Стороны света (литературный сборник №16)

Евгений Морозов

ПОГАДАЙ ПО ПАЧКЕ СИГАРЕТНОЙ

* * *Ночью, посещая холодильник,если сном разжиться не дано,тихо, как крадущийся насильник,помолись о чём-нибудь в окно,но не так, чтоб крепко об пол биться,будучи виною прокажён,а с колбасным тубусом в десницеи лохматой шуйцею с ножом.Будешь ты прощён за всё былое,если и не богом, то собойбез куренья свеч у аналояпрямо в кухне тесно-голубой,ибо самой чёрной полосоюпрогулялась мысль твоя, когдаколбасой с солёною слезоюподавился тихо от стыда.Совесть, сотрапезник ненасытный,крест тебе на шею, в руки – флаг:даже за рутинною молитвойи едой священной что ж ты так?* * *Кристальная, горняя, верная речь,как вкрадчивы ритмы твои,когда начинаешь трагически течьиз гулкой чугунной змеисистем утопленья в глубинах времён,о камень на сердце дробясьна тысячу смыслов, частей и сторони мудрую ржавую грязь.В минуту, когда поезда на мостувзрывают последним «прости»,ты учишь ручного моллюска во ртускользить по ночному путискалистых зубов и сырой полутьмыи бездны, где смерть сожженазвездою, в которой рождаемся мыиз хаоса, как из зерна.* * *У прожжённых героев в конце ЖэЗэЭламного яркой алхимии длявыделения духа из плотного тела —эшафот, богадельня, петля.На глазах у читателя звонкая силаразобьётся о высшее зло:ибо сколько же можно, чтоб вечно катило,поддувало и в гору везло.Как на птицу летящую смотрит с ехидцейполу-отпрыск ужа и ежа,территорию личной своей психбольницыза колючею правдой держа,так порой очень странно, что с юности раннейвсе геройские подвиги тепочивают средь залежей трубных изданийо дерзании и борзоте.И кому было дело, что жизнью простоюжил герой и спускался в подвал,где от сложенных крыльев страдал ломотоюпод лопаткой и нимб пропивал.* * *Погадай по пачке сигаретной,отчего запнёшься и умрёшь,человек, проживший много лет, номало в чём раскаявшийся всё ж.Зачерпни рекламного парада,помечтай, что купишь, а чегоза многообразием не надо,человек, хотящий одного.Заключи по лицам-монолитам,от кого в какую кутерьмупонесёшь любовь и будешь битым,человек, поверивший всему.Человек земной, прямоходящий,лгущий, жгущий прущею толпой,человек, живущий к пользе вящей,человек смотрящий и слепой.Я тебя люблю, когда из маяв колыбель сорвёшься как звездаи пищишь ещё не понимая,кто ты и откуда и куда.

Антон Нечаев

Я – ВНЕ

* * *Заходя в комнату, выключаешь свет.Никого нет. Значит, и меня нет.Свет – это топот, тепло, жилье,свет – это все отобранное моепрошлое…* * *Земля с похмельявстала на дыбыи не пустиласамосвал на стройку.Дом обветшал,хотя его и крышей не покрыли.Остатки племенисвязали из травыверевкуи, обернувшись ею,сели на житье.Лес горевал, что он не сад.А яблонятеленка родила.* * *Из креслаты выходишь на бульвари до утра листаешькамни и скамейкии памятником бронзовым идешьс сороками бичующими вровень.А кресло едетс криком за тобой.* * *Вся уходящие души —я с вами.Пронесите меня,как пленного неприятеля,над сброшенной шкурой рек,над глотками спящих звезд,над музыкой баров и академийпрочь, прочь, навсегда отсюда,здесь больше нет ничего,здесь больше нет никого,лишь свечка жгучая черных воспоминаний.* * *Я – внеВне страны,вне народа.Слово отправляю по почте,мне возвращается «оловс».И где тот лес,где бы жить я смог?И где те птицы,которые б мне подпевали?* * *Птица топчет небо,встряхивает рассвет…Если бы ее не было,было бы небо?Было бы небо?Только и птицы нет.ТрагедияОн родом из татарского села,но армия в тиски его взяла.И он шагает с другом-автоматоми пулею здоровается с братом —чеченцем. Но в один и тот же часАллаху обращают свой намаз.

ИСКУССТВО ПЕРЕВОДА

США, Израиль, Россия, Сербия

ГОМЕР

В переводе Григория Стариковского

Цирцея – Одиссею«Сперва подплывешь к сиренам (они прельщаютмореходов, которые подплывают близко).Кто приблизится по неведенью и услышитголос сирен, домой не вернется, не выйдутжена и малые дети – встретить с дороги.Сирены прельщают слух пронзительной песней,на луговине сидят, а вокруг изгниваютлюдские кости, покрытые сгнетенной кожей.Проплывай на судне, замазав уши командеразмягченным воском, чтобы на слышали.Если же сам пожелаешь выслушать пение,пусть тебя по рукам и ногам обвяжутвозле мачты, и закрепят концы каната,тогда насладишься, слушая сдвоенный голос.Если же взмолишься, прикажешь распутать,пусть ещё крепче сдавят тебя канатами.Когда они отведут корабль от острова…не доскажу тебе, из двух направленийкоторое выберешь в дальнейшем плаванье,сердцем надумаешь. Открою два направления.Нависшие скалы с одной стороны, а напротивревет крутая волна темноглазой Амфитриты.Блаженные боги назвали скáлы Планктами.Птица не пролетит, даже робкие голуби,которые носят амброзию Зевсу-родителю;всегда одного похищают гладкие скалы.Родитель шлет другую птицу на замену.Корабль, подплыв, не вырвется невредимым,морские волны, порывы смертельного пламениуносят людские тела, обломки крушений.Один корабль проскользнул, плывя от Аэта,мореходный Арго, известный повсюду.Даже тогда отбросило бы на скалы,но Гера провела корабль ради Ясона.Есть ещё скáлы: одна в широкое небозабирается острой вершиной, объятаятемною тучей, неподвижной. Небовечно застлано, летом и ранней осенью.Смертный наверх не поднимется, не одолеет,будь он двадцатируким, двадцатиногим:гладкие камни, будто бы отполированы;посередине – пещера во мгле, обращеннаяв сторону ночи, к Эребу. Полый корабльнаправишь мимо скалы, Одиссей бесподобный.Даже мощный лучник не добьёт до пещерыстрелою, пущенной с пустотелого судна.Там обитает Сцилла, несносно скулящая,повизгивает, как щенок, рожденный недавно,чудовище, которому каждый ужаснется,будь он даже богом, если встретит Сциллу.Двенадцатиногая (ноги – слабые, жидкие),шесть удлинений шейных, сверху насаженыужасные головы, зубы тремя рядамитеснятся в пастях, полные черной смерти.Нижняя половина спрятана в пещере,Сцилла выносит гóловы из жуткой впадины,оглядывает море, отлавливает дельфинов,тюленей, охотится на огромных рыбин,которых питает бурлящая Амфитрита.Никогда моряки не похвалятся, что проплылиневредимые, но каждая пасть хватаетчеловека, и уносит с черноносого судна.Вторая скала, Одиссей, поменьше, неподалекуот первой, на расстояньи выстрела из лука.На скале – высокая густолистая смоковница,внизу глотает черную воду Харибда,бессмертная. Трижды в день глотает, триждыизвергает, ужасная. Не подплывай, когда глотает —Сотрясатель земли, даже он не спасет от смерти.Корабль направь к скале, где обитает Сцилла,проскальзывай мимо – лучше недосчитатьсяшестерых, чем оплакивать всю команду».

ТРИ ИЗРАИЛЬСКИХ ПОЭТА

В переводах с иврита Гали-Даны Зингер

Меир Визельтир

ОТКРЫТКИ ИЗ ПЕЙЗАЖЕЙ ДЕТСТВА

1. НовосибирскСлоны и медведи из льдапо утрам встречали менячистой стужей,неслышным ворчаньем.Пели, скрипели сани.Через стылую в инее площадьмолодая женщина тянула ребёнкана короткой тонкой верёвке.Пели, скрипели сани.Искрились чудесные льдины.Люди продвигались,укутавшись, пар выпускали дыханий.Головы слонов и медведейя лучше всего запомнил,мерцающие в сером пространстве,что живую плоть рассекают.И под вечер ещё возникалиих слегка размытые лица,словно посторонились и отплыли,смежили пустые глазницы.Тяжёлый снег по планетебьёт, будто молоты гномов,кующие новое упованьекаждую ночь неустанно,как скрытым жителям подобает,занятым важным тайными секретным деяньем.2. Эйн-А-ТхелетБыли прораставшие пейзажи, что прорастилив спалённых песках белые кубики. Отблескневедомый нашим отцам. Разве чтовоображаемым праотцам из потрёпанных книг.Бдящие наши глаза видят: ровный рядпротив ровного ряда дворов, размеченных колышками и бечёвкой,крыши с увесистой черепицей, краснеющей еле-еле.Песку, что в серёдке – называться дорогой,сконфуженному кусту – называться древом,презренному праху – называться Адамом,и только небо – небо для Господа,небесная твердь во всём полноценная.Лазурь лиловеющая, раскалённая,и обманный порывистый ветер с моря,собирающий в горсть обрывки благоуханийапельсиновых рощ, пустырей и течки суглинка.При крушении дня на померкшие дюнывспыхивают нагие огни. Да только свет,он и есть свет, он озаряет во тьме: песню протесталисиц и шакалов округи, летучей мыши полёт.

Рони Сомек

Рай для рисаМоя бабка запрещала оставлять рис на тарелке.Вместо историй о голоде в Индии и о детяхс раздутыми животами – уж они-то разинули бы рты ради рисового зёрнышка —она со скрежетом вилки сгребала остаткина середину тарелки и, рассказывала,чуть не плача, как несъеденный рис восстанети станет жалиться Богу.А теперь она умерла, и я представляю себе радость встречимежду её вставной челюстью и стражами с пламенными обращающимися мечамиу врат Рисового райского сада.Они расстелят перед ней ковёр красного риса.Солнце жёлтого риса стегнёт по белизнерайских гурий.Бабушка умастит их елеем, и одна за другой они скользнутв космические котлы Божьей кухни.– Бабушка, – мне хочется сказать, – рисинка – это сжавшаяся ракушка,и ты точно так же ускользнулаиз моря моей жизни.Первый закон джунглей. пропавшее без вести стихотворениеПервый закон джунглей заключается том, что нет законов,и в слоновьей долине смерти штопор ветрацарапает твое тело, стиснутое консервной банкой.Мы не были знакомы, но первые слова, которые папа принес с урока ивритабыли: «место захоронения неизвестно», и он рассыпал их, как беглый огоньна протяжении твоей и своей жизни.Кто-то рассказал, что тебя видели, но смутно,на метеостанции в Бейт-Дагане,а ночью вернулся с твоим именем,будто с мешком картошки.Нож, который должен был срезать кожуру тоски и сожалений,лежал в ящике,отточенный фантазиями, в которых я спасал тебя от двух львов.Мне было четыре года, и даже у языков пламени в керосинкебыла драконья пасть.Любовная песня с подвесным вентиляторомМы – стальные лопасти старого вентилятора.Шуруп, подвесивший нас к потолку, помнитязычок отвёртки, закрутившей его головку,и стон бетона в момент проникновения.В углу комнаты включено радио, и по нотным станам лезут вверхслова, как строительные рабочие с напруженными мышцами.Кто-то поёт: «Если любить тебя – ошибка,я не хочу быть прав».РаботаЭто не всегда чернота под ногтями,синий воротничок,отвёртка,шуруп.О, голые девочки,которых можно повесить на облупившуюся штукатурку,и пальцы хозяйки буфета, привыкшей размешивать «две ложки сахара и каплю молока».Нет, романтики нет ни в платёжной ведомости, ни в инфляционной надбавке,ни в бутылке коньяка к празднику.Только зубчатые колеса станков, рычащих, как львица,когда джунгли давным-давно отплясали на её свадьбе.Вечерний знойВечерний зной – это честное слово улицы.Та красота лета, что не приносит трофеев,красота, по сравненью с которой даже ответ бога Иовубыл только ветром, дувшим в загривок зверю.Что будет с тем, кто сидит в кафе, как на пограничной заставе,с сердцами девочек, которые не могут выбрать страну, город, ночь,и с тем, кто перелистывает сердца, будто забытую коллекцию рисованных открыток.По дороге в АрадБелые овцы по дороге в Арад,как молочные зубы пустыни.Война продолжается,а волк, что возляжет с ними, ещё не родился.Панковская песня, начинающаяся двумя строками ЧеховаТот, кто вешает револьвер в первом акте,выстрелит из него в третьем.Из дула вырвутся пряжки куртки, стальная цепочкаи ножи шагов той, под которой расколетсяасфальт улицы Йегуды А-Леви.А пока что, она подкрашивает красным пряди волос на затылке,как бедуин, метящий овцу.Кто знает, может быть, пастушья свирель – конец её сна.Вот Россия раздвигает ноги циркулем тела прима-балериныВот Россия раздвигает ноги циркулем прима-балерины,расстёгивает пуговицу на солдатской шинели неподалеку от железнодорожной станциии разливается, как суп в алюминиевую миску, в столовой,где Раскольников спутал скорбный хлебушекс утробой девушек.Ночь, и в гостинице «Урал» на переезде в Сибирья вешаю лицо своей любимой на портрет Ленина на стене.Её губы подкрашены помадой революциии ездовой пёс прорезает в снегу её телатысячи километров санного пути, отделяющих еёот той руки, что пишет эти строчкичернилами водки.Чтобы было что выпить в память о листе бумаги, который завёл он себев четырнадцать лет, с именами девчонок, начавших носить лифчик.Я был единственным, кто знал об этом.Теперь я единственный, кто может об этом вспомнить.ЖасминСтихотворение на наждачной бумагеФайруз протягивает губы к небу,чтоб пролилось жасминовым дождёмна тех, кто встретились однажды,не ведая, что влюблены.Я слушаю её в «фиате» Мухаммадав полдень улицы Ибн-Габироль.Ливанская певица поёт в итальянской машинеарабского поэта из Бакья Аль-Гарбийана улице еврейского поэта, жившего в Испании.А жасмин?Если падет он с небес конца света,на минуткузажжётся зелёныйна следующем перекрёстке.

Аги Мишоль

Стихотворение нецельному человекуУщербный как он есть, любимый и прощённый, как он есть,такой, как есть, сердитый и половинчатый,голодный, жаждущий, недовольный, кружащийнад пропастью,стихотворение человеку, ускользнувшему необласканнымиз ночных сновидений в дневные,прочищающему горло, отхаркивающемуся, нащупывающему ботинки,какому есть, с урчащими кишками,проталкивающими нечто, что уже скороиспражнится, и размышляющему о любовном голоде:долог, долог голод любви,многий кофий не сможет погасить его. Это стихотворениеослабевающему потоку его мыслей,такому, какой есть, неопределенному, недоуменному,заострённому кверху, человеку, тоскующему и чего-то ждущему,стихотворение его некровоточащей ране,клубню его молчаливой обиды, сигарете,на которую он опирается сейчас,пока усаживается за стол, как тот, кто напоследок достиг хоть какой-то тишины.Это стихотворение его чистым страницам, поцелуйего глазам, обретающим покой в пухе облаков —Я не смогу уточнитьЯ не смогу уточнить, что скрывалосьв каждой слезе часа в три-четыреутра, когда раздался свистокиз гнутого носика чайника, аможет, из пасти шакала, когда у меня иссякливсе фильтры мировой скорби, ноесли ангел осведомится, расскажу емуо тех, у кого водрузили плахи на сердце и с тех порони не перестают стирать всё, что написали,хотя я и не смогу уточнить, кому смерть от воды,кому – от огня [2], кому – от электричества,возникающего между словами,только поместитьпёрышко под ноздрю и проверить,дышу ли я сейчас,когда все рыхлые женщины переворачиваютсяна другой бок.ЦапляПроснулась я цаплей.Не знала, ни кто я, ни что яем,ни кого мне остерегаться, ни гдея живу.Небо выглядит знакомым,прыг-скоки я там —

Ури Цви Гринберг

(1896–1981)

НА КРАЮ НЕБЕС

В переводе с иврита Евгения Дубнова

1. Как Авраам и СараКак Авраам и Сара в Элоней-МамреПеред благой вестью,И как Давид и Батшева в царском дворцеВ нежности первой ночи,Поднимаются мои святые замученные отец и матьНад морем на западе,И на них – все лучистые короны Бога;Под тяжестью своей красоты они погружаются,Не торопясь…Над их головами могучее море течет,Под ним – их глубокий дом…У этого дома нет стен ни с одной стороны,Вода в воде он построен.Утопленники ИзраиляПрибывают вплавь со всех концов моряСо звездою во рту.О чем они речь там ведут – стих не ведает сей,Это знают лишь те, кто в море…Как лира, чья лучистая мелодия остановлена,Так и я, их хороший сын,На морском берегу возвышающийся вместе со Временем.И порой вечер входит в мое сердце вместе с морем,И я к морю иду —Как будто я вызван на край небес для того, чтоб узреть:По обе стороны опускающегося солнечного шараВидныМой отец справа и моя мать слева,А под ступнями их босых ногНесет свои водыГорящее море.2. Мученики молчанияВ лунные ночи моя святая замученная мать говоритМоему святому замученному отцу:Когда родился сын у меня,Луна оказалась в окне;Тут же открыл он глаза и взглянул на нее, и с тех порЭто сиянье поет свои песни в крови у него,По стихам его вольно гуляет луна с той поры…Много тоски беспокойной в отце моем было,Но не стояла она, колесница блужданий, во время томленья и жаждыУ дома его.Поэтому знал он молчанье и песню-напев —Знал хасидский нигун —И глазами любил крылья птиц.«Хотят лететь – и летят себе – так».Но мама моя – у нееТомление страстное крепко привязано былоК колеснице той странствий:Путем понимания сердцаВсе ее существо умело ходить, ступая ногами по морю,Следуя следом луны на волнахКо мне, ее сыну в Сионе…Но она не нашла меня – я не сиделНа морском берегу и не ждал ее.И она возвратилась – по следу луны на волнах,Изможденная странствием, с головой в лихорадке, пораженная морем.И теперь моя мать – как отец – оба мученики молчания.На искрящихся волнах есть след от луны —Да еще есть единственный сынВ целом мире,Уцелевший на кровавом следу грозы.

Йован Зивляк

В переводах с сербского Лилии Белинькой

Стояну Вуйичичуэто не город в котором ты будешь искать птицили собирать травы в конверты гербарияна лугу следить за кротомсмотреть как за берегом исчезают прядиоблаков. с севера приходит зима и порхают стаиворобьёв в воздухе подобно мёртвым письменамa дурашливая клио стоит в дверях музея и улыбаясь

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

См. материалы памяти И. Ниновой в разделе «Портреты».

2

Аллюзия на молитву Рош А-Шана.