивно надеются жениться на английском королевстве. О, если б ими двигала любовь! – она усмехнулась. – Но это чувство ими забыто, стерто из сердец. Любовь – удел простолюдина. Королеве не пристало надеяться на изъявление искренних чувств.

До королевы донесся шум с улицы. Народ праздновал ее восхождение на престол.

– Они радуются любому новому правителю, надеясь на то, что следующий будет лучше предыдущего, надеясь на мудрость того, кто стоит выше их, того, кто послан Богом, – Елизавета, замерзнув, встала и снова начала мерить шагами комнату. – Мечты о любви следует похоронить в Тауэре. Кто ж искренне полюбит королеву? – она вспомнила влюбленные глаза Роберта, и печальная улыбка на минуту озарила ее лицо. – Нет, служить любви теперь не мой удел.

В дверь постучали. Елизавета вздрогнула и обернулась на стук.

– Войдите, – произнесла она, и в комнате появился Роберт Дадли. – Я только что думала о тебе.

– И что, Бэт? Какие это были мысли? Надеюсь ничего плохого? – Роберт склонился к ее руке для поцелуя.

– Разве я могу думать о тебе плохо? Думала, на какую должность тебя назначить при дворе. Должность, которая была бы тебя достойна, – Елизавета посмотрела вокруг. – Ты видишь, я возвратилась обратно в Тауэр. Пусть я и королева, но все равно сижу в тюрьме.

– После Рождества ты сможешь въехать во дворец.

– Тауэр преследует меня, – королева вздохнула. – Как бы я хотела, чтобы эти дни прошли быстрее. Слишком много воспоминаний…

– Согласен. Когда я шел сюда, тоже не мог отделаться от ощущения, что снова попал в заточение, – Роберт подошел еще ближе. – Единственное, что всегда скрадывало мое пребывание здесь, это твое присутствие рядом.

– Не надо, Роберт, пустых слов. Мы оба знаем, нам не быть вместе.

– Почему? Ты разлюбила меня? Взойдя на трон, забыла былое увлечение? – Дадли смотрел ей прямо в глаза.

– Ты женат. А я стала королевой. Два этих факта не дают нам соединиться. Любовь тут не причем. И ты знаешь об этом не хуже меня.

– Я люблю тебя. И всегда буду любить, Бэт. Тебе никуда не деться от моей любви, будь ты хоть сто раз королевой, – он снова взял ее за руку. Елизавета чувствовала, как ей становится жарко. Казалось, с его прикосновениями холодный, равнодушный Тауэр теплеет. – О чем ты думала здесь одна, Бэт? Ведь не только о том, какую мне дать должность.

– Я думала о том, что теперь никогда не выйду замуж, – решительно произнесла она.

– Странное решение. К тебе будут свататься лучшие женихи. Тебя заставят сделать выбор в пользу Англии, – грустно сказал Роберт.

– Если делать выбор в пользу Англии, то нужно оставаться девственницей.

– Разве? – Дадли насмешливо приподнял одну бровь.

– Именно так. По крайней мере официально. Ступай Роберт. Я устала.

– Сегодня был тяжелый день, – кивнул он, – отдохни, моя королева, – он еще раз поцеловал ей руку, – другие дни будут не легче. Но помни, что я тебе сказал. На меня ты всегда можешь рассчитывать. На меня и мою любовь к тебе, Бэт.

Они стояли друг напротив друга. Ей было двадцать пять, ему двадцать шесть – практически ровесники. Он – темноволосый, с тонкими чертами лица, она – рыжая, с кожей цвета алебастра. У обоих – гордый взгляд красивых карих глаз, в которых навеки застыла ничем не смываемая печаль. Они не знали, что впереди у них целых тридцать лет, или всего лишь тридцать лет? Страданий, любви, преданности и долгих впустую прожитых дней врозь…

Дадли повернулся к ней спиной и пошел к выходу.

– И я тоже люблю тебя, Роберт, – прошептала Елизавета еле слышно, – и если бы ты не женился тогда, восемь лет назад, то у тебя было бы больше шансов стать королем Англии, чем у всех заморских принцев вместе взятых.

Она открыла свою шкатулку, вынула лист бумаги и начала писать:

Возненавидь, когда любовь умрет,Со всеми вместе…

Глава 1. Побег. 1588 год

Ох, уж эти английские дороги! А точнее, полное отсутствие таковых. Болота, ухабы, кочки, леса, разбойники, нападающие на путешественника… Римляне когда-то, конечно, постарались превратить путешествие по острову в нечто более приятное, чем проклятое небом вынужденное передвижение из одного пункта в другой. И хотя римские дороги по прошествии времени оставались лучшими в стране, их катастрофически не хватало.

Уилл гордился собой, пожалуй, не дольше, чем первые десять минут путешествия. Он закинул небольшой мешок в телегу, вскочил в нее сам и, пребывая в полном неведении относительно своего ближайшего будущего, улегся на расстеленную на дне солому. Но вскоре неудобство, связанное с постоянным подпрыгиванием телеги на кочках и болтанкой из стороны в сторону, сменилось чувством тревоги.

Вдали показались всадники. Уилл пока не мог прикинуть, сколько их там, и отчего-то был уверен в том, что это за ним. Они обнаружили его бегство слишком быстро. Не надо было, черт возьми, никому рассказывать о своих планах. Держи язык за зубами – дальше уедешь.

Раздолбанная телега неспешно продолжала свой путь в неизвестное далеко, а топот копыт становился все ближе. Уилл уже мог подсчитать преследователей. И как ни убеждай себя, что эти пятеро просто выехали прокатиться на лошадях до соседней деревни, не получится.

– Мы можем ехать чуть быстрее? – спросил он с надеждой возницу.

– По таким дорогам хорошо, если вообще будем ехать, – засмеявшись ответил старик, – не отвалится колесо, не споткнется лошадь, – перечислял он возможные препятствия к дальнейшему передвижению вперед, – не нападут разбойники, которыми вон тот лес просто кишит.

Уилл откинулся на спину. Над ним нависало голубое небо, оттеняемое только ветками деревьев, мимо которых они проезжали. Всадники подъехали совсем близко.

– Стой! – услышал он знакомый голос. – Стой, тебе говорят!

Старик повиновался и со вздохом оглянулся на преследователей.

– Надеялся миновать хоть этот отрезок тихо-мирно, – пробормотал он, – кругом теперь разбойничают. Не успеваешь и мили проехать.

– Уильям! Вылезай! – послышался голос отца. – Ты прекрасно понимаешь, что твоя затея провалилась.

Уилл сел, свесив ноги из телеги. «Ага, мой отец, отец Анны, брат Анны, кузен и наш сосед. Хорошая компания. Поехали все кому не лень».

– Возвращаемся домой, – брат Анны лихо выхватил из телеги небольшой мешок с вещами Уилла. – Скажи спасибо жене, а то я бы вызвал тебя на дуэль!

– Спасибо, – сказал Уильям вознице и прыгнул на землю, – обратно пойду сам.

Телега медленно поехала дальше, увозя с собой мечты о побеге.

– Садись за мной, – предложил отец.

– Пойду пешком. Торопиться мне некуда, – огрызнулся Уильям.

Они ехали впереди, время от времени оглядываясь на беглеца. Он брел не спеша, засунув руки в карманы брюк и насвистывая какие-то простенькие мелодии. Ему исполнилось двадцать четыре года, он был высок и статен, с благородными чертами лица, длинными, темными, вьющимися волосами, лихо закрученными усами и бородкой клинышком. Его возвращали в Стрэтфорд к жене, двум дочерям и сыну. Телега давно скрылась за поворотом, продолжая свой путь в Лондон без Уилла.

В город он вошел понурый и уставший от долгого пути. Смеркалось. Из дома навстречу ему выбежала Анна. Она заключила его в объятия, поцеловала в щеку и прильнула к груди.

– Забирай блудного мужа, – крикнул ей довольный таким исходом сосед, – и в следующий раз держи покрепче.

В гостиной к ужину был накрыт стол.

– Садись, поешь, – ласково пригласила Уильяма жена.

Он хотел было отказаться, но один только вид еды вызвал урчание в желудке, и Уилл устало плюхнулся на стул.

– Зачем ты уехал? Разве тебе так плохо живется со мной? – с обидой в голосе спросила Анна. – Я родила тебе троих детей. Я забочусь о тебе, как могу. Люблю тебя, – казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.

– Все в порядке, Анна. Дело не в тебе, – пришлось отложить ложку в сторону. Аппетит начал пропадать.

– А в чем дело? – поинтересовалась она, промокнув глаза платком.

– Я хочу добиться чего-то в жизни, а не прозябать здесь. Ты не понимаешь, что я вовсе не отказываюсь от своего долга перед семьей. Я буду искать работу в Лондоне и стараться обеспечивать вас всем необходимым, – Уилл покачал головой. – Зачем ты устроила эту погоню за мной?

– Я не могу представить своей жизни без тебя, – по лицу Анны все-таки потекли слезы. – Дело не в деньгах. Как я смогу жить одна? Я ведь люблю тебя.

– Любовь! Любовь – это когда ты даешь возможность тому, кого любишь, жить свободно, не сковываешь его цепями по рукам и ногам. Когда ты хочешь, чтобы любимый человек был счастлив.

– Ты не счастлив со мной? – всхлипнула Анна.

– Я не счастлив в Стрэтфорде! Я хочу попытать удачу в Лондоне. Я не бегу от тебя. Я бегу от той жизни, которую ненавижу всей душой. От невозможности делать то, что хочу, к чему стремится моя душа. Анна, сюда приезжала театральная труппа. Они согласны были взять меня, – Уильям вздохнул. – Они ждали меня. Был шанс все перевернуть, все изменить.

– Почему ты бежал? Почему не объяснил мне все так, как объясняешь сейчас?

– Ты бы поняла? Ты хочешь сказать, что отпустила бы своего мужа на все четыре стороны? Анна, не обманывай себя и меня, – Уильям посмотрел в голубые глаза жены и не прочел там ничего для себя нового. Преданность, любовь, печаль – что можно увидеть еще в глазах жены? И разве это так уж плохо, увидеть то, что он в них увидел? – Прости. Я причиняю тебе боль. Мне ничего не остается, как остаться.

Анна встала и молча начала убирать со стола.

– Оставь, – он дотронулся до ее руки, – посиди. Оставь посуду. Уберешь позднее.

– А ты поешь. Почти ведь не дотронулся до еды, – Анна подвинула ему тарелку с мясом поближе. – Ты не ел весь день. Проголодался наверняка.

– Ты права. Голоден ужасно, – он все-таки начал есть снова. – Обратно шел пешком. Проголодался и устал.

– Брат хотел вызвать тебя на дуэль, – проговорила Анна еле слышно. – Я умоляла его этого не делать.

– Знаю. Он мне об этом сообщил. Что ж, у него все еще есть шанс.

– Не говори так. Вы мне оба дороги. Смерть одного из вас будет невосполнимой потерей. Но ты должен и его понять. Он хотел вступиться за честь сестры, – Анна снова потянулась за платком.

– Один раз мы с ним уже едва не подрались. У твоего брата, по-моему, нет других способов решать проблемы. Не расстраивайся. И тогда, и сейчас ты получила, что хотела. Без всякой дуэли. Впрочем, я не жалею, что женился на тебе, Анна. Поверь, – Уильям встал из-за стола и пошел к лестнице. – Устал. Пойду спать.

– Спокойной ночи, – Анна грустно посмотрела ему вслед.

Несмотря на усталость, Уилл долго не мог уснуть. Он вспоминал провалившийся побег и ворочался с боку на бок. В конце концов, он встал, достал чистый лит бумаги и начал писать.

СЦЕНА 3

27 ноября, 1582 год

Стрэтфорд-на-Эйвоне. Улица возле церкви.

У алтаря он шепчет слово «да», прощаясь с прежними надеждами, мечтами. Сжимает руку Анны, смотрит вдаль и, словно просит помощи у Бога. В глазах печаль застыла, юности порывы остались в прошлом. Что теперь? Лишь помогать отцу, и колыбель с дитём покачивать рукой усталой. Стихи, латынь – забыть. Зачем они в той жизни, что казалась неприглядной обузой для других, не для него. Теперь он видит, как судьба клюкою безобразной калечит планов радужных основы.

– О, Боже! Это ль ты мне заготовил заранее на небе? Не рушил ты мечтаний, не намекал на тщетность их. Наказать решил за дерзость, за удовольствия, которые украдкой я получал полночными часами. Вот расплата за то, что шел к мечтам дорогой непрямою. За то, что попытался получить от жизни все, а получил лишь малость, нестоящую бывших притязаний.

– Да! – невеста произносит рядом. Три месяца волнений позади – сумели Уильяму внушить необходимость жениться вовремя, до Рождества обрядов. Несчастлив он пока – так что ж, не каждый бывает рад вначале. Так же, как мужа новоявленного, взгляд Анны к Богу обращен: – Я обещаю его счастливым сделать. Пусть моя любовь поможет Уильяму в страданиях жестоких. О, нет, пусть не страдает он! Пусть легкой жизнь покажется ему. А все страданья, Боже, лишь на меня падут. Как наказанье за счастье принадлежать любимому навек!

– Аминь!

На улице и ветрено, и зябко, и небо тучами покрыто беспросветно. В воздухе не пахнет цветами, птицы умолкли, завершив свое бездумное на воле щебетанье. Горожане расходятся, чтоб дома продолжить разговоры досужие свои. Родители едва скрывают радость – их дети, правил не нарушив, обвенчались. А будет ли подарено судьбою им счастье, то вопрос напрасный, который их совсем не беспокоит. О другом отцы семейства молча размышляют: как пристроить деньги получше, как семейные дела поправить, мечтают внуков нянчить на досуге. А были ли когда-то иные притязанья в их головах? Хотелось ли бежать из Стрэтфорда родного подальше? Прочь из захолустья, где каждый день похож собой на предыдущий? Где незнакомого лица не сыщешь, как ни старайся ты? Бывало ли смятение в душе, порывы, что гасить так сложно?

Уильям тщетно старается невесте улыбаться, пытаясь радость показать, скрыв души смятенье. Он смотрит вдаль, глаза полны печали, тоски по дням беспечным.

– Теперь любить друг друга можем мы открыто, – Анна шепчет ему слова, которые он слышать совсем не хочет. – Под одною крышей счастливою семьей мы заживем с тобою.

– Почему уверена ты в счастье? Кто обещает тебе его? Скажи.

– Сама себе пообещала…

– Зря. Это обещанье лишь Богу выполнить дано.

– Стараться буду я.

– Но от стараний цветы в пустыне могут зацвести, пожалуй. Не более. Старайся, не старайся. Усилия свои направь ты на другое.

– На что? Готова я тебе служить исправно. Что делать мне?

– Расти детей, меня люби. И дом пусть будет чист и аккуратен.

– Я могла бы другом быть для тебя…

– Не надо. Друзьями я не обделен. А женщина нужна мужчине для иного. Не пытайся стать тем, кем быть не можешь. Для любви Бог создал, Анна, женщину удачно. Без вас бы жизнь пустой была, и многих удовольствий лишена.

Как и всегда, это помогло отвлечься. Уильям заснул, продолжая грезить о Лондоне, театре и своем возможном успехе на поэтическом попроще.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5