Let’s Stay Dreamers

– Почему ты мне это не рассказывал? – промямлила я с набитым ртом, резко оторвавшись от безумно вкусного лакомства.

– Да потому что все девки текут по мужикам, умеющим готовить. Меня бы сразу разорвали на части, как узнали, что я – красивый, умный, да еще и готовить люблю, – посмеялся он, но тут же признался: – Я уже один раз этим похвастался, после чего меня месяц дразнили дрочилой. И маменькиным сынком, и еще много как… – Он всунул за обе щеки по шоколадному кексу и, улыбнувшись образовавшейся после пережевывания массой, пробубнил: «На улицу ща пойдем, вот там будет улет полный!»

Calles extrañas (Незнакомые улицы)

После моих недолгих споров на тему прогулки «в густом тумане» мы вывалились из его дома как две сумасшедшие гиены, постоянно хихикающие без причин и ищущие, чего бы съесть. Странно, но когда прошло уже примерно полчаса, а никаких признаков тошноты не было, я наконец вздохнула свободно. Единственное, что требовал мой организм в тот момент, – это еще чего-нибудь пожевать и попить. Вообще, когда тебя пробивает на «хавчик» – отдельная тема.

Вот вы сыграли на волынке. Что угодно. Абсолютно не имеет значения: фолк это, рок или индастриал. Будьте уверены – захочется жрать. И любая еда, даже та, что вы на дух не переносите, будет самой охренительной. Это чувство, когда вы жуете, к примеру, морковку, а вкусовые рецепторы разрываются от восхищения, а в голову приходит понимание, что это, черт подери, самая шикарная морковка в вашей жизни. И это относится ко всему: к хлебу с джемом из чернослива, к стремному вяленому мясу, что делал Jack, да все с клевером восхитительно.

Ну и пить, соответственно, тоже очень хочется. Лично у меня язык всегда после партии был, как у кошки. Словно я бежала целый день по пустыне без капли воды. В общем, сухо, как у старухи в дырке. Но в отличие от вкусняшек, воду я всегда боялась пить. И это было реально страшно. Вдруг захлебнусь. Руки ничего нормально не держат, мозг оценивать расстояние от точки касания кружки и рта совершенно не в состоянии. Следовательно, понять – пьете вы или еще не начали – совершенно невозможно. Поэтому трубочка вам, мне и всем остальным в помощь. Вот всегда трубочка вывозила ситуацию. Сиди себе на софе, залипай в красочный мультик с рейтингом для младенцев, хрусти сырными шариками и посасывай из трубочки фруктовый коктейль – счастье и радость обеспечены.

Другая сторона этой поедательно-запивательной монеты – то, что мелодия в голове быстро угасает. Но вот сколько я не играла, кайф от вкусняшек только увеличивался. Даже не знаю… У каждого свой метаболизм, и мой уж точно не самый лучший индикатор.

И так – две гиены пошли в кино. Не знаю, нахера и кто из нас придумал такую гениальную идею, но до кинотеатра пешком была та еще дорога. Время так и не двигалось, жажда одолевала, а мы идем со словами: «Да сколько можно до этого кинотеатра топать?! Это же просто ад!».

В самом же кинотеатре было все куда ужаснее. Мы сразу же наткнулись на толпу. Я вот не понимаю – ладно, мы еще в школе учились. Но те, кто в очереди стоял, какого черта там делали? Они или получают так много, что не ходят на работу, или просто кладут на нее огромный болт? Второе предположение отбрасывается логикой, так как у них есть деньги на кино, на попкорн и на все остальное. Ну да похуй. Короче, именно с этого момента я стала бояться очередей. Эта называется convertephobia или типа того.

Стоим мы в этой нескончаемой очереди, похожей на те, что возникают во время ажиотажа при выходе новенького смартфона от радужных друзей из-за океана. И эта цепочка из смердящего жира и пота волочится вперед со скоростью улитки, оголяя свои желтые зубы, разговаривая о всякой херне и покачиваясь в унисон, как пингвины. Но в тот момент это было совершенно неважно для двух красноглазых подростков. Мы просто смотрели на этот человеческий ряд доминошек впереди нас, потом на наручные часы Jerry, опять на домино и снова на часы.

– О-о-о-хренеть! Слушай, слушай. Охренеть тут людей. Мы же тут от жажды помрем, – вдруг, уткнувшись в меня, выдал Jerry и, зажав кулаком рот, попытался сдержать смех. От его слов мне стало не по себе.

– Помрем?! – переспросила я. – Ну уж нет! Ты давай в очередь и продвигайся к во-о-он той миледи в синем, а я пойду за содовой, – предложила я, совершенно не отупляя, где вообще в этом кинотеатре можно купить Frepsi и чего пожевать.

– Ладно, я пошла! – резко развернула голову, а после еле подоспевающее за ней тело на сто восемьдесят и тут же провалилась. Коридор вмиг стал увеличиваться в геометрической прогрессии, как при съемке dolly zoom в фильмах ужасов. Но в конце был не монстр, а светящаяся вывеска второго зала. – Si es la segunda sala, ¿dónde está la primera? Scheiße!7 – пробормотала я себе под нос и двинулась в сторону, любезно указанную путеводной стрелкой.

Слепящий до слез неоновый свет освещал мой путь. Я подошла к нему почти вплотную, сконцентрировавшись на указателе, выдала: «Как красиво! Это же просто… – протянула я руку на фиолетово-синюю трубку. – Просто супер», – в то время как свет проникал сквозь пальцы. Такой необычный. Пыль, попадающая в него, создавала всеми любимый «эффект зернистости». Но я видела не просто красивые пылинки. Мое зрение стало настолько чувствительным, что получалось различать градиенты переходов частичек кожи из одного цвета в другой. Они переливались из синего в белый и до фиолетового в доли секунд, но еще не воскресшее Время позволило мне насладиться всем этим.

Собрав в тот момент оставшиеся силы и оторвав глаза от изысканного излучения, чтобы не стать очередным мотыльком, летящим на зов гудящей лампы, я еще раз резко провернула голову. Да так, что чуть ее не вывернула. Внимательно оглядевшись, я наконец увидела тот самый первый зал. От него по левой стороне шла лестница, ведущая к вкусняшкам.

Взяв две колы и большое ведро попкорна с соленой карамелью, я расположилась на одном из диванов павильона.

– Ну, что-как? – ткнув меня в бок и громко рассмеявшись после, спросил Jerry: – Да тут же целая цистерна взорвавшегося лакомства! Уверен, что именно Moses додумался пожарить кукурузу на раскаленном песке. Иначе я даже не знаю, чем он был занят в пустыне сорок лет, – схватив горсть попкорна и забив себе им весь рот, рассмеялся он.

– Сколько до сеанса? – вдруг вспомнив, где нахожусь, спросила я.

– Ты лучше спроси – купил ли я билеты?! – не выжидая паузы, Jerry отрицательно помотал головой. – Но ты не волнуйся, сходим в другой раз.

Естественно, он забыл про билеты и кино, рассматривая дивный мир красными глазами.

– Куда тогда идем? – держа в руках попкорн и напитки, растерянно спросила я.

– Домой точно нельзя. Если нас родители увидят такими – шляпа будет еще та. Пошли в торговый, там повеселимся?

– В принципе, я не против прогуляться, – ответила я с неохотой, но в душе все кричало об обратном.

Un poso a un lado (Шаг в сторону)

Это была любовь. Любовь с «первого взгляда», так скажем. Всегда считала его красивым. Я про Jerry, если что. И скажу больше, он был моим реально существующим идеалом парня, мужа и вообще всего представления о мужской половине. Да, конечно, отец был тоже неким идеалом, как считают многие девочки, но я не хотела, чтобы его член оказался во мне. А вот с Jerry другая история. Я никогда не была шлюхой или озабоченной, но как меня лишат девственности, продумывала до мелочей. До микродеталей. Я даже купила для этого случая все, что нужно, – ну там презервативы, смазку, свечки с запахом корицы и красного вина, хотя, по сути, это мужчина должен делать. Но хотелось, чтобы все было именно так, как я задумывала. Попробовать реальный член, который, как я сначала думала, будет только любимого человека. Но все по порядку. А то меня не туда понесло.

В общем, как вы поняли, Jerry был моим лучшим другом и моим любовником. Точнее говоря, этот человек стал для меня всем. Я вся дрожала от его голоса. Его улыбка, по поводу и без, заставляла мое тело трепетать от счастья. Я была полностью поглощена Jerry и хотела остаться с ним навсегда.

Правда, осознание того, что мы необходимы друг другу, как воздух легким или как вода для увядающего растения, пришло не сразу. Наверное, он не понимал, как был мне дорог. Его великолепное чувство юмора и огромный багаж интересных историй уже помогали завладеть любой тупой малолеткой, уломав ее за мгновение. А в совокупности с божественным телосложением и смазливым личиком позволяли ему овладеть любой красоткой с огромными молочными железами, которыми я никогда не славилась.

Вообще мои сиськи были проблемой с самого начала. Когда я была толстой – вместо молочных желез их компенсировал другой жир. Короче, они были уродливы и не столь упруги, как у других девчонок, чье половое созревание начиналось куда быстрее, благодаря адекватной работе щитовидной железы и равномерному распределению гормонов по организму. Моя же гормональная система всегда вставляла мне палки в колеса.

Думаю, без дорогих косметологов и адекватного лечения у эндокринолога я бы еще долгие годы была прыщавой. Представляю себе, лицо без всех этих таблеток, что выписывал мой лечащий врач, – разрытые язвами щеки, похожие на пузырчатую пленку, изливали бы литры гноя на мою и без того жирную кожу. Гребаное акне. Ну а моя грудь после анорексии совсем перестала напоминать упругие мячики не только для баскетбола или тенниса, но даже пинг-понга. Словом, она походила на пустые бумажные мешки из-под продуктов. Когда же мой гормональный фон снова принял горизонтальное положение – выросла сначала левая грудь. Второй размер, наверное, среднестатистический для всех девушек, как и пятидюймовый член у парней. Хотя это всего-навсего утешение для страждущих иметь большие размеры. Все повернуты на величине.

В тот момент мне казалось, что меня клонит на левую сторону при беге или ходьбе. Это когда ты хочешь повернуть направо, ведь тебе туда надо, но вместо этого поворачиваешь налево и после пытаешься найти этому разумное объяснение. Поэтому приходилось постоянно выслушивать упреки моей Madre: «Откуда у тебя такие дурацкие гены? Это все твой отец. У меня в семье все были красивые и с большим бюстом! А на коже вообще ни единого прыщика. Но ты! Ты – вся в отца. Твои ноги покрываются гусиной кожей от холода, а руки шершавые из-за щетины, как у свиньи», – причитала она выкуривая целую пачку, пока выбирала мне первый в жизни бюстгальтер.

Ее не просили тушить сигарету или покинуть магазин, ведь она доплачивала продавцам-консультантам, и те с удовольствием держались от нас на расстоянии двух ярдов, получив компенсацию за все принесенные неудобства.

Она методично прикладывала очередной «хороший выбор» к моему телу и со злостью швыряла его в угол зала со словами: «Боже, за что ты меня так наказываешь?! Это существо не мое! Мне его подкинули!», – кричала она на весь персонал. Вздыхала, оглядывая мое голое тело с ног до головы, и, то ли с недовольством безысходности положения, то ли с безмерным отвращением, признавала: «Нет. Она моя дочь. Глазки мои. Зеленые и красивые. Красивые и блестящие, как Средиземное море. И носик мой. Такой аккуратный и слегка курносый. Да. Глазки и носик мои. А вот все остальное тело – папкино!» – и продолжала откидывать очередной лифчик, не подходящий для решения моей однобокой проблемы.

Мой первый бюстгальтер был безумно дорогим, потому что Madre, отчаявшись в надежде найти что-то из уже готовых моделей, прибегла к помощи кутюрье. Заказ шился неделю с чем-то. И честно говоря – это был самый удобный лифчик за всю мою жизнь. Нет… Это был самый удобный лифчик за всю историю человечества. Он был бесподобен. Легкий, приятный, расшитый бахромой. Бледно-розового цвета с пушапом в основании. Лямками из чистого шелка. Я носила его с большим удовольствием, даже не замечая упреков Madre: «Я потратила все деньги, которые копила для твоей липосакции, на это! Молодец, что похудела и поменяла шило на другое шило».

И на самом деле, шило было весьма болезненным для моей, и без того заниженной, самооценки. Пришлось целых полгода мириться с силиконовой вставкой в правом кармане лифчика. Как же я радовалась и кричала, когда мой второй молочный пакет налился упругостью, которой так кичатся все женщины.

Только после этого я вновь почувствовала себя красивой. Только приведя все части тела к общепризнанным стандартам, я смогла притягивать к себе взгляды парней. И это было здорово. Наконец-то я могла жить хоть наполовину. Пусть у меня были проблемы с внутренним миром, но снаружи! Снаружи-то я была красавицей!

Оставалось главное – заполучить Jerry.

Un paso hacia Jerry (Шаг в сторону Jerry)

Jerry был родом из Manchester. Его родители, в отличие от моего Papa, не работали на перспективных и высокооплачиваемых должностях. А роскошный дом достался им по наследству от той самой треморной бабули. При этом семья их была весьма зажиточной, и все они были хороших кровей. Отец Jerry являлся племянником какого-то графа по третьей линии, а мать и того выше – Melissa Bourchier, так что сам Jerry уже по крови унаследовал все эти высокие манеры и этикет озабоченных и напомаженных мужей в париках.

После шестнадцати он получил свои первые права. Родители в знак гордости подарили ему красный Wade Probe, который он нарек My Kitty. От такой радости – два шикарных момента за один день – Jerry решил немного отбиться от родительского крыла, постепенно принимая лексикон уличных шаек и банд.

Он легко вошел в авторитет как парень, без проблем довозящий свою шайку до места стычек и при этом не просто довозящий, но и вывозящий. Вывозил Jerry очень умело все по той же причине – голубая кровь, текущая у него в венах, предоставила мальчишке хорошего тренера по боксу и нехилое телосложение под два метра ростом. Словом – он был красивым, сильным и хорошеньким мальчиком.

И, как бывает всегда, то ли каким-то немыслимым переплетением судеб, то ли из-за одного из дебильных правил жизни – человек, которого ты любишь всем сердцем, никогда и ни за что не обратит на тебя внимание. Я долгое время страдала от чувств, которые к нему испытывала, но никак не могла признаться в этом.

Любовь – это сугубо личное переживание, никогда не перерастающее во взаимность. Любовь – это бремя из двадцатипятитонного кома проблем, ложащихся на плечи, словно небесный свод, который ушлые боги скинули на плечи недалекому титану. И если вы настолько глупы, чтобы попросить объект воздыхания помочь нести бремя вдвоем, то можно смело слать все рвение к чертям и, стиснув зубы, продолжать жить в собственных воздушных замках, не мешая другим людям. Atlas один раз уже попытался, и в ответ Heracles смачно поводил ему хуем по губам. Или Hercules. Кому как больше нравится.

Так сделала и я – засунула свои чувства в маленький такой ящик, закрыла его на еще более маленький ключик. Положила все на стеклянный столик и съела пирожок с надписью «eat me!8», чтобы больше никогда не получилось достать его оттуда. А в то время, как я занималась тщательным вуалированием своих чувств и тихо рыдала в подушку, Jerry кутил целыми днями с другими шалавами, меняя их как перчатки. Что было более невыносимо – так это то, что некоторые из его подружек-давалок были любезно предоставлены мной. «Ну, помоги мне закадрить ту темненькую, с которой ты в столовой сидишь. Мы же друзья и должны помогать друг другу. Я вот тебе могу подогнать одного из своих», – как-то проныл он после расставания с очередной фифой. Я, конечно же, помогла ему, рассказав, что она слушает, смотрит, читает и так далее. Да. Я помнила всех его девушек. Всех до единой. Каждую маленькую мразь, ошивающуюся и трущуюся об его ногу, как тойтерьер во время течки. Я их всех ненавидела. Всех в частности и каждую по отдельности я хотела засунуть в большую печь для кремации и с наслаждением смотреть, как плавятся их размалеванные тональником личики. Да я бы и сейчас не отказалась напоследок увидеть, как их игрушечные пластмассовые тела с вонью и лопанием сгорают в пекле крематория. И его туда же засунула, если бы не куда большая ненависть к собственному бездействию.

Но он всегда был рядом. Настолько близко, что я могла влиться в него. И он всегда относился ко мне так бережно и нежно, что я готова была растаять в его объятьях. Но нет же! «Мы ведь друзья?» – проносилось у меня в голове каждый раз, когда я хотела рассказать ему все, «друзья помогают друг другу».

Но я обожала его. Обожала за все его хорошие дела. Он всегда помогал мне. Помог, когда я поссорилась с матерью, и неделю разрешал жить у себя в комнате. Заступался за меня на улице, если приставали какие-нибудь уроды. Он ухаживал за мной, когда я была в больнице, – приходил каждый раз с цветами и шариками «Поправляйся». Он был тем самым – сильным и мужественным. Всегда излучал спокойствие и уверенность. В его ауре я чувствовала себя как за каменной стеной. А его запах. Он манил и пьянил. Его духи можно было почувствовать, только когда я обнимала его, – такие легкие и призрачные. И дело не в духах, а именно в нем. Потому что именно из-за феромонов его запах был для меня так сладок. Я до сих пор могу его ощутить.

И в день, когда он впервые дал мне попробовать клевер, я поняла, что ждать больше нельзя.

Mi primera y única (Мой первый и единственный)

Он предложил пойти еще «куда-нибудь», и я с удовольствием согласилась, так как хотела в тот день как можно дольше находиться рядом с ним. Я давно об этом думала. О нем, о подобном дне, и… мы вернулись, сели в его машину и поехали в гипермаркет веселиться. Огромные этажи, полностью утыканные фирменными магазинами одежды с разноцветными и кричащими вывесками, которые были битком заполнены оригинальными вещами знаменитых брэндов. Мы примеряли вещи и скидывали их на пол, затем вальяжно перетекали в другой отдел и повторяли процедуру снова. Катались на лифте вниз и, как по дороге в рай, ехали на эскалаторе обратно вверх. Мы смеялись так, что еле хватало дыхания, а над нашими головами висели миллиарды звезд из пластика, подвешенных на невидимых нитях.

– Загадай желание, Alis. И я гарантирую, что оно исполнится, – сказал он, всматриваясь в переливы этих сверкающих серебром кристаллов. Я было хотела открыть рот, но он перебил меня, сказав: «Погодь пару секунд, я в канцтовары. А ты стой здесь и продумывай свое желание».

«Ну какой же он иногда ребенок», – фыркнула я, всматриваясь в свое искаженное отражение, умноженное многократно. Просто хотелось отвлечь себя от мысли, что так давно терзала меня. Мысли о Jerry. А он несся как угорелый вприпрыжку и размахивал ножницами в руке.

– Короче, ты сейчас загадываешь желание, а я займусь падением звезды с неба, – пробормотал он, запыхаясь. Я давно говорила, что ему нужно было бросить курить. Но при этом вскоре сама начала покупать ежедневную пачку смерти и, укоряя себя в лицемерии, выкуривала ее с большим удовольствием.

Немного отдышавшись, Jerry огляделся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии интереса со стороны охранников, и вскарабкался на перила. Взяв в руку ближайшую звездочку, он торжественно произнес: «Однажды, давным-давно, в далекой галактике, на меридиане пустоты вселенной, существовало правило – если взглядом уловить падение звезды и успеть загадать желание, пока мгновенная вспышка не погасла, то оно обязательно сбудется. Но если проследовать вдоль радуги, то на конце ты найдешь эту звезду, горшок золота и еще кучу разного барахла. Ну, или как-то так. Поэтому сейчас ты загадаешь желание, а я сделаю все, чтобы оно сбылось». Затем он поднес ножницы к нити и передал слово мне.

В голове гудело, мысли взрывом эмоций вырывали сердце из груди. Я даже не стала возражать его безумной идее.

– Jerry, – сказала я, немного потупившись и взглянув в его глаза. – Ты мне безумно дорог, ведь только рядом с тобой я понимаю, что хочу жить, – проговорила я с молниеносной быстротой, словно слова были отрепетированы и проговаривались уже ни раз. Затем тишина. Лицо Jerry сменилось из улыбчивого в какое-то смазливо-проникновенное и с каплей жалости. «Что же теперь? Ну, раз сказала A – говори B!» – пронеслось у меня в голове и разорвало оковы.

– Я люблю тебя, Jerry. Люблю и любила, – сказала я, уже не в силах смотреть на него. И мое тело прошибло холодным потом. Сердце, трепеща канарейкой, билось в тесной клетке, безнадежно мечтая упорхнуть на волю. Эти пару секунд я хотела убить себя за слова, что только что произнесла, и после забиться в угол. За пару секунд до звука, пронзившего мое сознание и заглушившего гам и фоновую музыку магазина.

Jerry, словно лезвием бритвы о гитарную струну, прошелся по нити, удерживающей звезду, и, спрыгнув с перил, чуть не поцеловался с манекеном, стоящим напротив отдела Sin Cose.

– Это, конечно, не совсем желание, – ухмыльнулся он, взяв мою правую руку. – Но я тоже тебя люблю.

Эти слова показались мне сном. Я думала, что до сих пор нахожусь под клевером и это лишь сон. Я не могла поверить в услышанное. Я была на третьем небе. Нет! Я была на седьмом небе от этого! Тело охватил тремор. На глаза накатили слезы радости! «Да-а-а, детка! Я сделала это! Я пошла против принципов, навязываемых этим жалким миром, и получила свою награду! Я! Я! Я!» Я должна была еще много рассказать ему обо всем, что накопилось за эти годы.

И пока тайфун мыслей сметал остатки моего чистого разума, Jerry вложил мне в ладонь звезду и обнял так крепко, как никогда не обнимал до этого. Я даже оторвалась от пола, а позвоночник невольно хрустнул.

– От черт! Я не хотел тебя сломать. Все хорошо?! – испуганно начал он меня расспрашивать, при этом даже не думая отпускать, а лишь ослабив хватку. – Это от переизбытка чувств.

Боже. Даже сейчас в моих воспоминаниях это выглядит жалкой драматической комедией для подростков-неудачников. А что? Хорошая бы получилась концовка для средненького мыльного кинца. Массовка разгуливается по залу в поисках разных безделушек. Насыщенные краски, выведенные на максимум цветокоррекцией и хорошая музыка какой-нибудь поп-группы, а не та трансовая ахинея.

Главные герои стоят в переливах солнечного света, который искаженно отражается от зеркальных поверхностей, мерцающих блестяшек. Он смотрит на нее, она на него. Их руки соединяются в самый романтичный и чистый узел переплетения двух судеб, и под заканчивающийся аккорд закадровой мелодии их губы приближаются друг к другу. Камера наезжает, беря мега-крупный план, что аж видна каждая пора и ворсинка на коже актеров, а после все скрывается черной дымкой.

Великий момент, снятый для людей, которые не в состоянии сами испытать подобные ощущения, сменяется черным экраном и бегущими снизу-вверх белыми титрами. И так как это всего лишь средняя комедия для разового просмотра, справа от текста вклинивают неудачные дубли, чтобы еще хоть немного продержать пышущих феромонами парочек у экрана и засветить в их бессознательном имена и благодарности людей, которые над ним так долго работали.

Всегда считала такие фильмы чем-то чересчур банальным. Недостойным внимания. Смотреть на сопли и слезы, сопереживать актерской игре или персонажам в то время, как в твоей жизни проворачивались такие кульбиты, которым сценаристы и режиссеры могут только позавидовать, – вот этого я не понимала. Зачем бессмысленная трата времени, нервов и средств на просмотр таких простейших жизненных ситуаций, ведь все сюжеты уже давно написаны еще чуть ли не в псалмах и в конце окажется, что он всегда хотел быть с ней, а она ждет от него ребенка. Никаких выкрутасов. Все ровно и так, как хотят эмоциональные пожиратели. Почему никто не снимет фильм, в котором он пришел к ней с триппером, но она уже давно заразилась от его лучшего друга, так что все жили долго и счастливо? Или он встретил ее, но она оказалась трансом с огромным внешним миром?

Наверное, это были бы уже не такие пробивающие на слезы комедии, от которых люди, сидящие в креслах, а в частности домохозяйки, получали бы столько же удовольствия. Но почему, если они хотят эмоций, то не посмотрят, к примеру, ужасы или триллеры, в которых все не столь наигранно и сюжет не похож на цирк с элементами мюзикла?

Но я была героиней одного из таких фильмов. Одного из сюжетов Remarque, но с насыщенными динамикой событиями. Жалко, что не получилось обойтись без бокала дорогого вина и фунта испорченных устриц. Я сама себя вписала в этот неуклюжий мир прострации и воздушного пафоса двух влюбленных. Und verdammt, ich liebte es!9

Нравилось, потому что именно я, а не какая-то там Linsay, стояла в тот момент с Jerry и целовала его в губы. Это был поцелуй, которого я так долго ждала. Которого я жаждала, как спасительной влаги. Который оказался еще более нежным и чувственным, чем представлялся мне все эти годы. Я с радостью надела розовые очки, и единственное, что могло теперь их снять, – это моя смерть… Хотя сейчас это звучит иронично… Тогда перефразирую так – смерть Jerry.

– Что теперь? – спросил он, глядя на меня, словно маленький котик, разбивший вазу династии Míng и надеющийся, что не дойдет до кастрации.