Город Бездны

У основания «языка» находилась будка, где продавали билеты на лифт; в ней за столом сидела скучающая женщина.

– Подожди здесь, – сказал я Дитерлингу.

Когда я подошел к столу, женщина подняла на меня глаза. На ней была мятая форма администрации моста, под налитыми кровью опухшими глазами – лиловые полумесяцы.

– Да?

– Я друг Арджента Рейвича. Мне нужно срочно с ним связаться.

– К сожалению, это невозможно.

На большее я и не рассчитывал.

– Когда он отправился?

Она говорила в нос, произнося согласные неразборчиво:

– Сожалею, но я не вправе разглашать подобную информацию.

Я кивнул с понимающим видом.

– Повторяю, я не…

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – перебил я, смягчая реплику любезной улыбкой. – Извините, я не хотел бы показаться навязчивым, но дело очень срочное. У меня для него кое-что есть. Кое-что – это ценная реликвия семьи Рейвич. Могу я поговорить с ним, пока он поднимается? Или нужно ждать, когда он достигнет орбиты?

Женщина заколебалась. Какую бы информацию она ни разгласила в данных обстоятельствах, это будет нарушением правил. Но я выглядел таким честным, так искренне желающим принести пользу другу… И таким богатым.

Она опустила глаза на дисплей:

– Вы сможете отправить ему сообщение и попросить связаться с вами по прибытии на орбитальную станцию.

Это означало, что он еще не прибыл, а находится где-то надо мной, поднимается по нити.

– Пожалуй, я лучше последую за ним, – сказал я. – Тогда задержка получится минимальной. Мы встретимся на орбите. Я просто передам ему эту вещь и вернусь.

– Полагаю, в этом есть смысл… – Женщина посмотрела на меня. Возможно, в моем поведении сквозило нечто странное, однако она не настолько доверяла собственным инстинктам, чтобы воспрепятствовать мне. – Но вам придется поспешить. Посадка вот-вот начнется.

Я бросил взгляд туда, где «язык» протягивался к спирали. Снизу, из технической зоны, уже скользил пустой лифт.

– Тогда будет неплохо, если вы продадите мне билет.

– Полагаю, обратный билет вам тоже понадобится? – Женщина потерла глаза. – Всего будет пятьсот пятьдесят астралов.

Я раскрыл бумажник и отсчитал хрустящие купюры южан.

– Безобразие, – притворно возмутился я. – Сколько нужно энергии, чтобы доставить меня на орбиту? Сущий пустяк. Цена должна быть в десять раз меньше. Бьюсь об заклад, часть денег ляжет в кубышку церкви Небесного.

– Не скажу, что это не так, но вам, сэр, не следует отзываться плохо о церкви. Хотя бы здесь.

– Так ведь на каждый роток не накинешь платок. Но вы-то, надеюсь, не из них?

– Нет, – ответила она, подавая мне сдачу мелкими купюрами. – Я просто здесь работаю.

Сектанты захватили мост лет десять назад, после того как внушили себе, что именно тут был распят Небесный. Однажды вечером целая толпа последователей Хаусманна заполонила терминал; никто и понять не успел, что происходит. Они заявили, что по всему мосту размещены контейнеры с созданным ими вирусом, которые будут взорваны все разом при первой же попытке очистить терминал. Если бы эта дрянь действительно присутствовала на мосту в том объеме, о каком говорили сектанты, и если бы ее разнес ветер, половина Полуострова оказалась бы заражена. Возможно, они блефовали, но никто не рискнул противодействовать культу, стремившемуся навязать себя миллионам людей. Поэтому мост оставили сектантам. Они позволили администрации контролировать работу лифтов, хотя это и означало, что персоналу необходимы регулярные прививки. Учитывая, что антивирусная терапия давала побочные эффекты, это было не самое популярное место работы на Полуострове, тем более что служащим приходилось постоянно слушать песнопения хаусманнитов.

Женщина протянула мне билет.

– Как думаете, я успею? – спросил я.

– Последний лифт отправился всего час назад. Если ваш друг был на нем… – Она помолчала, и я понял, что никаких «если» быть не может. – Скорее всего, вы застанете его на терминале.

– Надеюсь, он меня вознаградит за такие хлопоты.

Она хотела улыбнуться, но передумала. Эта женщина и так сделала для меня слишком много.

– Уверена, он будет в восторге.

Сунув билет в карман, я поблагодарил кассиршу. Жаль было эту бедолагу, такую работу, как у нее, врагу не пожелаешь.

Дитерлинг все так же стоял, прислонившись к низкой стеклянной стене, которая окружала «язык», и с холодным спокойствием на лице рассматривал сектантов. Вспомнилось, как в джунглях он меня спас, когда напала гамадриада. В ту минуту у него было такое же выражение – абсолютно бесстрастное, как у шахматиста, играющего с заведомо слабым противником.

– Ну что? – полюбопытствовал Дитерлинг.

– Он уже уехал.

– Когда?

– С час назад. Я купил себе билет. Теперь твоя очередь. Но делай вид, будто мы путешествуем порознь.

– Братишка, может, мне не стоит ехать с тобой?

– Да не волнуйся ты, – перешел я на шепот. – Отсюда и до выхода с орбитального терминала ни одного поста эмиграционного контроля. Поднимешься и спустишься, и никто тебя не сцапает.

– Таннер, тебе легко говорить.

– Поверь, это безопасно.

Дитерлинг покачал головой:

– Возможно, но вряд ли имеет смысл путешествовать вместе, даже в одном лифте. Мы же не знаем, какое у Рейвича прикрытие. Что, если его охрана все здесь просматривает?

Хотелось поспорить, но внутренне я признавал его правоту. Как и Кагуэлла, Дитерлинг не мог покинуть Окраину Неба, не рискуя быть арестованным по обвинению в военных преступлениях. Оба занимали определенные места в базе данных этой планетной системы, за их головы была назначена солидная награда – невзирая на тот факт, что Кагуэлла мертв.

– Ладно, – согласился я. – Похоже, у тебя есть еще какой-то повод, чтобы остаться. Я вернусь в Дом Рептилий дня через три, не меньше. Думаю, там будет кому присмотреть за порядком.

– Уверен, что справишься с Рейвичем в одиночку?

Я пожал плечами:

– Всего один выстрел, Мигуэль.

– И этот выстрел будет сделан тобой. – У него явно полегчало на душе. – Ну вот и чудно. Сегодня же вечером махну в Дом Рептилий. И буду с интересом смотреть выпуски новостей.

– Постараюсь не разочаровать тебя. Пожелай мне удачи.

– Удачи. – Дитерлинг пожал мне руку. – Будь осторожен, Таннер. За твою голову награда не объявлена, но это не значит, что к тебе ни у кого не возникнет вопросов. Доверяю разработать план избавления от пистолета самостоятельно.

Я кивнул.

– Жалко его? Вижу-вижу. Не горюй, подарю такой же точно на день рождения.

Он долго смотрел на меня, словно собираясь что-то добавить, потом кивнул и пошел прочь от спирали, покинул площадку. В тенистом вестибюле, не сбавляя шага, он начал менять окраску плаща. Дитерлинг удалялся, и его широкоплечую фигуру окружал мерцающий нимб.

Я отвернулся и стал ждать лифта. И, незаметно сунув руку в карман, ощутил холодок и алмазную твердость пистолета.

Глава 3

– Сэр, ужин будет подан на нижней палубе через пятнадцать минут. Если желаете присоединиться к пассажирам…

Голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я не слышал шагов по лестнице и полагал, что на смотровой палубе нахожусь совершенно один. Пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки – путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж… а я поднялся наверх понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.

Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации – только жутковатое ровное скольжение, еле заметный, но постоянный набор скорости. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур – хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через лепестковый люк в потолке.

Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а роботу-слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже – ни ног, ни колес. Он двигался по прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен торчащим из спины металлическим прутком.

– Сэр, – начал он снова, на этот раз на языке норт, – ужин будет подан…

– Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.

После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение могут счесть подозрительным. А сев за общий стол, я удовлетворю их любопытство, представ в образе некоего вымышленного персонажа, – и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества. Я перешел на норт – практика не помешает – и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.

– Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.

Робот развернулся вокруг оси и тихо уехал.

А я вернулся к иллюминатору.

Зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли через потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал на этом не закончился, лифт теперь поднимался сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, одержимость поклонников Небесного Хаусманна нашла свое наивысшее выражение. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым составом зеленовато-серого цвета, а затем поместили его на гигантском конусообразном выступе, который торчал из стены, почти касаясь спирали. Поэтому труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом парусника-исполина.

Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь, – похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробил культю отсеченной по локоть левой руки. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает при казни электричеством. Лучше бы его убили током, подумалось мне. Это было бы милосерднее, какие бы преступления он ни совершил.

Впрочем, так было бы слишком просто. Ведь толпа казнила преступника, совершившего ужасные деяния, прославляла же она человека, подарившего ей весь мир. Распиная его, почитатели выражали свое обожание не менее горячо, чем свою ненависть.

Времена меняются, а люди остаются прежними.

Лифт прошел в считаных метрах от Небесного, и я невольно содрогнулся. Вдруг захотелось удалиться отсюда как можно быстрее. Безмерный космос словно превратился в эхокамеру, заполненную отголосками бесконечной боли.

У меня зачесалась ладонь. Зажмурившись, я тер ее о поручень, пока мы не оставили позади терминал, продолжая подниматься сквозь ночь.

* * *

– Еще вина, мистер Мирабель? – спросила похожая на лисицу аристократка, сидящая напротив меня.

– Нет. – Я вежливо промокнул губы салфеткой. – Если не возражаете, я удалюсь. Хочу полюбоваться видом, пока мы поднимаемся.

– Какая жалость, – разочарованно сказала женщина.

– О да, – подхватил ее муж. – Без ваших историй, Таннер, мы будем скучать.

Я улыбнулся. По правде говоря, я просто валял дурака, поддерживая светскую беседу в течение часа, пока мы ужинали. То и дело оживлял разговор пикантным анекдотом, но лишь с целью заполнить неловкие паузы, которые повисали над столом всякий раз, когда тот или иной гость отпускал реплику, способную с точки зрения переменчивого аристократического этикета показаться неделикатной. Не раз мне приходилось разрешать споры между северными и южными фракциями, выступая с речью от лица всей группы. Моя маскировка была не самой убедительной, поскольку даже северяне, кажется, поняли, что я не имею к южанам никакого отношения.

Но это едва ли имело значение. Недавно билетерша приняла меня за аристократа и выложила то, чего раскрывать не имела права. Маскировка худо-бедно действует и сейчас, среди знати, а вскоре можно будет отказаться от нее. Ведь я не нахожусь в розыске, я просто человек с темным прошлым и сомнительными связями. Нет ничего плохого и в том, чтобы называть себя Таннером Мирабелем, – это куда безопаснее, чем высасывать из пальца правдоподобную родословную. Совершенно обычное имя, оно вряд ли вызовет какие-то ассоциации с историей аристократии или иными эпохальными событиями. В отличие от своих сотрапезников я не взялся бы изложить историю своего рода до прибытия Флотилии. Скорее всего, Мирабели появились на Окраине полвека спустя. По меркам знати я просто неотесанный выскочка, но никто не позволит себе подобных нетактичных намеков. Все они долгожители, их генеалогия восходит если не к Флотилии, то ко дню провозглашения пассажирского манифеста, одно-два сомнительных поколения не в счет. Поэтому для них вполне естественно предположить, что я обладаю столь же пышным генеалогическим древом и доступом к тем же лечебным технологиям.

На самом же деле мои предки, прибывшие на Окраину Неба спустя много лет после Флотилии, не располагали никакими средствами для закрепления наследственного долголетия. Возможно, в первом поколении срок их жизни превышал обычный, но этот признак не передался потомкам.

Не мог я приобрести его и за деньги. Кагуэлла хорошо мне платил, но не так хорошо, чтобы я делал себе столь дорогие подарки, одновременно пополняя бюджет ультра. Впрочем, едва ли это имело значение. Препаратами пользовался от силы один из двадцати жителей планеты. Остальные девятнадцать либо по уши погрязли в войне, либо влачили жалкое существование на мирных до поры территориях.

Главная проблема в том, чтобы дожить до следующего месяца, а не до следующего века.

Вот почему я оказался в довольно щекотливом положении, едва разговор зашел о технологиях долгожительства. Я попытался непринужденно развалиться на стуле и позволить словам витать вокруг меня, но едва возникал спор, как мне навязывали роль судьи. То и дело кто-нибудь изрекал: «Таннеру это, конечно, известно» – и поворачивался ко мне, чтобы услышать окончательное суждение, которое выведет из тупика. Не оставалось ничего другого, как отговариваться общими фразами, например: «Это непростой вопрос», или «Очевидно, это касается более глубоких аспектов проблемы», или «С моей стороны было бы неэтично распространяться далее на эту тему ввиду соглашений о конфиденциальности и прочее. Ведь вы меня понимаете?»

Примерно через час я созрел для того, чтобы уединиться.

Поднявшись из-за стола, я извинился и покинул компанию, после чего взошел по винтовой лестнице на смотровую палубу, расположенную над жилым уровнем и столовой. Перспектива сбросить шкуру аристократа неожиданно показалась весьма заманчивой. Впервые за несколько часов во мне затеплилось профессиональное удовлетворение. Всё под контролем. Очутившись наверху, я приказал обслуге отсека принести вишневый ликер. Хмель слегка ударил в голову, но это меня ничуть не обеспокоило. Еще вдоволь времени, чтобы протрезветь: ясность ума и хватка наемного убийцы понадобятся мне через семь часов, не раньше.

Теперь мы поднимались быстро. Едва покинув терминал, лифт увеличил скорость до пятисот километров в час, но ему все равно понадобится сорок часов, чтобы достичь орбитального причала. Впрочем, за пределами атмосферы скорость возросла вчетверо, и случилось это во время первой перемены блюд.

Смотровая палуба была полностью в моем распоряжении. Остальные пассажиры, отужинав, разбредутся по пяти отсекам над столовой. В лифте с комфортом могут разместиться пятьдесят человек, и он не покажется переполненным, но сегодня нас здесь всего лишь семеро, включая меня. Общее время путешествия – десять часов. Движение станции по орбите Окраины Неба синхронизировано с обращением планеты. Таким образом, станция постоянно висит над Нуэва-Вальпараисо, то есть строго над экватором. Насколько мне известно, на Земле строили космические мосты, уходившие на высоту тридцать шесть тысяч километров. Но скорость вращения Окраины Неба чуть больше, а сила притяжения чуть слабее, и синхронная орбита находится на шестнадцать тысяч километров ниже. При всем при том длина нити составляет двадцать тысяч километров – представьте, какому напряжению подвергается верхний километр под весом девятнадцати тысяч километров, которые находятся ниже. Сама нить полая, ее стенки имеют кристаллическую структуру гипералмаза с пьезоэлектрическим усилением – а вес, как я слышал, около двадцати миллионов тонн.

Я ходил по отсеку и размышлял о крошечном дополнительном давлении, которое создает каждый мой шаг. Потягивая ликер, я думал о том, насколько инженеры приблизились к предельному напряжению, конструируя лифт, и какой запас прочности заложили в эту систему. Затем более рациональная частица моего разума напомнила, что сейчас по нити движется лишь ничтожно малая доля транспортного потока, который она способна нести. И я, обходя палубу, почувствовал твердую почву под ногами.

Рейвич… Интересно, хватит ли сейчас ему духу выпить?

Панорама могла быть более впечатляющей, но даже там, где ночь еще не опустилась, Полуостров скрывался под пологом туч. Поскольку орбита планеты была низкой и асимметричной, сезон дождей наступал через каждые сто дней – такой здесь короткий год – и длился не меньше десяти-пятнадцати суток. Над резко закругленным горизонтом нежная голубизна неба сменялась густым ультрамарином. Я уже видел яркие звезды, а прямо над нами, на верхнем конце нити, неподвижно висела одинокая звезда орбитальной станции – до нее было все еще очень далеко. Можно вздремнуть пару часов. В солдатские годы я приобрел почти звериную способность восстанавливать силы за час или два неглубокого сна.

Стоило принять это решение, и навалилась усталость, как будто плотину прорвало. Я почти на месте, а посему не помешает чуточку расслабиться.

– Сэр?

Я снова вздрогнул, но на этот раз слегка, поскольку узнал голос слуги. Робот продолжал с обычной вежливостью:

– Сэр, вас вызывают с поверхности. Я могу переадресовать вызов в вашу каюту, или желаете поговорить здесь?

Наверное, стоило пойти в каюту, но не хотелось лишать себя такого прекрасного зрелища.

– Соединяй, – сказал я. – Но прерви вызов, если кто-то будет подниматься по лестнице.

– Слушаюсь, сэр.

Дитерлинг, разумеется, – больше некому. Он явно не в Доме Рептилий, но, по моим прикидкам, должен находиться на полпути или даже ближе. Рановато для сеанса связи – честно говоря, я вообще не ожидал вызова, – но волноваться не о чем.

Однако появившиеся в окне лифта лицо и плечи принадлежали Васкесу Красная Рука. Камера, очевидно, находилась в каком-то помещении; она состыковала изображение так, будто мы стояли лицом к лицу и он смотрел мне прямо в глаза.

– Таннер… Послушай-ка меня, парень.

– Слушаю, – отозвался я, надеясь, что Васкес не заметил невольного раздражения в моем голосе. – Стряслось нечто важное, из-за чего ты решил достать меня здесь?

– Да пошел ты! Мирабель, через полминуты тебе расхочется улыбаться. – И облик, и голос Васкеса предвещали неприятности, но угроза явно исходила не от него.

– В чем дело, Красная Рука? Рейвич снова надул нас?

– Не знаю. Я приказал ребятам добыть дополнительную информацию. Абсолютно уверен, что он находится на нити, непосредственно перед тобой или через кабину.

– Но ты меня дергаешь не поэтому.

– Да. Я тебя дергаю потому, что кто-то убил Змея.

– Дитерлинга? – машинально отреагировал я.

Как будто это мог быть кто-то другой.

– Ну да, – кивнул Васкес. – Один из моих парней нашел его с час назад, но не опознал, и поэтому новость пришла ко мне не сразу.

Казалось, мои губы произносят слова без сознательного участия мозга:

– Где он? Что случилось?

– В твоей тачке, она так и стоит на Норкинко. С улицы, если не приглядываться, не видно, есть ли кто-нибудь внутри. Мой парень просто решил проверить машину и обнаружил в ней Дитерлинга. Он еще дышал.

– Что произошло?

– Кто-то его застрелил. Должно быть, поджидал неподалеку от тачки, пока Дитерлинг не вернулся с моста.

– Орудие убийства?

– Не знаю, приятель. По-твоему, я тут распоряжаюсь судебно-медицинской клиникой? – Васкес помолчал, сверля меня взглядом, и процедил: – Кажется, лучевик. На близкой дистанции, в грудь.

Я посмотрел на бокал, который так и держал в руке. Стоять и разговаривать о смерти друга, потягивая ликер, точно на светской вечеринке… Абсурд. Но поставить бокал было некуда.

Сделав еще глоток, я ответил, удивляясь собственному спокойствию:

– Я тоже предпочитаю лучевик, но не в тех случаях, когда нужно пришить незаметно. Луч дает более яркую вспышку, чем любое стрелковое оружие.

– Только не при выстреле в упор. Это все равно что ударить ножом. Мне жаль, приятель, но, похоже, так оно и случилось. Приставили ствол вплотную, ни вспышки, ни звука – и все шито-крыто. Вечером гуляли толпы людей. Кто-то устроил поджог у моста, дал местным повод весело провести ночку. Не думаю, что кто-нибудь заметил вспышку.

– Дитерлинг не позволил бы подстрелить себя вот так запросто.

– Может, его застали врасплох.

Я подумал об этом. Мое подсознание уже примирялось с фактом смерти, но для того, чтобы сделать выводы – не говоря уже о том, чтобы выйти из эмоционального шока, – нужно гораздо больше времени. Однако уже сейчас я был способен задавать правильные вопросы:

– Если его застали врасплох, то он был невнимателен либо принял убийцу за кого-то знакомого. Говоришь, он все еще дышал?

– Да, но был без сознания. Не думаю, Таннер, что мы могли бы сделать для него больше, чем сделали.

– Ты уверен, что он ничего не сказал?

– Если и сказал, то не мне и не парню, который нашел его.

– А этот парень, случайно, не из тех, кого мы видели вечером?

– Нет, он из моих ребят, которые следили весь день за Рейвичем.

Так оно и будет продолжаться, подумал я. Васкес не проявит желания углубляться в подробности, и ответы нужно вырывать у него из глотки.

– И что? Давно ли этот тип у тебя на службе? Дитерлинг когда-нибудь прежде его встречал?

До него, хоть и страшно медленно, доходил смысл моих вопросов.

– Да ты что, приятель! Мой человек никоим образом не может быть в этом замешан. Клянусь тебе, Таннер!

– Я бы не снимал его со счетов. Это относится ко всем, кого мы встретили вечером, включая тебя, Красная Рука.

– Но зачем мне убивать Змея? Я так хотел, чтобы он взял меня на охоту.

В этих словах было что-то трогательно-эгоистичное, а потому они вполне могли быть правдой.

– Что ж, ты упустил свой шанс.

– Таннер, я здесь ни при чем.

– Но Мигуэля убили на твоей территории.

Он собирался ответить, а я собирался спросить, что он сделал с телом и как теперь намерен действовать, но изображение Васкеса растворилось в помехах. В тот же миг вокруг нас словно разом вспыхнуло небо, и все потонуло в мертвенно-белом сиянии.

Это длилось лишь долю секунды.

Но ее вполне хватило. Резкая вспышка матового света показалась знакомой, как будто я однажды видел это раньше. А может, не однажды? Я порылся в памяти и вспомнил россыпь белых гвоздик на фоне звездной тьмы.

Ядерные взрывы.

Освещение в кабине мигнуло. На пару секунд я как будто сделался легче, потом вернулся в прежнее состояние.

Кто-то взорвал атомную бомбу.

По-видимому, нас зацепило электромагнитным импульсом. Я не видел ядерной вспышки с детства. Один из маленьких плюсов нашей войны: до применения оружия массового поражения дело обычно не доходит. Я не мог определить силу взрыва, не зная расстояния до эпицентра, но отсутствие грибовидного облака указывало, что бомбу взорвали высоко над поверхностью планеты. Полная бессмыслица. Конечно, ядерный обстрел мог быть началом нападения, но сейчас не самое подходящее время для боевых действий. Высотные взрывы? Еще меньше смысла – сети военных коммуникаций защищены от поражения электромагнитными импульсами.

Быть может, просто случайность?

Я поразмыслил над этим еще несколько секунд, после чего услышал быстрые шаги вверх по винтовой лестнице между уложенными друг на друга отсеками лифта. Это был аристократ, из тех, с которыми я ужинал. Я не дал себе труда вспомнить его имя, но левантийское сложение и золотисто-коричневая кожа выдавали северянина. Он был одет весьма вычурно, длинный, до колен, сюртук переливался всеми оттенками изумруда и аквамарина. Аристократ был взволнован. За его спиной, на последней ступеньке лестницы, замерла похожая на лисицу жена, она испуганно поглядывала на нас обоих.

– Вы видели? – спросил он. – Мы поднялись сюда, чтобы посмотреть, – тут наилучший обзор. Вспышка была довольно мощная. Мне она даже показалась похожей на…