Играл на флейте гармонист

Влад Стифин

Играл на флейте гармонист

Предисловие от автора

Конец лета. Вот-вот наступит осень, сначала яркая, может быть и теплая, постепенно переходящая в слякоть, сумрак и холод. Но сейчас, сегодня пока еще конец лета, когда весна с великими планами на будущее уже давно ушла в историю, когда грандиозные задумки, прожекты, радостные ожидания предстоящих счастливых летних дней уже сбылись или пробежали, промелькнули мимо.

Солнце прогревает перезрелую парковую зелень. В темных аллеях прохладно и чуть сыро после туманной ночи. Но на солнышке, на открытых полянах еще тепло, а в середине дня даже жарко. Утки в прудах дородные, жирные после щедрого лета, наверное, знают, когда им улетать на зимовку, но по их безмятежному поведению понятно, что это время еще далеко. Редкие посетители старинного парка дышат свежим воздухом, отдыхают от городской суеты, можно даже сказать, наслаждаются этим великолепием, созданным природой и человеком. Пейзажный парк с дворцом в центре, на холме красив своим удачным, бережным вторжением архитекторов и садовников в природный беспорядок. Наблюдателю, даже далекому от садово-паркового искусства позапрошлого века, это благолепие внушает спокойствие и оптимистичные мысли о существовании где-то, может быть и не здесь, счастья, покоя и свободы. И приходят в голову фантастичные мысли и идеи о добре, о смысле жизни и радостная грустинка витает вокруг: «Мол, я-то здесь жив и могу наслаждаться этим существованием сейчас».

Подбежала ничья собака, черный крупный пес с признаками какой-то породистой родословной. Пес, умный, догадался, что у этих посетителей, наверное, есть еда именно для него, раз они сидят на скамейке и что-то жуют с аппетитным запахом. Пес получил свои бутерброды и удалился, не выразив никакой благодарности за угощение.

– Эка псина, поняла, что у нас больше ничего нет, и ушла промышлять по аллеям дальше, – заметил один из гуляющих.

– Соображает животное. Сейчас-то ему благодать, тепло и подкормиться есть чем, а зима придет, холодно и голодно станет, – продолжил разговор другой.

– Умный пес найдет себе место, где перезимовать, – послышалось в ответ.

Разговор о собаке прекратился, наверное, каждый подумал, что скоро зима и это предосеннее великолепие быстро закончится. Солнечные лучики пробивались через еще плотную летнюю листву, и грусть ожидания холодов развеялась сама собой. Кое-где уже проступили желтенькие пятнышки отдельных листиков, но это еле уловимое напоминание осени почти не привлекало внимание. Кто-то заметил:

– Три дня до осени осталось.

Его машинально продолжили:

– Уже мелькает желтый лист.

– А что? Может получиться стихотворение, – вслух размышлял самый старый из говоривших:

– Три дня до осени осталось,Уже мелькает желтый лист —Так лето с нами попрощалось.Играл на флейте гармонист…

Потом наступила осень, пришла зима, и как-то сами собой написались эти три повести.

Оригинальный текст оказался весьма сложным для корректировки. Автор выражает глубокую благодарность Владимиру Ивановичу Валуеву, любезно согласившемуся выполнить эту сложную работу.

Пришлый

Полифоническая повесть

Нашим внукам посвящается

Предисловие издателя

Современный читатель почти никогда не читает Предисловия, но мы, посоветовавшись с редакционной коллегией, все-таки решились на написание этого краткого, очень краткого предисловия лишь только для того, чтобы случайный читатель заинтересовался этой повестью и не бросил читать ее в самом начале.

Рукопись этой повести мы нашли совершенно случайно в архиве редакции и, судя по входным данным, принесли ее нам более пятидесяти лет тому назад. Сведений об авторе в архиве мы не обнаружили и, понадеявшись на собственное понимание содержания повести, решили изложить в предисловии, весьма сжато, основные идеи публикуемого произведения.

Понятие «Полифоническая повесть», вынесенное в название, с нашей точки зрения, означает многоголосие мнений персонажей повести и разнообразие стилей. Здесь мы видим и прозу, и стихи, и воспоминания детства главного героя, и его противоречивые сны.

Автор не дал имени главному герою, называя его в повести «Он», и это, как нам показалось, явилось символом того, что любой одаренный от природы незаурядный человек не может найти свое место в обществе, построенном на идеологическом и физическом насилии. В повести в виде снов главного героя приведены размышления о добре и зле, о правде и лжи.

На наш взгляд, пытливому читателю будет интересно проследить за приключениями героя. Кроме того, публикуемая повесть будет интересна и профессиональному историку, изучающему периоды развития и угасания тоталитарных обществ и государств.

Глава первая. Осень

На золотом крыльце сидели:

Царь, Царевич, Король, Королевич, Сапожник, Портной.

Кто ты будешь такой?…

(детская считалочка)

Он родился под шум дождя. Когда это было? Наверное, летом или осенью, но он точно знал, что это было зимой. Зимой в этой местности дожди бывают редко. Откуда он это взял? – «Родился под шум дождя». Кто это ему сказал? Он этого не знал. Он знал только одно, что родился под шум дождя. Что кроется в этом смысле? – Родиться под шум дождя. Спать под шум дождя даже приятно. Сидеть у камина под шум дождя – приятно. И приятно в тепле, в кресле смотреть в окно, а там шумит дождь, а ты читаешь умную книгу или пишешь стихи:

Три дня до осени осталось,Уже мелькает желтый лист —Так лето с нами попрощалось.Играл на флейте гармонист.А почему не на рояле?Рояль стоял невдалеке,Но мы тогда еще не знали —Играть хотел он налегке.А тот рояль – он много весит,Попробуй, потаскай егоПо парку и по прочим весям,Вот в чем его большое зло…

Написав эти строки, он поставил многоточие и подумал:

– Странные стихи, что-то в них есть незаконченное и бессмысленное.

***

Старичок живенько двигался по тротуару, семеня короткими ножками. Казалось, что он торопится куда-то, по шаткости походки и часто моргающим глазам было видно, что он, двигаясь, быстро устает.

Он пристально посмотрел на старичка, на секунду встретившись с ним взглядом, подумал: – Странный старик. Устал, но торопится. Зачем это ему? Какие такие срочные дела у него могли быть? Сиди дома и наслаждайся чем-нибудь.

Старик внезапно остановился, как-то нервно задрожал, руки затряслись, маленькие глазки округлились и уставились на него:

– Что вы себе позволяете, молодой человек? Кто вам это разрешил? Вам это так не пройдет! Я буду жаловаться в «КБХ»! – Он быстро, быстро выпалил эти слова, еще более и более распаляясь:

– Я ветеран «Второй Главной»… Награжден… Сам «Верховой» мне пожал руку. А вы тут себе такое вытворяете.

Старичок своим визгом стал собирать вокруг себя прохожих, которые, видя его нервное состояние, уже с некоторой враждебностью поглядывали на них обоих.

Он понял, что надо что-то предпринять, чтобы прекратить это, и закрыл глаза, вспомнил Фари, и старичок сразу замолчал, чуть встрепенулся и засеменил дальше по своим делам.

Чтобы снять напряжение от случившегося, он продолжил:

Два дня до осени осталось,Уже кружился желтый лист.Сегодня с летом мы прощались,Играл на флейте гармонист —Звучал ноктюрн печально, тихо —Страданьям места не нашлось,Была б гармонь, тогда он лихоМеха порвал бы – «вынь да брось»Зачем нам эти все страданья?Зима наступит – холодаПодзаморозят все мечтанья,И подзамерзнет вся вода.

Опять что-то незаконченное, непонятное. Надо бы рассказать об этом Фари, она недавно стала работать в этом «Комитете безопасности хозяйства», которым пугал старик.

***

Фари чуть рассеянно слушала его:

– Он, наверное, испугался твоего взгляда. Чем-то ты его сильно напугал. Что-то плохое про него сказал.

– Да ничего плохого я ему не говорил.

Убиение кота

Он вспомнил несколько эпизодов своего детства. В доме был длинный коридор с комнатами по обеим сторонам. Пацаны-мальчишки играли в войну. А самое сложное в этой игре – это разделение на «наших» и «не наших». Никто не хотел быть «не нашим». Разными способами проходило деление на «наших» и «не наших». Мальчишки даже применяли считалку:

– Раз, два, три, четыре, пять«Наших» я иду искать.Если «наших» не найду,Я к «не нашим» подойду.

В то время, сразу после «Второй главной войны», все мальчишки, как правило, играли в войнушки. Бегали друг за другом, выслеживали друг друга с деревянными ружьями, пистолетами, сделанными своими руками из где-то случайно добытыми кусками фанеры. Бегали и изображали стрельбу: трах, трах, та, та, та. Ты убит, нет, ранен.

В доме, во дворе, жил «бабушкин» кот – здоровый котище с ободранными ушами и коротким хвостом. Хвост и уши кот потерял как-то зимой, отморозив их, сидя всю ночь на дереве, спасался от бездомных, голодных собак. После этого случая кот из домашнего превратился в дикого уличного, помоечного. И после какой-то его очередной выходки – кот стащил что-то из съестного, дядя Вася-инвалид убил его на глазах у мальчишек.

Схватил кота за задние лапы и с размаху ударил головой об угол дома. «Бабушкиного» кота было жалко.

А для дяди Васи-инвалида, за его деньги, мальчишки покупали в «керосинке» денатурат. Денатурат был в бутылке со страшной этикеткой, на которой изображался череп и кости и имелась надпись: «Яд». Но дядя Вася его пил. В те времена пили не только денатурат.

***

Он любил осень. Осенью происходили быстрые изменения. Менялась погода. Надо было собираться в школу. Встречались повзрослевшие дворовые друзья. Дни становились короче. Менялось все: одежда, небо, даже еда.

***

Фари тихо сказала:

– Почитай мне что-нибудь про осень. Это у тебя получается печально и грустно.

Она чуть наклонила голову, прикрыла глаза, как будто приготовилась слушать. Но на самом деле ее мысли, наверное, были где-то далеко.

Он монотонно, почти без выражения прочел:

– Полдня до осени осталось,Уже кружился желтый лист.Навеки мы с тобой расстались,Играл на флейте гармонист.Уже дожди заморосили,Уже в полях есть урожай,Хлеба давно уже скосили —Беги, продукты забирай!В амбарах и в сараях тожеЛежит добротная еда.Она зимой нам всем поможетПеретерпеть все холода.

– Ты можешь мне сказать, что там у вас такое страшное в «КБХ»?

Она вернулась из своего далека, улыбнулась:

– Ты дурачок, мой мальчик. Ничего у нас страшного нет. А ты здорово научился рифмовать, может быть, станешь поэтом.

Он вспомнил – как он познакомился с Фари. Вообще-то, ее полное имя Фарида, но все называли ее Фари.

Серенький день. Моросило. Редкие прохожие попадались ему навстречу. Он заметил ее еще издалека. Она не очень торопясь шла ему навстречу, не обращая внимания на моросящий дождь. На одно мгновение они встретились глазами.

– Какая красивая женщина? – подумал он.

Она поравнялась с ним, остановилась, взяла его за руку и просто без всяких объяснений пошла рядом. Они о чем-то говорили, она c восторгом – какой он хороший. Он что-то бормотал ей в ответ и читал свои первые неумелые и глупые стихи:

– Тебя я встретил так внезапно,А мог бы встретить поэтапно —Сначала со спины,Пытаясь угадать какие-то чертыПо косвенным уликам.Потом и профиль мог бы бытьИ пол-лица и прядь волос,И можно было бы задать вопрос —Кто вы? И, наконец, анфасИ прямо все лицо,Как «тэт-а-тэт» и больше никого —Одни и целый мир для нас.

Он помнил – она хвалила его первые стихи. Они встречались каждый день. Потом с промежутками в два, три дня. Потом раз в неделю. Теперь они встречались раз в месяц, когда уж совсем соскучились.

***

Он проснулся очень рано, еще не рассвело. Неспешно собрался в свою контору. Там его уже ждали дела, бумаги, сотрудники-подчиненные. Не глядя никому в глаза, он буркнул несколько раз: «Здрасте, здрасте» и скрылся у себя в кабинете. Работа хоз-руководителя не очень-то его обременяла. По нынешним меркам хозяин-руководитель мог несколько месяцев не появляться у себя на рабочем месте.

Контора его занималась услугами по ликвидации изжоги. Сегодня был третий день, и вечером, по графику, он и его сотрудники приобретали еду в закрепленном месте. Он получил несколько видов еды на целую неделю. Объединенное правительство только недавно, несколько месяцев назад, ввело это новое правило получения еды. Народонаселение уже к этому успело в основном привыкнуть. Жалоб на еду было мало. А если где-то, кто-то и был недоволен, то для этого и существовали конторы разных услуг и профилей. В особых случаях «КБХ» применял веерные мягкие задержания.

Детская еда

В его школьном детстве с едой было не очень хорошо. После «Второй главной войны» еды на всех не хватало. За едой стояли очереди, а особые товары выдавались по специальным правилам. В школе мальчишки бегали вечно голодные. Среди пацанов процветала поговорка: сорок восемь – просим.

Если кто-то ее выкрикивал, то тот, у кого была еда в руках, обязан был с крикнувшим поделиться. Но на случай нежелания делиться существовала поговорка: сорок один – ем один.

Если это кричалось раньше, чем «Сорок восемь…», то уж можно было едой не делиться.

Он хорошо усвоил это правило. И старался либо не держать еду открыто, либо сразу делиться.

Это помогало ему быть нормальным пацаном среди всей ватаги сверстников. Не заводилой, но не последним в делах. Да и делиться надо было честно – большую часть еды отдать, чтобы не считали тебя жмотом. Сначала было и грустно и жалко делиться, но, постепенно привыкнув это делать, стало не так печально. Появилось некоторое чувство собственного достоинства и мужественности, уважения к себе – не обращать внимания на эти «сорок восемь» и не бояться их.

Школьная оценка

Когда он впервые заметил за собой эту странную особенность – передачу своих мыслей другим?

Припомнился тот урок в школе, когда учитель, прочитав по журналу его фамилию, произнес – три. Ему сразу стало нехорошо, обидно, волнения захлестнули. Сначала его бросило в жар, потом накатила такая жалость к себе, что думать о чем-то другом, кроме этой оценки «три», было невозможно. Это была его первая «тройка» на фоне «пятерок» и «четверок». Он считался «твердым хорошистом».

Он долго сверлил глазами, полными тоски, учителя, пока тот продолжал что-то читать по классному журналу. И вот учитель на минуту отвлекся, встретился с ним взглядом, на несколько секунд отвел глаза в сторону и, как-то вздрогнув, как будто что-то вспомнил, произнес: – Прошу прощения, – и, снова назвав его фамилию, выдавил из себя: «четыре».

Потом был старичок-ветеран, Фарида – все они реагировали на его мысли. Он уже это понимал, но не знал, что с этим делать?

***

Она тихо лежала, закрыв глаза. Он догадался, что она не спит, повернулся к ней и стал сочинять слова, складывать их в строчки, рифмовать про себя. Иногда, машинально, он шептал, подбирая рифму:

А вот и осень наступила,Уже кружится желтый лист.Меня ты тихо попросила:«Сыграй на флейте, гармонист».А я ответил так печально,Как будто счастья не видал:«Играл на арфе изначально,На флейте – может быть скандал.Все звуки перевру, испорчу.Все ноты будут невпопад.Прохожий скажет – что он корчит?Не музыкант, а просто гад.Ему лопату надо в руки,Пусть яму роет до утра.И пусть сквозь ямочные мукиДойдет до самого нутра».

Она продолжала тихо лежать, только маленькая слезинка скатилась по ее щеке. Он шепотом спросил:

– Фари, что с тобой, что-то случилось? – Он помолчал и добавил: – Что-нибудь дома, на родине?

– Там сейчас война, – тихо прошептала она.

И снова наступила тишина. Он знал, что Фари не местная, а откуда она – он толком не знал.

– Надо бы ее об этом расспросить, – подумал он, – и еще надо бы попробовать на ком-то свои способности. – На этом мысли его стали путаться и он задремал.

***

Зал был полон до отказа – партер, амфитеатр, ярусы и даже галерка. Все курили, почти все, у кого-то дымились папиросы и сигареты, трубки попыхивали терпким сизым дымком. Кое-где виднелись самокрутки и «козьи ножки». Дым стоял сплошной стеной. Партер был виден еле-еле. Галерка определялась только по шуму людей, как единая вибрирующая масса серо-голубых фигур. Президиум на сцене попыхивал в основном дорогими трубками. Оратор на трибуне что-то говорил об истоках «дымизма». Говорил эмоционально, периодически руками акцентировал свои мысли и слова, кидая в зал твердые фразы. Зал реагировал единодушно криками – долой, правильно, у….у, в зависимости от подсказок докладчика.

Он сидел за столом президиума с краю и не курил. Глаза слезились от дыма. В горле першило. Ошарашенно оглядываясь, он пытался вслушиваться в слова докладчика и одновременно читать лозунги, висевшие в зале на серо-голубом фоне: «Дымисты всех стран, объединяйтесь», «Учение дымизма вечно…», «Дымизм ум, честь и совесть нашей эпохи».

Кроме больших растяжек-лозунгов, в зале иногда, видимо, по чьей-то команде, поднимались и опускались небольшие плакаты с лозунгами помельче, которые из-за дыма ему трудно было прочесть.

Оратор под грохот рукоплесканий закончил свою речь. Овации, крики, гул и топот обрушились на сцену, пока он покидал трибуну и легкой походкой двигался в его сторону.

– Готовы, батенька, пора, действуйте решительно, – было видно, что он с удовольствием слушал реакцию зала и, наклонясь к нему, продолжил, четко выговаривая слова: – Вы у нас, батенька, первый раз, знаете, это сложно в первый раз. Я здесь вам набросал тезисы. Возьмите.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака с десяток листов бумаги, исписанной мелким почерком, и положил их перед ним на стол. На первом листе бегущей строкой было выведено одно слово: «Доклад» и дальше в скобках: «Дымизм и современность».

– Вы у нас, батенька, идете как сочувствующий. Это архиважно. Бывают попутчики. Это уже не хорошо. Он ведь, попутчик-то, шел, шел и свернул в правый, а то и левый уклон. Вот ведь как бывает, вся партия идет твердо правильным курсом, а попутчик то сюда, то туда, а то и вообще. Вы, батенька, меня понимаете? Вы еще у нас не курите, это временно, это пройдет. Я твердо уверен – вы, батенька, наш. Наши у нас дымят. Ненашистов мы выявляем и мягко ликвидируем. Я думаю, с вами у нас ошибки не будет. Мне о вас говорил наш старейший партиец-ветеран, он у нас с товарищами начинал наше дело. Пора, батенька, пора.

Оратор ладонью, твердо оперся на доклад:

– Вам, батенька, хочу дать несколько советов: во-первых, не читайте доклад как пономарь, отрывайтесь от текста, во-вторых, четко бросайте в массы два, три слова, не больше, наши члены не любят длинноты, в-третьих, кидайте фразы-слова в зал, в разные его места: в галерку, в партер, вправо, влево, в первые ряды – уже туда не забудьте, обязательно, – там у нас сидят ветераны. И последнее – в докладе выделены лозунги, призывы – так вы их резко и громко, желательно с некоторой истеричностью, это архиважно, выкрикивайте в массы. И не забудьте дать время массам отреагировать.

Он поднял его из-за стола и легонько, но настойчиво подтолкнул к трибуне. Зал неистовствовал. Все встали. Президиум, стоя, изо всех сил бил в ладони. Председательствующий тщетно пытался призвать к тишине. Он махал руками, постоянно звонил в колокольчик над головой, звон которого даже ему не был слышен.

Добравшись до трибуны и не зная, что ему делать, он скосил глаза в сторону президиума. Предыдущий оратор, присев у краешка стола, что-то быстро записывал в синюю тетрадь.

– Предводитель или Вождь, – подумал он и полностью повернулся лицом к залу. Перевернул первый лист доклада. Прочел про себя первую строчку и, вытянув в зал руку, чуть-чуть ее приподняв, развернул ладонь в сторону центральной ложи. Зал неожиданно замер. Шум, гам, аплодисменты, овации резко прекратились. Наступила щемящая тишина. Присутствующие, несколько секунд постояв, стали усаживаться на свои места. Даже клубы дыма замедлили свое движение и начали понемногу рассеиваться. Проступили более отчетливо контуры зрительного зала, лица людей и предметы интерьера.

Когда зал был готов к его речи, он сквозь редкий скрип кресел и глухое кашлянье первых ветеранских рядов произнес, резко выкрикивая слова:

– Наши противники, оппортунисты и ренегаты утверждают: «Нет дыма без огня и нет огня без дыма». Нет, отвечаем мы. Вы не правы. Не понимаете важность текущего момента. Нет! Нам с вами не по пути!

В зале одобрительно загудели. В разных местах партера раздались возгласы: «Да, правильно! Позор оппортунистам!»

Он покосился на президиум – Предводителя не было за столом, он исчез. Ему стало как-то сиротливо одному на трибуне – одному с глазу на глаз с полным залом. С большим волнением он быстро пробежал глазами следующий абзац и четко, акцентируя окончания слов, озвучил текст:

– Мы, товарищи, должны жестко поставить этому заслон. Наш устав говорит следующее: «Осуществление нахождения дымиста, единолично и (или) более одного, независимо от того с кем и когда осуществляет нахождение дымист, в том числе с членом (членами) других партий, партийных групп и (или) иных общественно-политических объединений, организаций в местах данной и (или) иных местностей во время прохождения закрытых и (или) открытых съездов, сходов, демонстраций и митингов, независимо от их направленности, тематики, вопросов, лозунгов и (или) художественного оформления, запрещается и подвергается общественному закрытому и (или) открытому осуждению и (или) иным мягким ликвидациям».

После этой фразы зал сначала насторожился, потом, видимо, удивился тому, как ему удалось это проговорить, и тут началось. Народ повскакивал с мест. Раздались аплодисменты, крики, гул, топанье ног. Зал бесновался.

Он еще несколько раз останавливал беснование зала, уже более уверенно и твердо, выбрасывая вверх и вперед правую руку с открытой ладонью. Доведя доклад до конца, он уже спокойно прошел к своему месту в президиуме. Председатель дал знак рукой кому-то наверху. Зазвучала музыка. Зал запел гимн:

Вставай, дымизмом окрыленный,Партиец нашенских основ.И разум дымом просветленный К великим подвигам готов.А если где-то дыма мало,И чуть забрезжило вдали,Подбавим в массы мы угара,Чтобы сбылися все мечты…

Зал пел стоя. В президиуме все открывали рты, видимо, не зная слов. Он тоже не знал слов и активно, пытаясь попасть в незнакомый текст, открывал рот:

Это есть наше право,Это есть наша мысль.С дымизмом вокруг людей не мало,В дымизме наша жизнь!***

Она внимательно смотрела на него:

– Ты был у них, дымушников?

– Это был сон, – приоткрыв глаза, ответил он.

– Нет, это не сон, – утвердительно прошептала она. – От тебя пахнет дымом.

– Дым, дымисты, дымизм, – крутилось у него в голове. – Неужели весь этот шум, гам, какая-то чушь и чепуха были наяву?

– Это опять мои странные способности, – подумал он.

– Имей в виду – дымистов не очень-то одобряет объединенное правительство. Они шумят и дымят чересчур много. Будешь с ними общаться, тоже станешь неодобряемым. И потом, все они мелют какую-то чепуху, а их вождь, по мнению нашей конторы, служит не только дымистам. Все у них вранье и сплошная чушь.

Он слушал ее и понимал:

– Она, конечно, права. Надо бы присмотреться к этому всему балагану. Поймать бы их Предводителя на лжи.

Само собой сложилось:

– Кружилась осень над полями,Уже листва была желта.Как описать ее словами?Ведь в желтизне одна тоска,А если пару слов найдешь ты,То все равно одно вранье.Бывает музыка надежней —Слова летят как воронье —Одно цепляется, не лезет,И ищешь рифму без конца.И поиск этот просто бесит,Как черт подводный озерца…

Он вспомнил, что в конторе их называли иногда, пренебрежительно – «дымнюками».

– Просто ты не любишь их, – сказал он, – поэтому тебе они не нравятся, кажутся плохими.

– Я люблю только тебя, мой мальчик и еще я люблю. – она закрыла влажные глаза, – но там сейчас война.

Детское вранье

В детстве среди пацанов процветала шутливая игра в «баламута».

Самое, самое начало осени. Зелень еще яркими пятнами радует глаз, желтизны почти не видно. Только кое-где, на березках, мелькают бледно-желтые листочки-капельки. В садах бросаются в глаза яркие яблоки, радостно светятся на солнце, переливаясь от ярко-зеленого до ярко-красного цвета.

Утром на рассвете уже прохладно. Бегать в школу в одном пиджаке на рубашку зябко. А днем, когда солнце поднимается высоко, – выходишь из помещения, – жарковато. Веселым гамом ребятня вываливается на улицу. Портфели выставлены в две кучи – вот и ворота. И можно прямо на еще зеленой траве погонять старый, потрепанный кожаный мяч. А можно идти вдоль берега озера и смотреть в воду – как рыбья молодь снует туда-сюда, нагуливает жирок. Небо чистое-чистое, настроение – блаженствующее, счастливое. Пацаны взахлеб, перебивая друг друга, рассказывают летние истории: как на рыбалке поймали огромадную рыбищу, как грибов собрали немерено – около ста штук белых всего за час, спасли массу народа от пожара. Историй имелось множество – лето было длинное. Кое-кто вдруг расскажет что-то такое, что явно «тянет» на фантастическое вранье. Он – рассказчик и сам чувствует – что-то не то сказал. И окружающие с улыбкой и нарочито выпученными глазами, хором кричат: «Не может быть, ты баламут». И шутя, не злобно, в ритм стучат по спине баламута, приговаривая: