Как уже говорилось в конце предыдущей главы, Гегель позволил убедить себя переехать в Йену. Однако литературное оживление в городе было уже в значительной степени завершено. Например, «Атеней» Шлегелей перестал выходить; Новалис – прекрасная душа «Феноменологии» – умер в 1801 году; Фихте уехал; Тик уехал. Athenaeum был полон жизни и приучил публику к парадоксам. Позвольте заметить, что это была эпоха литературного журнала в Британии и, думаю, в других странах тоже, отчасти потому, что она стояла на пороге новых технологий печати и изготовления бумаги.

Примеры Рейнгольда, Фихте и Шеллинга привлекли в Йену многих, кто надеялся сделать себе имя в философии. Однако Шеллинг уже не считался здесь новинкой. Он приехал в Йену из Лейпцига как «экстраординарный профессор». В Йене Хеннингс и Ульрих занимали кафедры философии и преподавали логику и моральную философию. Ульрих стремился примирить Лейбница, Вольфа и Канта.

Приват-доцентов было много – Розенкранц упоминает Якоба Фриза и историка Грубера как наиболее известных. Поскольку логика была обязательным предметом, а значит, и доходным, ее много преподавали. Была также мода на натурфилософию. Кроме того, «Философская энциклопедия» была предметом многих курсов частных преподавателей, которые, впрочем, могли следовать своим собственным интересам.

Цены были скромными – 2 или 3 талера за урок. Многие преподаватели составляли новые рецензии или стремились писать за вознаграждение уже существующие. За немногочисленные профессорские должности шла ожесточенная конкуренция, что порождало атмосферу поиска виноватых, упреков, мелкой зависти и взаимных пристрастий. Когда Бавария реорганизовала свою систему высшего образования, она могла свободно черпать из этой среды. Так

– Нитхаммер

– Паулюс

– Шеллинг

– Аст

отправились в Баварию, где на них с завистью смотрели те, кто остался. Позднее Гегель переписывался с Нитхаммером. В январе 1801 года Гегель появился в Йене, еще один шваб среди многих, кто уже был там, где он проведет следующие шесть лет своей жизни.

Глава вторая Различие между философской системой Фихте и Шеллинга

Эссе «Различие» стало первой книгой Гегеля, опубликованной в июле 1801 года. Система трансцендентального идеализма Шеллинга появилась в марте 1800 года и была в значительной степени фихтеанской. Вмешиваясь, я должен сказать, что «Система трансцендентального идеализма» Шеллинга – одно из самых неясно выраженных произведений прозы, которые я когда-либо читал. В отличие от него, Гегель в эссе «Различие» временами весьма ярко выражен, а Розенкранц говорит слишком кратко, чтобы отдать ему должное.

Гегель считает, что Фихте ошибается, видя бесконечный прогресс в конкретной жизни. Он считает, что Абсолют Шеллинга – это просто точка безразличия. Во введении Гегель говорит о:

Необходимость философии

Идея фундаментального принципа

Интуиция

Рефлексия

История философии

как актуальные мысли. Идея системы как чего-то, что вытекает из усовершенствованного принципа, а также аналитический и синтетический методы являются предметом глубоких размышлений. Есть также изложение Фихте и Шеллинга.

В приложении к эссе «Различие» рассказывается о Бардили и Рейнгольде, которые сейчас почти забыты. Бардили был двоюродным братом Шеллинга, который развивал идеи Канта, пытаясь доказать то, что было принято за исходную точку. Для Гегеля первична необходимость просто начать. Бардили написал «Предисловие к логике», которое вышло в 1800 году. В «Историческом очерке философии в начале XIX века» Рейнхольда она была использована. Бардили развивал некоторые логические идеи, особенно идеи единого и многого, независимо от конкретной феноменологии и сознания. Гегель счел это слишком формалистичным, принимающим математическую форму. Тем не менее, те, кто знал обе работы, говорили, что логика Гегеля чем-то обязана логике Бардили.

Глава третья Диссертация об орбите планет

В Йене Гегель подготовил «Абилитационную диссертацию об орбите планет», основанную на его чтении Канта, Кеплера и Ньютона. Он написал ее на немецком языке, а затем обобщил на латыни. Он особенно восхищался «Harmonia Mundi» Кеплера, и его главной темой были расстояния планет до Солнца. В своем отношении Гегель руководствовался патриотизмом, ведь Кеплер был швабом, отвергнутым Тюбингеном. По тем же причинам он критиковал «Оптику» Ньютона за разделение математических и физических свойств света, защищая Гете от критиков-натуралистов. Однако здесь он рассматривает:

а) форма орбиты планет

б) их скорость (расстояние от Солнца и время обращения)

и все это на априорной основе. Ньютон считался первооткрывателем эллипса как орбиты планет. Гегель знал, что физические понятия (притяжение, импульс) имеют лишь математическое значение, и в целом он был менее уверен в себе здесь, чем в логике и психологии.

Розенкранц замечает в этой связи, что Гегель хотел говорить универсальными терминами, но при этом избегать ошибок в деталях, и это привело к неясности его выражений. Мне кажется, что это ключевое наблюдение имеет гораздо более широкое значение, чем этот незначительный текст, и только ради него стоит прочитать книгу. С другой стороны, Шеллинг обратился к поэзии.

Среди рассуждений о числе и геометрических формах в конце текста Гегель рассматривает прогрессии чисел как возможное указание на новую планету. Гипотетически он говорит, что если бы прогрессия Тимея (1, 2, 3, 4, 9, 16, 27) была правильной, то в этом не было бы необходимости. Открытие нескольких астероидов в 1801—07 годах сделало эти рассуждения излишними. Восхищение Гегеля Якобом Бёме было из той же ткани, что и его уважение к Кеплеру – реакция против механизма понимания.

[Мне кажется, что здесь возникает вопрос о подходе Гегеля к научному методу, поскольку он, похоже, просто ищет закономерности, а не ставит наблюдение на первое место. И это несмотря на то, что он правильно обозначает свою идею как гипотезу. По сути, движение планеты в ньютоновских терминах является функцией ее массы и скорости, а также массы Солнца, и из этого, кажется, не следует, что должна существовать какая-то закономерность в количестве планет или их расстояниях от Солнца. Конечно, может быть, что в известных планетах есть какая-то закономерность, и это дает некоторые (слабые) основания для ее расширения путем создания гипотез. Таким образом, можно использовать аналогию для создания гипотез, но тогда, как говорил Ньютон, гипотезы – это не часть науки, а скорее запросы, которые можно поместить в конце книги как темы для возможных дальнейших исследований, как в Principia.]

Глава четвертая Защита Habilitationschrift

Гегель защитил диссертацию в Йене 27 августа 1801 года, в день своего 31-летия. К ней он приложил различные латинские тезисы по логике, натурфилософии, философии в целом и практической философии. Они сохранились до наших дней и в них широко используется парадокс. Розенкранц перечисляет их и дает описание того, как они могут быть обоснованы:

1. Противоречие является правилом истинности, а непротиворечие – ложности.

Это не направлено, говорит Розенкранц, против тождества Вольфа, но указывает на то, что добро и зло, истинное и ложное – противоположные понятия, оба применимые к реальности. Он ссылается на этику Спинозы 2.43 «Схолия».

Что А есть А, А не есть В и не-В разрушает всякое углубление познания своей жесткостью. Негативное, такое как боль, болезнь, зло, также является частью реальности. Противоречия существуют, например, центростремительная сила и инерция, и разрешаются, как на орбите. Здесь Гегель опирается на диалектику Канта в «Критике чистого разума».

2. Силлогизм – принцип идеализма.

Гегель обнаруживает появление трех терминов в диалектике Канта, тезиса, антитезиса и синтеза Фихте и в построении тождества и двойственности Шеллинга. В этом проявляется логическая сторона Гегеля. по мнению Розенкранца.

3. Квадрат – закон природы, треугольник – закон разума.

Это, говорит Розенкранц, он позаимствовал у Франца фон Баадера и Платона.

4. В истинной арифметике сложение происходит от единицы к диаде, вычитание – от диады к триаде […].

Здесь есть некоторая попытка построения арифметических идей.

5. Притяжение планет к Солнцу – это естественный маятник.

Это взято из натурфилософии того времени.

6. Идея – это синтез бесконечного и конечного, и вся философия заключена в Идее.

7. В критической философии есть недостаток. Это незавершенная форма скептицизма.

8. Вопрос о постулате разума, выставленном критической философией, разрушает эту философию и является принципом спинозизма.

9. Природное состояние не является несправедливым, и поэтому мы должны его покинуть.

Иными словами, воля должна отказаться от своей естественности и определить себя. Гегель придерживался этого всю свою жизнь.

10. Принцип нравственной науки – уважение к судьбе.

11. Добродетель исключает невинность в действиях и страсти.

12. Абсолютная мораль […] несовместима с природой».

Эти парадоксы направлены в целом, говорит Розенкранц, против кантовской морали и в сторону античной концепции этической жизни (Sittlichkeit), к которой мы вернемся позже.

Глава пятая Йенские курсы

В это время Шеллинг больше, чем Гегель, занимался критическим подходом к первым принципам, в то время как Гегель был больше озабочен циклом наук. Розенкранц воспроизводит латинские описания курсов, которые Шеллинг читал вплоть до своего отъезда в Баварию зимой 1803 года. Шеллинг был похож на революционера в философии, говорил горячо, но с аристократической неточностью и небрежностью. В отличие от него, манера Гегеля была более простой. Он привлекал внимание не к себе, а к предмету разговора.

[Розенкранц проводит здесь общее различие, которое до сих пор остается с нами. Есть те, кого я бы назвал философскими личностями, возможно, включая Зизека, которые привлекают к себе внимание в манере публичных фигур, часто публикуются и т. д., становятся предметом обсуждения, но при этом можно усомниться в том, что они действительно пополняют человеческое знание, кроме как демонстрируют работу ума в определенных обстоятельствах. Это не означает критики такого предприятия как такового или его ценности как ораторского искусства, но я думаю, что стипендия, которая намеревается добавить к человеческому знанию в традиции Фрэнсиса Бэкона, либо в совокупности, либо путем переосмысления, – это совсем другое дело. Впрочем, сам Зизек намерен в ближайшее время опубликовать работу о Гегеле, так что, возможно, я сочту, что совершил несправедливость.]

Затем Розенкранц описывает курсы, которые читал Гегель. Я всегда думал, что люди, описывающие эти курсы, ссылаются на старые каталоги колледжей, но на самом деле они просто воспроизводят материал Розенкранца. Поскольку он якобы неправильно датировал некоторые рукописи, написанные Гегелем в Йене, франкфуртским периодом, в деталях ему может не хватать точности. Тем не менее, курсы были следующими:

Зима 1801 года, логика и метафизика, с 3 до 4 часов дня, 11 слушателей.

Лето 1802 года, аналогично, после Шеллинга.

Зима 1802 года, логика и метафизика, по учебнику, который скоро появится. В курс должно войти естественное право.

Лето 1803 года. Вся философия», в соответствии с проектом «Компендиума». Розенкранц отмечает, что в этот период Гегель был очень увлечен писательством.

Зима 1803 г. «Система спекулятивной философии», включая логику и метафизику, или трансцендентальный идеализм, философию природы и философию разума.

Лето 1804 года, курса нет, возможно, из-за отсутствия студентов.

Зима 1804 года, то же, что и зима 1803 года. У него 30 студентов, включая Бахмана, и в дальнейшем от 20 до 30 студентов.

Лето 1805 года, естественное право и вышеупомянутый курс.

Зима 1805 года, история философии, Realphilosophie (т.е. природа и разум), математика (арифметика и геометрия, по книгам Шталя и Лоренца) Габлер, преемник Гегеля в Берлине, высоко ценил этот курс.

Лето 1806 года, философия природы и разума, спекулятивная философия, включая феноменологию и логику

Зима 1806 года, снова спекулятивная философия.

Начиная с лета 1805 года, существовала небольшая группа преданных слушателей, включая грека из Константинополя. Интересно, что к концу этого периода темами становятся основные книги Гегеля: тройная система «Энциклопедии», «Философия права» или «Естественное право» и сочетание «Феноменологии» и «Логики». Кажется, что основные различия в системе возникают благодаря этим всеобъемлющим изложениям материала от первых принципов до их применения. Впечатляющим достижением является и то, что он не отставал от математики. Интересно также, что зимой 1805 года историческое изложение философии, похоже, заменяет «Феноменологию» и «Логику».

Глава шестая «Критический философский журнал» 1802—1803 гг.

Розенкранц отмечает, что Гегель играл в «Критическом журнале» ведущую роль по сравнению с Шеллингом. Существует история о том, что он был уязвлен замечанием в одном из штутгартских журналов, в котором его называли защитником Шеллинга, и хотел заявить о своей независимости. Однако в то время они оба по-прежнему считали, что находятся в основном согласии. В главе рассматриваются эссе, опубликованные в журнале, по отдельности.

О сущности философской критики в целом

Вступительное эссе – «О сущности философской критики в целом». Гегель рассматривает Идею как критерий суждения. Грубо говоря, он считает возможным общее суждение, учитывающее общее состояние культуры, но выходящее за рамки конкретных сравнений. Гете отмечал (в письмах к Зельтеру), что Гегель ставил себя на место других людей, так что они фактически критиковали себя, но это беспокоило занятых читателей, которые не могли отличить его изложения других от его собственной позиции.

Как здравый смысл понимает философию

Это второе эссе о профессоре Круге с насмешками над пером. По всей видимости, Крюг всегда обижался на философию тождества, но Розенкранц не особо останавливается на этом эссе, которое в любом случае не более чем краткий сатирический набросок.

Отношение скептицизма к философии

В этом важном эссе обсуждается и сравнивается античный и современный скептицизм, и я думаю, что здесь снова есть ключ к Гегелю, который был упущен из виду. Розенкранц утверждает, что Гегель «занимался, подобно Гербарту, глубоким изучением Секста Эмпирика». Я уже отмечал подобное замечание ранее в книге, и это существенно его усиливает. Гегель обсуждает труды Шульце, а именно:

Aenedisemus (1794), который был отрецензирован Фихте, и

Критика теоретической философии (1801)

В оригинале греческое Aenedisemus – это скептик, о котором говорит Секст в своем рассказе о пирронизме. Шульце является представителем современного скептицизма в этом эссе. Я всегда полагал, что это Юм, но, видимо, это не так. Гегель говорит, что скептицизм – это момент всей истинной философии. Это, безусловно, важное замечание, поскольку оно подразумевает, что оно содержится в его собственном мышлении. Истинная философия не является ни догматизмом, ни скептицизмом (это соответственно начальная точка зрения и диалектика зрелой системы). Скептицизм – это свободная сторона философии. Античный скептицизм, утверждает Гегель, был направлен против фиксированных категорий или понятий. Странно, что он цитирует здесь Парменида, который не был скептиком, но, возможно, речь идет о парадоксах Зенона. Гегель отвергает идею Шульце о том, что разум подобен мешку, содержащему воображение, рассудок и т. д. Он отвергает его подозрение в наличии великих природных даров. Он приходит к выводу, что древние не полагались на органы чувств, как это делают современные скептики.

Две статьи Шеллинга

В этом месте Розенкранц обсуждает две статьи, которые на самом деле были написаны Шеллингом, но приписывает влияние на них Гегелю. Впоследствии было признано, что Шеллинг претендовал на авторство одной из них, а Гегель – нет.

Вера и знание

Второй том «Критического журнала» (1802, т. 1) содержит это эссе о Канте, Якоби и Фихте, которые характеризуются как «рефлективные философии субъективности», исчерпывающие все ее формы. Гегель принимает это за «принцип Севера», или, другими словами, за выражение протестантизма. Так, например, в диалектике Канта есть объективность, но в практической философии она выливается в субъективные постулаты. У Якоби – ностальгия по бесконечному, которая охватывает конкретные формы сознания. Фихте объединяет эти тенденции, или так считает Гегель. Гегель критикует Гердера вместе с Якоби, что само по себе было смело для того времени.

Гегель считает, что религиозная возвышенность мысли забывает себя, а не медитирует над своими чувствами. Он сравнивает это с тем, как певец забывает себя в объективной гармонии песни. Гегель также рассматривал религию в это время как общинный труд по воплощению воли Бога, а не как восхищение субъективностью проповедника. В эссе «Различие» он уже признал значение «Речи о религии» (1799) Шлейермахера. И здесь он видит противоречие между стремлением к свободе и целью освобождения от размышлений о себе. Проповедник становится своего рода символической общинной жертвой, «виртуозом назидания и энтузиазма». (302) Это было распространенное чувство в протестантизме того времени, и, несомненно, подобные мысли высказывались и за пределами Германии, в частности в сандемановском движении. Религиозное сознание не находит себя в законах государства или вселенской церкви, но остается поиском, стремлением.

В религии, как и в философии, включающей в себя скептицизм, отрицание – это момент. Оно выражается в признании конечности и в идее смерти Бога (сам Бог мертв, говорится в лютеранском гимне). Затем наступает умозрительная Страстная пятница, из которой проистекает свобода и возрождение, как в идее воскресения.

Естественное право

Гегель различает:

– эмпирическое и

и формальную трактовки естественного права, и в этом отношении он ссылается на недавние работы Фихте. Кант и Фихте стремятся к абсолютной морали, но их субъективность приводит их к дуализму морали и законности. Таким образом, они рассматривают законность как вопрос ограничения. Гегель писал, что государство Фихте:

«Далекая от того, чтобы стать органическим целым духа народа, она выродилась в полицейское государство наихудшего типа, в котором Ефорат, контролирующий все, сводит к нулю свободу частной жизни и в такой же степени возможность подлинно общественной жизни».

Гегель представляет себе вместо этого объективную свободу, где мораль и законность едины. Моральный субъект Канта и Фихте отчужден от идеи республики (Gemeinwesen), где он был бы как дома. Поэтому патриотизм для него чужд.

Розенкранц отмечает, что Гегеля обвиняют в том, что он не придает значения морали (например, Рудольф Хайм, но предположительно и другие). На это он отвечает, что Гегель видел ее необходимость; его возражения сводились скорее к тому, что она не является единственной формой практического духа. Гегель отличался недоверием романтической школы к морали. В книге Гербарта «Универсальная практическая философия» (1808) также утверждается, что учение о добродетелях и обязанностях не является исчерпывающей практической философией. Гербарт также считал, что следует противостоять атомистическому направлению мысли. Розенкранц пишет, что Гегель «ни в коем случае не был врагом индивидуальности, где она оправдывает себя […] Он не переставал высоко ценить воспитание, видя в нем подчинение случайной особенности индивида, дисциплину, процесс этической жизни. « (306)

Гегель обосновывал свою терминологию, отмечая общее происхождение Sitten (от Sittlichkeit) и греческого ethos (оба означают обычай), в то время как мораль в немецком языке была выдуманным словом.

Применительно к юридической науке Гегель связывает наказание с идеей свободы как следствия злоупотребления ею. Уголовный кодекс – это нота, как прейскурант преступлений, поскольку его запреты обращены к нашей рациональной природе. Точно так же он отвергает идею договора как слишком относительную, чтобы эксплицировать этическую жизнь за пределами узкой и подчиненной сферы. Отношения монарха и народа, например, не являются договором. Этическая жизнь имеет абсолютный характер, который отсутствует в идее договора. Розенкранц отмечает, что эта идея возникла еще до цезаризма Наполеона и переезда Гегеля в Берлин и, следовательно, противоречит представлению о том, что Гегель менял свои цвета в соответствии с личными интересами (как утверждает Гайм).

Гегель видит в современности конфликт между идеей равенства, относящейся ко всем свободным индивидам, и конкретными социальными отношениями. Он выделяет идею жертвоприношения как общественно значимую и отвергает идею мирового государства, поскольку государство уже есть нечто абсолютное по своему характеру. Эти идеи, безусловно, вновь появляются в «Философии права», а некоторые из них – в «Феноменологии».

Глава седьмая Дидактические изменения в системе

В Йене Гегель вскоре был вынужден модифицировать свою систему в свете потребностей своих учеников. Об этом не пишет Вальтер Кауфман, через которого я впервые узнал о Гегеле, хотя, возможно, более поздние биографы включают этот материал. Возникают проблемы, связанные с противоречивыми датами, приписываемыми рукописным материалам, хотя основные положения остаются в силе. Изменения коснулись не только изложения, добавив пространные вступления, но и структуры и содержания материала.

Во введениях рассматривалась необходимость философии и ее отношения с конкретными науками. Хотя Гегель по-прежнему использовал триаду Идея-Природа-Разум, в конце своих лекций он добавил Религию в качестве примиряющего элемента. Его словарный запас и поэтический репертуар расширяются, концептуальные определения становятся более четкими, а новые образы льются рекой. Например, он называет прозрачность познания эфиром духа. Он сохраняет пристрастие к греческой мифологии и предполагаемому греческому Volksgeist. Таким образом, греческое искусство и мифология якобы воплощают сознание народа. Художник, работающий с этой мифологией, подобен тому, кто устанавливает на арку камень, чтобы она стояла сама по себе, или убирает последний дерн земли, открывающий родник. Политические революции тоже дело рук народа. Многое из этого красноречия воспроизведено в посмертных лекциях. Здесь впервые появляется полемика против версий натурфилософии, разработанных Шеллингом. Гегель признает современное использование образов для выражения Идеи, как, например, у Якоба Бёме, хотя такие передачи, по его мнению, должны подвергаться рациональной оценке. Само понятие – это прозрачный элемент. Здесь он отдает предпочтение немецким словам, поскольку не хочет, чтобы Абсолют казался чем-то чуждым уму слушателей.

Гегель преподавал ex dictatis, что означает использование тетрадей, и они сохранились. Изменения, которые выявляет Розенкранц, затрагивают как логику, так и философию природы и разума, и Розенкранц рассматривает их по очереди:

Логика

Гегель излагает здесь свою мысль «в стихии свободной всеобщности, следуя логическому методу, который он рассматривает как внутреннюю организацию разума» (320). Он хочет «освободить разум от подчинения природе» (320) и теперь считает пренебрежение логикой в современной философии чем-то странным. В этот момент в дело вмешиваются этические замечания. Гегель находит роль для идеи великого человека как инструмента, пробуждающего новую этическую форму, подобно тому как Иаков борется с Богом, являя новое проявление божественности. Александр Македонский, таким образом, прошел путь от школы Аристотеля до завоевания мира. Розенкранц приводит описание Гегелем своего логического метода, которое, возможно, заинтересует некоторых в этом списке. Он считает, что восстанавливает старую идею философии и использует логические формы понимания в качестве проводника разума. Сначала он выделяет универсальные формы разума как таковые, не задаваясь вопросом, являются ли они субъективными или объективными. Затем он рассматривает формы понятия, суждения и силлогизма как конечные. Наконец, он спрашивает, насколько они соответствуют разуму как таковому. Это, по-видимому, больше соответствует субъективной, чем объективной логике. Со своей стороны, я все еще нахожу это неясным в исполнении, если не в замысле.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5

Другие книги автора

Жизнь Гегеля. Книга первая

Карл Розенкранц