– Тогда не буду мешать вам, —Анна глянула на золотые часики на руке и наклонилась за маленьким чемоданчиком с вещами, – У меня автобус на Серебрянку через пятнадцать минут. До свидания. Приятно было познакомиться.

– А разве её деревня нам не по пути? – очнулась от паузы Лариса, посмотрев на Ивана, как на старшего.

– Не совсем. Хотя, там всего-то два километра от Калинок. Если хочешь, можешь с нами поехать. – Иван предлагал привычно по-деревенски, без официоза.

– Нет-нет, спасибо! – поспешила отказаться Анна. Отчего-то неудобно было стоять радом с новыми знакомыми, особенно с Иваном, которого девушка заочно считала очень строгим.

– Чего это за «спасибо»!? Поехали с нами, не выдумывай! Два километра ведь всего, они тебя потом подбросят до твоей деревни; правда ведь, Коля? – Лариса решила за всех и потянула жениха за локоть. Николай мыкнул и мотнул головой.

– Подбросят! – не дожидаясь окончательного согласия муже, поспешила заверить и Надежда. Ей хотелось поскорее добраться до дому, пусть даже потом Ивану и пришлось бы делать лишние километры. Она первой двинулась с места. За ней пошли остальные.

– Ну как тебе, Вань? – еле слышно спросила Надежда, оторвавшись от молодежи на несколько метров.

– Красивая! – коротко отозвался Иван.

Надежда вздохнула:

– Да с лица-то воду не пить! В общем как? – ей хотелось, чтобы муж тоже увидел, что Николай поторопился с выбором невесты. Но Белородько повторно похвалил Ларису:

– Умеет, видать, за себя постоять!

– Так ведь масквичка! – в голосе Надежды сквозило неприкрытое презрение; опять эта столица с её издержками. Но и тут Иван не угадал настроения жены и произнёс, восторгаясь:

– Масквичка! Не отнять!

– То-та и оно, – тяжело выдохнула Надежда, словно осуждая Ларису именно за это. На ходу она подумала, что мужики все одинаковы: кидаются сначала на стройные ножки и смазливые личики.

«Что Коляня в ней нашел? – сожалела Надежда, уже сидя не переднем сидении машины, – Ноги в штанах болтаются. Плоская вся, как вытертая на стиральной доске. Рёбра торчком. Голова обесцвечена, волосы вздыблены лаком; пацан, да и только. Вон, даже макушка торчит не хуже чем у моего Ваньки, – Надежда внимательно осмотрела вечный гребешок на темечке мужа так, будто давно не видела, а затем снова принялась за приезжую, – Красивая, конечно. Но токо красота у ней какая-то… такая после сорока одним махом сотрётся. Коляня не понимает, думает она всегда стройная и молодая будет. Погоди ещё: родит, так может и вовсе оплывёт. Как моя напарница Райка. Тоже была – вилка в профиль. А после деток откуда чё пошло-полезло? Теперь одного со мной коровьего размера.»

Надежда снова вздохнула: после матери и её самой, новая женщина пришла и претендовала теперь для брата на роль первого друга. Смириться с её появлением было не так-то легко. И противостоять подобному эгоизму не могла ни одна из женщин. Он проявлялся в изначальном отторжении той другой, что стремилась отрывать мужчину от привычной до этого семейной среды. Какая из них сможет безоговорочно и безосудительно потерпеть перекраивания новой родственницей жизни близкого мужчины? Какая спокойно станет смотреть, как та командует им, привязывая к себе на том самом тонком подсознательном уровне, что так легко узнаваем? Почему? Да потому, что даже на самой первой стадии знакомства так ведёт себя любая. Действуя по абсолютно идентичной схеме. Считая одну только себя правой. И даже не догадываясь, сколько осуждений и противоречий вызывает у окружения избранника.

Надежда обо всех этих женских «защитных рефлексах» не знала, но незнание не мешало ей проявлять их теперь в самом неприкрытом виде. Вот почему, успокоившись на какое-то время, позже, она вновь принялась мысленно распекать Ларису.

«А оделась-то как! Зелень с грядки! А через дырки майчонки и лифчик виден, и даже соски, потому как и лифчик у нее весь в дырочку. И где токо такую одёжу шьют? Безобразие! Надо будет сказать Коляне, чёб попросил её такую майку не носить. В деревне на её голые соски не то чтобы мужики головы повыворачут, все кобели выть начнут. Ванька-то мой, бесстыдник, так туда глазками и шарил, и шарил… в дырочки ети. Вот беда ещё привалила! А ежели не Ванька, то Егорка точно пялиться станет. У него и так раннее развитие из-за акселерации, о которой все вокруг талдычут. Не, надо Коляне намекнуть про мальца. Ни к чему ему стрессы с раннего детства. Пусть на деревенских девахах постепенно учится. А в моём доме совращать ребёнка дырками на лифе не надо».

Безучастная к разговорам на заднем сидении, Надежда всю дорогу провела в причитаниях. И только когда машина въехала в Калинки, отвлеклась и стала показывать достопримечательности деревни.

Если Серебрянку все считали деревней, и иначе как деревней никто назвать и на мыслил, Калинки, будучи изначально такой же мелочью, в последнее время разрослась до поселка городского типа. Теперь Калинки стала не только больше, но и современнее и Серебрянки, и Кокошкино – деревни ниже Калинок по речке.

Не без содействия опять же Ивана, председатель совхоза добился, чтобы в Калинках и клуб отстроили побольше, нежели в других деревнях, и, отдельно при клубе, был кинотеатр. Имелись здесь детсад и восьмилетняя школа, продуктовый магазин, почта. На правах населённого пункта районного масштаба, в центре Калинок совсем недавно был построен Дом быта. Там восседал районный терапевт, а скоро должен был открыться зубной кабинет. Были в Калинках свои больница, автовокзал, сберкасса… Одним словом, поясняя Ларисе где и что, Надежда гордилась, что и у них жизнь течёт не хуже, чем в городе.

На её рассказ Лариса отвечала рассеянно. Невозможно было понять нравится ей или нет.

– Ты чё такая квёлая? – заметил Николай состояние невесты.

– Я не квёлая, я уставшая. А что это ты по-деревенски заговорил? – вопрос прозвучал с упрёком.

– Так ведь я в деревне сколько лет прожил! – смутился мужчина замечанию, ставя ударение в последнем слове не там.

– Ну так, ведь ты и в городе уже сколько лет прожил! – поправила Лариса, – Успел бы и отвыкнуть.

– А что, Лариса, не нравится тебе, как деревенские говорят? – В усмешке Ивана прослушивалась обида. Развернувшись на полном ходу, он глянул на девушку.

Лариса растерянно уставилась на уши Белородько, заросшие волосами, как мхом.

– Я не про то, Иван Родионович, – девушка постаралась уважением загладить оплошность, – Я так думаю, что по-деревенски люди начинают чокать уже в возрасте. По привычке. А у таких, как у Коли: молодых, поживших в городе, это странно слышать.

– А вот и не так, смею заметить. Надюха наша, даром что молодая, по-деревенски знаешь как щебечет! – Иван подмигнул и засмеялся.

– Ох! Дивитесь на него, на городского! – толкнула Надежда мужа в бок, – Сам-то, поди, тоже можешь и чокнуть. Даром, что с умными людьми знаесся.

– О-о! Обиделась! – От резкости ответа Иван отодвинулся. Машину мотануло. На фоне их перебранки Лариса продолжала тушевать собственную неловкость:

– Все это так. Про Надежду и речи нет: она здесь постоянно живёт. А Коля-то ведь сколько лет в Москве провёл; должен был ведь уже отвыкнуть.

Николай усмехнулся в усы:

– Как видишь – не отвык.

– Во всяком случае, я от тебя до сих пор не слышала деревенского говора. – уступать девушка, похоже, не любила. Кравцов пожал плечами:

– Это потому, что мы с тобой мало знакомы.

– Неправда. Это просто пока ты здесь, ты решил по-свойски объясняться. Между прочим, меня это не коробит, – добавила Лариса, противореча себе самой, – Я только одно знаю: в Москве ты так говорить не станешь.

– А если стану? – в глазах Николая заблестел розыгрыш. Почему-то сейчас нравилось собственное бахвальство. Лариса уверенно отказалась воспринимать такую игру:

– Глупости! Анка же вот не стала, а тоже в деревне живет. Так чего бы ей не чокать? А ведь не чокает!

Затронутая темой разговора, Анна повернулась от окна. Она сидела за Иваном, Лариса – за Надеждой. Переговариваясь, подругам невольно приходилось вести беседу через Николая. Стесняясь смотреть на молодого мужчину, Анна всю дорогу старалась молчать. Но, обратив к подруге удивлённое лицо, мельком заметила теперь в глазах Николая интригующий вопрос и ответила почти безразлично:

– Я в деревне всего ничего живу, Лариса.

Анна снова отвернулась. Ей достаточно было уже того, что из-за тесноты в машине, она прижималась к ноге мужчины полуприкрытым бедром. Шёлковая ткань скользкой юбки то и дело съезжала набок, обнажая круглые колени Анны, не видеть которых Кравцов не мог. Не желая показаться любопытным или, ещё хуже, проявить интерес более обстоятельный, нежели того полагал этикет первого знакомства, Николай всё-таки всю дорогу ломал себе голову. Кто эта Анна? В последнее время столичные жители паломнически скупали в области земли для постройки загородных резиденций.

«Эта, наверно, тоже из них». – Николай, хотя и отодвигался от незнакомки, избежать прикосновений не мог. Сквозь тонкую ткань её платья он четко чувствовал форму белья. От этого было неловко: как если бы девушка сидела рядом раздетая.

Кое-как дотерпев до конца пути, Николай поспешил распрощаться, отказывая свояку проехаться до Серебрянки.

– Поезжай, Иван, сам. Быстрее дело будет, – спровадила мужа Надежда. Расцеловав по очереди ребятишек, вываливших в ожидании на улицу, она сразу успокоилась, – Мы пока на стол соберем.

Машина пыхнула и уехала.

– А она знает где ваш дом? – спохватилась Лариса, глядя машине вслед. Она вспомнила, что не дала подруге точного адреса.

– В деревне все всё знают, – успокоил Николай.

Теперь, когда Анна уехала, Кравцов понял, что будет рад завтра вновь увидеть её.

Глава третья: Подготовка к вечеру

Как не пытался Иван Белородько придать предстоящему семейному торжеству как можно менее огласки, весть о возвращении Николая в дом с будущей молодой женой мигом облетела всю деревню и поимела соответствующий резонанс. На следующий, после приезда Ларисы, день не успела Надежда зайти в поселковый магазин, как навстречу ей кинулась Савельевна, одна из вечных окружных сплетниц. Мало кто из жителей деревни, даже старожилов, помнил настоящее имя этой старухи. Оно, забытое в послевоенные годы, когда, молодая тогда ещё женщина, потеряв на фронте всех ближних и сама побывав в плену, вернулась в родную деревню и стала заново непросто налаживать одинокую жизнь, так уже и не было найдено. Согобленная горем и одиночеством, первое время жила Савельевна отчуждённо, была не особо приветлива. До тех пор, пока не приглянулась калеке-бобылю из соседней деревни.

Они сошлись, отпаивая этим союзом свои раны: душевные и физические. И тогда Савельевна расцвела и раскрылась во всей своей бабьей красе. Была она по натуре общительной и на разговоры охочая. А кроме того память имела такую, что любой бы позавидовал. Вот за память и за умение ладить с людьми и попала однажды на пост секретаря совхозного Правления. Машинописи обучилась наскоро, а грамотой Савельевна и до того владела, отчего на своем месте казалась вечной и незаменимой. По долгу службы и по зову сердца шли к Савельевне односельчане, а она всем старалась угодить. Всем была бы хороша деревенская секретарша, если бы не её длиннющий язык. Привыкнув на работе знать всё про всех и нередко первой доводить до сельчан новости, принятые в районе, уйдя на пенсию Савельевна не только не отвыкла от прежней роли. Словно скучая, бабка превратилась в настоящее деревенское справочное бюро. Она знала всё и про всех и, как и прежде, в беседе не отказывала никому. Если нужно было спросить кто из трактористов накануне посева не спал до рассвета, прогуливаясь по весеннему теплу с девчатами, или же у какой коровы приключилась животиная болезнь, чтобы не опростоволоситься с закупкой молока, непременно шли к Савельевне. Она была в курсе дела одной из первых. Люди злились на неё за болтливость, но, как в любой деревне, в любом сложившемся за долгие годы коллективе, без таких, как Савельевна обходиться не могли и жизнь свою не представляли. Виновники очередных проделок, выставленные на свет осведомлённостью бабки, не раз вслух грозились оторвать ей язык. Но потом отходили и сами же в следующий раз бежали к старухе за информацией. В-целом, её любили и даже уважали, так как об источниках своего уведомления Савельевна никому не докладывала, отговаривалась тем, что знает, и всё.

Увидев в магазине любопытную старуху, Надежда вздохнула: редко кому в деревне удавалось скрыть что-либо от въедливой Савельевны.

– Слава богу, Надюха, Коляня домой вернулся после стольких-то годов мытарства! – заметив Надежду пробасила бабка на весь магазин своим низким тугим голосом.

– При чем тут бог, Савельевна? – осадила Надежда, сразу же поняв, что и в Калинках, и в Серебрянке, где жила Савельевна, а то может уже и в Кокошкино, про приезд брата знают.

– Эх, жаль что родетели-то его не дождались! – пропела бабка душещипательным голосом, не отвечая на вопрос, и даже успела поднести к глазам край косынки, приспущенной с головы на плечи.

– Хорош голосить! Не на погосте, – резко успокоила Надежда её страдания, – Коляня в гости приехал. Ни о каком возвращении речь не идет. У него ведь работа в городе.

Вставая в очередь, Надежда пояснила это немногочисленным покупателям магазина и уткнулась в записную книжицу.

Зорко глянув на купленные четыре бутылки водки, Савельевна, на время отошедшая, вновь пустилась в разведку:

– А что, Надюха, правда ль, нет, что сёдни вы свадьбу Коляни празднуете?

– Нет. – Надежда отмахнулась от надоедливой старухи, аккуратно засовывая бутылки в полиэтиленовый пакет, а пакет ставя в сетку.

Но старуха не унималась:

– А кака девчина-то, говорят, красивая у него. Неужто с самой Москвы подхватил?

Надежда, догружая сетку другими продуктами, съязвила:

– Подхватить, Савельевна, можно токо лишай или ветрянку.

Селяне в магазине дружно захохотали.

Савельевна, тоже посмеявшись, всё-таки не отвязалась:

– А ну да, ну да… Но токо чего же ты, Надежда, молчишь? Неужто, говорю, с самой Москвы Коляня наш деваху привез?

– С самой, – ответила Надежда в тон Савельевне, ставя ударение на второй слог, и поторопилась расплатиться.

– О как! – произнесла Савельевна со значением, подняв палец к небу, – А чё ж, тоды, вы её никому не показываете, коли с самой Москвы?

– А чё она: зверь в зоопарке или кобыла продажная, чёб её по деревне под уздцы водить? – Уже отходя к двери Надежда вызвала у присутствующих очередную волну смеха. Понимая, что вот-вот останется ни с чем, Савельевна совсем обнаглела:

– Надюх, а можно я вечером зайду к вам её поглядеть?

– А это ты, Савельевна, у моего мужа наперёд попытай, – посоветовала Надежда и вышла из магазина, усмехнувшись разочарованному вою бабки. Она прекрасно знала, что спрашивать у Белородько такое не решится никто.

Рассказав про случай в магазине мужу по телефону, Надежда попросила его перед обедом заехать за молодыми в Серебрянку и привезти их в дом на машине. На вторую половину дня Иван с работы отпросился. В начале августа, пока на полях стоял относительный перерыв: яровая пшеница еще не дозрела, а поля, пущенные под чистые пары, уже перекопали и удобрили, Иван мог позволить себе подобный отгул в полдня. Он знал, что через неделю другую начнется жатва, за ней сенокос, а там уже вскоре и озимые пойдут под посев. Вот тогда до самой матушки-зимы не будет у него ни одной свободной минутки ни для себя, ни для семьи. Теперь же приезд Николая пришёлся как нельзя кстати и стал поводом для короткого отгула. Оттого радостный, Иван пошутил:

– Ты, Надюха, чего их пасешь? Молодые – они и есть молодые. Пусть бы и пешком по нашим дорогам прошлись бы. Ничё бы им, поди, не сделалось.

– Да-да, ты надоумишь, – Надежда перешла на фальцет, – Кады пешком пойдут, так к им точно деревенский бабсовет во главе с Савельевной липнуть станет да дурацкие вопросы задавать. Срамоты потом за нашу простоту не оберёсся, – изложила Надежда свои доводы. Говорила она это тоном, не терпящим возражений, ибо, при всей простоте, могла, когда того требовалось, крепко закрутить гайки любому. Опыт жизни с главным агрономом района и положение одной из первых дам поселка даже обязывали к этому.

Не желая дальше спорить, Иван пообещал исполнить просьбу жены, но тут же добавил.

– Я только не понимаю, чего и вправду Ларису прятать. Боишься, что сглазят?

– Тю ты! Нашёл что придумать.

Вдаваться в подробности Надежда не стала. Отчего-то ей заранее было неловко перед деревенскими за выбор Николая.

«Нашим бабам только попади на язык, вмиг невинного ославят», – решила Надежда. Подсознательно она не причисляла Ларису к святым и ещё оттого опасалась за её публичные смотрины. Надежда знала, как злословили деревенские бабы по поводу вчерашней спутницы Ларисы – Анны. И хотя за те два года, что Анна жила в деревне, ни с кем из деревенских или даже окружных мужиков она не прославилась, её, всё едино, недолюбливали и при появлении на улице косились на неё и сплетничали.

«Когда наши бабы узнают, что Лариса и Анна знакомы, то точно рядом поставят».

Непонятно почему Надежда волновалась. К тому же, после высказанной вчера брату просьбы насчёт одеяния гостьи, Надежда боялась как бы Лариса, на зло ей, не вырядилась и того похлеще.

К её радости Лариса в этот день явилась в их дом в длинных, закрывающих бедро, джинсовых шортах и простой трикотажной майке безо всяких дырочек. Пообедав, она охотно принялась за помощь к ужину и оказалась на кухне не чуждой работы. Надежда, беспрестанно выбегавшая то во двор за яйцами, то в огород за зеленью, то на улицу присмотреть за ребятишками, беспрерывно давала Ларисе одно за другим поручения, с которыми та успешно справлялась. Она практически одна накромсала огромный таз нарезки для окрошки. Потом, вместе, они разделывали кур, готовя их к жарке на сковороде, фаршировали чесноком и ставили под маринад баранью тушку для запекания на вертеле; мыли зелень и овощи и складывали их в большой эмалированный таз.

Николай и Иван всё это время копошились в сарае, налаживая перегородку для телёнка.

– Здоровый он уже вымахал. Того и гляди на мать полезет, – объяснял Иван по поводу теленка, одновременно прикручивая к стене крепёжные петли для навесной двери. Его руки, переплетённые мышцами, как жгутами, ловко подхватывали нужные инструменты.

– Ну и пущай лезет, тебе что жалко? – пыхтел в это время Николай под тяжестью толстых деревянных бревен, которые предстояло вкопать в пол.

– Не жалко. Но пока рано ещё ему, – рассудительно пояснил Иван, утираясь от пота, – Да и корове от отёла отгуляться надо. Раньше осени нельзя. И потом, этот молокосос ей не пара. У ней свой бык есть, семенной! Знаешь какой бычара! О-го-го! – Иван восхищенно протянул и тут же продемонстрировал рукой ту часть бычьей мощи, что приводила его в изумление.

Николай усмехнулся:

– Понятно. Сыпь уж давай землю-то, – попросил он, поддерживая бревно, вставленное в заранее выкопанную яму.

Иван быстро засыпал яму землей, и вдвоём они притоптали её вокруг. Затем, попробовав работу на прочность, принялись за установку второго бревна. Установив и засыпав и это, Иван предложил:

– Слышь, братка, давай, что ли по маленькой начнем? – он щёлкнул пальцем по горлу.

– Так ещё же доски к бревнам приколачивать. И дверь навешивать, – засомневался Николай. Иван отмахнулся:

– Брось! Это я уже и сам потом сделаю. В кои-то веки ты приезжаешь да ещё не просто так, а по поводу. Давай начнем!

Поняв, что это скорее просьба, Николай согласно махнул.

– Только по чуть-чуть, чтоб до вечеру не расклеиться. А то по такой жаре шарабан мигом поплывет.

– А я кваску холодного из подпола захвачу, – засуетился Иван и выскочил из сарая. Из дома он вернулся в полном вооружении: при бутылке водки, двух стаканах, булке мягкого деревенского хлеба и кувшинчике кваса.

– Ты как это, Иван, умудрился мимо Надюхи проскользнуть со всей этой артиллерией? – подивился Николая, хорошо знакомый с бдительностью сестры на счёт выпивки.

– Прям, скажешь тоже, «умудрился». У нашего «КПП» и муха по плацу не проползёт незамеченной. По другому бы разу, не миновать мне трёпки. Но нонче – дело другое. Нонче она из-за тебя раздобрилась. Тоже радая, что братан приехал.

Глядя на довольное лицо родственника, Николай засмеялся. Странно было слышать такое от Ивана да ещё о собственной сестре, которую сам он всегда считал мягкой и покладистой.

– Что, гоняет тут тебя Надюха, Иван?

– Погоди! Сам женишься – поймешь что такое баба, – Иван машинально взъерошил неизменно вздыбленную макушку коротких жёстких волос.

– Пошли тогда, что ли, наружу, раз начальство добро дало на разгул? А то тут больно дух тяжкий. – На душе Кравцова было невероятно покойно. Настолько, что где-то внутри даже защемило.

– Да? – оглянулся Иван на его слова, не замечая запаха скотины, провонявшего сарай насквозь. Но тут же согласился, – Пошли!

Они вышли во двор и сели под навесной шиферной крышей с обратной стороны сарая. Здесь обычно хранилось зимой сено. Теперь же, когда скотина была полностью на выгонных кормах, а сено ещё не накосили, площадка под навесом стояла пустой и чисто подметённой. Не найдя ничего, на что можно было бы поставить еду, Иван оттянул из-под стены вдоль всего навеса тяжёлый брезент, которым укрывали сено, и плюхнулся прямо на него.

– Садись, сродственник, выпьем, наконец, за целый день! – хлопнул Иван по брезенту рядом с собой, – А то утром нельзя – на работу надо, в обед нельзя опять из-за неё. Кода ж тода жить?

– Вот сейчас и начнем.

Николай согласно взял в руку стакан. По деревенским обычаям с питьем водки тут не церемонились: разливали не рюмками, как в городе, а сразу по стаканам, наполняя их до половины. Опрокинув залпом настывшую водку и запив её студёным квасом, Кравцов с пристоном благоговейно пропел.

– Ох, как пошла-то, ра-ди-ма-ая!

– А то! На-ка вот тебе хлебушка, заешь!

Иван протянул большой кусок мягкого белого хлеба. Взяв его, Кравцов уткнулся носом и вновь почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь от особого счастья.

– Как пахнет, Ваня! – задохнулся он душистым ароматом, – Сколь не жил в Москве, ни разу такого хлеба не едал.

– Скажешь тоже – в Ма-аскве! – почти обиженно скорчился Иван, – Кто тебе в Ма-аскве тваей даст печь хлеб из стопроцентной пшеницы!

– А разве белый хлеб из муки высшего качества не на сто процентов из пшеницы? – Кравцов повернул голову к свояку, при этом не отнимая хлеб от носа.

– Эх, Коляня, в деревне вырос, на земле, а на деле ничего про неё не знаешь. Ведь любая пшеничная мука для выпечки имеет добавки, – о хлебе Иван заговорил увлечённо, со значением, – Только в высший сорт поменьше кукурузы, ячменя и патоки кладут, в другие – поболее. Да ещё дрожжей тебе понапихают, чтобы хлеб поднялся, да солодом задобрят для весу.

– А у вас что, не так что? – удивился Николай, опять нюхая мякиш.

– У нас и элеватор свой в Калинках, и мукомольный комбинат тут же. Вот потому мы и можем себе позволить лучшую мучицу; для себя же. И себе на помол не отвозим зерно ни запрелое, ни засохшее, а только цельное.

– А государству, значит, и запрелое шлёте?

Кравцов, блаженно жуя, продолжал расспрашивать добродушно, без обвинения.

– Шлём, – сморщился Белородько, – Не выбрасывать же! Сколь трудов положим на сбор урожая, чё ж, выкидывать? Не! Отсеем, проветрим или, наоборот, увлажним его и, вперед, на мельницу.

– И не стыдно?

– За что? – Иван даже приопустил руку с бутылкой, из которой принялся наливать по второй. Лоб его при этом нахмурился, отчего лицо ещё больше расширилось и укоротилось, а брови и глаза встали уголком.

– Сами, значит, лучший хлеб лопаете, а в город, в Москву, какой получится?

Тон, каким говорил Николай, был по-прежнему миролюбивым. Заметив это, Белородько сбросил напряжение.

– Токо дурак, Коляня, себя обидит. А умный – он при добре останется. Да и стыдиться нам особо-то нечего: не гнойное всё же зерно шлём. Контроль-то ведё-ё-м! А то, что потом хлеб у вас не такой как у нас, так это ты, братка, звиняй. Но, с другой стороны, у нас здесь и жисть не ваша, не столичная. Вы там себя другим балуете.

– Чем же?

– Цирками, театрами, выставками. Скажешь нет?

– Скажу да.

– Это же вы, городские, придумали, что «не хлебом единым жив человек». Так это для вас токо и годится. А для нас тут одним токо хлебом он и жив. В ём, в хлебушке, весь наш смысл. Кабы не было у нас хлеба, какая бы забота у нас была? Чё молчишь? Отвечай!

– Да почём я знаю! Хлебом, так хлебом; я что против что ли? Наливай! – он подставил Ивану стакан.

Получив привычную команду, Иван исполнил её с радостью и незамедлительно и, уже после того как они выпили по второму заходу, добавил:

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4